Текст книги "Босиком в Рай"

Автор книги: Максим Пыдык

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Его хватка ослабла. Неумело, как девчонка, Артур оттолкнул мучителя и убежал. А тот расселся растерянно на полу. У него всё сложилось. Наконец-то он ясно понял самого́ Артура. Так состоялось их знакомство. Лёша осознал, что в его силах вывести заблудившегося парня туда, где свет. Саня чуть подзавис, но, вскоре, со свойственной ему лёгкостью нашёл объяснение:

– Тоже его манеры бесят?

Лёшик часто дышал, приходя в себя. В ответ он лишь угрюмо кивнул:

– Угу.

Он не хотел рассказывать Сане о ночном рандеву с Артуром – не знал, в курсе ли тот, что его подопечный не столь поверхностен, как хочет казаться. Собравшись с мыслями, Лёша вышел на веранду. Посмотрел на город, чтобы вернуться в реалии урбана. Он отчётливо ощущал, что может вытащить Артура из этой трясины, где личность взламывают убогой идеей комфорта и слепой страшилкой беспомощности перед лицом мира.

– Я помогу тебе. – решительно проговорил Лёша, словно бы обозначив глобальное своё намерение, а не ситуативный порыв.

* * *

Прошло около пятидесяти минут. Артур уехал, Лёша мирно дремал в глубоком креслице. Часы размеренно тикали. Эрик прогуливался по комнатам. Чайник, в который раз нагревал воду – всё ждало Анфису. Саня готовился ко встрече. Готовился тщательно и увлечённо.

Прежде всего принял ванну с ароматическими маслами для спокойствия духа и очищения ауры от негативной энергетики, а заодно и с каким-то молочком для свежести. Около получаса возился со своими кудряшками. Уложил их назад, как в американских фильмах про итальянцев. Получилось забавно. Не понравилось. От досады плюнул, стряхнул неподатливый гель для волос с пальцев. Включил какую-то восточную мантру, та мягким присутствием заполнила пространство, и всё пошло, как надо. Разобравшись с причёской, Саня надел джинсы. Всё-таки одни из самых дорогих в своём гардеробе. Чтобы там ни говорил Лёшик, он всё равно предпочитал предстать в полном обмундировании солидности. Дополнил это дело своим любимым «круизным» поло и ботинками, которые блестели так, что можно осветить небольшой посёлок. Но Сане этого было мало. Он достал из столика аккуратно сложенную тряпочку, приготовленную как раз для таких самых важных в жизни встреч, какой-то не то крем, не то лак и ещё минут десять провозился, тщательно натирая обувь. Успокоился. Завершил образ парфюмом, который любила Анфиса, хотя в этом и не признавался, уверяя себя, что «ну, действительно, хороший же аромат» – дерзкий такой и его характер раскрывает, ему реально он нравится. Постоял у зеркала пару минут. Поиграл лицами, примеряя, какое лучше подойдёт. Достал из вазы розу и засунул мокрый цветок за ухо. Вышло нелепо. Усмехнулся сам себе. Снова, по обыкновению, плюнул и вернул несчастное растение назад.

Преисполненный счастья продюсер, весело забежал в комнату, раскинул руки и обернулся вокруг своей оси.

– Ну что, а? Не пафосно же, да? – спросил он беззаботно дремавшего Лёшу, не переставая убеждать себя и окружающих в том, во что слабо верил.

Тем не менее, его «цензор» одобрительно кивнул и поднял вверх большой палец. Не смог устоять от вопроса, опустив глаза на его ботинки в степени «безупречность +100500»:

– Всегда по дому в ботинках гуляешь?

– А, да ну тебя, – ворчливо махнул рукой Санчез и поскорей поспешил в кресло, протоптавшись ботинком по своему любимому ковру – Вот опять ты Лёха мелочами всю Вселенную огорчаешь. Да она и не заметит даже. Ну да, я же Анфиску знаю-то. Да и вообще, мы сидеть будем же! Точно, да! – словно ухватившись за спасительную нить вскричал он и даже вытянул руку, обрадованный своей находке – Вот, смотри, вот как мы с тобой сейчас. – он для наглядности уселся в кресло и показал, как небольшой журнальный столик выводил его ботинки из поля зрения – Видишь? И она не рассмотрит. А значит, и не подумает, чего. – помолчал, потом опять завёлся – Да что ты вообще к этим ботинкам-то пристал?! Нормальные ботинки! Я просто не ношу дешёвые! – попытался отделаться он от неловкой вероятности быть уличённым.

– Радуешься, что она приедет? – совсем не тронутый защитным проявлением его счастливости продолжил Лёшик.

Саня с запозданием, но признался. Потупил взгляд.

– Ты – прекрасен! – внезапно воскликнул его ментор и это даже не было похоже на иронию.

– Что ты хочешь этим сказать? – не понял Саня.

– Слабым, смешным, беззащитным быть не стыдно. Не стыдно быть открытым в своём проявлении Человеческого. Это не портит естества. —он подошёл к Сане и потрогал его пульс – Ишь, как зашкаливает! Сейчас от радости выпрыгнет. И будет конец. Видишь ли, крайность сулит гибель любого царства. – он вернулся на место, устроился поудобней, посидел немного и добавил – Свободный от желания наполнен простором.

Со временем тот уяснил.

* * *

Без пяти четыре. Оба сидели. Молча. Тишина заготовила своим наблюдателям различные одеяния, укутав Лёшу приятной безмятежностью, а Саню в тревожное ожидание. Продюсер попытался отвлечь внимание, сходил ещё раз почистил зубы, вернулся, стал сидеть, незаметно меняя позы и выбирая наиболее подходящую для предстоящего разговора. Лёшик по-прежнему уютно дремал. Ровно в 16:15 раздался звонок. Он вспугнул тишину и та, сбежав, оставила после себя безмолвное напряжение. Саша тревожно встрепенулся. Лёша неторопливо открыл глаза. Переглянулись. Звонок больше не повторился, но все трое знали: они, что она там, а она, что тут знают о ней там. Наконец Лёшик заколебался затягивать. Решительно встал с места, да и отправился в прихожую.

Когда Анфиса появилась на пороге, это было дуновение свежего бриза в знойный ленивый день. Будто бы прогуливаясь по изнывающей под томным солнцем набережной, ты встретил её – жизнерадостную, игривую, весёлую, наполняющую лёгкостью, несвойственной размеренному течению дней жителей местного городка, что расположен там вверх по пляжу, которые чинно проводят время за чаепитием или любой другой излюбленной традицией, как подобает проводить дни по правилам здешнего этикета. Статная, элегантная, чуткая, не утратившая ощущения молодости в жизни она врывалась в жизнь. Она играючи смотрела на всю эту до скуки организованную размеренность, не боясь споткнуться на виду у всех, хватала тебя за руку и решительно прыгала в свободу. А когда вы выныривали из глубины вод небольшого грота, уединившегося вдали от города, укрытого от порицания местных расстоянием и отсутствием у них же любознательности, под танец искр трещащего костра она заглядывала в тебя своими мягкими глубокими глазами, что в отбликах пламени переливались точно янтарь и тогда казалось, что она знает всё, о чём ты думаешь в этот момент. Глаза у неё были светлые ясные, но при этом цепкие и внимательные, как у лисички. Она не отменяла печаль и не удваивала радость, но понимала всё, что бурлит в тебе. Анфиса была одним из тех редких людей, кто имеет право прикоснуться к человеческой душе и имеет достаточно деликатности не изменить её, а понять и тем самым внести покой, потому как в мирах, кроющихся за зеркалами её глаз, ты наконец разглядишь свой. Тебе хотелось стать ей другом. Не унижающим плевком похоти в лицо прекрасного, а соратником. Она пришла из других галактик и принесла с собой то, что здесь редкостью. Её энергетика – очень тёплая, обволакивающая и притягивающая. А когда она говорила, аккуратная, словно прикосновение не вошедшего ещё в силу весеннего солнца улыбка, озаряла ей лицо, от чего на щеках появлялись ямки, придававшие Анфисе той самой материнской добродушности, с которой она встретила Лёшика на том самом билборде у Москвы, и всё отходило на второй план. Оставались только эти янтарные глаза, где можно было обогреться от реальности – в них исчезало сначала пространство, а затем время. Как она держала себя, как себя несла – она предстала живым воплощением красоты и изящества, плюс непреодолимое обоняние и тончайший шарм. Изысканные манеры, грациозный поворот головы, культурная речь, подобная ручейку полному искрящихся фраз, безупречная осанка, высокая грудь – она оставляла неуловимый флёр, как французское кино. И таковой она была. Настолько чутким, внимательным и чувственным собеседником, что с непривычки могло показаться, будто она флиртует. Хотя, возможно, вся её жизнь являлась игрой во флирт. Она проникалась тобой, увлекалась и это подкупало. Была ли она искренна? Она заботилась о комфорте собеседника, как мама заботится о благоденствии сына. Она несла себя бережно и с удовольствием, будто изысканное произведение ювелирного искусства, и она знала о своей уникальности. Не тронутая убогим высокомерием, с удивительным чувством достоинства, она шагала по реальности. Она дарила себя. Это была она и другой у неё не было. От неё веяло морским воздухом и освежающим мохито, игривым ароматом ягодных духов и лёгким дуновением ветра. Её кудри цвета молодого каштана Богатым украшение мерцали и оттеняли своими золотистыми переливами дорогой фарфор её белоснежной кожи. Подобно яркому лучу, пронизывающему тьму, она вся одета была в светлое. Узкая бежевая юбка почти до лодыжек, на ногах – аккуратные жемчужные туфли без единого бантика или бусинки. Пышную грудь подчёркивает свободный пиджак крем-брюле, под которым виднелась небесного оттенка майка. На губах лёгкая, почти невесомая помада перламутр. С первых же секунд она на все 360 осмотрела и вдохнула Лёшика, но ни одной эмоцией не выдала своего мнения, как и подобает аристократу, пусть и не урождённому, но прирождённому.

Ну а Лёшик-то так и замер. И весь его решительный порыв на пару секунд пал. Всё его войско в сотню спартанцев, опустило копья пред её магией. Прекрасная, взрослая, осознающая свою силу женщина. Пропитанная солнцем, югом, Корсикой. Его изумление, восторг – весь спектр его эмоций так искренне передавал его взгляд, совсем лишённый алчности до женской плоти, что Молли тепло улыбнулась:

– Когда молодой джентльмен не находит подходящего предлога для разговора с дамой, оказавшейся у него на пороге, приглашение войти просто не может её не очаровать.

Анфиса говорила с долей доброй, совсем безобидной иронии: грамотно расставляя паузы и смысловые ударения, её речь, как музыка, поделённая на ровные такты, околдовывала. С едва заметной, очень притягательной хрипотцой и совсем уже почти неразличимым придыханием, её голос был совершенством женского гипнотизма. Она наслаждалась музыкальностью и звучанием каждого слога. Она окутывала и увлекала в свои чары приятным тембром. И делала это так легко. Ты поддавался той магии и лёгкой, безобидной весёлости его намерения. Ты восхищался тому, с каким уважением и любовью к своему голосу она относилась. И несмотря на свою известность, Анфиса была слишком хорошо воспитана, культурна и образована, чтобы позволить себе высокомерие, и свойство это оставалось неизменным вне зависимости от статуса её собеседника.

Словно бы очнувшись от транса, Лёшик скорее впустил гостью.

– Анфиса!

Певица грациозно протянула руку. Истинная леди, она так и дышала жизнью – мудрой и глубинной. Всё её внимание в этот момент было сосредоточено на Лёшике и, казалось, что сейчас для неё существует только он в целом мире. И это было ещё одним из приятных свойств в общении с Анфисой. От части её умиляла растерянность парня, от части её удивляло, почему он в квартире Сани, да ещё и хозяйничает. А тот всё-таки сообразил и запоздало попытался собрать буквы в слова.

– Саня Вас ждёт. Ждёт Вас в зале. В своём.

Та удивленно приподняла бровь и задержалась в прихожей ещё на пол минуты:

– Хм, неужели один?

– Наи-все… абсолютнейше. – не понимая её удивления, протянул Лёшик, в попытке отыскать фразы, подходящие столь высокой особе.

– Надо же, неожиданно, – отметила та – Даже без армии репортёров и небольшой команды юристов…

На лице её читалось неоднозначное удивление, в котором она вдумчиво и рассудительно искала поводы не поверить. Вся её система принятия решений (так она классифицировала интуицию) перешла в режим настороженности. Она видела какой-то подвох в происходящем, словно вот-вот из кармана Лёшика выскочит камера, которая начнёт собирать компромат тут и там, но она не была на все сто уверена, так ли это. За время многолетней вражды она так привыкла к тому, что Саня ищет способы подстраховать себя, следит за её ошибками, привыкла, что их общение, скорее, похоже на поединок двух разъярённых скорпионов, чем на диалог, привыкла быть в постоянном напряжении, постоянно держать образ, контролировать мысль, слово, реакцию, что вот и сейчас ждала какой-то западни. Наконец, она собралась и двинулась на встречу. В след Лёшик добавил, как давая подсказку перед экзаменом:

– Свойство обстоятельства – это клетка для свободы выбора. Оно сужает восприятие присутствием условия, но Вам стоит знать: весь день Саша провёл в раздумье, собирая мысли в пристанище для чистого намерения. Он гладил костюм, выбирал аромат, да что там, даже голову помыл! Он точно готов Поговорить.

Анфиса усмехнулась такому весомому доводу. А потом чуть более проникновенно заглянула в суть слов, сказанных Лёшиком и, убедившись в их искренности, понимающе кивнула.

Как-то неловко и даже одиноко Лёша потоптался на месте и вышел из квартиры. Он подарил Сане и Анфисе свободу.

* * *

Москва встретила молодого исследователя реальности бескомпромиссным теплом. Оно лилось отовсюду, медовыми лучами солнца текло с крыш, разбегалось по искристым каплям росы и пряталось в траве, скользило по шелковистым просвечивающим тканям цветков, отражалось в асфальте, вымытом поливальными машинами, прикасалось к лицам жителей громадного, суетливого, хаотичного, бесконечно несчастного и в то же время бескрайне счастливого города. Ясное небо нежно-голубого цвета смотрело на всё своим безмятежным взглядом и ему не удавалось взять в толк, как может дух томиться на привязи у тоски, когда такая удивительная, разнообразная и неповторимая жизнь расплескалась повсюду.

Дом Сани располагался в нескольких километрах от набережной, название которой Лёша не знал, но в руки которой с удовольствием предоставил заботу о своём досуге на ближайшее время. Людей вокруг было много, и чем дольше Лёша бродил, тем больше их становилось. Его обычно не замечали. Здесь тоже. Со временем бродяга понял, что так намного проще. И давно уже перестал материть тётенек, чтобы на него обратили внимание, так же как и клянчить у дяденек денег на еду – всё это, как он узнал, может получить абсолютно свободно, так же как и множество иных бонусов, тот кто недосягаем для светского любопытства. Ему нравилось исследовать новое, ощущать свежесть плещущих в канале волн и трогать своими босыми ногами доски, из которых был сооружен местный причал. Лёша заметил, что город начинает ему нравиться. Просто к нему нужно приспособиться, посмотреть на него с определённой стороны. И тогда чванливые, высокомерные существа становятся испуганным ду́хами жизни, а эгоистичные самовлюблённые мотивы становятся криком о помощи. Он заметил, что тут требуется продираться сквозь лабиринты перевёрнутого всего, чтобы понять природу происходящего и нужно очень крепко держаться за платформу здравого рассудка, чтобы не унестись по тоннелям замутнённого восприятия. Массивный мост, перекинувшийся с одного берега Москва-реки на другой, тяжело загудел и по нему пронёсся поезд метро. Провожая многотонную махину взглядом, Лёша подумал, что он невероятно везучий малый, иначе как ещё, если не везением назвать то, что, совсем не зная направления и без толковой карты, ему так ловко удаётся всегда соскочить на самой нужной станции, где жизнь не пыльный документ в папке менеджера, а захватывающее сафари. Да ещё и попутчики восхитительные с ним случаются. Вот в детстве было…

Около их района располагался вокзал, где грузовые поезда ночевали. Старшаки́ пошли на состав цветмет пиздить. Ну и он напросился. Лёша не знал тогда закон, но очень хорошо знал голод. Пацаны без вопросов приняли настырного мелкого в банду. Наворовали немного, конечно. Едва хватило на еду всей басоте. Но он помнил, как когда они убегали от сторожа, Васька Акула схватил пацана за руку и так быстро мчал, что Лёшик просто развивался позади. Как флаг. Кое-как поспевал. Сторож потом всё-таки подстрелил Акулу. Солью в жопу. А тот бежал. Матерился, но Лёшика не бросал. Они после всё детство корешили. Хороший Васёк парень был – безбашенный, как все нормальные парни с улицы, но надёжный. Такие редкость. Он часто тянул Лёшика в криминал, но тот как-то не увлёкся. Ещё песни всё писал, да на гитаре играл. Интересно, где сейчас он?

Лёшик задумался и стал вглядываться в лица прохожих. Он словно высматривал кого-то. Блуждая из поля в поле, леса в лес, из деревни в деревню, из деревни в город. Блуждая по жизни, он всё искал воспоминание, лишь ему понятной любви, к которой прикоснулся и не с детства, а ещё с очень давно – с момента са́мого сотворения своей частицы жизни. Он не знал, что точно ищет, но знал, что, когда найдёт, поймёт сразу – это то, что он ищет. И безустанно Лёшик шёл дальше, продолжив всматриваться в людей. Вне зависимости от города, они были одинаково разные. Один мотив, поровну поделённый на всех, блистал на лицах добротой, обречённостью, дремотой. Кто-то громко прокричал «Эй!». Следом пронёсся оголтелый велосипедист. Лёшику показалось, что он слышал своё имя. «Снова галлюцинации» – подумал он, не имеющий в Москве Богатого разнообразия знакомств. Но через пять минут его снова окликнули. На этот раз очень чётко. Красивый запыхавшийся парень положил ему на плечо руку. И оказалось это не поражающая своей убедительностью галлюцинация, а самый настоящий Артур. Хотя… Возможно вся твоя реальность просто убедительная голограмма.

Присмотрись повнимательнее при случае…

– Фух! – он шумно выдохнул и признался – Ты так ловко в толпе сёрфишь!

Лёшик не испугался. Хотя по его потрёпанному виду и качественным шрамам на шее можно было сделать вывод, что боец из него не ахти какой. Он поднял взгляд на Артура и без доли удивления спросил:

– Что, хочешь отомстить мне?

С тяжёлой отдышкой, как после долгой гонки, тот отрицательно и устало помотал головой.

– Вовсе нет. Пойдем же, присядем, а?

Артур говорил взволнованно и в то же время просяще. Он хотел донести что-то важное до Лёши, но не здесь, не в эпицентре человеческой суеты. Ему нужно было укрыться в месте побезопаснее, для этого он даже пересёк движение потока, норовящего задавить парочку бездельников, препятствующих их перемещению между очень важными делами. Похоже, что в толпе Артур чувствовал себя неспокойно, скорее всего, он по своей истиной природе был интровертом, как заметил Лёша. А ещё заметил, что голос того звучал без утренней педиковатости, и, хотя в нём проскальзывали срывающиеся высокие ноты и затянутые на московский манер окончания, тот говорил как-то увереннее что ли. Это снова был другой Артур. Уже третий. Не такой уверенный как ночью, но более вдумчивый и рассудительный, чем днём, словно он некий образ Лёши увидел и теперь подстраивал себя под него.

Уселись. Артур начал прямо:

– Ты, наверное, что-то слышал обо мне, да?

– Слышал, что о ребёнке ты заботишься, как мужик.

– А-а, это, наверное, тебе ночью не спалось, да? – он снова завершил вопросом точно сомневался во всём.

– Артур – твоё настоящее имя? – Лёшик по привычке взял инициативу диалога в свои руки.

Тот стыдливо потупил глаза и весь сжался, опустив плечи, как беззащитный ребёнок. Лёша пристально до степени «возмущённо» глянул на повесившую голову звезду, и весь его вид так и говорил: «Что и здесь не получилось?».

– … мыс. – неразборчиво пробормотал рэпер, стесняясь быть услышанным.

Лёша сурово прищурился, не расслышав слов. Тогда тот набрал воздуха в грудь и отчётливо выпалил:

– Камы́с!

Бродяга внимательно-внимательно смотрел на того, а потом взял, да и как рассмеялся и, точно самый обычный пацан с твоего соседнего падика, сморозил полнейшую глупость:

– Камыс – это же как кумыс! Ну кефир такой на лошадином молоке, и ты такой же молочный и нежный козлёнок. – со слезами на глазах он продолжил хохотать над бедным рэпером. Потом всё же собрался и сдерживая приступ неконтролируемого смеха, как будто серьёзно уточнил:

– Казах что ли?

– Киргиз. – насупился псевдо-Артур.

Помолчали. Потом патриот решил добавить:

– Ну как Киргиз. Родился просто в Бишкеке, а рос в Пензе. А сестра у меня уже тут, в России.

Лёша посмотрел, пытаясь понять, – это заученный шаблон звучит или правда. Чё-т не сообразил, а потом его опять накрыло понимание с всепоглощающим взрывом хохотом номер два:

– Так я только сейчас смекнул, какое вы нетипичное имя выбрали для твоего племянника! Славянин Семён и его дядя Кумыс!

Тот не обижался. Он видно хотел за всего себя оправдаться перед самим собой, но зашёл как-то уж слишком издали. Даже заломил одну руку, не решаясь перейти к делу и всё медлил с началом, потом неуверенно закусил пухлую губку и аккуратненько попытался подступить к ядру разговора, всё не решаясь начать. Голос его звучал ненастойчиво. Чуть приоткрыв ротик, Артур всё-таки начал:

– Эм… М-м, понимаешь ли. Я, вот знаешь, хотел сказать, тебе известно, что такое бедность, но…

Лёшик всегда был агрессивен и непреклонен перед лицом пресмыкания исполину лицемерия. Он даже не дал бедолаге размазать и сразу атаковал:

– Бедность – это выдумка, которой пугают неуверенных в себе детей и нагибают их раком перед Богом алчности! Я знаю, как воняет бедность, когда у пацанов глаза в безумии от голода и люди, как скот спят у шипящих кипятком труб. И ничё. – он посмотрел прямо на Артура – Кто скулил, там и остались. Навсегда. Знаешь, как пахнет дно котла бедности? Пойдём спустимся в любой подвал. Я покажу. – в этот момент он реально подорвался, схватил Артура за руку и потянул за собой, продолжая – Хочешь узнать, какие формы отчаяния бывают: от шприца до петли! И выходят, кто из окна, а кто из всего этого дерьма. Зубы сжимают, если остались, и не размазывают демагогию себяжаления. Бедность – это оправдание тем, кого купили поверхностной идеей самоутверждения, когда вам стало нечем заполнить пустоту в себе. Вам сказали, что надо всем всё доказать. Так вот, привет! – Лёша всё больше заводился – Вас наебали! Тому, кто чего-то стоит не надо утверждаться. Ты же не станешь убеждать мир, что не школьник? Ты ж и так это знаешь. А тут чё ж? Притворство всё это, маскарад. Вы пресмыкаетесь, чтобы позволить себе жить в мифе слабости, трусости и своей нерешительности. Вот ты счастлив? Что-то не особо-то радость на твоей вычищенной морде блестит. Но, о Боги, ты в мифе! И кто-то там кем-то тебя считает, вот заслуга! Жизнь в режиме «я как будто Богат, я как будто чего-то стою!». Свобода есть, но то не бедность! Есть бедность, но то – скудность души. А Богатство – это ебучая морковка для наглухо промытых ослов, которым подвешали её, и бегут они, бегут, бегут, бегут… Не хватает у них яиц осмотреться!

И когда они пересекали безупречно зелёный газон, а Лёша вошёл в раж своего взрыва, Артур не выдержал, выдернул руку, встал на месте, а потом как уселся на жопу, как закрыл уши и стал повторять шёпотом

– Хватит, хватит, хватит. Я не хочу этого чувствовать. Я не хочу в этом быть. Я не тот, кто меня отражает. Не тот, не тот, не тот. Всё так же не разжимая уши, уставился в никуда и сидя на траве стал себе самому напоминать, кто же она – Я хотел вывести семью из сна. Я хотел вывести племянника из плена скудного выбора. Я хотел дать Рите океан вместо грязного болотца. – читал, как молитву, когда его программа начала давать сбой – Мы вольны выбирать не между работой в пятнадцать тысяч и пятнадцать тысяч, а между прекрасной фиалкой и восхитительным жасмином – в какой форме распахнуть искусство души. Мы птицы, свободные в полёте. Нас сковали кандалы предрассудков, но так не должно быть. И пусть нелепым быть, но такова одна из форм свободы. – в его молитве послышался некий ритм, словно читал заученную поэзию, чтобы вернуть себя в прежнее состояние – Кем угодно рисовать произведение своей жизни. В начале всегда трудности, ну и пусть такие… странные, но это, видно, поединок мой. – он перестал быть в этот момент Артуром-педиком и говорил словами реальности, которые написал себе, он перестал быть здесь, как если бы Лёша своим ключом перезаписал его – Пусть же считают, что я пекусь о побрякушках жизни. Лучше так. Если они догадаются, что всё это для Сёмки, мне конец. Капкан зажмёт так жёстко – не вырваться. А я хочу вырваться и бег по рельсам поменять на Жизнь. Не ту, где с путешествиями раз в три года на пять дней, а качественную. – тут он начал возвращаться в свою реальность – Когда Сёмке поставили диабет, мы с Ритой думали, что это всё. Но мы выбрали бороться и по лоскутам перекроили нашу жизнь. Мы изменили питание, образ мышления, переехали в район почище, и я решил, что дам нам жизнь чистую, какой она быть должна, а не примитивную, опошленную наркоманами и гопотой. Но в этом мире, как будто высшем, никто не должен знать, зачем я… Уже виднеется восход, уже светлей, чем раньше, но это только переход на пути к искусству высшему, где Творец свободен в форме и выборе формы —и такой мир заслуживает Сёма. Он достоин быть Творцом. А пока я – педик, дурачок с Ютьюба. Пусть. Забудется.

Артур замолк. Он закрыл глаза. Опустил руки на землю. Так и сидел. Лёшик больше не тащил его. Он увидел Камыса и знал, что делать, но не знал, что делать. Он стоял посреди поющего птицами парка, как посреди японского кино про самураев и морячком осматривал море, выискивая курс. Наконец, нарушил гармонию тишины.

– Знаешь, мне кажется мы говорим одно, но разными словами. Мы видим одно, но разными путями.

А дальше случился один забавный фокус реальности. Никто его не понял, как, но ощутил, что что-то происходит. Ненадолго, когда ширма сценария спала, и всё пространство встало на паузу, все звуки стали размытым гулом, а всё течение существовало не здесь, они поменялись ролями. Словно бы Лёшик говорил ролью Артура, а Артур говорил его ролью, но в тоже время каждый был собой и каждый мог увидеть себя через призму другого, но в своей форме. Так порой реальность переставляет человеческие формы позволяя Видеть.

– Это то, что ты можешь. – заметил Лёша, когда весь декорацион парка провалился и не было больше ни кочевника, ни звезды. Было два транслятора происходящего, два сосуда, переливающих информацию.

– Нет, не можешь, – возразил исполнитель – Артур-педик может, не я.

Молчание. Потом странник обозначил неверие Артура:

– Да педик-то что? Он у микрофона стонет. Его слащавая вата скрипит на зубах. – говорил спокойно, без эмоции, они как по программе обменивались репликами, не обременяя себя интонацией и отношением —У людей всё не так. Его коробка действительности собрана из неподходящих кубиков: не свои тексты, укуренные манекены вокруг, кайф. Это его кино со сцены. В лице толпы – безынтересность. Им плевать, на что их привели. Им сказали Артур – это модно, его надо слушать. Слушаются – слушают. Когда он идёт в гримёрку, он сразу в душ, чтобы отмыться от липкого раствора.

– Ему нужно очнуться иначе он не сможет прожить. – проговорил исполнитель.

– Ему нужно прожить иначе он не сможет очнуться. – предложил альтернативный вариант своего воплощения странник.

И снова у Лёшика возникло странное ощущение, будто он знает Артура. Видит всё через него, как через себя, будто бы он это. С Саней такого не было. Ему он помочь мог, а Артура как самого себя поставить в нужное русло. Будто Артур это одна из не реализовавшихся форм его, и он должен вставить её в нужную фазу. Ну так и решил он сделать.

Очнулись. Привычная реальность увлекла их приятным тёплым ветром и запахом свежих фруктов. Артур сидит, поджав ноги, Лёшик стоят. Всё осталось нетронуто. Люди катались. Мир тёк дальше.

И в этом моменте разговора, растянувшегося вдоль набережной, Лёша увидел искреннее намерение Артура, слепо тычущиеся в заблуждение. Парень был оставался честен в своём стремлении, и Лёша должен открыть ему решимость не быть не собой. Странник, наконец, сошёл с места, на котором, казалось, собрался простоять всю молодость, и пошёл куда-то, где дети Бога свободны.

А Артур встретил реальность, открывшую ему ширму. Всемогущая беззаботная радость, которой свойственно упрощать все решения захлестнула его. Этот человек – босой, потрёпанный, похожий на бездомного и, если признаться честно, попахивающий, возродил в нём свет, какого он не знал с того самого момента, когда впервые вдохнул всесилие, взяв на себя ответственность за племянника. Артур встрепенулся от ощущения свободного полёта и увидел перед собой огромное поле возможностей, по которому он беззаботно бежит и может сорвать абсолютно любую ягоду. В нём ещё не проснулась, но уже начала шевелиться та самая Сила, которой подвластно всё. Она устраняет преграды, обнуляет условие и отменяет расстояние. Она бескомпромиссно и безоговорочно приводит к цели заветной. Это одна из естественных Сил Человека, дарованная его роду, разбудить которую возможно каждому, чей разум ясен. И порой проходящий путник, встретившийся случайно, поворачивает тот самый ключ. И меняется всё: текут потоком иные события, вращаются декорации и вершится новая реальность. И сотня психологов, и миллион коучей не пробудят в тебе Силу, пока ты не будешь готов принять её из рук Вселенского сознания. Артур оказался готов. Мир лишённый принципа Имитации хлынул в него безудержным, свежим, искрящимся водопадом и не было ему преград. Пока ещё это была лишь радостная эйфория, в предчувствии захватывающего путешествия, а само путешествие ещё не началось, но оно уже паковало ему чемоданы.

Лёгким, уверенным шагом исполнитель догнал странника, и мир помчался навстречу динамичными обтекаемыми моделями машин и стремительных зданий, захватил разнообразием технологического совершенства. Весь урбан сразу, шумно, буйно высыпался и увлёк. Посвящение человеческому гению в его высшем информационном воплощении, где солнечные блики множатся на мириады преломлений, отражаясь от ювелирно встроенного в грубый бетон хрупкого стекла, где полные утреннего неба капли скользят по изгибам удивительно закрученных шпилей и, срываясь, кружатся в восхитительном симбиозе цифрового и живого. Этот город был сейчас такой живой, такой полный надежд. В нём виднелась любовь, с которой отрисовано каждое здание, продуман каждый переулок, наделён душой каждый фонарь. И в тугих переплетениях всех его тяжестей отчётливо сияли рассыпанные частицы любви. А как иначе? Всюду, где есть живое, есть любовь творящие. И апогей индустриально-технического совершенства исключением не является. Это иная форма жизни: отточенная, вылизанная, захватывающая игра со множеством удивительных атрибутов реальности, по-своему прекрасная. Колокольчиком своих полезных уведомлений и вариативностью мультимедийных решений он увлекает, развлекает, забавляет и остаётся такой милой, но ровно до тех пор, пока ты не погрузишься в неё с головой. Как жиреющая птица Твиттера, которая со временем превращается в уродливого монстра, сжирающего всё твоё внимание. С техногенным так всегда. Практично и удобно, интересно и любопытно, но только, пока ты сохраняешь ясность и трезвость сознания. Стоит положить на алтарь служения им свой разум и сердце, как они схавают тебя изнутри. Идеальные паразиты. Но сейчас мир стал приятной прогулкой, экскурсией, единым живым организмом, разбежавшимся по всевозможным заведениям, звучащим из проносившихся машин нотами «What I Found» от Solid Inc.