Текст книги "Утро большого дня"
Автор книги: Максимилиан Кравков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)
Буран свирепел и выл, словно старался смести этот жуткий остаток, а люди стояли молча, кружком и хмурились.
– Ясно! – решил ремонтщик. – Хотел магистраль оборвать. И ножик в руке... Есть же такие суки!
– Собаке собачья и смерть! – отозвался пожилой бородач и плюнул.
– Я знаю его, – глухо сказал Кунцов, – он пытался устроить аварию в штольне.
И пошел, щурясь от ветра и содрогаясь.
В то же время испытывал необычную облегченность – отвратительный призрак погиб! Кончилась постоянная угроза.
– «Докажу-с!» – вспомнил Кунцов свой сон.
На секунду в мыслях его проснулось хитрое, старое. Его потянуло вернуться. Но он не сошел с новой дороги и опять погрузился в упругие сети метели.
С необыкновенной ясностью представился ему этот человек. Отупевший, слепой от злобы, он полез с ножом обрезать магистраль! Невежественный, он не знал, что к линии прикоснуться нельзя. Что тысячи вольт, бегущие вдоль провода, защищают его смертоносной оболочкой высокого напряжения. В полуметре от провода вредителя уже караулила смерть и он умер ничтожно и жалко.
С этими мыслями Кунцов постучался в кабинет Вильсона.
Именно его выбрал для разговора. Вильсон был тоже инженер старой школы. Кунцов его ценил, хотя порой и недоумевал:
– Как он может так рисковать?
Главному инженеру уже сообщили о происшествии по телефону.
– Первый раз у нас на Березовке такой случай! – заметил он, здороваясь с Кунцовым особенно приветливо. И сразу же пошутил:
– Придется мне вас коньяком угощать!
– А что? – испугался Кунцов и губа у него затряслась. При всякой неожиданности он теперь пугался.
– Как будто не знаете, скромник! Ваш штрек кончает программу! К вечеру уж не снимешь звезды со штольни!
Он победно прищурился, поздравляя Кунцова широкой улыбкой. Сидел радушный за своим деловым столом, обставленным телефонами.
Кунцов благодарно взглянул на главного инженера.
– Какие перспективы! – тихо воскликнул Вильсон. – Кукушкин вырубил массу, а сейчас мне звонят – Кудреватых дает еще больше! Представьте, что будет, когда многие заработают так? А ведь это будет!
– Уже есть! – поправил Кунцов.
– Еще нет! Пока это штурм и порыв. По какая техническая обоснованность в этом порыве! Какие таланты и головы! Учиться нам надо у них, Михал Михалыч!
– Мне поздно учиться! – ответил Кунцов, невесело усмехаясь. Очень опечалился и глухо сказал: – Я пришел по важнейшему делу!
– Я слушаю вас, – удивился Вильсон.
Кунцов нахмурился и помолчал. Крепко сцепил свои пальцы, отыскал глазами блестящую точку на медной чернильнице и начал:
– Закрывайте четвертую лаву! Скорее, не позже, чем завтра! У меня есть план... У меня был план старой разведки. Я нашел в архиве. Два года тому назад. И знаете что? Этот план я спрятал! Лично для себя, понимаете, спрятал. За это меня нужно судить...
Говорил он ровно, не возвышая голоса, как о самом обычном предмете.
– Какой план? – не понял Вильсон и встревоженно посмотрел на Кунцова. Но тот, большой и сгорбленный, не отрывался от чернильницы и продолжал попрежнему:
– План дореволюционной разведки. Там, на месте нашей Центральной штольни, было бурение. Скважина номер пять попала на огромную воду. Может быть целый подземный бассейн. Понимаете, ужас какой? Ни верхний, ни нижние горизонты штольни не врезались в трещину, проводившую воду. А четвертая лава идет прямо в нее. И надо остановиться, скорее надо!
– А план-то у вас? – переспросил Вильсон.
– Нет, план я сжег. Но маркшейдерски рассчитал, завтра к вечеру будет беда!
Кунцов оторвался от блестящей точки и взглянул на главного инженера. Вильсон смотрел на него омраченно, страдающе и заботливо. А потом, опуская глаза, сказал быстро ужаснувшемуся Кунцову:
– Это мы все исправим! Я лично возьмусь за четвертую лаву. А вы не беспокоитесь, Михал Михалыч. Вы не думайте больше об ней! Даже так: работа чертовски усложнилась, вы переключитесь на электровозную откатку? Временно, на три дня? А после у меня есть путевка в прекрасный дом отдыха. Мы пошлем вас в Чемал? Ладно?
– Что ж! Это лучше сумасшедшего дома! – пробормотал Кунцов и вышел из кабинета, не прощаясь...
* * *
Днем и ночью гудел квершлаг. С двух концов настилали рельсы. Шли навстречу друг другу из глубин галлереи и снаружи от устья.
Пятые сутки головная бригада видела перед собой пустоту квершлага. А сейчас бригадир посмотрел и заметил огни.
– Ура-аа! – грянули его люди.
За изгибом стены сверкнули лампы, передовые отряды встретились.
Звягин прикинул оставшийся разрыв.
– Эх, к утру сомкнемся!
– То завтра, – подосадовал бригадир, – а добытчики нынче, слышно, кончают! Программу кончают!
– Ну и что?
– Да ништо. Обгонят, черти! – и засмеялся.
– У нас экономии двое суток! – напомнил другой рабочий.
– А трое-то суток лучше двоих! – Бригада засмеялась.
– Сила есть! – предложил бригадир.
– Имею в виду! – ответил Звягин и побежал к встречной партии.
По дороге восторгался – что сделалось с квершлагом! Подумайте, деревянные чистые тротуары! Почти на километр! Уже троллеи подвешены во всю длину. Уже красно сверкают огни транспарантов.
«Осторожно! Прикосновение к проводу опасно!»
Но пока они, эти провода, холодны и без жизни. А завтра они нальются силой. Эх, дожить бы скорее до этого завтра!
– Маринка, как я люблю тебя! – на бегу подумал Звягин.
Люди кончали установку стрелки и Звягин попал к маленькому скандалу. Скандалил Хвощ, не желал уходить с работы.
– Твое время прошло, язви тебя! – наседал подошедший на смену.
– Последнюю гаечку! – отвечал ему Хвощ, возясь у рельсы, – и сюда вот еще одну!
– Уходи, сатана!
– Товарищ начальник, – взмолился Хвощ, увидев Звягина. – Жить невозможно!
– Дисциплина, товарищ! Иди отдыхай!
А потом прибавил огорченному Хвощу:
– Вечером не твоя смена. Но если хочешь...
Хвощ моментально обернулся.
– А что? Будет дельце?
– Может быть, – уклонился Звягин, – иди, отдыхай!
– Что еще затеваешь? – пробасил подошедший Роговицкий.
По лицу было видно, что очень доволен. И посоветовал, прочитав звягинские мысли:
– Вечером явится свежая смена – вот и нажми!
– Так и сделаю! – согласился Звягин.
Кто-то сказал:
– Блестяще, товарищи!
Оба вздернули головы. Перед ними стоял Кунцов.
– Виден конец, Михал Михалыч! – весело отозвался Роговицкий.
– Хорошо, хорошо! – тихо повторил Кунцов и пошел от них, сгорбленный и задумчивый.
– Переделали бирюка! – удивился Роговицкий и почесал затылок.
Когда шахтеры из первого штрека уверились, что победа в руках, они заработали еще упорнее. Всеми – от коногона до забойщика – овладело стремление дать еще больше, щегольнуть еще ярче. Утром была угроза – дрались за звезду, а теперь на чистый показ, за честь бригады!
Похудевший от страстного напряжения, Фролов забрался в четвертую лаву. В лаве бурили. Бурильщик, нажимая грудью подушку сверла, крикнул ему, радостно скаля зубы:
– Пыли не стало! Вот благодать!
Фролов пригляделся. Уголь, действительно, сделался влажным. Пыль уже не крутилась над стержнем сверла. Уголь как будто бы потемнел и наощупь казался мокрым. Жирно блестевший забой точно вспотел, и водяные капли, как алмазы, сверкали в изломах трещин.
– Помогает сама природа! – засмеялся Фролов и вышел из лавы.
– Я вас ищу! – окликнул его Кунцов, пролезая между вагонеток.
– Михал Михалыч, привет! К вечеру кончим программу!
Кунцов тяжело дышал.
– Без четвертой лавы смогли бы окончить?
Фролов беспечно махнул рукой.
– Двумя лавами кончим. А это уж сверх! Кстати, и уголь пошел сырой!
– Сы-рой? – с расстановкой сказал Кунцов и оперся о вагонетку, – сы-рой? – с возрастающим страхом повторил он, хватая Фролова за руку. И вдруг зашептал ему на ухо:
– Слушайте... слушайте, не допустим беды!
– Вы о чем? – вырвал руку Фролов, тоже испугался и поднял лампу. Вид у Кунцова был дикий. Глаза выкатились, губы дрожали.
– Остановите четвертую лаву!
Фролов болезненно передернулся, а потом загорелся острым подозрением.
– За стеною вода! – спешил говорить Кунцов. – Может быть, целое озеро! Можете мне поверить?
– Нет! – враждебно и сухо оборвал его Фролов, – вам я не верю! Я помню трещины в потолке, которыми вы пугали. Теперь начинаете снова? Не знаю, что двигает вами, но наши дороги различны. И больше ко мне с таким предложением не обращайтесь!
Он ушел от Кунцова возмущенный и негодующий. Минуту Кунцов постоял один. Потом ударился затылком о крепь и застонал.
– Теперь к кому?
Кровь застучала в его висках. Удушье подступало к горлу и он кинулся в партийный комитет. Шафтудинов выслушал сбивчивую речь Кунцова, налил ему стакан воды и пожал плечами.
– Вы говорили с Вильсоном?
– Говорил. Но он мне не верит. Мне никто не верит!
– А где доказательства?
– Нет доказательств!
– Что ты, Михал Михалыч! Из-за этого останавливать работу?
Кунцов разрыдался и ушел.
– Заработался человек! – пожалел секретарь. Но, все же, послал за Роговицким.
– Вот какое дело, Аммосыч! – сказал он, передавая слова Кунцова, и щелкнул по столу пальцами, – ты у нас старожил. Не помнишь такого от прошлых разведок?
– Что мне, сто лет? – обиделся Роговицкий, – меня еще бабы любят!
Потом припомнил.
– Как будто бы слышал... Про воду слышал! И знаешь, – вдохновился он и вскочил, – Лаврентий, шорец, рассказывал! Старик!
Шафтудинов побледнел.
– Посылай за Лаврентием!
* * *
Программу закончили к вечеру. Звягин узнал об этом, выходя из штольни. Он пошел отдохнуть к себе на квартиру и встретил дорогой Марину.
Мела пурга, крыши курились снегом. А в комнате было тепло. Первый раз за время житья на Березовке они разговаривали наедине, спокойно, о посторонних для рудника, но дорогих для себя вещах.
Времени оставалось много, еще целые три часа.
Поленья сгорели и рассыпались в угли. Звягин погасил лампу и распахнул печную дверцу. По темному полу легла пламенная дорога, а синий узор на обмерзшем стекле замигал холодными огнями.
– Ну, рассказывай дальше! – сказала Марина и откинула упавшую на щеку прядь волос. Она сидела за столом, уронила на локоть счастливую голову и по влажным глазам ее бегали вспышками отсветы пламени.
Звягин, обтянутый толстым свитером и от этого особенно плечистый, почтительно посмотрел на нее и, стоя у печи, опять заговорил из темноты.
– Перед самым приездом сюда я попал в Москву. Понимаешь, в октябрьскую ночь! Я порядочно одичал перед этим на севере и в Кузбассе. За спиною два года условной тюрьмы и полная неизвестность, что случится с тобой!
Девушка сделала протестующее движение.
– Да... В таком состоянии я попал на праздничные улицы. Разноцветные зарева полыхали над площадью и воздух над головою звенел и ликовал! Сразу же я потерялся в несметных толпах. Огни, улыбки и музыка, как метель, закружили меня. Я шел, точно в сказке!
– Над городом реяло марево. Пурпурное марево, как второе и праздничное небо. Под ветром пылали флаги. Десятиэтажные дома были, как утесы, а на площади от прожекторов выросли голубые стебли. Они подпирали небо. Голова моя кружилась, мне казалось, что играет и звенит сама ночь, что вот-вот и дома затанцуют в этом великолепном карнавале...
Ветер взвыл за окном. Звягин умолк.
– И ты? – спросила девушка, кутаясь в платок.
– О! Я ожил! Соскочила с меня кожура. Потянуло работать. К яркой работе! Но не здесь, не в Кузбассе. Здесь за мной волочился хвост...
– Ты выдумал это! – нежно сказала Марина.
– Понятно! – расхохотался Звягин, – но тогда-то мне вправду это казалось. Как относятся ко мне люди? Загадка! А в пожаре не был виновен никто. Или все виноваты! Тогда мы не знали, что угли Октябрьской могут самовозгораться... Мне очень тоскливо показалось на руднике после Москвы...
– А сейчас? – лукаво спросила Марина.
Звягин не успел ответить. В дверь постучали. Он прислушался. Стук повторился.
Марина вскочила, включая лампу, и с усилием щурилась в темноту. У порога стал человек, улепленный хлопьями снега.
– Здравствуйте! – глухо сказал пришедший, снимая шапку, и Марина узнала Кунцова. Но так изумилась, что не ответила на поклон.
– Проходите, Михал Михалыч, – решительно пригласил Звягин, – мы вам рады!
Кунцов неуклюже покосился на него, попробовал улыбнуться и стал в двери. Тогда Марина подбежала и сказала ласково, как хозяйка:
– Снимите пальто, будем пить чай!
Кунцов вдруг сконфузился. Поспешно разделся, повесил пальто на гвоздь и, отирая мокрое от метели лицо, объявил:
– Вот я пришел...
Марина взглянула на Звягина. Кунцов перехватил ее взгляд и уныло усмехнулся.
– Незванный гость, – начал он и вытащил из кармана бумагу, – это, Марина Николаевна, вам!
Разодрал пополам лист бумаги и подал его Марине.
– Это акт, подписанный вами, Фроловым и кем-то еще. О четвертой лаве. Теперь формально ответственность с вас снята, а я рад.
– Что такое! – воскликнул Звягин.
– Позвольте мне сесть. Я очень устал и скоро уйду, а теперь послушайте...
Так же, как утром Вильсону, он начал рассказывать им. Протокольно, сухо, устало. Будто говорил не о себе. Звягин ерошил волосы и хрустел пальцами. Раз ужаснувшаяся Марина так и застыла, уставившись на Кунцова.
– Я считаю себя ответственным и за преступление в гезенке, – скучно добавил Кунцов, – но это потом. Главное – остановите лаву, спасите штольню. Завтра к вечеру будет уже поздно!
Он сказал как будто бы все и беспомощно взглянул себе под ноги. Потом вспомнил.
– Да, еще! Мне никто не верит. Секретарь и Вильсон считают меня сумасшедшим, Фролов – вредителем. Я думал, что этот день никогда не кончится...
Марина встала. В упор приблизилась к Звягину и сказала испуганным шопотом:
– Я утверждаю – это вполне возможно! Продуктивную толщу[3]3
Толща породы, в которой находится каменный уголь, годный для разработки.
[Закрыть] Центральной штольни подстилают водоносные горизонты...
Несмелая надежда осветила желтое лицо Кунцова. А Марина точно забыла о том, что он здесь.
– Я чувствую его искренность! – настаивала она перед Звягиным, – идем в парторганизацию и бьем тревогу!
Звягин потянулся за шашкой.
– Я в квершлаг, – сказал он. – Вызываю лучших ударников, а ты действуй!
* * *
Вначале Кунцов смотрел на часы и следил за временем. Потом перестал. Заседание все еще не могло начаться.
– Роговицкого нет! – мимоходом сказала Марина.
Кунцов сидел у себя за столом. Но привычная обстановка кабинета теперь казалась чужой, изжитой и к нему уже не касавшейся. Он как будто простился с ней, простился и с шахтой, и досиживал здесь последние минуты.
Лично приготовился ко всему. Но самое худшее из возможного далека не могло перекрыть трагедии ожидания. Все чувства к себе заслонились четвертой лавой.
Сейчас Кунцову было легко умереть, вытерпеть сильнейшую физическую боль и перенести любое унижение. Но думать о том, что делалось в лаве, было невероятной пыткой.
Он представлял, как одна за другой отпадали плиты угля. Как все тоньше и тоньше делалась перемычка, как струями и каплями начинала сочиться вода... Здесь он вскакивал, рвался бежать и валился на стул обратно.
Дверь кабинета была приоткрыта. Мимо проходили люди, изредка оборачивались на Кунцова. Хвощ и другой шахтер протащили какую-то тяжесть, громко топая по асфальту и подбадривая друг друга. Потом наступили минуты безлюдья.
Кунцов вздохнул, заставил себя подняться и пошел в комнату секретаря парткома.
– Садитесь, товарищ Кунцов! – пригласил Шафтудинов, – сейчас соберутся...
Сказал и пристально посмотрел на него.
У лампы с зеленым колпаком писала Марина. Склонила голову на бок и быстро водила карандашом.
– Уж вы без меня! – попросил Кунцов и подумал: – не верит!
Опять сидел за столом своего кабинета, уткнулся для виду в бумаги и терпел наедине. Коридор оживился, чаще начали появляться люди. Группой прошли Кукушкин, Фролов и председатель шахткома. Дверь приоткрылась. В нее заглянул Роговицкий.
Балансируя руками, вошел на цыпочках, словно боялся разбудить. И рассказал вполголоса, напряженно приглядываясь к лицу инженера.
– Я все-таки шорца привел! Старика Лаврентия. Он подтверждает, Михал Михалыч! Уверяет, что помнит фонтан воды. Так и хлестал, говорит, из скважины. Как раз на нашей горе...
Кунцов застыл, а Роговицкий подумал и прибавил:
– Пожалуй, верно! Он охотник и памятлив на места.
– Остановите лаву? – спросил Кунцов.
– Вот и вопрос! – сурово ответил Роговицкий и вышел.
Опять все смолкло. Сделались слышными отдельные шумы рудника, стали слышны часы, тикавшие в жилетном кармане. От тишины зазвенело в ушах и Кунцов почувствовал удушье.
Он встал и, морщась, вышел в коридор. Здесь тоже была тишина, только более гулкая. От печей пахло каменным углем, а от стенок краской. Незаметно Кунцов очутился против двери парткома. Там, за стеной, шло совещание и через дверь доносился гул разговора.
Кунцов постоял, поморгал главами, точно силясь что-то понять, и опустился на зеленую скамейку. Долго сидел, словно оцепенев, и прислушивался к неясным фразам.
Вдруг с треском раскрылась дверь, комната сверкнула, из нее выскочила Марина и побежала к бачку с кипяченой водой.
– Как?! – рванулся ей навстречу Кунцов.
Марина пила и отмахивалась рукой, раскраснелась и глаза у нее блестели.
– Фролов возражает! – кинула она, вытерла губы и опять убежала в комнату.
Однотонно текли минуты. Мимо прошлепала заспанная уборщица и с недоумением покосилась на инженера. Кунцов совсем отупел и разглядывал стену. Привязался к трещине в дверном косяке и бормотал.
– Зашпаклевать – зашпаклевали, а покрасить не собрались!
Громко хлопнула дверь со двора и новые звуки влились в коридор. Кунцов насторожился и повернул голову. Быстро шли в тишине.
– Из штольни? – подумал Кунцов. Его сердце забилось и он тревожно встал.
Идущий был близко, гулко стучал по асфальту твердым, военным шагом. Прямо с работы подходил Звягин, высокий, в шлеме, с лампой в руке.
Не заметив Кунцова, он стремительно распахнул дверь и вошел на заседание. Кунцов услыхал, как задвигались стулья и залпом заговорили голоса. А через минуту выскочил Фролов, крикнул ему на бегу и помчался по коридору...
– Закрываем четвертую лаву! – не поверив ушам, расслышал Кунцов.
Из остолбенения его вывела Марина. Она трясла Кунцова за плечи и кричала ему в лицо:
– Сомкнулись пути! Сомкнулись!
Пуск! Первый пуск! Это известие молнией облетело штольню.
Звягин бегал по новым путям, подбирая последние щепки. Горевший бледным восторгом Хвощ возился со стрелкой, прочищал ее третий раз. Монтеры просматривали троллеи и метла шуршали по новому тротуару, сметая стружки.
Было три часа ночи. Но штольня ждала гостей. Весь состав райпарткома обещался прибыть на пуск.
Первым приехал Вильсон и заперся в кабинете с Кунцовым.
Состав вагонеток дожидался у входа в штольню, а прицепленный электровоз сверкал в темноте ослепляющим фонарем.
Разговор в кабинете окончился и Вильсон поднялся с кресла.
Кунцов стоял перед ним смущенный, но радостный, словно пробудившийся от больного сна.
– Вы тревожились не напрасно, – повторил Вильсон, – вода под четвертой лавой была. Опасна ли она и сейчас – это вопрос. Мы разрешим его бурением. А теперь последнее слово – реконструкция окончена хорошо. Поработайте дальше на своей новой штольне. То, что было, изгладьте хорошей работой!
– Я преступник! – упрямо сказал Кунцов.
– Об этом забудьте! Вас достаточно стукнуло.
– Когда-нибудь и забуду, а сейчас поучусь у людей!
– Это тоже не помешает! – рассмеялся Вильсон и взял его под руку, – идемте, нас ждут!
Гости прибыли и рассаживались по вагончикам. Шахтеры толпились на тротуаре, а из первых рядов смотрела ликующая Марина.
Звягин с лампой в руке стоял на путях. Ему предстояло идти перед поездом.
Загремело «ура» и глухо зарокотали колеса. Электрический поезд впервые вкатился под своды Центральной штольни!
Хвощ лихо перевел стрелку, отскочил и сдернул шапку...
Звягин шагал впереди. И радовался, в немного досадовал. Потому что гости больше смотрели не на чудесные его пути, а на голубые искры, брызгавшие от дуги электровоза.
Буран на дворе совсем утих и над штольней победно сверкала красная звезда.
