Текст книги "Разговорчики в строю №2"

Автор книги: Максим Токарев

Соавторы: Олег Рыков,Александр Бобров,Елена Панова,Михаил Крюков,Юлия Орехова,Александр Михлин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

ПОКАПЮРНО

– … слаживай покапюрно, – сказала она и ушла, оставив меня в часовом замешательстве…

После ее ухода я внимательно изучила свое рабочее помещение – оштукатуренный мешок с вентиляционной дыркой под потолком вместо окон (впоследствии выяснилось, что дырка вела в конторский туалет, и с его посетителями я могла переговариваться, не повышая голоса), старинный сейф, разобранное ружье и хромой электрический обогреватель. Ничего такого, что можно было бы сладить, тем более покапюрно.

Через час тяжелых размышлений в дверном окошке появилась круглая физиономия начальника, майора Черняева, с соломенными бровями.

– Ну что, осваиваешься? – деловито спросил майор и быстро обшарил глазами мою каморку. – Нормально…

На свое счастье я вовремя вспомнила слова мудрого институтского профессора: «Не бойтесь задавать вопросы, даже самые идиотские. Лучше выставить себя дураком перед одним человеком, чем потом опозориться перед многими». И я решилась.

– Владимир Михалыч… Мне Екатерина Матвеевна сказала слаживать…

– И слаживай! – согласился Черняев. – Пока никого нет. Чего время-то зря терять?!

– …покапюрно…

– Конечно! Как же еще?! По сто купюр в пачку, и резиночками их…

Смысл незнакомого выражения смутно забрезжил где-то вдалеке…

Когда майор ушел, я двумя пальцами взяла двадцатипятирублевую бумажку и аккуратно положила ее на другую такую же. Сверху добавила третью. Все оказалось не так уж сложно, и процесс покапюрного слаживания пошел.

В тот же день у меня впервые в жизни появилась персональная машина с водителем. Бортовой ГАЗ-66. Только его как раз тогда поставили на ремонт, и нам с водителем пришлось перекантовываться в чужом фургоне с надписью «Хлеб», и за это мы в тот же день едва не были биты. В соседний поселок, где находилась одна из военторговских лавок, наша хлебовозка ввалилась с большой помпой – с пылью и грохотом, разухабисто лязгая капотом. Следом за машиной в клубах пыли бежали люди. Я не знала еще, что это – стихийная радостная встреча, или запланированное ограбление, и на всякий случай испугалась. Возле магазина люди окружили наш фургон плотной толпой. В их лицах стояло молчаливое мрачное ожидание. Водитель с садистской медлительностью открыл дверь, спрыгнул на землю и застыл, вальяжно прислонившись к машине. С минуту стояла тишина, в которой раздалось лишь несколько негромких удивленных голосов: «Вить, ты, что ль? А где Петька?»

– Ну чё, хлеба? – сказал, наконец, мой водитель, когда толпа помрачнела еще больше и придвинулась ближе. – А нету! Я инкассатора привез.

Он сказал это таким тоном, каким ответил бы, наверное, водитель королевского лимузина на просьбу «дернуть» заглохший «Запорожец».

Я потом познакомилась со многими из этих людей, с некоторыми даже подружилась. И не один человек мне потом признался, что в тот день в воздухе витало отчетливое желание опрокинуть фургон и накостылять по шее и водителю, и инкассатору. Я и сама его почувствовала, хотя и не знала еще, что к тому времени хлебозавод на станции стоял уже три недели. Не было муки.

Первым внеконторским военторговцем, с которым я познакомилась, стал Миха Бронников – долговязый сухощавый мужик лет пятидесяти. Лицо у него было похоже на вяленую воблу, а улыбка с единственным зубом была шире лица. Когда однозубая вобла впервые возникла в окошке кассы, моим первым желанием было заорать, запихать ему за шиворот всю имеющуюся в кассе наличность и умереть от разрыва сердца. После его второго визита я написала заявление об увольнении, но к счастью, отдать его по назначению не успела. Миха вкалывал в военторге на трех работах – сторожем на базе, слесарем в гараже и тестоводом на хлебозаводе, получал деньги по нескольким ведомостям и в кассе появлялся едва ли не раз в неделю, поэтому к нему я быстро привыкла. И даже прониклась симпатией – он единственный всегда приходил за зарплатой трезвым.

– Правильный мужик, – сказал про него мой водитель Витя Рогулькин. – Порядочный. Его за это и из тюрьмы досрочно выпустили.

На моей памяти этот случай так и остался единственным, когда Витя признал существование на станции еще одного «правильного мужика» помимо себя самого.

– А он сидел?! – испугалась я. – За что?!

– А жену из двустволки шмальнул. Не до конца, правда. Дали семь, отсидел пять, – и Витя вздохнул с плохо скрытой завистью.

Зависть его мне стала понятна позже, когда я узнала, что сам Витя отсидел каких-то жалких два года за какую-то пошлость типа драки с поножовщиной или кражи со взломом и бесславно попал под амнистию.

Еще позже я узнала, что пока однозубый Бронников сидел в тюрьме, беспробудное пьянство довершило начатое им дело, и жена его замерзла под чужим забором за год до его освобождения. А еще позже выяснилось, что Михе никаких не пятьдесят, а вовсе даже тридцать семь, и воспитывает он четырнадцатилетнюю дочь, и его дочь – единственный ребенок на станции, которого каждое лето отец отправляет на Черное море. О себе самом он практически не заботился.

– Зубы? А чё зубы? Этот вывалится – буду кашку по стене размазывать и слизывать.

О том, что Миха потихоньку копит деньги, чтобы поступить дочь в институт, знала только я.

– Как думаешь, хватит? – спрашивал он и называл сумму.

Я не думала – я знала, что не хватит, но у меня не хватало духу ему об этом сказать.

Там было еще много славных людей. Они не смотрели с хитрецой и не изрекали сермяжных мудростей, как это положено Настоящим Селянам в книжках. Они просто не врали. Поэтому я точно знала, кому не нравлюсь, кому нравлюсь, кому нравлюсь, но не совсем.

Каюсь – я передразнивала их странный говор, которого поначалу вообще не понимала. Они не обижались и беззлобно платили мне той же монетой.

– Ну каанешнаа, – язвила Машка Скрытникова из продмага, – мы ж ни с Маасквы… Давай еще по одной.

Станция «М.» оставила неизгладимый след в моем лексиконе – одну-единственную фразу, от которой я до сих пор не могу избавиться. И не хочу, кстати.

– Ты кого, моя, болташь?… Всяко-разно…

«Кого» заменяло там «что», «чего», а иногда и «куда». Слово «моя» являлось сокращением от «моя красавица», «моя хорошая», «моя подруга» и т. д. Сама же фраза могла быть обращена в равной степени как к мужчине, так и к женщине.

– Андрюха! Ты, моя, сёни вечером кого делашь?

Но в первые дни своей работы в военторге я этого еще не знала. Я только слаживала деньги покапюрно и тихо шизела от неожиданного оборота жизни.

– Вот… а как заканчивается срок зарплаты, неполученные суммы в ведомости округляешь, пишешь их в приход и сдаешь ведомость назад в бухгалтерию, – объясняла мне главбухша Екатерина Матвеевна.

Неполученные суммы по нескольким ведомостям я успела округлить до запятой, как учили в школе – в сторону увеличения или уменьшения. Потом Екатерина Матвеевна спохватилась.

– Ты чё это?! Это ж деньги!!! Это ж учет! Кто сказал округлять? Я сказала? Вот балда! Да не до запятой, а так – берешь ручку и вот так в кружочек обводишь. Ну, поняла?

– Поняла, – призналась я.

ЮРКА, ТОЛИК И БЛИНЫ

Я познакомилась с ними спустя почти год после событий в N-ской войсковой части – сначала с Толяном, потом с Юркой. И предшествовала нашему знакомству целая череда печальных обстоятельств.

Для начала от Юрки уехала жена. Впрочем, жены уезжали от многих офицеров. Используемые для этого предлоги разнообразием не отличались: уход за престарелыми родителями, проблемы с собственным здоровьем, необходимость дать образование ребенку. Для надежности Юркина жена использовала сразу все три типовых предлога, хотя ее родителям не исполнилось и пятидесяти, а ребенок не умел еще толком даже агукать.

В Юркином подъезде сразу же запахло грозой. Соседи, опасающиеся новых пожаров и наводнений, начали всерьез подумывать о том, чтобы установить возле Юркиной квартиры круглосуточное дежурство. Развитие событий непроизвольно ускорил сам Юрка. Прежде всего, в целях борьбы с регулярными отключениями электричества, он приволок откуда-то и установил у себя в туалете самый настоящий дизельный генератор. Генератор занимал своим телом почти все имеющееся пространство, и посещение туалета стало для Юрки серьезной проблемой. Что касается же, например, жильцов снизу, то не только посещение туалета, но и вообще вся жизнь в их квартире стала практически невозможной. При всех своих очевидных прочих достоинствах генератор производил очень много шума, а от сопутствующей шуму вибрации в смежной квартире соседнего подъезда стала трескаться и отваливаться кафельная плитка со стен. Обозленные жильцы с третьего по пятый этаж под предводительством бескомпромиссной Ольги Петровны Маковкиной написали кляузу гарнизонному прокурору – единственному человеку, кто, по их мнению, мог хоть как-то повлиять на беспокойного Хорошевского. Гарнизонный прокурор, Володька Чичеватов, разгильдяй, бабник и пьяница, напуганный подписью Ольги Петровны, провел тщательнейшее расследование. В результате в гарнизоне было выявлено четырнадцать фактов пропажи дизельных генераторов, причем в двух случаях следы вели прямиком в штаб дивизии, к высшему дивизионному начальству. Дивизионного начальства Володька боялся больше, чем Ольгу Петровну, поэтому расследование немедленно прекратил и оставил Юрку в покое.

Роковым для Хорошевского стал тот день, когда у него на лестнице лопнул целлофановый пакет с двумя килограммами красного перца. И хотя он провел потом полдня, размазывая рыжевато-бурую массу по ступенькам мокрой тряпкой, жизнь в подъезде была надолго парализована. Вышедшие на прогулку собаки жалобно скулили и отказывались возвращаться домой. Жильцы старались без крайней необходимости не высовываться из своих квартир, а если жизнь все же заставляла их выйти на улицу, старались как можно дольше не возвращаться и передвигаться по лестнице только быстрыми марш-бросками, закрывая лицо мокрой тряпкой. При малейшем колебании воздуха на лестничной площадке невидимые частички перца взмывали изо всех щелей. Поэтому Ольга Петровна страдала от невозможности устроить очередной скандал – при каждой попытке что-либо сказать Юрке, она принималась чихать и ронять совершенно несолидные слезы из покрасневших глаз.

Поскольку никто не мог выдвинуть сколько-нибудь разумных предположений, откуда у Юрки красный перец в таком количестве, а главное – зачем, в его действиях немедленно заподозрили сознательную и тщательно спланированную диверсию.

Хорошевский не стал дожидаться, пока перечный туман окончательно развеется, и соседи получат долгожданную возможность высказать ему свои претензии. Он быстренько собрал свои нехитрые пожитки, запер дверь на два замка и перебрался жить к Толяну.

Толяном назывался долговязый и сутуловатый капитан дивизионной финслужбы. У него было длинное угрюмое лицо и неуставная челка, не то выгоревшая, не то травленая перекисью водорода, которая то и дело падала ему на лицо, достигая кончика носа. Выражением лица и вообще всем своим обликом Толян напоминал разочаровавшегося в жизни отощавшего попугая. Внешность, однако, была обманчива. В его мрачновато-печальной голове, не утихая, бушевали вулканические мысли, и словно гигантские пузыри на поверхности кипящей лавы, вызревали, раздувались и лопались один за другим планы невероятного и молниеносного обогащения. В повседневной же жизни Толян был добродушен, безотказен и абсолютно безалаберен. В общем, он был очень славным парнем, и, в конце концов, моим соседом.

С Толяном я познакомилась еще в конце зимы, вскоре после того, как он с женой и четырехлетним сыном въехал в долго пустовавшую трехкомнатную квартиру справа от моей. Первая наша встреча была довольно драматична. Во время очередного отключения электричества, то есть между 20.00 и 21.00 (по лампочкам в офицерских жилых домах можно было сверять часы), я возвращалась с работы. Кромешная тьма в подъезде меня не смущала – я знала наизусть каждую выбоину на ступеньках и могла найти и отпереть свою квартиру с завязанными глазами. На площадке между первым и вторым этажом я поздоровалась и перекинулась парой слов о погоде с одиноким сигаретным огоньком, который ответил мне голосом майора из двадцать третьей квартиры, на втором – споткнулась и опрокинула какое-то пустое ведро, почему-то оказавшееся в неположенном месте под дверью двадцать шестой, и оно запрыгало вниз по лестнице. А на третьем на меня с грохотом обрушился тяжело дышащий, фосфоресцирующий монстр о шести ногах. Во всяком случае, топал он шестью ногами, но может быть, их было больше. Я завизжала и отскочила к стенке, а монстр с пыхтением пробежал по моим туфлям всеми своими конечностями, со скрежетом пробуксовал на повороте и ринулся вниз по лестнице, уже откуда-то снизу отчаянно крикнув мне:

– Извините!!!

Вот так мы встретились впервые, и эта встреча наложила отпечаток на все наше последующее знакомство. Только спустя несколько недель шестиногое чудище в моем сознании разделилось на Толяна и его немецкую догиню Грету мраморного окраса.

Соседей, как и родителей, не выбирают, и постепенно нам пришлось сдружиться, насколько могут сдружиться две офицерские семьи, волею судьбы заброшенные в отдаленный гарнизон и случайно поселившиеся на одной лестничной клетке. То есть здоровались при встречах, стреляли друг у друга разные хозяйственные мелочи и иногда, когда хотелось выпить, но было не с кем, составляли друг другу компанию.

Однако семьями мы дружили недолго. Толикова жена, с которой мы так и не смогли как следует найти общий язык, продержалась в Забайкалье только до апрельских снегопадов, а потом за два дня собрала чемодан и вместе с сыном отбыла на запад. Толян, ничуть не огорчившийся, стал дружить с нами без нее. Иногда он заходил к нам один, иногда с Гретой, а в один прекрасный день привел с собой приятеля. Приятель был ростом по плечо Толяну, у него были неопределенного цвета кудрявые волосы и ярко-голубые наивные глаза. Лицо его показалось мне знакомым.

– Вот, познакомьтесь, – отрекомендовал Толик, – это Юра из саперного батальона. Он будет у меня жить – вдвоем-то веселее. Так что прошу любить и жаловать.

Юра выдвинулся из-за плеча моего соседа и, сияя дружелюбной улыбкой, протянул мне руку:

– А мы с вами, кажется, уже встречались!

При этом было совершенно очевидно, что он забыл, где и при каких обстоятельствах состоялась наша встреча. Я вспомнила, но сочла за благо не напоминать, чтобы не омрачать знакомство.

Так случилось, что вскоре после первого появления Хорошевского в нашем доме моему мужу пришлось уехать на полтора месяца в командировку. Прознав, что я осталась одна, мои соседи принялись дружить со мной с удвоенной силой. Поначалу меня это раздражало, потом я смирилась и постепенно, тихой сапой, долговязый невозмутимый Толян и маленький подвижный Юрка стали привычной деталью моей квартиры. Теперь, по прошествии нескольких лет, я понимаю, что дело было не в моей личной привлекательности. Просто, будучи сотрудником военторга, я всегда располагала кое-каким запасом дефицитных продуктов, и, кроме того, у меня было такое бесспорное достоинство, как цветной телевизор.

Все наши дни начинались по одному и тому же сценарию. В половине седьмого раздавался стук в стену – это Толян ботинком давал знать, что мне пора подниматься и ставить на плиту чайник Без четверти семь со страшным грохотом из его квартиры вырывалась скулящая от нетерпения Грета и увлекала своего хозяина во двор. Иногда я видела их из окна – Грета носилась кругами, а Толян, больше обычного похожий на сутулого тощего попугая, сидел, нахохлившись, на железной ограде детской площадки. В семь пятнадцать, довольные тем, что доставили мне радость своим посещением, мои друзья уже звонили в дверь.

До восьми часов я поила их чаем и кормила бутербродами, в восемь Толян вскакивал и с криком «Опаздываю!», дожевывая на ходу, убегал на службу. Служил он в Безречной, и ему еще предстояло добираться туда десять километров на попутках. Юрке добираться до своего штаба было легче, поэтому он еще какое-то время покачивался на табуретке, досматривая последний сон. При этом ни мне, ни им даже не приходило в голову, что такая традиция может нанести серьезный урон моей репутации (о своей собственной мои друзья давно уже не заботились).

Прапорщица Балабанова из квартиры слева уверяла знакомых, что неоднократно видела Толяна, выходящего утром из моей квартиры. Сплетница Нюрка Крышалович из квартиры сверху с пеной у рта доказывала, что это был не Толян, а ротный из саперного батальона, и что она лично видела, как он поутру курил на моем балконе. К моему полному удовлетворению они поссорились, хотя обе были правы.

Через неделю нашего идиллического соседства Толик с Юркой вызвались в знак признательности получить и доставить мне на дом продуктовый паек моего мужа. Глупо было отказываться от подобной любезности, и я неосмотрительно согласилась. Они притащили мне не только мой, но и два своих пайка. Гора продуктов заняла весь стол и две табуретки.

– Ой, ребята, да что вы, это-то зачем? – расчувствовалась я.

– Да ладно тебе, – снисходительно утешил меня Толян, – нам-то ни к чему, мы все равно все это только перепортим. А ты, может, сваришь чего….

– А мы уж как-нибудь бульонными кубиками, – поддакнул Юрка.

И опять я не учуяла подвоха. Они явно били на сострадание и не ошиблись. В припадке материнской жалости я в тот же день сварила им борщ, чего давно уже не делала даже для собственного мужа. И тем самым подписала себе приговор.

С этого дня они взяли себе за правило все добытые продукты тащить ко мне. Сначала с благодарностью съедали то, что я им готовила, потом, уверившись в моей безотказности, начали намекать, что неплохо бы мне к вечеру сбацать… Разброс их кулинарных пристрастий оказался широчайшим, и я сбивалась с ног, чтобы не ударить в грязь лицом. Как говорится, «назвался груздем…»

Мое терпение лопнуло в тот вечер, когда, уничтожив полторы сотни пельменей, на которые я затратила несколько часов своей жизни, Толян умиротворенно расползся локтями по столу и мечтательно вздохнул:

– Эх, блинков бы завтра… По случаю выходного.

И искоса бросил на меня быстрый взгляд, проверяя реакцию.

– Во! Точно! – воодушевился Юрка. – А мне как раз селедки обещали…

Это было уже слишком. Во-первых, суббота была у меня рабочим днем, а во-вторых, я рассчитывала заняться генеральной уборкой квартиры.

– Толик, – проникновенно отозвалась я на его наглые притязания, – может, тебе еще и за пивком в Безречную сбегать? Ты скажи – я мигом.

Добрый наивный Юрка не заметил чудовищной иронии, которую я попыталась вложить в свои слова, и инициативу охотно поддержал.

– А и правда, Лен… Я слыхал, в военторг китайское пиво завезли. Вот если бы ты подсуетилась…

Если бы Юрка не был Юркой, он, не сходя с места, превратился бы в кучку пепла под моим взглядом. Толян тем временем, поняв, что ляпнул лишнее, пошел на попятную:

– Ну, я хотел сказать… То есть, если тебе некогда, мы и сами можем. У меня еще какие-то продукты остались. Ты нам только напиши, как их делать…

Он явно вновь пытался вызвать сострадание, но на этот раз безуспешно. Не без злорадства я отыскала чистый лист бумаги, подробно изложила на нем рецепт и очередность действий и вручила Толяну. Они с Юркой по очереди прочитали мою инструкцию, не пропуская ни слова, заглянули даже зачем-то на обратную сторону листа и хором заявили:

– И только-то?!!!!

После этого они одолжили мою сковородку, выпросили еще кусок колбасы, чтобы веселее было работать, и отправились к себе.

Не было их очень долго, и я даже начала беспокоиться.

Несколько раз я выходила на лестничную клетку понюхать, не пахнет ли паленым. Паленым не пахло, впрочем, как и блинами.

Воровато оглянувшись по сторонам, я даже, вопреки своим правилам, прижалась ухом к их замочной скважине, пытаясь уловить отголоски хоть какой-нибудь деятельности. Но в квартире Толяна стояла мертвая тишина. Зато в этот момент раздался страшный звон в моей. Подозревая самое худшее – крушение полки в шкафу, где у меня хранились добытые с невероятным трудом две бутылки шампанского, я кинулась в свою кухню и обомлела. Шампанское было цело, а звон происходил от разбитого вдребезги оконного стекла. Часть осколков оставалась в раме, остальные ровным слоем покрывали пол. В том, что окно было разбито кем-то сознательно, сомнений не оставалось: там же, на полулежало орудие злодеяния – увесистый обломок кирпича. Конечно, высунувшись в окно, я никого во дворе не обнаружила. Как-никак дело шло к полуночи, да и вряд ли неизвестный вредитель стал бы дожидаться, пока я выгляну с ним познакомиться. Мысленно я составила список подозреваемых, в который вошел малолетний, но перспективный бандит – сын военторговской сторожихи, мой водитель Витя Рогулькин, с которым как раз накануне мы крупно поругались по принципиальному вопросу, и грузчик Андрей Семенович, которому я в тот день отказалась выдать зарплату, так как он был пьян настолько, что не мог воспроизвести в ведомости свою подпись.

Продолжая кипеть от негодования, я кое-как смела осколки в кучу, еле-еле успев до очередного отключения света. А спустя еще четверть часа в мою дверь постучали.

На пороге стояли Толян и Юрка. Их волосы были слегка присыпаны мукой, лица выражали невиданную покорность судьбе. У Хорошевского была обожжена щека, у его приятеля – палец. Юрка держал в руке свечу, Толян держал подмышкой блин.

– Ну как? – спросила я, чтобы вызывать у них хоть какие-то человеческие эмоции. – Получилось?

– Вот, – отрешенным голосом сказал Толян и, не дрогнув лицом, протянул мне свой продукт.

Блин был огромный, твердый как фанера, квадратный и почему-то синий. Я не рискнула взять его в руки.

– Мы, наверное, что-то не так делали? – Хорошевский с доверчивой надеждой заглянул мне в глаза. – Они какие-то твердые получились…

– Очень твердые, – подтвердил Толян и в доказательство попытался сложить блин пополам. Блин скрипел и лишь слегка гнулся.

– Они? – удивилась я, разглядывая диковинное кулинарное творение. – А у вас их что, много?

– Было пять штук, не считая пригоревшего, – пояснил Юрка, – но четыре штуки мы съели.

– Подгоревший тоже съели, – добавил Толян, – они, пока теплые, были ничего.

– А этим хотели тебя угостить, но вот… видишь… – вконец расстроился Юрка.

– Может, если его в горячей воде подержать, то можно разгрызть? – предположил Толян и поверх моей головы выразительно посмотрел в сторону кухни.

– Ну ладно, заходите, – вздохнула я. – Разберемся.

Мои друзья моментально оживились и резво протопали прямиком в кухню, по пути больно задев меня своим блином.

– Ребята, а почему он у вас квадратный?

– Меня больше интересует, почему он синий, – ответил Толян, разглядывая блин, словно там мог быть написан ответ.

– Квадратный – потому что на противне жарили, – охотно пояснил Юрка.

– На противне?! В духовке, что ли?

– Нет, на плите. Все конфорки включили, поставили… Думали – чем четыре маленьких, лучше один большой. Возни меньше.

– А потом, у нас на сковородке плохо получалось. Она у тебя, наверное, неисправная.

– Сковородок неисправных не бывает, – авторитетно заявила я. – Неисправными бывают только руки. Вот тащите ее сюда, я вам докажу.

Мои соседи переглянулись, и Толян смущенно кашлянул.

– Видишь ли… У нас, когда они не получались… В общем, мы рассердились…

– И что? – я представила себе, как флегматичный Толян в ярости топчет мою сковородку ногами, и не удержалась от улыбки.

– И это… Выбросили ее в форточку.

– Правда, промахнулись, – уточнил Юрка, – она вылетела в окно. Окно разбилось.

– Ты уж прости нас, а? – жалобно попросил Толян.

– Ой, Толик, да не бери ты в голову. Завтра найдете.

– Да мы ее уже сегодня нашли, – вздохнул Юрка, – она на дереве застряла. Там как раз развилка такая… Мы пытались кирпичом сбить…

– Только промахнулись, – перебил Толян и тут же осекся, увидев осколки в моей оконной раме.

Я сделала вид, что последней фразы не расслышала.

Загадочный блин мы изучали почти до утра. Результаты исследований оказались таковы: он слегка обугливался на свечке, не размокал в воде, будучи согнутым, тут же распрямлялся и принимал первоначальную форму. Кроме того, на нем можно было писать карандашом. В завершение наших экспериментов, желая проверить его на прочность, Толян встал и с размаху ударил блином по столу. Блин треснул, пластиковое покрытие моего кухонного стола – тоже. Юрка издал свистяще-шипящий звук и затряс в воздухе рукой, на которую пришлась часть удара. Пока Хорошевский пытался вырвать у Толика его кулинарное орудие, чтобы дать сдачи, блин окончательно сломался пополам. Чтобы их примирить, мне пришлось вытащить свою драгоценную заначку.

Блеклый мирненский рассвет застал нас троих на моей кухне. Мы сидели вокруг стола: я, невыспавшаяся и злая, Юрка в заношенном «домашнем» х/б, Толян в тельняшке и тренировочных штанах. Они были заляпаны мукой и маслом, у Юрки на щеке багровел недавний ожог (я так и не спросила, как он ухитрился обжечь лицо при попытке испечь блины на противне), у Толяна на большом пальце левой руки красовался огромный набалдашник из грязного бинта. Половинки их блина мы прислонили к стенке, чтобы они не занимали место на столе. Под ногами у нас хрустели осколки моего кухонного окна. При этом мы пили шампанское, закусывая его консервированными ананасами.

Когда я достала вторую бутылку (обстоятельства прямо-таки вынуждали меня это сделать), Толян блаженно, с хрустом, потянулся и вытянул ноги до середины кухни:

– Эх, а хорошо-то как! Я вот думаю, Юр, может мы сегодня на обед голубцов сварганим? Ленка, рецепт дашь?

Послесловие

С восходом солнца загадочный блин был завернут в газетку и отнесен на экспертизу поварихам офицерской столовой. Те безошибочно определили, что при приготовлении теста в него вместо муки было всыпано большое количество крахмала и еще какого-то неизвестного в кулинарии вещества. Может быть, даже ядовитого.