Текст книги "Дикие нравы"

Автор книги: Максим Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

– Ну, нельзя же так, Виктор Павлович! Понимаете, нельзя! – в горячке Максим вскочил со своего места и перегнулся через стол к Старику. – Это же мой единственный шанс начать жить нормально!

Слова рвались потоком, теснились в глотке, давясь и опережая друг друга, какие-то дикие только пришедшие в голову аргументы, больше отражающие эмоции, чем разум вертелись на языке и вся эта лавина уже готова была выплеснуться прямо на начальника охраны, если бы… Если бы тот вдруг резким движением не вскочил на ноги, с грохотом уронив на пол массивный стул и бросая руку к кобуре.

– Сядь, как сидел! Ну! Быстро! – холодно приказал неприятно скрежещущий металлом голос, четкий уверенный, и лишь где-то в самой глубине жестких повелительных фраз, прятались неверные дрожащие нотки испуга.

Максим медленно опустился обратно на стул, удивленно глядя в опасно сузившиеся, покрывшиеся льдистой пленкой жестокости глаза Старика. Ладонь с рукоятки пистолета он все же убрал, правда, не сразу, спустя несколько бесконечно долгих секунд, во время которых шел перехлест их взглядов, испуганного и удивленного и жесткого решительного, готового убивать. «Готового убивать из страха!» – с ужасом понял Максим, в какой-то момент ясно различив за сталью голубых глаз начальника охраны, дрожащие в панике тени. Пронзенный внезапной догадкой он бессильно откинулся на спинку стула.

– Вы верите в это… – медленно, будто пробуя каждое слово на вкус, произнес Максим, не отрываясь от глаз Старика и все больше наполняясь уверенностью, что понял и разгадал их абсолютно правильно. – Вы сами верите в это… Как же я сразу не догадался? Но этого ведь не может быть… Это же все просто страшные сказки, придуманные дикарями… Вы же цивилизованный белый человек, такой же как все мы, как Вы можете верить в эту чушь? И из-за этого ломать мою судьбу… Не может быть…

Виктор Павлович молчал, смущенно пряча глаза, зачем-то тер рукой лоб, смахивая с него мелкими бисеринками выступивший пот. Неверными скованными движениями он поднял с пола далеко откинутый стул, аккуратно приставил его обратно к столу, сел, оглядев кабинет отсутствующим взглядом, и лишь после этого взглянул на Максима, взглянул прямо, не пряча глаз:

– Не надо так удивляться, если бы ты пожил здесь с мое, то еще не в такое бы поверил. Здесь совсем другой мир, живущий отнюдь не по законам зазнавшихся белых ученых. Здесь много происходит такого, чему нет другого объяснения, чем то, которое дает племенной колдун или знахарь. Но суть вовсе не в этом. Сейчас даже не важно, верю ли я сам в твою одержимость. Сейчас главное, то, что в нее верят черные следопыты, а значит, поверят и работяги. Я не могу ради тебя рисковать прииском, даже если бы очень захотел, все равно не стал бы этого делать. Но!

Повелительным жестом он заставил замолчать, готового вставить какую-то горячечную реплику Максима.

– Но! Это не значит, что я хочу тебя лишить работы, или заработка. Не надо возражать и мотать головой. Сначала дослушай! Потом говорить будешь.

Максим послушно замер на стуле, покорно уронив голову на грудь и ни на что хорошее уже не надеясь.

– Да, этот чертов рейд принес нам одни проблемы, я уже думаю, что лучше было бы нам не трогать кигани.

– То же самое говорил сегодня Компостер, – безразлично вставил Максим.

Ему вдруг стало все равно, будто внутри что-то безвозвратно оборвалось и перегорело. В самом деле, какого хрена, от судьбы не уйдешь, так стоит ли бестолково барахтаться и вибрировать организмом, если уже давно все решено за него другими людьми и изменить что-либо не в его силах.

– Компостер – умный парень, – согласно кивнул головой Старик. – Ну так вот. Сейчас уже поздно сожалеть и раскаиваться, случилось то, что случилось и ничего тут уже не поделаешь. Мало того, что с тобой произошла эта неприятная история, так вы еще на кой-то ляд приперли с собой из рейда наблюдателя ООН. Вот это, уже ни в какие ворота! Артур просто с ума сошел, похоже, с ним случилось этакое временное помрачение рассудка!

Порывисто поднявшись из-за стола, Виктор Павлович заходил по комнате, энергично рубя воздух ребром ладони.

– Вот это действительно проблема, так проблема! Я думаю, тебе не надо объяснять, что вся наша добыча танталита здесь насквозь нелегальна. Чиновникам и пограничникам в Руанде неплохо проплачено, за то, что фирма действует в оккупированных ими районах, качая отсюда стратегически важное сырье. Но! Если об этом станет известно ООН, то нам всем грозят крупные неприятности. И если верхних функционеров может лишь слегка пожурить получившее ноту правительство Казахстана, то на низовых уровнях, то есть на наших, начнут физически убирать свидетелей, чтобы избежать огласки и международного скандала. Понимаешь о чем я?

Максим сдержанно кивнул, вспоминая про себя слова Компостера о том, что Старик, хочет разрешить проблему наблюдателя самым простым еще сталинским способом. «Уж не меня ли он хочет подписать на это в качестве исполнителя? Может для этого и выдумана вся эта разводка со злыми духами?» – мелькнула шальная мысль. «Нет, вряд ли, – тут же трезво ответил он сам себе. – Чтобы так играть испуг, нужно быть как минимум профессиональным актером, а у Старика склонностей к артистизму пока что-то не наблюдалось. Нет, он реально меня боялся в тот момент, когда лапал висящую на поясе пушку. Значит, действительно сам верит в эту чушь».

– Лично я даже представить не могу, как нам выпутываться из создавшегося положения. Наблюдатель заведомо не дурак, кто знает, что он успел здесь увидеть, понять и проанализировать? Какие из этого сделал для себя выводы? Что все это станет известно в представительстве ООН, как только он до них доберется, я полагаю, можно не объяснять. Что делать? Еще раз повторюсь, не знаю, – меж тем продолжал рубить воздух ладонью Виктор Павлович, в волнении меряя кабинет шагами из стороны в сторону. – Ответственность такого уровня, на себя брать не могу и не хочу. Через два дня, в среду к нам прилетает экстренный самолет из Кигали, я запросил по рации. Раньше они не могут, по каким-то там своим причинам. То ли график полетов надо заранее согласовывать, то ли что-то там еще, я не вдавался в подробности… Важен сам факт. С этим самолетом, я хочу отправить вашего найденыша в центральный офис, пусть там сами решают, что и как с ним делать. До отлета он будет сидеть в изоляции. Тебя я хочу попросить, провести это время с ним в качестве товарища по несчастью, можешь ему рассказать, что хочешь о причинах своего ареста. Хоть даже правду. Да! Так и скажешь, что поехавшие от местных суеверий начальники заперли тебя от греха подальше, думая, что ты одержим злым духом. Тут по-крайней мере ничего не придется придумывать и изобретать, и звучит достаточно безумно, чтобы быть правдой. Задачей твоей будет войти к нему в доверие и выяснить, что он успел увидеть и понять, как собирается действовать дальше, прокачать его сильные и слабые стороны, узнать биографию, болевые точки, на которые можно надавить. Ну ты не дурак, сам понимать должен…

Максим механически кивнул, подтверждая, что да, действительно не дурак и все понимает.

– Вот и отлично! – расцвел начальник охраны. – Значит, договорились?

– А дальше? – медленно и тяжело подняв на него взгляд, спросил Максим.

– Что дальше? – не понял Виктор Павлович.

– Что будет дальше? Я проживу с ним эти два дня, выясню, что смогу. Потом его заберет самолет, а что будет со мной? Или за эти дни бамбалы, передумают и перестанут считать меня одержимым?

– Это, конечно, вряд ли, – разом построжал начальник охраны. – Но, если справишься с порученным делом, я отправлю тебя отсюда тем же самолетом. А предварительно свяжусь с центральным офисом и договорюсь, чтобы тебя пристроили на теплую должность в Кигали, ну, или перебросили на какой-нибудь другой прииск. Благо фирма контролирует их целый десяток. Ну, как? Устроит такая награда? Тебе ведь главное, не потерять прибыльную работу, правда?

– Правда, – обреченно вздохнув, кивнул Максим.

– Ну вот и славненько, вот и договорились, – обрадовано воскликнул начальник охраны.

Расчувствовавшись, он хотел было дружески и ободряюще хлопнуть Максима по плечу, но в последний момент удержал руку, отдернув ее назад и резким движением спрятав за спину. Максим лишь криво улыбнулся, от него не укрылся мгновенно отразившийся в глазах Васнецова страх.

– Ладно, ладно, – стараясь скрыть испуг и растерянность за напускной суровостью тона, проворчал Виктор Павлович. – Раз договорились, нечего рассиживаться и время зря терять. Иди, готовься, собирай все необходимое, белье там, туалетные принадлежности. Полчаса хватит? Ну, раз хватит, то через полчаса подходи сюда. Леший и Артур тебя отведут, вроде как под конвоем. Да, чуть не забыл, со следопытами не общайся, не пугай людей зря, понял?

– Понял, – угрюмо кивнул Максим, поднимаясь со стула и шаркающей походкой предельно усталого человека направляясь на выход.

Старик смотрел ему вслед злыми, неприятно сузившимися, будто глядящими в прицел винтовки глазами. Альмсиви уходил одураченным, он все же сумел перехитрить злого демона. Пусть пока думает, что все устроилось, как нельзя лучше, пусть успокоится и почувствует себя в безопасности. Выпускать человека одержимого Кортеком в большой мир, Виктор Павлович не собирался ни при каких обстоятельствах. Нет, альмсиви должен сдохнуть здесь в джунглях, где он при всем желании не сумеет натворить столько бед, как в многолюдном Кигали. Вместе с ним умрет и не вовремя подвернувшийся под руку наблюдатель ООН. Насчет его участи Старик какое-то время еще сомневался, но раз уж так легла карта, что придется все равно убивать своего же охранника, то рядом вполне может лечь и неудобный ООНовец. Семь бед, один ответ, кривая вывезет. А пока пусть посидят пару дней вместе, чтобы окончательно усыпить все подозрения хитрого Кортека, пусть демон думает, что их вот-вот отправят на большую землю. Пусть порадуется, что так легко удалось выйти на оперативный простор, пусть потеряет бдительность… Так будет легче его уничтожить, нанеся неожиданный удар.

Выдвинув ящик стола, Виктор Павлович вытянул из него костяной амулет, точный двойник того, что вчера разломился в руках Максима, повертел его в руках и осторожно положил в нагрудный карман. Так будет надежнее. Амулет этот он получил давным-давно, из рук отца Мбонги, бывшего тогда молодым и сильным военным вождем одной из деревень бамбалов. Старик и сам в то время был молод, его мышцы перекатывались под загорелой кожей мощными и эластичными буграми, тело было быстрым и гибким, разум цепким, а жизнь пьянила. Хорошо быть молодым, даже если ты брошен в джунглях чужой страны, обреченный на смерть от голода и болезней, все равно хорошо. Гораздо лучше, чем давно разменявшей седьмой десяток развалиной в уютном кабинете с кондиционированной прохладой. Откинувшись на спинку стула, Васнецов прикрыл глаза, мысленно возвращаясь в тот мир, в котором еще не поблекли яркие краски, все было еще впереди и жить предстояло вечно. В далекий мир своей молодости.

– Куда, урод?! В ведро трави, в ведро! Опять мимо, сука! Ну за что мне такое наказание? Все люди, как люди, один этот… И надо же было тебе именно в мой взвод попасть, чудовище лысое!

Здоровенный и кряжистый, будто вековой дуб сержант склонился над помойным ведром, придерживая бритую наголо голову Димки Волошина. Тот из последних сил бился в мощных сержантских руках, изрыгая в вонючую емкость остатки недавно съеденного ужина. Если уж совсем честно он и есть-то сразу не хотел, насильно накормили, не дело же, когда человек уже несколько дней разве что сухарик погрызет и ходит вечно весь зеленый. Понятно, морская болезнь, штука неприятная, но вовсе ничего не жрать это уже перебор, так недолго и на берегу слечь. А ведь их не для того везут, чтобы болеть. Это сейчас время вынужденного безделья, пока набитые под завязку такими же наголо обритыми как они сами молодыми парнями десантные корабли черепахами ползут вдоль африканского побережья, едва видного на горизонте по правому борту в непроницаемой туманной дымке. А как транспорты, наконец, отрыгнут в порту назначения забившую их людскую массу, так больше ни отдыхать, ни скучать не придется. Не для того их тащили за много тысяч километров через океан, чтобы любоваться чужими красотами. Так что уж что-что, а больные да калечные на берегу точно без надобности будут. А значит, хоть и крючит Димку Волошина от морской болезни, а есть, он все одно должен, даже не должен, а просто обязан. Чтобы потом не подвести своих товарищей, командиров, всю свою страну, наконец, ту самую, что отправила его на помощь угнетенному народу, только что сбросившему иго колонизаторов. Отправила именно под его, сержанта Тарасюка, началом.

А он-то еще расстраивался, что попал служить в железнодорожные войска, считал такую службу несерьезной и вовсе не героической. Все бредил о голубом берете десантника и парашютных прыжках, сколько бумаги извел на рапорта о переводе в крылатую пехоту, даже подумать страшно. И что толку? Подумаешь прыжки, тоже мне, с неба об землю и в бой! А как дошло до реального дела, оказалось, что молодцы в тельняшках как-то вовсе даже без надобности. А вот железнодорожники, водители, механики, как воздух нужны далекой африканской стране. Оно и понятно, проклятые колонизаторы, конечно же, не спешили обучить угнетенный народ обращению с современной техникой, им гораздо сподручнее было держать людей в темном невежестве, так легче превратить их в рабов. Но ничего, теперь он сам, другие сержанты и рядовые солдаты из его взвода, даже Димка Волошин это положение поправят. Они не подведут, будут у конголезцев назло эксплуататорам и машины, и железные дороги, и электричество, и газ, и все-все блага цивилизации. Потому что есть на свете такая огромная и могучая страна, как Советский Союз и уж он не бросит в беде тех, кто поднялся на борьбу за свободу против алчных капиталистов.

– Товарищ сержант, может ему нужно побольше сухарей давать? Чтобы они всю жидкость внутри всасывали, глядишь, что-нибудь в животе и удержится, – свесившись с третьего яруса грубо сколоченных нар, посоветовал Витя Васнецов, смешно моргая широко расставленными голубыми глазами.

– Да нет, его к доктору надо. Это же не просто ерунда какая, это самая настоящая болезнь. Ее таблетками лечат, – авторитетно заявил их взводный всезнайка Вадим Литовский.

Сержант неприязненно покосился на умника. Литовский один из всего взвода был настоящий городской житель, причем не просто городской, а коренной москвич из интеллигентной семьи. Сержант неосознанно робел перед этим много знающим эрудированным парнем и хотя даже самому себе никогда в этом не признался бы, но старался себя вести с ним как можно почтительнее, личный раз не ругая и не нагружая тяжелой работой. Правда, особо дружеских чувств к Вадиму он не испытывал и даже порой ловил себя на мысли, что без слишком умного москвича руководить взводом было бы как-то спокойнее. И что его только занесло в железнодорожные войска, этого вундеркинда, служил бы где-нибудь при штабе писарем, так нет же. Может у него с анкетой не все чисто, вон особист, его не как всех один раз на беседу дергал, а целых три, но о таких вещах лучше не знать и лишний раз не думать. Хотя нет, какие там могут быть проблемы с анкетами, если сюда выпустили?

– Больно помогли твои таблетки! – окрысился сержант, с неприязнью окидывая взглядом мальчишески тонкую фигуру Литовского. – Водили же его уже к доктору, и что? Как полоскало, так и полощет! Это же организм так устроен, понимать надо!

Литовский лишь молча пожал плечами, не желая спорить, потянул из-под подушки толстенную грамматику французского языка и уткнулся в пожелтевшие от времени, приятно-бархатистые на ощупь страницы.

«Чего уж ему-то в учебник лезть!» – с завистью подумал про себя Васнецов. Из всего взвода, только Литовский довольно сносно говорил по-французски, восхищая даже специально приданного им капитана – военного переводчика. Тот проводил с ними занятия все время плавания, стараясь за длинные, заполненные скукой ничегонеделания дни вбить им в головы, хотя бы какие-то основы того языка, на котором говорили в ожидающей их помощи стране. Получалось отвратительно, парни во взводе подобрались простые, что называется от сохи и тайны чужого языка, заставляющего к тому же так немыслимо напрягать собственный, постигали с большим трудом. Лишь Литовский неизменно радовал капитана, однажды тот даже сказал, что благодаря ему, взвод действительно можно самостоятельно отправлять на выполнение задачи. Литовский к похвалам относился прохладно, объясняя товарищам, что в его семье и отец и мать действительно хорошо говорят по-французски, так что он вполне может сам себя оценить, сравнивая с ними, и оценка эта пока твердая «двойка».

Несчастный Димка, наконец, прекратил перхать и булькать внизу над ведром и весь позеленевший, обессиленный, привалился к неструганному деревянному брусу нижних нар. Сержант, отдуваясь, присел рядом.

– Это ничего, сынок, ничего. Потерпи еще чуток. Слыхал я, уже на подходе мы, вроде бы ночью войдем в эту чертову Матади, будь она не ладна.

Новость мгновенно всколыхнула валяющихся на нарах солдат, со всех сторон посыпались нетерпеливые вопросы:

– Товарищ сержант, а кто вам такое сказал?

– Правда ли это?

– Неужели приплыли?

– Вы сами слышали, да?

– Тихо, тихо, сынки, не все сразу, – устало поднял вверх ладони сержант. – Все расскажу, успокойтесь.

Сержант Тарасюк был человеком степенным, неторопливым. Старый сверхсрочник, успевшим даже слегка повоевать под конец войны, для которого армия стала без преувеличения родным домом, ничуть не тяготился своим положением заместителя командира взвода, наоборот, в компании молодых веселых парней, он и себя чувствовал бодрым и еще на многое способным. Но вот этой молодой нетерпеливости, жадной спешки по жизни, желания успеть сразу все, по-стариковски не любил, потому всегда старался остужать закипавшие в подчиненном ему коллективе бурные страсти. Вот и теперь, заговорил он не раньше, чем все замолчали и полностью успокоились.

– Значит, так было дело, – степенно начал он. – Вызвал меня к себе после обеда наш замполит…

Замполит в условиях морского похода откровенно тосковал, впервые в жизни у него появилось свободное время. Нет, конечно, он регулярно проводил с бойцами политзанятия, информирования о положении в мире и ленинские чтения. Но, учитывая круглосуточный характер нахождения на службе, его энергичной натуре этого было мало. И тогда, изнывавший от скуки замполит придумал себе довольно интересную игру. На вырезанных из картонной коробки квадратиках он написал номер каждого подразделения батальона и, побросав их в глубокий карман бушлата, каждый день после обеда вытягивал наугад. Вытянутый кусок картона со всей определенностью означал, что именно в обозначенном на нем подразделении не все в порядке с полным осознанием генеральной линии партии и высокой чести и ответственности личного состава выбранного для оказания помощи молодой африканской республике. Тут же преисполнившись служебного рвения, замполит вызывал к себе сержантский состав подразделения и проводил с ним вдумчивую и долгую беседу, от которой даже у самых закоснелых служак порой случались приступы неконтролируемой депрессии. Жаль, что не удавалось охватить своей заботой и офицеров. Вначале игры, замполит и их пытался включить в столь забавляющий его процесс, но после недвусмысленного обещания спустить его ночью за борт, тет-а-тет, без свидетелей, высказанного начальником штаба батальона, эту идею пришлось оставить, ограничившись младшим ком. составом.

– Так вот, вызвал меня замполит и начинает, как всегда арапа заправлять, мол, и то у нас не так, и это не этак, а мы ведь все коммунисты, комсомольцы и так далее. Я, понятно, стою, киваю. Есть, так точно, никак нет. А он языком все чешет и чешет. А тут вдруг матрос в каюту скребется, все честь по чести, разрешите, мол, товарищ капитан, войти. Тот на него как зыркнет, будто кот у которого сметану, значит, отбирают, того и гляди зашипит…

– Да ты по делу давай, дядька Михась, по делу! Что ты нам про замполита, да про замполита?! – донесся откуда-то с верхних нар возмущенный возглас.

Тарасюк закряхтел недовольно, завозился на жестких досках.

– От торопливые вы какие, все бы вам поперед батьки. Не буду рассказывать, раз перебиваете!

– Ну, товарищ сержант… Дядь Михась, интересно же, – тут же заканючил целый десяток голосов. – Рассказывай дальше, мы больше не будем…

Несколько минут сержант с наслаждением слушал этот умильный хор, потом, все же сменив гнев на милость, продолжил:

– Так вот, замполит на матроса чуть не шипит, а тот, как ни в чем не бывало ему докладает. Мол, так и так, вызывает вас в рубку капитан, важное какое-то есть дело. Замполит, как взовьется, как заверещит, что он здесь партийными делами занят и некогда ему расхаживать туда сюда, а ежели капитану что надо, то пусть сам капитан к нему и приходит. Ну а матросу хоть бы хны, стоит, зенки свои пялит. Нет, говорит, капитан не может прийти, он в рубке занят, а корабли уже подходят к порту, и к ночи будут входить в бухту, потому замполит срочно нужен, чтобы обсудить ситуацию. Вот, так и сказал, по-ученому: си-ту-а-цию, – с видимым удовольствием повторил по слогам понравившееся словечко сержант. – Понятно, желторотые? Можно сказать, сам капитан, меня предупредил, что ночью швартоваться будем!

Все разом загалдели, предвкушая долгожданный конец затянувшегося и всех уже измотавшего плавания. Лишь Литовский, с неподдельным интересом слушавший сержанта, перегнувшись со своих нар, угрюмо спросил:

– А что замполит?

– Что замполит? – искренне не понял вопроса Тарасюк.

– Замполит, все-таки пошел к капитану, или нет?

– Замполит-то, конечно, пошел, а куды бы он делся-то…

– Странно, – медленно протянул Литовский. – Зачем капитану понадобился для входа в порт замполит…

Вопрос так и повис в воздухе, толком не расслышанный за бурными обсуждениями предстоящих им в чужой стране подвигов. Зато ответ на него они получили уже через несколько часов, когда при входе на рейд, огромная бронированная громада военного корабля под бельгийским флагом, отрыгнулась огненной вспышкой, и крупнокалиберный снаряд, подняв в воздух целый водяной столб, тяжело шлепнул перед самым носом головного судна. «Остановиться, лечь в дрейф, принять на борт досмотровую команду» просемафорили международным кодом с бельгийца. Чуть дальше в гавани виднелись еще три хищных силуэта готовых к бою бельгийских фрегатов. Два десантных корабля, под охраной одного крейсера, явно не могли противостоять целой эскадре, силы были настолько не равны, что помышлять о каком-то сопротивлении было смешно. Тут можно было лишь погибнуть подобно геройскому крейсеру «Варяг» в неравном бою с врагом, и нет сомнений, что моряки именно так и поступили бы, но бельгийцы врагами, строго говоря, не были. Ни они Союзу, ни Союз им войны не объявлял…

В тесном кубрике о происходящих наверху событиях ничего не знали, конечно, солдаты услышали предупредительный выстрел из пушки, но кто-то авторитетно пояснил, что это наверняка их приветствуют при входе в порт салютом. Резкую остановку тоже объяснили тем, что капитан, видно положил корабль в дрейф и теперь ожидает лоцмана, чтобы с его помощью войти в порт, избегая мелей и прочих случайностей. На самом деле ни одного человека, хотя бы отдаленно разбирающегося в морских делах во взводе не было, но как всегда бывает, когда происходит что-то необычное и непонятное, откуда ни возьмись, нашлись знатоки все уверенно объяснившие. Лишь Литовский все больше мрачнел лежа на своих нарах, но он никому не сказал ни слова о причинах своей угрюмости, да и сам, если честно, пытался усилием воли отогнать терзающие его мрачные опасения.

История же на самом деле произошла следующая: за то время пока два десантных корабля, набитые под завязку советскими специалистами, бороздили Атлантику, в недавно обретшей независимость республике Конго случился военный переворот. Оставленные без жалования в течение нескольких месяцев царившей в стране политической неразберихи, лишенные жесткой руки, командовавших ими ранее бельгийских офицеров, стоящие в столице полки взбунтовались. Они не ставили себе целью свержение правительства или замену государственного строя. О таких заоблачно-далеких вещах они не думали, им хотелось просто вкусной еды, денег, добра из шикарных магазинов, раньше торговавших только для белых… Да мало ли чего может захотеться опьяненному нежданно свалившейся на его голову свободой чернокожему солдату. Опьяненному не только свободой, но и безнаказанностью… Ведь это именно в то время, будущий бессменный президент страны, а тогда обычный сержант гвардии Жозеф Мобуту, отвечал подчиненным солдатам на требования денег: «У тебя есть «Калашников»? Пусть он тебе и заплатит!» «Калашников» платил исправно. Остатки насаждавшейся белыми дисциплины, рухнули окончательно, и армия превратилась в толпу мародеров, грабителей и убийц. Улицы Леопольдвилля вздрогнули от выстрелов, покрылись копотью пожаров и кровью тех, кто пытался сопротивляться озверелой солдатне. Белое население толпами бежало через границу во Французское Конго, бросив все свое имущество и пожитки, по дорогам брели толпы испуганных изможденных людей. А тех, кто не успел вовремя покинуть город, сладострастно насиловали, грабили и убивали угнетенные чернокожие конголезцы. Правительство Лумумбы ничего не могло поделать, на деле доказав свою полную и окончательную несостоятельность. И тогда в Конго, для защиты белого населения были спешно переброшены бельгийские войска. Отлично обученные и оснащенные, спаянные железной дисциплиной коммандос из метрополии за два дня полностью очистили Леопольдвилль от мятежников, попутно изрядно озверев от открывшихся взору картин, того ужаса, что творился в городе. Чернокожая армия бежала, растворяясь в джунглях, сбиваясь в банды, терроризируя окрестности. Пылающие жаждой мести бельгийцы преследовали мятежников по пятам. В порты вошли военные корабли, на аэродромы приземлились боевые самолеты, казалось, вновь возвращается прежнее колониальное прошлое. Теперь уже негры испуганно жались к стенам домов, воровато оглядывались по сторонам, неслышными тенями перебегая от здания к зданию по все еще дымящимся улицам Леопольдвилля.

Именно в этот момент в океанский порт Матади и вошла советская эскадра, сразу напоровшаяся на замершие на рейде бельгийские фрегаты. Встреча была отнюдь не радостной.

– Оставь покурить, дядя Михась, – Васнецов опустился на корточки рядом с неспешно тянущим непривычно пахнущую горечью бельгийскую сигарету сержантом.

– Оставлю, один черт я этим баловством не накуриваюсь, то ли дело наш «Беломор», – мечтательно потянулся, щурясь на солнце Тарсюк.

– Да уж, – бережно принимая из его корявых заскорузлых пальцев чинарик, согласился Васнецов. – Да только где теперь тот «Беломор», да и весь Союз где? Увидим ли еще? Вот вопрос…

– Ты мне это, паря, брось, – разом построжал сержант. – Брось такие вопросы задавать. Ясное дело увидим еще.

– Если баранами не будем за колючкой сидеть, конечно, – понизив голос, добавил он, воровато оглянувшись вокруг.

При этих словах глаза сержанта опасно сверкнули бритвенной сталью, и уловивший короткий этот проблеск Васнецов живо вспомнил, как глядел Тарасюк на бельгийских коммандос, что с хохотом и непонятными им шутками встречали их у перекинутых с корабля сходен. Вот так же нехорошо, опасно глядел, словно примеривался, как бы ловчее… «Как бы ловчее, что?» – сладко екнуло где-то внизу живота, Васнецов тут же отогнал мелькнувшую в голове дикую, шальную мысль, не позволив себе даже додумать ее до конца. «Нас интернировали», сказал тогда замполит, что за смысл таится в этом ученом слове, солдаты поняли лишь много позже, когда оказались в наскоро обнесенном колючкой палаточном лагере посреди джунглей. По периметру замерли свежесрубленные из древесных стволов вышки со скучающими на недоступной высоте вооруженными коммандос. Ночью лагерь заливал яркий свет мощных прожекторов. Не сбежишь, да и куда бежать, находясь на другом континенте, посреди чужой страны, без денег, оружия, знания языка, наконец. Однозначно далеко не уйдешь. К тому же и здесь никакой особой враждебности или агрессивности бельгийцы к ним не проявляли: кормили достаточно хорошо, заболевшим оказывали медицинскую помощь, ни на какие работы, кроме кухонных, привычных еще с родных казарм не гоняли. Куда рваться? Зачем?

– Затем, что подыхать лучше свободным, – будто угадав его мысли, отрезал сержант. – Лучше умереть стоя, чем жить на коленях, слыхал такое?

Васнецов лишь неопределенно кивнул:

– Барсуков уже умер стоя.

Светловолосый здоровяк откуда-то из-под Вологды Барсуков, с самого начала вел себя не совсем адекватно, с трудом переносил вынужденную неволю, тосковал по дому, по родным, особенно по матери и младшей сестренке. Часто пел унылыми лагерными вечерами грустные и тягучие вологодские песни, остановившимся взглядом глядя на север, туда, где за пустынями и морями лежала где-то далеко родная Вологодчина. «Не жилец, – грустно качая головой, как-то сказал Тарасюк. – Видал я уже такое, сожрет его тоска изнутри. Если он раньше сам на себя руки не наложит». Умудренный жизненным опытом сержант на этот раз ошибся, Барсуков на себя руки не наложил. Однажды после завтрака он, посидев несколько минут, словно в трансе не реагируя на тормошение и расспросы товарищей, вдруг поднялся на ноги и тяжело зашагал на север. Он шел ни на кого не глядя, ничего не замечая вокруг, до тех пор, пока не уперся грудью в намотанную вокруг лагеря колючую проволоку. Со стоявшей рядом вышки за ним внимательно наблюдал бельгийский коммандос. С удивлением оглядев препятствие, будто только сейчас впервые узнал о его существовании, Барсуков, недолго думая, голыми руками отодрал одну из проволочных нитей от крепившего заграждение столба, поднырнул под другую и оказался по ту сторону первой линии ограды. Бельгиец на вышке вскинул автоматическую винтовку, погрозив нарушителю порядка ее хищным кургузым стволом.

– Presentez-vous immediatement en arriere! (Немедленно идите назад!)

– Лесэ муа транкиль! Же дуа але, – молитвенно сложив руки на груди и безбожно коверкая наспех заученные французские слова, простонал Барсуков, просительно глядя снизу вверх на часового.

Ответом ему был лишь энергичное движение автоматного ствола, недвусмысленно приказывавшее покинуть запретное пространство между ограждениями.