Текст книги "Крах конного блицкрига. Кавалерия в Первой мировой войне"

Автор книги: Максим Оськин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Тем не менее именно этот период сравнительного успокоения на всех фронтах, кроме Румынского фронта, был признан подходящим для проведения ряда реорганизационных мер по насыщению войск техническими средствами ведения боя. В сентябре 1916 года было решено сформировать шестьсот пять 8-пулеметных команд Кольта в связи с резким переломом в пополнении Действующей армии техникой. Увеличение собственного производства тяжелых станковых пулеметов системы Максима на Тульском оружейном заводе позволило отправлять в войска все то оружие, что поставлялось союзниками, в том числе и пулеметы.

В свою очередь, это мероприятие требовало по штату 34 485 лошадей, по пятьдесят семь голов на каждое подразделение – или примерно по семь лошадей на каждый пулемет. Пополнения требовались и в новообразуемые саперные и тыловые части. Согласно расчетам Генерального штаба, только на первое полугодие 1917 года Северному фронту было необходимо семьдесят семь тысяч лошадей, а Западному и Юго-Западному – по семьдесят восемь тысяч голов. Мобилизационный отдел Генерального штаба сначала предполагал не проводить новых реквизиций, а наладить поставку за счет сокращения в запасных учреждениях и частях.

Однако военачальники, как сообщает А.А. Свечин, часто имея от 75 до 100% сверхкомплекта лошадей, показывали некомплект до 50%, а потому Ставке не удалось провести образование новых подразделений посредством использования внутренних ресурсов своих войск. В результате в высших штабах полагали, что необходимой для маневренных действий конской тяги нет, и гнали лошадей на фронт, забирая их из тыла. А на фронтах лошади гибли от бескормицы, как только начинались проблемы с железнодорожным транспортом. Но даже и без транспортных проблем фуражная проблема являлась самой что ни на есть насущной проблемой.

Проведем нехитрый расчет для самого низового уровня. Уже говорилось, что предвоенный штат пехотного полка в лошадях – сто восемьдесят голов. Прибавив стопроцентный сверхкомплект, получаем триста шестьдесят голов. Но фураж идет только для штатного комплекта. Вследствие небрежностей даже пусть и объективного характера (например, то же гниющее без брезента сено) часть фуража портится – допустим, не более двадцати процентов. На выходе расчетов получаем, что фураж поставлен на сто сорок четыре лошади, а налицо их – триста шестьдесят. Вот и дели как хочешь! А если отсутствуют местные средства, то приходится лихорадочно посылать людей в глубокий тыл, пытаясь закупить фураж по повышенным ценам. Между тем в тылу действуют запретительные нормы, введенные Особым Совещанием по продовольствию, и ситуация купли-продажи фуража контролируется уполномоченными министерства земледелия.

Именно здесь и кроется главная причина падежа конского состава Действующей армии. Характерно, что спекуляции с конским составом имели опыт – период русско-японской войны 1904 – 1905 гг. За десять лет до Первой мировой войны командиры различных уровней точно так же махинаторствовали с лошадьми. Только в Маньчжурии это делалось с целью присвоения казенных денежных средств, а в Польше и Галиции – во имя тягловой силы для распухших от невоенных грузов обозов. Так, В.В. Вересаев вспоминал о махинациях начальства одного из пехотных полков: «Из обозных лошадей двадцать две самых лучших мы продали и показали, что пять сбежало, а семнадцать подохло от непривычного корма. Пометили: «Протоколов составлено не было». Подпись командира полка… А сейчас у нас числится на довольствии восемнадцать несуществующих быков» [138]138
  Вересаев В.В.На Японской войне. Записки// Собр. соч. в 5 т. М., 1961. Т. 3. С. 93.


[Закрыть].

Зимой 1916/17 года это сказалось особенно ярко: министерство путей сообщения и все вышестоящие штабы забрасывались слезницами о помощи гибнущим лошадям, но никто не посетовал на отвратительную постановку дела учета конского состава в армиях и корпусах. Никто не заметил, что внештатные лошади скрываются командирами полков и дивизий. Например, только в Сибири к марту месяцу в распоряжение Главного управления Генерального штаба было передано около тридцати тысяч лошадей для обозных, пулеметных, артиллерийских частей, которых было невозможно вывезти в европейскую часть России.

А ведь скрыть от людей факт перенасыщения фронта лошадьми было невозможно. Отпускники, в том числе и офицеры, находясь в тылу, открыто свидетельствовали, что «конский состав фронта, и особенно тыловых учреждений, используется далеко не полностью», вследствие чего и образуется сверхкомплект. То есть вместо того, чтобы передать тылу часть лошадей в сельское хозяйство, фронт, напротив, требует еще лошадей, хотя, в принципе, в них не нуждается. Именно это обстоятельство, кстати говоря, явилось главной причиной массового падежа лошадей на фронте начиная с зимы 1917 года, когда железнодорожный транспорт не мог в надлежащей степени справляться со своими обязанностями снабжения фронта. Например, штаб Северного фронта 19 апреля 1917 года сообщал в Главное управление Генерального штаба, что так как нет фуража, то нужно немедленно прекратить подвоз лошадей, а фронт должен изыскать «средства более производительного использования конской тяги имеющимися коневыми средствами армий» [139]139
  Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА), ф. 2000, оп. 3, д. 2553, л. 203.


[Закрыть].

Ставка же вместо борьбы с лживыми сведениями командиров приказывала разъяснять войскам вред разглашения таких сведений в тылу, чтобы не волновать население. То есть рассудили, как всегда в России, – скрыть произвол и некомпетентность власть предержащих, лишь бы сохранить статус-кво и усилить нажим на низы в данном конкретном случае в смысле новых реквизиций. Так, дежурный генерал при Верховном Главнокомандующем ген. П.К. Кондзеровский 30 января 1917 года сообщал главнокомандующему армий Западного фронта ген. А.Е. Эверту: «…многие возвращающиеся из армии офицеры и нижние чины сообщают населению, что конский состав фронта, и особенно тыловых учреждений, используется далеко не полностью, и в различных учреждениях нередко образуется значительный сверхкомплект лошадей. Эти рассказы крайне волнуют население…» Ставка полагала, что необходимо разъяснять офицерскому составу весь вред этих разговоров [140]140
  РГВИА, ф. 391, оп. 2, д. 72, л. 32 об.


[Закрыть].

Как известно, император Николай II возлагал свои последние надежды по удержанию страны от революции на весеннюю кампанию 1917 года. Во имя этого делалось все, что возможно: это сражение было нужно выиграть во что бы то ни стало и закончить наконец-то затянувшуюся войну. В связи с предстоящими операциями в начале 1917 года было предположено провести новые реквизиции конского поголовья внутри империи. Так, Ставка Верховного Главнокомандования в предписании главному полевому интенданту от 2 декабря 1916 года указывала, что к лету 1917 года в войсках должно быть около двух миллионов лошадей. В то же время сетования на исчерпание конского ресурса страны, без изменения существующего законодательства, не принимались во внимание. Действительно, положения дел в деревне не смогла выправить и практика уступки бракованных лошадей из отделений конского запаса и войсковых частей по особой оценке специальных комиссий на основании приказа № 343 по военному ведомству за 1916 год [141]141
  Там же, ф. 2003, оп. 2, д. 277, л. 10; ф. 2000, оп. 3, д. 255, л. 47об.


[Закрыть].

К 1 января 1917 года, по данным интендантства, положение дел с конским составом на фронтах (без войск военных округов и тыловых гарнизонов) обстояло следующим образом [142]142
  Там же, ф. 2003, оп. 2, д. 1030, л. 123.


[Закрыть]:

Разумеется, власти отлично сознавали взаимосвязь между положением в сельском хозяйстве и военными нуждами. Поэтому Ставка предложила первоначально закупать лошадей, прежде чем приступить к практике реквизиции. Главное управление Генерального штаба отметило, что покупки не могут дать много лошадей и тем более значительного их количества сразу, порекомендовав фронтам и армиям сообщить свои потребности. Кроме того, как и раньше, Генеральный штаб настаивал на сокращении конского состава в тыловых службах Действующей армии и передаче лошадей, которые могут быть даны без ущерба боевым интересам, на фронт: «Только при условии полной экономии в лошадях со стороны армий явится возможность действительно удовлетворять их потребности конским составом путем покупок».

Действительно, в отличие от фронтовых командований, почему-то полагавших, что людей и лошадей не может быть слишком много, и требовавших все новых и новых эшелонов с пополнениями, Генеральный штаб старался оставаться на государственной точке зрения. Как назревал кризис человеческих ресурсов (всего полтора миллиона людей, остававшихся еще вне призыва), точно так же начинала проявляться нехватка лошадей для фронта. Рабочих рук (люди) и тягловой рабочей силы (лошади) в русской деревне начинало не хватать. А деревня – это продовольствие и фураж. Следовательно, к 1917 году русское военное ведомство уже приблизилось к той грани, за которой начиналась разруха народного хозяйства вследствие нехватки производительных мощностей.

В этих условиях Генштаб и военное министерство старались делать все от них зависящее, раз уж ни Ставка, ни фронты не обращали внимания на объективное положение дел. Например, в тыловые войска лучших лошадей с осени 1916 года не давали вовсе. Так, 26 февраля 1917 года мобилизационный отдел Главного управления Генерального штаба сообщил в канцелярию главного начальника снабжений армий Северного фронта, что «в конские запасы тыловых округов верховые лошади попадают от населения как редкое исключение, так как по военно-конской повинности и по реквизиции означенные лошади вовсе не берутся, дабы сохранить их у населения для ремонтных комиссий, комплектующих покупкой верховых лошадей запасные кавалерийские полки» [143]143
  РГВИА, ф. 2000, оп. 3, д. 2553, л. 139.


[Закрыть]. Приоритет оснащения лошадьми кавалерии, а не обозов и тыловых структур, несомненен.

В любом случае вопрос о широкомасштабной реквизиции в преддверии кампании 1917 года, долженствовавшей носить решительный характер, был решен. В январе 1917 года военный министр, министр внутренних дел и министр земледелия должны были договориться о распределении между губерниями Европейской России количества подлежащих реквизиции лошадей, которая должна была проводиться при посредничестве земских учреждений. Предполагалось, что вместе с ранее поставленными в ходе военных действий лошадьми эта цифра составит около двенадцати процентов лошадей рабочего возраста, если исходить из данных военно-конской переписи 1912 года. Это небольшая цифра для страны, уже два с половиной года ведшей мировую борьбу. Было решено, что в тех уездах, где земства откажутся от реквизиции, набор конского состава следует проводить по правилам военно-конской повинности, но по принципам разверстки, указанным губернской земской управой. Министерство внутренних дел, в принципе, не было против реквизиционных мер, предложив губернаторам «безотлагательно сделать все необходимые распоряжения к успешному и своевременному выполнению в пределах губернии реквизиции», каковую предполагалось закончить за две недели до начала полевых работ [144]144
  ГАТО, ф. 97, оп. 2, д. 1886, л. 10 – 10 об., 19.


[Закрыть].

Однако в феврале – марте 1917 года с мест в центр обрушился шквал телеграмм с просьбами отложить либо отменить вовсе разверстку лошадей. Данное условие было необходимо ввиду угрозы волнений, нарушения хозяйственных интересов населения, транспортного кризиса, недостатка рабочего скота и т.д. Порочность практики реквизиций в условиях тяжелой зимы подтвердило и поведение местных гражданских властей. Уже в феврале Генеральный штаб был засыпан рапортами из военных округов, в которых отражался ход проблемы внутри страны.

Только в Московском военном округе от реквизиции лошадей отказались сорок одна уездная земская управа: Валуйская, Скопинская, Галичская, Кинешемская, Нерехтская, Солигаличская, Котельническая, Богородская, Клинская, Макарьевская, Богучарская, Нижнедевицкая, Тульская, Алексинская, Богородицкая, Белевская, Веневская, Епифанская, Ефремовская, Каширская, Крапивенская, Новосильская, Одоевская, Чернская, Нижегородская, Владимирская, Александровская, Вязниковская, Пороховецкая, Ковровская, Меленковская, Муромская, Переяславская, Покровская, Судогорская, Суздальская, Шуйская, Юрьевская, Костромская, Варнавинская, Юрьевецкая. Остальные уезды просили отложить реквизицию ввиду опасения возможности волнений, нарушения хозяйственных интересов населения, кризиса гужевого транспорта и т.д. Военный министр ген. М.А. Беляев в конечном счете оказался вынужденным приостановить практическое воплощение данного мероприятия.

Уже после Февральской революции приказом военного министра от 7 марта по военным округам реквизиционные меры были приостановлены «впредь до особых распоряжений», ибо теперь уже свеженазначенные комиссары отказывались от производства набора лошадей для армии. Тем не менее фронты требовали наивозможно скорейшего пополнения конских запасов Действующей армии, сообщая о прогрессирующем некомплекте ввиду формирования новых подразделений и подготовки к решающим операциям. Попытка замены реквизиций закупками со стороны органов Земского Союза и Ремонтирования Армии провалилась. Впрочем, этого следовало ожидать, так как именно такой результат был просчитан еще царскими министрами. Надежды же лидеров Временного правительства на то, что их власть, в отличие от монархии, почему-то является непременно «народной», были ничем не обоснованы.

Крестьянство же, в свою очередь, весной 1917 года настаивало на возврате забранных для нужд армии лошадей, ссылаясь на то, что лошади были «взяты по-старому неправильно». В этих условиях Главное управление Генерального штаба предложило командованию военных округов разъяснить населению, что «лошади крайне необходимы для нужд действующих армий, при наступающих боевых действиях, и поэтому все лошади, уже принятые, подлежат немедленному направлению по данным нарядам». Стремясь избежать эксцессов, Временное правительство в заседании 23 марта постановило «немедленно сдать лошадей военному ведомству» «во имя интересов армии» [145]145
  РГВИА, ф. 2000, оп. 3, д. 2551, л. 28 – 40, 44, 54 – 63, 64 – 65, 106 – 107, 127, 134; д. 2553, л. 141, 187, 192, 194 и др.


[Закрыть].

В 1917 году на Действующую армию навалилось то явление, которое давным-давно ожидалось и прогнозировалось, – массовый падеж лошадей в войсках. Сначала это происходило вследствие затруднений со снабжением фуражом зимой – весной. Затем – в связи с увольнением солдат старших сроков службы, которые в основном и служили в обозах и тылах. А.И. Деникин сообщает, что увольнение солдат старше сорока лет на сельскохозяйственные работы внутрь страны и демобилизация лиц старше сорока трех лет имели следствием начало стихийной демобилизации. Помимо прочего, «некоторые полки, сформированные из запасных батальонов, потеряли большую часть своего состава; войсковые тылы – обозы, транспорт – расстроились совершенно, так как солдаты, не дожидаясь смены, оставляли имущество и лошадей на произвол судьбы. Имущество при этом расхищалось, лошади гибли» [146]146
  Деникин А.И.Очерки русской смуты: Крушение власти и армии. Февраль – сентябрь 1917. Мн., 2003. С. 178.


[Закрыть].

Чтобы не допустить гибели конского состава, военные должны были взяться за дело сами. В отличие от дореволюционного периода, когда еще возможно было что-то потребовать (пусть не всегда эти просьбы удовлетворялись), теперь любое мероприятие проходило «вхолостую». Представители войск отправлялись в глубь страны и, пользуясь наличием в полках громадных сумм, скопленных за время войны, скупали продфураж. Гражданские власти старались не допускать самочинных закупок, заваливая центр жалобами на произвол. Нельзя не отметить, что крестьяне охотнее продавали продукты военным: во-первых, потому что военные давали большую цену, не обращая особого внимания на вводимые правительством твердые цены; во-вторых, крестьянство сознавало, что этот хлеб пойдет на фронт, а в каждой семье были свои фронтовики. То есть крестьяне, не желая отдавать хлеб абстрактному государству по твердым ценам, отдавали его военным представителям – фактически непосредственно своим же детям, служившим в армии.

Таким образом, конфликт интересов между военными и гражданскими властями в смысле снабжения Действующей армии, несмотря на кажущееся единство вертикали власти, в период революции углублялся и усугублялся. Провозглашаемая Временным правительством хлебная монополия осталась пустыми словами: деревня скорее согнала бы хлеб на самогон, нежели отдала бы его по твердым ценам. Хлеб приходилось отбирать, так как уговоры по мере развития революционного процесса действовали все меньше. И потому центр закрывал глаза на самоснабжение фронта, на бумаге, впрочем, резко осуждаемое. Иного выхода не было: революционные органы продовольственного снабжения работали куда хуже царских: лишь опора на кооперативы позволила Временному правительству поднакопить немного продфуража к осени, да и то все это досталось большевикам. О характере происходивших процессов снабжения в революционное время говорит телеграмма главнокомандующего армий Западного фронта ген. В.И. Гурко министру продовольствия, начальнику штаба Верховного Главнокомандующего и главному полевому интенданту от 27 мая 1917 года: «…Губернские и уездные продовольственные комитеты жалуются на самостоятельную покупку представителями войсковых частей главным образом фуража по ценам, превышающим установленные министром земледелия, заявляя, что такие покупки вносят дезорганизацию в дело заготовок… трудность положения в том, что фураж есть, но те учреждения, которые обязаны снабжать им войска, найти фураж не хотят или не умеют, а когда войска находят фураж и рады заплатить сколько угодно, лишь бы спасти от падежа голодающих лошадей, их обвиняют в повышении цен и запрещают покупать… следует обязать комитеты искать фураж, как ищут и находят войска, а не пользоваться тем, что найдут войска… прошу категорических указаний продовольственным комитетам о необходимости полного использования каждым своего района при самом широком применении в подлежащих случаях реквизиции. Только таким путем возможно удовлетворить потребности армии, избежать самостоятельных войсковых заготовок и справедливых нареканий армии на недостаточное удовлетворение их потребности» [147]147
  Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 6831, оп. 1Г д. 92, л. 167 – 169.


[Закрыть].

Таким образом, революция не только не разрешила тех проблем, что получила Россия с вступлением в Первую мировую войну, как обещала антиправительственная пропаганда либеральной буржуазии, рвавшейся к власти любыми средствами. Эти проблемы лишь усугубились и еще больше ломали народное хозяйство страны. Населению, отчетливо видевшему банкротство политики новой власти, ничего не оставалось, как сосредотачиваться на самовыживании. Провал июньского наступления, наряду с нежеланием Временного правительства передать крестьянству Землю и заключить мир, во имя чего, собственно говоря, деревня и фронт вообще поддержали революционеров, показал, что надеяться на власть невозможно.

В завершение главы остается привести только несколько цифр. Конский состав на театре военных действий (по статистическим данным сборника 1925 года):

– на 1 октября 1914 года – 670 775 (100%);

– на 1 января 1915 года – 1 035 682 (154%);

– на 15 мая 1915 года – 1 072 178 (159%);

–на 1 февраля 1916 года – 1 589 909 (237%);

– на 1 июня 1916 года – 1 672 430 (249%);

– на 1 ноября 1916 года – 1 804 817 (269%);

– на 1 сентября 1917 года – 2 760 000 плюс 404 000 в составе общественных организаций.

Хотелось бы добавить к этим цифрам немного архивных материалов, которые несколько разнятся с приводимыми выше данными интендантства, а также отличаются от цифр статистического сборника. Очевидно, что эта разница образовывалась за счет отсутствия единства в подсчетах. Следует отметить, что проводимые различными инстанциями во время войны переписи людей на фронте и то сильно отличались друг от друга. Например, сведения дежурного генерала при Ставке Верховного Главнокомандующего, куда стекались все статистические данные из Действующей армии в отношении количества людей, могли порой на четверть отличаться от данных интендантства. Одни считали «штыки и сабли», другие – «едоков», а в документации проходили разные цифры. Начальник штаба Верховного Главнокомандующего ген. М.В. Алексеев неоднократно негодовал на неразбериху, требуя точных сведений, однако дело так и не было разрешено до конца войны. В 1917 году, после Февраля, статистика еще более запуталась, что вообще позволяет говорить о любых цифрах этого периода, за исключением, быть может, октябрьской однодневной переписи Действующей армии, как о приблизительных. Так или иначе, следует говорить не столько о точности тех или иных цифр, сколько о тенденциях, отражавших реальное положение дел на фронтах войны.

Согласно всеподданнейшему докладу, подведшему итоги кампании 1915 года, по данным военного министерства, к 1 декабря 1915 года в Действующей армии числилось 1 342 032 лошадей [148]148
  РГВИА, ф. 2003, оп. 1, д. 1745, л. 3 – 20.


[Закрыть]. Можно сравнить эту цифру с австро-венгерскими данными. Перед войной в Австро-Венгрии поголовье лошадей составляло 3 900 000 голов. В конце 1915 года общее поголовье сократилось до цифры в 2 100 000. Соответственно, согласно сведениям австрийского военного архива, в начале войны на двух фронтах (Русский и Сербский театры военных действий) насчитывалось 704 000 лошадей. То есть больше, чем у русских, по данным статистического сборника на 1 октября 1914 года. А ведь не следует забывать, что к октябрю месяцу на Восточном фронте действовали еще две германские армии – 8-я и 9-я. К концу 1915 года австро-венгерские армии на трех фронтах (Русский, Балканский и Итальянский) имели 944 000 лошадей [149]149
  Последняя австро-венгерская война. Издание австрийского военного архива. М, 1929. Т. 4. С. 143.


[Закрыть]. Это – почти на треть меньше, чем в одной только русской армии (правда, надо учитывать русский Кавказский фронт). С другой стороны, в конце 1915 года на Востоке сражались семь германских армий – 8, 9, 10, 11, 12-я, Южная, Бугская (две последние – смешанные австро-германские армии). В свою очередь, немцы в начале войны имели свыше 1 088 000 лошадей, мобилизованных в вооруженные силы. Напряжение конского состава в Германии было столь велико, что в 1918 году общее поголовье немецких лошадей сократилось на четверть (в то время как в России к моменту выхода из войны поголовье оставалось примерно на предвоенном уровне) [150]150
  Кондратьев Н.Д.Большие циклы конъюнктуры и теория предвидения. Избранные труды. М., 2002. С. 57 – 58.


[Закрыть].

Возвратимся к России. Согласно данным Главного управления Генерального штаба, к 1 октября 1916 года в Действующей армии состояло 1 808 004/1 773 229 лошадей (по списку/налицо). В том числе Северный фронт ген. Н.В. Рузского имел 387 528/385 089 лошадей, Западный фронт ген. А.Е. Эверта – 417 588/ 410 555лошадей и Юго-Западный фронт ген. А.А. Брусилова – 860 000/ 843 000 лошадей. Кавказский фронт ген. Н.Н. Юденича насчитывал 142 888/134 585 лошадей [151]151
  РГВИА, ф. 2000, оп. 3, д. 1374, л. 17.


[Закрыть].

В начале 1917 года русская Действующая армия насчитывала 1 699 035/1 508 077 лошадей (всего/в боевых частях). В том числе Северный фронт имел 345 814/ 307914 лошадей, Западный фронт – 441 160/359 677 лошадей, Юго-Западный фронт – 596 065/525 722 лошадей, Румынский фронт – 315 996/314 764 лошадей. О Кавказском фронте сведений нет [152]152
  РГВИА, ф. 2000, оп. 3, д. 1374, л. 17; ф. 2003, оп. 2, д. 1030, л. 28 – 28об., 60 – 62, 69 – 70, 115 – 117, 190.


[Закрыть]. Это количество лошадей приходилось на 6 309 525/4 673 593 человек. Таким образом, общее соотношение людей и лошадей на фронте составляло 1:3,7, а в боевых частях – 1:3. Следовательно, предвоенное соотношение людей и лошадей, показанное ген. Н.Н. Янушкевичем (см. выше) как 1:5, оказалось существенно превзойденным. В боевых частях – полтора миллиона лошадей на четыре миллиона семьсот тысяч людей.

Разруха железнодорожного транспорта в 1917 году, наряду с увеличением фактически бездельничавшей Действующей армии, возложила снабжение войск на плечи гужевого транспорта. Отсюда – рост лошадей на фронте. К 1 сентября 1917 года в русской Действующей армии находилось 3 164 000 лошадей – 470% от численности конского состава войск в начале войны. Много это или мало? Так, в достаточно высокотехнологичной армии фашистского вермахта в 1945 году насчитывалось около двух миллионов лошадей. В то же время общая численность автопарка СССР в 1945 году насчитывала 664 500 машин. Впрочем, зачем ходить далеко? В германской армии периода Первой мировой войны, широко использовавшей узкоколейки на театре военных действий и резко сократившей свою кавалерию в войсках, имевшей мощную железнодорожную сеть общего назначения, в мае 1918 года состояло 956 850 лошадей [153]153
  См.: Свечин А.Л.Стратегия. М., 2003. С. 147.


[Закрыть].