Текст книги "Я видел как плачут животные"
Автор книги: Максим Бондарчук
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
– Это же просто животные.
Я бросился вперед. Сквозь кусты, стоявшие передо мной сплошной стеной, я бежал не замечая как лицо, руки и ноги, открытые и незащищенные одеждой, стали красными и кровавыми. Оно лежало. Прямо у самых ног и плакало. Как человек, только сильнее и искреннее, просто не могло сказать об этом.
Все было как наяву. Так четко и правдиво, что когда я проснулся и вскрикнул, доктор, находившийся в этот момент в лазарете, удивленно посмотрел на меня. его реакция была неожиданной и чем-то напоминала мою, с той лишь разницей, что мы видели мир с разных сторон и оценивали его по разным критериям.
Оказалось, что прошел уже целый день. Как оно мгновение стрелки часов, висевших на противоположной стене у самого потолка, они вдруг провернулись и сделали два полных оборота, чем открыто сказали мне, что скоро наступит момент истины, когда мне придется оправдываться как маленькому ребенку.
И вскоре он настал. Фалькон сам пришел ко мне в палату и буквально накинулся на меня, крича и изрыгая пламя, требуя объяснений моего "необдуманного и глупого решения заговорить с бывшим пилотом". Я не знал что ему сказать и просто выложил все то, что говорил до этого. Про собак, про громадного животного, тащившего транспортный корабль по засохшей земле Эндлера, про крикипропавшей группы, про выстрелы в небо и про смог, накрывший все место посадки и утопившего в себе любые улики и следы пребывания людей.
Фалькон кипел. Ходил по лазарету, как лев в клетке, ожидая нападения. Смотрел то на меня, то на доктора, смалившего очередную сигарету, зажатую в железных тисках своей металлической руки. Пытался что-то говорить.
Мне было жаль его, хотя симпатии я к нему так и не смог испытать за все время пребывания на планете. Говорили, что "погода" на поверхности планеты вопреки ожиданиям ученых, ухудшалась, что участились торнадо и шквалистый ветер. Не знаю было ли это проявлением стихии или планета действительно сопротивлялась той насильственной экспансии и безмерной добычи тех ископаемых, что хранила она в своих недрах, но работы на поверхности были свернуты почти на четверть. Наступал момент, когда нужно было отправлять отчет руководству.
Док выписал меня через день. Недельный срок, выделенный мне Фальконом, подходил к концу. Радовало лишь то, что говорить мне теперь с ним не было никакой необходимости – я все сказал в лазарете. Ковыляя на одну ногу и придерживая рукой еще не до конца зажившую рану в животе, я вышел через черный вход лазарета и тут же встретил кучерявого мальчугана, дожидавшегося меня недалеко от генераторной установки.
Он встретил меня радостными криками. Побежал и обнял, так сильно, что внутри меня заболело казалось все, что вообще могло болеть. Говорил, что очень скучал, что когда произошел тот странный случай, боялся самого худшего, особенно, что меня выдворят с планеты и отправят обратно на Землю. По правде говоря это было бы одним из самых правильных решений, но к сожалению я был здесь и сейчас, смотрел на парня, говорившего что-то о профессоре, о невероятном открытии, которое он сделал когда я валялся в больничной палате в полной отключке, рассказывал о том, как сильно переживала Светлана...
Мне было сложно поверить во все это, ведь за всю свою жизнь, новую жизнь, начавшуюся с того самого момента, когда машина с незнакомцами увезла меня из родительского дома, я никогда не знал такого, чтобы посторонние и едва знакомые люди беспокоились за жизнь "видака" чуть не погибшего от рук сумасшедшего пилота. В этом отношении что-то было. Я размышлял над этим всю дорогу пока мы шли. Смотрел на небо, все такое же черное и непроглядное, видел как колыхается энергетический барьер, как пробегают по нему, словно электрический импульс нервного окончания, волны энергии, распределявшиеся по громадной конструкции и питавшие ее от стоявших неподалеку генераторов.
Мы попали прямо к профессору. Не ведомо как, но паренек смог увлечь меня своими разговорами об открытии, что вскоре мы уже стояли у дверей в этот дивный мир Иванова, где всегда пахло свежими цветами и растительностью.
Он как всегда был в работе. Вошедших заметил не сразу, хот мое появление и смогло отвлечь его великого ученого от повседневных важных дел, он непременул заметить, что за последнюю неделю произошло слишком много событий с моим участием.
Паренек вышел в соседнюю комнату, откуда шел шум работавших осциллографов и вскоре пропал там, оставив после себя лишь белый халат бережно повешенный на крепление у двери.
– Слышал о случившемся в диспетчерской, – начал медленно профессор, – это было опрометчиво с вашей стороны, Маккомли.
– Почему?
– Вы уже рискуете тем, то копаетесь в воспоминаниях умерших, а лезть в голове человека, чей разум помутился в следствии неведомого явления – это знаете ли очень рискованно.
Он прошел слегка вперед и, взяв в руки маленькую пластмассовую лейку, принялся поливать стоявшие перед ним цветы.
– У меня работа такая, профессор. Я лишь делаю то, чему меня учили и к чему у меня были предрасположенности. Здесь сложно идти против течения.
Он одобрительно кивнул, но ничего не ответил, продолжив свой ритуал общения с цветами.
– Тем более, что меня поджимали сроки.
– Сроки... – вдруг заговорил он, – это та самая нагайка, которой Фалькон всячески подталкивал вас к решению поставленной задачи. Верно?
– Верно.
– Ну что ж, – он вылил остатки жидкости и положил лейку на край стола, – Скоро вы освободитесь от этого. Отчет будет готов и без вашего участия, правда, как это отразиться на кресле нашего администратора – это уже другой вопрос, но учитывая все предыдущие события и то, что все это произошло во время председательства нашего неподражаемого Фалькона, то можно со всей уверенностью говорить, что эти дни последние в его карьере на Эндлере.
Он удовлетворенно растянул края своих губ, попытавшись улыбнуться. Получилось это мягко говоря не очень, после чего ученый присел на старый кожаный стул и принялся копаться в многочисленных данных и отчетов с соседних районов.
– Мне сказали, что вы сделали некое великое открытие.
– Ах этот мальчуган, – не поворачиваясь говорил профессор, – он видит в любом элементарном выводе великое открытие. Этот мальчик слишком наивен, чтобы становиться ученым. Ведь удивляться он перестанет практически сразу, как начнет понимать суть многих вещей, происходящих на этой планете. Я стараюсь сохранить в нем это редкое чувство удивления. Сам же я не удивляюсь уже лет двадцать. Не могу. Может быть вы меня удивите?
Я пожал плечами, так и не поняв чего он от меня хочет.
– Мы слишком разные.
– Это же прекрасно! Вы даже не представляете как бывает скучно, когда общаешься с таким же как и ты. Просто нет никакого желания выслушивать все эти формулы, гипотезы, теории и прочее.Тоска да и только. Поговорим о вас. Вы мне, а потом я вам. Секрет за секретом. Как в детстве. Вернемся в ваше детство.
– Это плохая затея, профессор.
– Ну вы же хотите узнать про открытие сделанное мною?
– Может и нет, с чего мне выслушивать очередной отчет о состоянии планеты и исследованиях грунта. Это мне никак не поможет.
– А если я вам скажу, что оно напрямую связано со смертями и может вывести вас к решению проблемы.
Я промолчал.
Иванов легонько улыбнулся.
– Я так понимаю, вы согласны.
– Пусть будет так.
– Тогда я начну первым, чтобы вы поверили в мою искренность,– он сделал глубокий вдох, – Я прибыл на планету совсем молодым ученым. В составе экспедиции "Икар" прилетевшей прямиком со студенческой скамьи. Что мной двигало? Наверное, чувство первооткрывательства, тогда Эндлер был очень суров и мягко говоря недружелюбен по отношению к прибывшим ученым. Мы еле-еле смогли закрепиться на его поверхности и установить модули для проживания. О энергетических щитах тогда и речи не могли быть. Мы выживали как древние мореплаватели на острове после страшного кораблекрушения. Наша задача была по сути проста – установить текущее состояние планеты и оценить шансы на ее будущее заселение. Мы с юношеским максимализмом и отдачей принялись за дело. Боже, нас не пугало практически ничего. Ни шторма, ни страшная радиация, убивавшая все, до чего только добиралась. Наши костюмы буквально светились после длительного пребывания на незащищенной поверхности планеты, а мы только смеялись в ответ. Всего понадобилось почти год, прежде чем более-менее ясная картина по будущему терраформированиюбыла подготовлена. Шансы на заселение и успешное освоение оказались не такими уже и большими, всего-то двенадцать процентов, а это значит совсем ничего.
Мы уже были готовы улетать, даже вещи собрали, как одному из наших геологов попался в руки кусочек маленького минерала похожего на светящийся кубик. Он горел каким-то странным огнем, выделял тепло, а предварительный анализ показал, что даже в таком осколочном состоянии хранил в себе огромное количество энергии, способной взаимодействовать с человеком и окружающим миром. Был только один минус – эту энергию нельзя было контролировать в привычном нам понимании. Нельзя было заключить в форму или заставить действовать в нужном для нас направлении. Она была хаотичной и тем еще сильнее притягивала к себе внимание. Это очень сильно заинтересовало наше руководство и они приняли решение продолжить исследования.
Иванов закончил говорить и задал вопрос.
– Ваше отношение ко всему происходящему?
– Никакого. Абсолютно. Я просто делаю свое дело и все.
– Чушь. Вы не можете относиться ко всему безразлично, когда внутри вас дремлют воспоминания сотен людей. Они мучают вас?
– Да.
– Как часто?
– Каждую ночь, когда я ложусь спать.
– Именно поэтому вы спите всего два часа в день?
Я согласно кивнул головой.
– Что вам запомнилось больше всего?
– Моя собственная жизнь. Это нельзя перекрыть никакими другими воспоминаниями. Это фундамент на котором зиждется все остальное.
– Вас что-то пугает в этом.
– Было всякое. Не хочу об этом сейчас говорить.
– Но почему? – профессор наседал, – Самый эффективный способ избавиться от страхов – это посмотреть им в глаза и отправиться на встречу. Если чувствуешь страх перед каким-то делом, значит сейчас самое время сделать это! Страх это индикатор правильности наших поступков. Чем сильнее мы боимся, тем смелее мы должны взяться за это дело. И речь не идет о том, что сейчас вы должны идти убивать всех кого попало, хотя боитесь этого, нет, вовсе нет, речь о делах более высоких и важных. Мы порой останавливаемся в шаге от судьбоносного решения, просто побоявшись сделать один единственный шаг. Сделайте его и тогда вы увидите что все было не зря.
В дверь позади кто-то постучал. Вошлаженщина, и голос знакомого ученого появился как раз кстати. Она робко прошла вперед, обогнула стенды с цветами и растительностью, повисшей на металлических краях полок, как тропические лианы, и подошла ко мне.
– Господи, – сказала она, – Я так рада, что ты живой.
Ее поцелуй был неожиданностью для нас обоих.
Поняв, что слегка перенервничала, она извинилась и подошла к Иванову.
– Я жутко волновалась, когда сказали, что в тебя стреляли. Все хорошо.
– Более-менее. Этот доктор с железной рукой умеет поднимать на ноги даже покойников.
– В этом он мастер.
Потом из другой комнаты вышел Сэм. Голос матери привлек его внимание и он буквально набросился на нее, обняв, словно не видел много-много лет.
– Значит вы предлагаете мне идти на встречу своему страху.
Вопрос был адресован профессору.
– Конечно. Иначе, зачем мы вообще здесь.
– Это чревато для меня смертью. Вам ведь неведомо, что чужие воспоминания имеют свойство накапливаться в нашей памяти. Скажем так, это побочный эффект наших способностей. Ничего не бывает просто так. Даже лекарства имеет две стороны своей эффективности.
Профессор посмотрел на женщину – она все еще не отпускала своего черноволосого сына. Затем перевел взгляд на меня. Отсутствие ответа с моей стороны не давало ему желания продолжать разговор. Он хотел получить свое, даже если придется слегка поторговаться. Мы поговорили на отстраненные темы, обсуждали космос, его бесконечность и пределы, которые каждый человек устанавливает сам для себя, говорили про людей, про труд, переставший цениться, про желания многих получить все и не давать ничего. Мы говорили почти полчаса и вскоре наш разговор незаметно для меня самого перешел в ту стадию, когда я уже вовсю говорил о своей семье. О том как и где я жил, с кем. Каков был мой отец и какая красивая у меня была мать. Говорил о толстяке Бобе, о животных, о том как они плакали у меня на глазах, о жизни и смерти, о возможности эту жизнь сохранить, если есть хоть маленький шанс. Я выдал ему все и сам не понял как это получилось.
Довольный собой и хитростью, к которой он прибегнул, Иванов отвернулся к своим цветам и стал гладить их так, будто это были по-настоящему живые существа, чувствовавшие его тепло и ласку, знавшие, что здесь, в окружении заботливого ученого, им не грозит никакая опасность и они могут продолжать расти и развиваться.
– Эндлер подобен этим цветам, – говорил он, – просто масштабы другие. Он чувствует все, что происходит на его поверхности, и как мы ведем себя, находясь на его теле, и как будем продолжать вести.
Замолчав всего на несколько секунд, Иванов резко повернулся и задал вопрос.
– Ты думаешь все это просто так? Все эти смерти, неожиданные и очень странные. Пропадающие исследовательские группы, падающие невесть отчего транспортные корабли, сходящие с ума пилоты, бредящие видениями о гигантских чудовищах. Все это не просто так. Все это имеет под собой твердое основание и четкую причину.
– Она известна тебе? – напрямую спросил я его.
– Да, – довольно улыбнулся ученый.– Знаю. Даже больше. Подозревал об этом еще до твоего прилета на Эндлер, но держал в себе, потому как все могло обернуться против меня.
– Почему ты молчал?
Профессор скривил губы.
– Я же тебе говорил еще в первую нашу встречу. Людям не нужны открытия, которые меняют их устоявшиеся склад жизни и ума. Галилея бросили в темницу только за то что он сказал, что Земля не является центром Вселенной. С нами может произойти тоже самое. Новые открытия, идущие врозь с общепринятыми представлениями, в первую очередь вредят тем, кто эти открытия делает. Я мог бы сказать Фалькону о возможных причинах смерти десятков человек уже очень давно, но он бы объявил меня психом и окончательно добил и без того угасающий исследовательский потенциал нашей небольшой группы. Этого нельзя было допустить,поэтому я решил ждать. Прости конечно, что мне пришлось сбросить весь груз ответственности за происходящее на тебя, ведь изначально администратор хотел сделать виноватым мою скромную персону.
– Тогда скажи мне в чем причина.
Старик молчал. Женщина с мальчиком медленно вышли за пределы кабинета и скрылись за перегородкой.
– Все не так просто Макс. Проблема не в тебе и даже не в этом ничтожестве Фальконе. Проблема в моих собственных убеждениях, которым я следую уже много десятков лет. Я верю, что любая планета – это живое существо. Живое по-своему, но тем не менее живое. Чувствующее боль как ты или как я. Я твердо стою за свои убеждения и сейчас, когда мне выпала редкая возможность остановить Фалькона и его безумную добычу метума, я не могу просто так взять и спасти этого негодяя. Все сошлось в одной точке, и сейчас момент истины, когда нужно сильнее прежнего держать слово, данное себе в очень далеком прошлом.
– Значит я не услышу от тебя ответа?
– Услышишь, но не сейчас. Придется подождать. Фалькон обязан получить свое за каждый день мучений принесенных этой планете. Я очень хочу помочь тебе, Макс, правда. Когда я услышал, что ты отправился на корабле в "мертвую зону", я подумал тебе все рассказать. Не так часто к нам пребывают люди, способные помочь нам в нашем маленьком, очень важном деле. Теперь же, когда есть надежда на избавление, я готов всячески тебя направлять, но... после отставки Фалькона. С ним у нас ничего не выйдет.
Мы закончили разговор, хотя мне хотелось его продолжить и говорить до тех пор, пока были силы. Боль в ноге все так же ныла, живот был похож на вздувшийся воздушный шар, на краю которого вылезла громадная грыжа, тело периодически трясло от мышечных сокращений.
Ничего не приходит даром – это глупости. Всему и всегда существует рациональное объяснение, и если мы его не находим, значит для него либо не пришло время, либо есть нечто, что гораздо важнее этого.
Раньше я никогда не задумывался об этом, копаясь в чужой памяти как в помойном ведре, нагло выдирая его части будто это были кусочки заплесневелой бумаги. Все происходило автоматически – мне просто было все равно кто это, как он умер, о чем он думал и как хотел продолжить свою жизнь. Мне были интересны фрагменты вместо полноценной жизни. И за всем этим я так и не успел заметить как вся МОЯ жизнь стала похожа на сшитое из разноцветныхкусочков панно. Моего здесь было совсем немного, малая часть от бесконечного числа постороннего, чья масса с каждым годом все больше и больше заменяла мне собственную жизнь.
Когда я вышел наружу мне показалось будто я покинул целый мир, загадочный и такой необычный. Холодный ветер и крики охранников, собравшихся вдалеке у входа в здание администрации, вернули меня с небес на землю. Все стало серо и мрачно. Прямо как в тот день, когда я спустился с трапа космического лайнера, прибывшего рейсом с Луны, и впервые увидал эти громоздкие черные тучи.
Я поковылял домой. Медленно и нехотя, думая над тем, как буду оправдываться завтра в кабинете Фалькона. И чем дальше я отходил от здания, где практически никогда не гас света, а работа кипела несмотря ни на какие трудности, тем сильнее мне становилось жаль все происходящее вокруг, словно я ощутил то, что ощущал профессор, а он в свою очередь, что ощущала планета. Ее стон и плач передались мне и жалость, возникавшая во мне не так часто, вдруг наполнила меня до самых краев.
11.
Время подошло к своему логическому завершению. Неделя вышла – отчет был сформирован. Не сказать, что Фалькон был рад этому и то, что ему пришлось отчасти внести в него ту информацию, которую я добыл за время пребывания на Эндлере, но когда я увидел его, войдя в кабинет, он был похож на один сплошной кусок ненависти, готовый взорваться в любую минуту.
Дела шли неважно. Запланированная норма метума сегодня должна была быть погружена в транспортники и отправиться в соседнюю звездную систему, где ее уже дожидались на заводе по переработке, но все почему-то откладывалось.
Он кричал в трубку видеофона, говорил, что сейчас не может вести переговоры с транспортниками по поводу квот и должен переключиться на более важные дела, коим по моим собственным соображением был я сам.
Фалькон был жестоким человеком – по крайней мере о нем так говорили ученые с которыми мне довелось пообщаться за все время. Однако его жестокое обращение было вызвано скорее собственными амбициями, чем желанием выстроить некую идеальную систему "начальник-подчиненный". Все держалось по большей части на страхе увольнения, чем на авторитете и уважении к тому, кто организовывал работу и направлял работу в нужное русло. Вот и сейчас, когда видеофон в его руках погас, а его синеватый свет растворился в воздухе, он перевел взгляд на меня, чем дал понять остальным присутствующим в кабинете, что разговор будет закрытым.
Они вышли. Несколько человек. двое охранников и женщина-секретарь. Все они через несколько секунд были уже за пределами его рабочего кабинета, где нельзя было подслушать наш разговор. Начал мерно, хладнокровно, словно подталкивал меня к раскаянию и публичному покаянию за проваленное поручение.
– Что ж, будет оправдываться вместе.
Это были его первые шаги на пути к сваливанию вины на мои плечи. Чего греха таить – я был виноват лишь отчасти, ведь память и воспоминания в ней не поддаются редактированию из вне, мои глаза видели то, что видел человек перед смертью и при жизни, а то, что это не могло происходить на планете по определенным объективным причинам, была уже не моя вина.
– Может вы увидели что-то еще? – спросил он.
– Боюсь все то же самое.
Ответ не устроил его. Последняя попытка вытащить из меня оправдания была провалена и разговор начал меняться в не самую лучшую сторону.
– Хорошо, – начал он уже по-другому, – Я на вас рассчитывал мистер МакКомли. Рассчитывал на вашу помощь в этом щепетильном деле, но вы не справились с поручением, что может говорить только о вашей слабой компетенции и профессионализме.
"Пусть говорит все, что хочет"
– Я думал сначала дать вам шанс, но ввиду того, что произошло на нашей планете во время вашего пребывания и та смерть несчастного Стэна, повлекшая за собой недовольство среди других пилотов, мне пришлось принять решение об отправке заявления-негатива в Капитолий и о просьбе отстранить вас от подобных дел. Вам понятно мое решение.
Он вытаращил глаза в ожидании, что я упаду перед ним на колени и начну просить, чтобы он вернул заявление и дал мне шанс все исправить. Но я не сделал это. Не потому, что мне не хотелось, наоборот, я был очень сильно расстроен таким решением, просто не подал виду, а скорее из-за того, что мне говорил Иванов. Карьерист всегда будет готов пройти по головам, лишь бы не дать самому потерять желаемое место. Я слегка помялся в кресле, выдержал небольшую паузу и вскоре заговорил.
– Это называется: "тону и тяну за собой всех остальных". Так?
– Хех, а вы не промах.
Не вставая он взял левой рукой кусок недокуренной сигары, сжал ее своими губами и тут же поджег.
– Должен признать, мистер МакКомли, вы гораздо умнее, чем мне показалось в первый день нашей встрече. Я думал, что вы будете покорно выполнять все поручения не смотря на преграды и проблемы возникающие на вашем пути.
– Вы знали что они будут?
– Конечно! Я же не первый день тут работаю, а вы не первый то пытается понять причины смерти всех этих людей. У меня скопилась целая папка отчетов от различных организаций занимающихся частными расследованиями. И все они, как в унисон говорили одно и тоже. Сначала я думал, что быть такого не может. Люди умирают, никаких физических повреждений, за редким исключением, никаких пулевых ранений, порезов и чего-то такого, что могло вывести нас на преступника или группу преступников.
– Вы подозревали ученых?
Он сжал губу в трубочку и вытянули из коричневой сигары целое облако табачного дыма, после чего довольно выпустил его в воздух.
– Ученые занимаются своим делом, я занимаюсь своим. Мы редко пересекаемся, а если это и происходит, то и я и они стараемся минимизировать наше общение друг с другом. Да, у меня были подобные мысли насчет их, в особенности к этому чокнутому профессору, разговаривающему с планетой как со своей подружкой.
Он громко рассмеялся.
– Чудак. Он провел в одиночестве слишком много времени и явно повернулся умом, раз не может увидеть очевидного – эта планета просто одна большая груда камней, внутри которой есть настоящий Клондайк изметума. Мы делаем дело, зарабатываем деньги, огромные деньги, а они попусту тратят свое время. Мы развиваемся, а они стоят на месте. О каких партнерских отношениях может идти речь если мы преследуем совершенно разные цели на Эндлере.
– Тем не менее у вас были обвинения в сторону профессора и его ученой группы
– Да.
– Почему?
– Скажем так, они мне очень мешали. Их исследования и постоянные рапорты о том, что мы якобы убиваем планету, навлекали на меня десятки различных проверок, прилетавших сюда с завидным постоянством. Мне не давали работать, МакКомли, вставляли палки в колеса какие-то психи, одержимые идеей "живой планеты". Вы ведь не верите в эту чепуху, так ведь?
Я промолчал.
– Так я и знал. Надо было вас сразу оградить от этого дурного влияния. Но время упущено.
Он снова затянулся сигаретным дымом.
– Пусть вас не пугает мое будущее. Увольнение ровным счетом ничего не изменит на этой планете. Придут другие и быть может гораздо более принципиальные чем я. Подумайте. Может я и не святой, может я и был строг и безжалостен к тем, кто работал под моим началом, но я это еще не самое худшее, что может произойти с этой планетой.
Он сжал двумя пальцами правой руки тлеющую сигару, вытянул ее изо рта и растоптал кончиком о хрустальное дно небольшой овальной пепельницы.
– Вот, взгляните.
Фалькон бросил в мою сторону несколько скрепленных документов на краю которых значился штамп и реквизиты Геологической корпорации "Антей". В документе перечислялись причины по которым геологоразведовательная деятельность на Эндлередолжна быть усилена, а к работе привлечены еще двенадцать тысяч человек. Был еще приказ о свертывании исследований и полного расформирования оставшейся группы ученых под руководством Иванова.
– Я знаю, что Иванов ненавидит меня. В этом наши чувства взаимны. Знаю, что он спит и видит, когда меня выпрут отсюда, а он сможет спокойно разговаривать со своей планетой и целовать ее грязь с подошв своего скафандра. Но кое-что уже изменилось и изменилось кардинально. Мое увольнение никоим образом не спасет положение ученых. Эту планету выкачают до самого дна, достанут из нее последний грамм метума и после бросят, отправившись на поиски очередной жертвы. Мы саранча, МакКомли, смерть одного ничего не значит, когда речь заходит о потребностях целого роя.
– Тогда зачем весь этот разговор?
– Я хотел высказаться прежде чем покину эту планету. Будет не совсем правильно, если вы не поймете мои мотивы. И да, – он слегка помедлил, – я заказал вам билет обратно на Землю. Ваш транспорт прибудет через три дня.
– Спасибо.
Я вышел из его кабинета сразу как разговор был закончен. Не зная что делать дальше простоял в коридоре совершенно один, глядя вперед в горизонт, где бушевали бури и несколько малых торнадо крутились в своем неведомом для нашего разума танце.
События произошли действительно очень быстро. Что сказать Свете? Нужно ли поведать об этом профессору, ведь исследования Эндлера для него это вся его жизнь. Что будет, когда он узнает о том, что смысл всей его жизни поддет под напором корыстных расчетов громадной корпорации?
Никто не знал ответ на этот вопрос, ведь Фалькон был в чем-то прав. Когда цель охватывает слишком большие интересы многих людей, один человек не может стать препятствием перед достижением намеченного.
На улице все так же было пусто. Все будто вымерло, оставив промышленные и гражданские постройки доживать свой век в кромешной темноте под куполом, светящимся и переливавшимся золотисто-желтоватым светом.
Я направился к Светлане. Не знаю почему, но сейчас мне было нужно увидеть ее. К дому подошел за несколько минут, вступил на порог и постучал в дверь. Она открыла не сразу. немного подождав, но когда я вошел внутрь и увидел, что она складывает собственные вещи, стало понятно, что известие о закрытии исследовательской группы дошли и до нее.
– Мне уже все известно.
Короткий ответ на молчаливый вопрос еще не успевший сорваться с моих губ.
– Сказали сегодня рано утром. По рации. Это печально.
– А что с ним?
Я кивнул в сторону горящего окна, где никогда не гас свет.
– Он заперся в своем кабинете. Я пыталась к нему достучаться, но он не открывал и по-моему не откроет уже никогда.
– О чем ты? – спросил я ее.
– Иванов не выдержит этого. Для него Эндлер все. Вся его жизнь и даже больше. Просто смысл его жизни. Если не будет планеты, не будет смысла продолжать жить.
– Ты говоришь о суициде?
Она молча кивнула головой.
– Надо его остановить! – чуть не кричал я.
– В этом нет смысла, Макс. Он как-то говорил мне об этом, тогда я не воспринимала его всерьез, но сейчас это обретает уже иной смысл.
– Да о чем ты вообще?! Ты понимаешь, что он может натворить глупостей?
– Мы все их уже совершили. Кто маленькие, кто большие. Каждый сам отвечает за свою судьбу и свои поступки. Профессор шел к этому через всю свою жизнь и глупо будет, если мы воспрепятствуем ему в его последней воле.
– Да чтоб тебя!
Я крикнул на нее и пулей выскочил за пределы ее дома. В какие-то считанные секунды пролетел расстояние в две сотни метров через тянувшиеся по поверхности планеты питающие кабеля и строительного мусора, взбежал по лестнице на последний этаж и что было силы стал колотить в металлическую дверь, требуя и крича, чтоб профессор открыл мне ее.
Все было напрасно. Никто не открывал ни после двух минут, ни спустя полчаса. Когда же ожидание превысило все допустимые границы – я вызвал охрану.
Двое здоровяков, поняв, что от них требуется, прихватили с собой громадную машину по резке металла. Этот дьявольский механизм, зарычав как голодный зверь, впился в замок и буквально выгрыз его оттуда. Фонтан из искр полился на пол. Вонь горелого железа вперемежку с ароматом распустившихся цветом осели в моих легких, когда дверь, не выдержав напора, рухнула на пол.
Мы почти одновременно вбежали внутрь и так же одновременно увидели то, что все старания оказались напрасными. Профессор сидел у себя на кресле спиной к нам, закинув голову на бок. Под ногами валялись осколки разбитой колбы, а рядом с ними жидкость синего цвета, капельки которой были обнаружены и на его губах.
– Он что-то выпил, – сказал один из охранников. – Теперь ему уже не поможешь.
Я стоял рядом. Смотрел в его слегка приоткрытые глаза, почти живые и готовые ,казалось, открыться в любой момент. Но чуда не произошло. Врач констатировал смерть. Сухо запротоколировал все случившееся и закурил прямо возле его тела.
Скользнув своей железной рукой по столу, он взял несколько стоявших на нем колб с похожей жидкостью и перелил их содержимое в специальный контейнер, который вскоре отправился в исследовательскую лабораторию для первичного анализа.
– Его надо на вскрытие, потом в морг и следом кремировать.
– Нет, – ответил я. – Сначала мне нужно остаться с ним наедине.
Доктор все понял. Взяв свои вещи и выбросив окурок в корзину, он удалился из помещения. За ним последовали остальные. Через минуту внутри не осталось никого кроме меня и умершего профессора, чья память была последней ниточкой к тому секрету, который он попытался унести с собой в могилу.
