Текст книги "Дикие нравы"

Автор книги: Максим Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

– Во блин, и здесь соотечественника нашли, – удивленно протянул Карабас. – Куда ни плюнь, в своего попадешь. А они там удивляются в правительстве, что в России народу мало осталось. Ясен пень мало будет, если русские по всему миру шляться начали!

– Кто вы? Как здесь оказались? – присел рядом с найденышем Артур.

– Майор Богданов, – как-то разом распрямив плечи и расправив грудь, представился пленник. – Военный наблюдатель миссии ООН.

Артур удивленно присвистнул.

«Сюрреализм какой-то, – думал меж тем, прислушиваясь к разговору Максим. – Майор, старший офицер сверхдержавы, обладающей ядерным оружием, в двадцать первом веке оказывается в плену у поклоняющихся буйволиному черепу дикарей, находящихся на самой примитивной ступени развития. И вся мощь этой самой державы не может им помешать посадить майора в клетку. Не может, или не хочет… Что для майора в принципе одно и то же… Просто державе наплевать и на него, и на два десятка своих граждан, охраняющих здесь за деньги прииск, металл, добытый на котором, возможно превратится в конденсаторы и полупроводники в головках наведения нацеленных на нее же ракет, вольется в сверхпрочные сплавы из которых состоят их корпуса. Ей на все плевать этой державе, не поворачивается язык назвать ее Родиной… Вот только мы сами, что мы-то тут делаем? Что забыл в этих джунглях этот майор? Что нужно здесь Артуру и Компостеру? Лешему и Карабасу? А я? Что хочу найти здесь я? Как я здесь очутился?»

Полигон, дорога в Африку

Мобильник запиликал сигналами вызова в тот момент, когда шел самый сладкий уже предутренний сон. Макс дернулся на кровати, пытаясь в темноте на ощупь нашарить нагло исходящий бодрой электронной музыкой аппарат, конечно, промазал, сбросил что-то гулко ударившееся об пол с журнального столика, что-то просто опрокинул, и оно покатилось по полированной поверхности. Пришлось все-таки разлеплять глаза и высматривать где же там светится телефонное табло. Тут только до него дошло, что аппарат играет вовсе не ту мелодию, которая была установлена в качестве будильника, а залихватскую тему из популярного сериала «Солдаты». Стало быть, кто-то из своих решил побеспокоить среди ночи. Сделав над собой нешуточное усилие Максим, все же приподнялся на локте, сумев дотянуться до телефона.

– На связи, – говорить со сна сплошное мучение, хриплые звуки совершенно чужого незнакомого тембра еле вылетают изо рта, на том конце вполне могут и не узнать.

– Утро доброе, – звонко и жизнерадостно откликнулась трубка голосом начальника отдела.

Этот не узнает, как же! Ну и чего понадобилось начальству ни свет ни заря?! Уроды, самим не спится, так чего остальных-то дергать?!

– Утро добрым не бывает!

– Э нет, утро всегда доброе, это люди злые, – дежурной шуткой отвечает начальник.

Максим будто наяву видит, как он улыбается сейчас, прижимая к уху телефонную трубку. При этом нос его смешно морщится, а глаза собираются в узкие щелочки, из которых так и выглядывают веселые бесенята. На фоне бесцеремонно прерванного сна эта картина раздражает донельзя.

– Ладно. Чего хотел-то?

– Хотел? – начальник держит томительную паузу, делая вид, что забыл, зачем собственно позвонил, и только когда Макс начинает уже свирепо дышать в трубку, выдает: – А, вспомнил! Тревога у нас. Поступила команда: «Сбор!» Доведи своим.

Вот оно что! Тревога у них видите ли! Максим с трудом проглотил подкатившее к горлу возмущение, ну сколько можно, в самом деле, играть в солдатиков?! Взрослые мужики в серьезных погонах, а все туда же, ежемесячные тревоги. Третью мировую репетируют, не иначе. Вот только так бестолково, что волосы на голове дыбом встают. Долбоебы строят надолбы, потом их героически преодолевают!

В слух, поскольку уже проснулся окончательно и ясно осознавал всю бесперспективность напрасного сотрясания воздуха, сказал другое:

– Хорошо, принял. Во сколько прошла команда?

Вопрос отнюдь не праздный, для действий по команде «Сбор» установлен жесткий норматив. За полтора часа после ее объявления, личный состав должен быть оповещен, поднят из постелей, одет и доставлен к месту построения.

– Объявлено в пять тридцать, – откликается трубка. – Значит в семь все на рампе.

– Хорошо, сделаем.

Нажав на клавишу отбоя, Максим еще несколько секунд тупо смотрел на светящийся дисплей мобильника. Пять сорок пять. Черт! Еще целых пятнадцать минут можно было спать! Чтоб они провалились, эти штабные деятели, вместе со всеми их тревогами и учениями! Полководцы, бля! Однако время не ждет, надо поднимать своих орлов. Быстрый мысленный подсчет подсказывает, что сегодня нужно сделать всего три звонка. Остальные кто где: наряды, отпуска, командировки… Счастливцы! Хотя бы временно выпали из вечного заколдованного круга и не участвуют в этом дурдоме. Как же надоело-то все, господи, кто бы знал!

Летят по холодному эфиру сигналы мобильных телефонов, гудят от напряжения ретрансляторы сотовой связи. Научно-испытательный центр войсковой ПВО встает по тревоге. Два звонка прошли примерно в том же режиме, что и предыдущий разговор с начальником: вялое сонное чертыхание, посылание всех и вся, пожелание всех возможных кар на головы штабных идиотов, своими играми мешающих жить нормальным людям и, наконец, уже адекватные и четкие фразы: «принял, буду, понял». Особо порадовал третий и последний звонок, адресованный младшему научному сотруднику Борисову, целому капитану, между прочим. Трубку сняли примерно на десятом гудке, после чего наступила тишина. Но не мертвая безличная тишина отключенного телефона, а тишина живая, полная напряженного сопенья, тяжелого дыхания и хриплого взрыкивания. И больше ничего. Ни традиционного «да», или «алло», ни военного «на связи», ни интеллигентного «слушаю вас», только ощущение чужого недоброго присутствия на линии.

– Паша? – почему-то понизив голос почти до шепота, осторожно позвал Максим. – Паша, это ты?

Трубка напряженно дышала, видимо соображая, Паша ли то, что находится на том конце. Ответ был найден примерно в течение двух минут и оказался положительным.

– Ну? – буркнули из трубки, и Максим облегченно вздохнул, узнав голос своего подчиненного.

– Что, ну? Тревога у нас, слышишь. Подъем! Тревога! Волк унес зайчат!

– Каких еще зайчат, на хер?! Какая тревога?! Как вы все меня уже…

После этого младший научный сотрудник говорил еще примерно пять минут, ни разу не повторившись, но содержание его речи принципиально не воспроизводимо на бумаге.

Когда, наконец, фонтан капитанского красноречия иссяк и начал давать явные сбои, Максим с удовольствием слушавший, все же прервал его:

– Короче, проснулся уже, или нет?

– Ну, проснулся, дальше что?

– А дальше, чтобы в семь часов был на рампе, понял?

– Да понял я, понял… Может на такси поедем, начальник?

– Запросто, как раз сам хотел тебе предложить.

– Во сколько тогда выходим?

– Ну, давай без пятнадцати семь, встречаемся на «пятачке». Там тачку и возьмем.

– Хорошо, давай!

– Ага!

В принципе весь подъем по тревоге в этом и заключался – созвониться и прибыть в заданное время в нужную точку. Короче проверка того, умеет ли офицер пользоваться мобильным телефоном и не зажмет ли денег на такси. Максима уже давно так и подмывало написать рапорт по команде с уведомлением всех интересующихся этим вопросом начальников, что мобильный телефон у него есть, пользоваться он им умеет, а деньги, которые можно потратить на такси, слава богу, пока еще ежемесячно выдает Родина, которую он худо-бедно здесь защищает. Возможно, тогда бы, наконец, решился вопрос с этими постоянными тревогами, и начальство спокойно спало бы ночью, зная, что уровень боеготовности подполковника Чубукова Максима Леонидовича, начальника лаборатории испытаний переносных зенитных комплексов «Стрела» и «Игла», неуклонно растет.

К месту построения на железнодорожной рампе испытатели лихо подкатили на раздолбанной «копейке», управляемой разбитным мужиком, давно выслужившим предельной возраст офицерской службы, но так и не получившим ни обещанного жилья ни сертификата на него. Обидевшись в результате на весь мир, вояка просто бросил ходить на службу, появляясь в своей части раз в десять дней, чтобы не пришили уголовно-наказуемое дезертирство, и подрабатывал теперь частным извозом в одной из многочисленных фирмочек такси, набиравших водителей вместе с их же транспортом. Посочувствовав на прощание поднятым ни свет, ни заря по тревоге офицерам, водитель урулил по своим таксистским делам, а Чубуков с Борисовым торжественно вступили на железнодорожную рампу.

Про эту рампу следует пояснить особо, ибо она является для большинства военнослужащих полигона очень часто посещаемым и практически святым местом. Возникла она на полигоне вовсе не случайно. Раньше на Четвертом Государственном занимались преимущественно испытаниями стратегических ракет под эгидой Ракетных Войск Стратегического Назначения, по простому РВСН. Такое положение дел сохранялось довольно долгое время и, естественно, вся инфраструктура полигона была заточена именно под обеспечение пуска огромных космических монстров. Основные площадки: стартовые, монтажные, испытательные были отнесены от самого городка, где проживали военнослужащие и их семьи на солидное расстояние, дабы в случае непредвиденных происшествий обеспечить гарантированную безопасность жилой зоны. Регулярно возить туда личный состав автомобильным транспортом влетало в солидную копеечку, а, кроме того, было просто не удобно, так как требовало создания дорог с большой пропускной способностью и огромного парка приспособленных для перевозки людей машин. При Союзе подобные проблемы решались просто, но с размахом и вдохновением, потому мановением руки и пера кого-то из больших начальников между жилой зоной и площадками легли стальные нити железнодорожных рельс, и закурсировал самый настоящий пассажирский поезд с паровозом, вагонами и проводниками…

Со временем, подкошенные прекратившейся гонкой вооружений, мирными инициативами правительства и постоянным сокращением стратегических сил, испытательные работы на полигоне практически заглохли, ограничиваясь одним-двумя пусками в год. Что само собой не могло оправдать затрат Министерства Обороны на содержание нескольких тысяч солдат и офицеров, а также разветвленной структуры, расположенных среди голой степи, площадок, которые необходимо было обеспечивать электроэнергией, теплом, водоснабжением. В Москве на руководство РВСН и полигона начали посматривать косо, поговаривая о необходимости сокращений. Но вошедший к тому времени в силу, самый молодой вид Вооруженных Сил без боя сдаваться не пожелал, пробив-таки решение о проведении на полигоне испытаний тактических ракетных комплексов родственной тематики. Потом туда же перевели комплексы стратегической ПВО. И, наконец, настал черед передислокации из ставших в одночасье заграницей казахстанских степей тематики ПВО войсковой.

Постоянное вливание «свежей крови» позволяло полигоновскому начальству победно рапортовать о ведущихся на их базе интенсивных испытательных работах, вот только доля стратегических ракет в них так и оставалась на уровне одного-двух пусков в год. Однако сократить столь продуктивно работающий полигон теперь никому уже в голову не приходило. Больше того именно в этот период полигон приобрел вдобавок к «Испытательному» загадочное наименование «Межвидовой» и более прозаичное «Центральный». Так вот и жили одной большой, но отнюдь не дружной семьей бок о бок несколько испытательных центров испытывающих каждый свое вооружение. Причем новых площадок само собой никто для них создавать не стал, не те времена на дворе стояли, не было на всякую ерунду у обанкротившегося государства денег. У Абрамовича и Березовского были, а вот у государства нет, что же поделать. А потому стали испытатели жить на тех же площадках, которые в свое время строились для стратегов, на солидном удалении от жилой зоны.

Центр войсковой ПВО, в котором проходил службу Максим, располагался аж в пятидесяти километрах от самого городка, и испытателей туда ежедневно доставляли специальным поездом из двух десятков вагонов, попутно закидывая тем же составом тактических ракетчиков и часть стратегов. Прибывал поезд ежедневно в семь тридцать на специально построенную рампу, которую еще при основании полигона какой-то шутник расположил примерно в трех километрах от основной жилой зоны, наверное, чтобы лязг колес не тревожил мирный сон жителей. Некоторые энтузиасты физической культуры и спорта ежедневно преодолевали расстояние до рампы пешком, другие ездили на запущенных предприимчивыми отставниками, понимающими нужды военных, частных рейсовых автобусах. Таких само собой выходило большинство. Можно было считать, что транспортная проблема вполне решена, и лишь в «тревожные» дни, когда Главному штабу полигона приспичивало в очередной раз поиграть в солдатиков, взмыленные военнослужащие в панике начинали ловить такси, чтобы добраться к месту отправки поезда на полчаса раньше обычного.

Сам поезд, называемый мотовозом тоже был невероятно колоритен. Тягаемый двумя маленькими локомотивами, которые железные дорожники отчего-то зовут «маневровыми», он насчитывал восемнадцать купейных вагонов набитых военнослужащими и гражданским персоналом буквально под завязку. В купе, к которому был приписан Максим, должно было ездить ни много, ни мало, четырнадцать человек. Спасало только то, что все вместе эти четырнадцать не оказывались в мотовозе практически никогда: люди ходили в наряды и отпуска, болели, уезжали в командировки. Однако даже вдесятером в одном купе ездить достаточно некомфортно. Особенно в зимнюю стужу, когда проводницы экономящие уголь для продажи налево в прилегающих селах, просто поддерживают в вагоне температуру чуть отличную от нуля, заставляя этот десяток ехать, не снимая бушлатов и верхней одежды, вжимаясь друг в друга на узких полках. Особенно, в летнюю жару, когда традиционно не работает кондиционер, а из снятого в отчаянии полностью окна дует сухой и жаркий как из пылающей печи степной ветер, когда раздетые до пояса, лоснящиеся от текущего пота тела, мерзко скользят, упираясь в чужие плечи. Особенно в осеннюю слякоть, когда жидкая грязь смачно чавкает в коридоре и туалетах, а промозглый стылый ветер забирается в щели, гудит за окном, рассыпая мелкий бисер дождя по стеклу. Весной хорошо ездить, распахнул двери в тамбуре и дыши полной грудью наливающейся жизненными соками, покрытой зеленью степью, лови лицом первые ласковые лучи окрепшего солнца. Вот только быстро проходит в этих краях весна, сменяясь испепеляющим летним жаром, пара недель и все…

Пятьдесят километров мотовоз преодолевает за рекордное время, от двух до трех часов. Вызвано это тем, что рельсовый путь давно уже пришел в негодность, а менять его некому и не на что. Денег нету у государства, деньги у Абрамовича и т. д., смотри выше. Но проблему же как-то надо решать? А то! Решение простое, как колумбово яйцо, но действенное. Снизить максимальную скорость движения мотовоза до двадцати километров в час, на отдельных, особо опасных участках до десяти! Все! Даже если слетит колесо с разъехавшихся в стороны, выдравших с мясом крепления рельс, или лопнет, вырывая кусок полотна, давно прогнившая шпала, на таких скоростях никто не убьется и не покалечится. Езди, не хочу! Не хотят. Но ездят. Порой наматывают за годы службы расстояние равное десятку экваторов. Десять раз вокруг света в компании лучших друзей! Где вы такое еще испытаете?! Поэтому я выбираю службу по контракту!

Картина навсегда: один из испытателей, грешным делом о себе возомнивший, пожелал стать кандидатом технических наук. На экзамене кандидатского минимума по иностранному языку, молоденькая «англичанка» кокетливо строя глазки симпатичному майору, попросила его рассказать о своей службе. Экзамен, естественно, проходил не на полигоне, а в одном из научных центров новой России, на полигоне диссертационных советов, экзаменационных комиссий и прочей аналогичной живности отродясь не водилось, не климат, там для них. Далековато от столицы, да и вообще в воинских частях научных деятелей особо не привечают. Тк что обстоятельства службы «настоящего живого офицера» да еще без обручального кольца на соответствующем пальце «англичанку» интересовали вполне искреннее. Вот она и спросила, пользуясь, так сказать, служебным положением. Парень долго объяснял про испытания ракет, но, конечно, не смог обойти столь впечатляющей детали своей жизни, как ежедневные пять-шесть часов в мотовозе. Вот только он не знал, как мотовоз звучит по-английски, в конце концов, с отчаяния обозвал его просто «military train». Бедная «англичанка» в удивлении вытаращила глаза: «Бронепоезд?! Вы служите на бронепоезде?!» «Yes», – обреченно кивнул будущий кандидат технических наук, а что ему еще оставалось?

Рампа меж тем быстро заполнялась одетыми в одинаковую пятнистую форму фигурами. Прибывшие раньше других уже неспешно разбирались по подразделениям, привычно выстраиваясь в колонны, толкаясь и переругиваясь, норовя выпихнуть в первые ряды тех, кто помоложе, или просто не станет лишний раз нарываться на скандал. Остающиеся позади, чувствовали себя гораздо свободнее, чем те, кто вынужден стоять перед глазами начальства. В конце строя вполне можно втихую покурить, обсудить с соседями последние новости, поделиться свежим анекдотом или последними сплетнями. Словом, там гораздо веселее, чем в первых рядах.

Перед формирующимся строем ПВОшного центра, важно заложив руки за спину, неспешно прохаживался заместитель командира части полковник Катков Петр Валерьевич. С первого взгляда на его кряжистую фигуру возникало ощущение крестьянской основательности и честного пролетарского происхождения. Впечатление отнюдь не было обманчивым, полковник происходил родом из глухой сибирской деревушки, в общении был прост и незамысловат, зато предельно конкретен. С десяток лет назад, пока еще не набрал пришедшей с возрастом солидности и матерости, он мог, к примеру, не чинясь и не мудрствуя, зарядить с размаху поросшим рыжей щетиной кулаком прямо в душу слишком тупому или чрезмерно борзому бойцу, а то и офицеру. Но с тех пор много воды уже утекло, погузнел полковник, заматерел, порастратил склонность к резким движением. К тому же и последние армейские веяния лишней фамильярности с личным составом отнюдь не способствовали, слишком грамотными стали в свете многочисленных военных реформ подчиненные, чуть что прокурору пожаловаться норовят. Расхлебывай потом…

Сейчас Петр Валерьевич задумчиво расхаживал перед строем, делая вид, что больше всего его интересует поскрипывающий под ногами мелкий снежок, за ночь покрывший рампу невесомой белой взвесью. Но обмануться отстраненным видом полковника мог лишь человек полностью несведущий, и в замкнутый мирок испытательного центра попавший впервые. Чубукова с Борисовым к таковым отнести было нельзя ни в коей мере, потому, остро глянув на часы и четко уяснив для себя, что к месту построения они опоздали уже на полторы минуты, оба офицера предприняв хитрый обходной маневр, подкрались к шумно гомонящей толпе сослуживцев с тыла. Вроде бы и вовсе не прячась, но, тем не менее, двигаясь так, чтобы торчащие в разные стороны, подернутые инеем ветви росшего вдоль рампы кустарника, постоянно прикрывали их от разгуливающего перед линией построения полковника. Ни к чему лишний раз рисоваться, мы не гордые и с тылу в строй встанем. Несколько опухший после вчерашнего похода за пивком Борисов, в силу похмельного синдрома мыслящий несколько нестандартно, в дополнение к уже принятым мерам предосторожности, облизал указательный палец и почти безошибочно определил направление ветра.

– От него к нам тянет, – заговорщицки сообщил он о результатах своих исследований Максиму. – Не почует!

Чубуков лишь выразительно на него глянул, не сочтя нужным на это отвечать. Уже через минуту они, старательно делая вид, что всю сознательную жизнь тут и были, стояли в задней шеренге коробки научного управления, перемигиваясь с соседями и пожимая протянутые в приветствии руки.

Подполковник Афанасьев, уже год как временно исполнявший должность начальника их отдела, скорчил опоздавшим офицерам страшную рожу и свистящим шепотом сообщил:

– Ненавижу опоздунов!

– Опозданцев, Петрович, – невинно хлопая глазами, поправил его Максим. – Мы больше не будем…

– Ага, как же! Так я вам и поверил! – пробурчал Петрович, исподтишка показывая Борисову кулак.

– Есть, шеф! – гаркнул тот, вытягиваясь в струнку. – Разрешите искупить кровью?!

– Разговоры, там! – делая страшное лицо, обернулся стоящий на правом фланге начальник научного управления полковник Мордашка.

– Есть, разговоры… – нарочито удивленно протянул в ответ кто-то из середины строя, кто конкретно, естественно было не разобрать.

Решив не связываться, полковник, еще раз, для профилактики грозно нахмурив брови, отвернулся.

– Становись, – лениво скомандовал Катков. – Разберитесь, наконец, там, господа охфицера!

Гомон и шевеление в рядах под пристальным взглядом полковника постепенно прекратились.

– Равняйсь! Смирно!

Дождавшись полной тишины, гаркнул тот и, удовлетворенно обозрев замерший в молчании перед ним строй, уже на пол тона тише подал следующую команду:

– Вольно! Командирам подразделений доложить о наличии личного состава!

– Раз, два, три… – пошел вглубь строя Мордашка, отсчитывая враз изломавшиеся шеренги научного управления. – Разберитесь, что, до трех считать не умеете? Четыре, пять, шесть, семь, восемь…

«Много нас, однако, сегодня набралось», – удивленно подумал про себя Максим, прислушиваясь к подсчету. Обычно на службу за один раз появлялось не больше двух десятков наукообразных, как их за глаза, да и в глаза называли в части. Сегодня, видимо, по случаю начинающихся учений, явка была практически сто процентной. Реально научное управление состояло по списку из сорока девяти офицеров, в основном старших, капитаны были чрезвычайно редки, а лейтенанты каким-то образом затесавшиеся в стройные ряды научных кадров вообще считались явлением уникальным. Наверное, это было правильно. Считалось, что прежде чем начать двигать вперед отечественную военную мысль, офицер должен был доказать, что этого достоин. Почему доказывать приходилось не созданием научных трудов, или каких-нибудь там изобретений, а, исполняя роль надсмотрщика при бойцах испытательных групп, уборщика закрепленной территории, мастера по всевозможным ремонтам монтажно-испытательных корпусов и тому подобными бытовыми подвигами, Максим понять не мог. Но наверняка, как и во всех необъяснимых, с точки зрения логики, проявлениях закостеневшей военной мысли, какой-то непостижимый резон во всем этом был. «А у меня здесь вообще много чего есть неподвластного обычному разуму!» – эту фразу культового киногероя вполне можно было бы вложить в уста министру обороны, и для любого кадрового военнослужащего она звучала бы вполне органично. В результате пополнением научных отделов оказывались обычно люди, поднаторевшие во всевозможных авралах, ремонтах, изготовлении стендов и документации установленного образца и прочей характерной для любой военной среды «борьбы за живучесть», но абсолютно не сведущие в таких мелких и малоинтересных материях, как научный анализ и теория стрельбы зенитными ракетами. Эти мелочи, если и изучались когда-то в училищах за время конкурсного отбора, показавшего их нулевую практическую ценность, были прочно забыты. Зато было четкое ощущение собственной значимости и заслуженности, а как же, они добились своего, выиграли конкурс на перевод «в науку» дальше служба должна была катиться сама, доставляя служивому одну лишь радость и всевозможные приятные ощущения, впереди был только отдых. Еще бы, ведь в научном управлении напрочь отсутствует уже вусмерть задолбавший личный состав по призыву, который, как известно «куда не целуй, всюду будет задница». В науке только стол, стул и иногда сейф с документами. Все! Зато должности начиная с категории «майор», зато тарифные разряды выше на три-четыре позиции. Лафа! Молочные реки и кисельные берега! Переломить подобный настрой и заставить новое приобретение работать, порой, было задачей титанической, а иногда и вовсе невыполнимой.

Но даже не это являлось главным бичом научного управления. Гораздо больше портили крови различные прикомандированные по высочайшему повелению кадры. Начальники из Главного штаба полигона быстро приладились поощрять своих особо доверенных помощников, направо и налево раздаривая им научные синекуры. Такой офицер, будучи формально назначен на должность старшего научного сотрудника, начальника лаборатории, а то и начальника отдела, реально на своем рабочем месте не появлялся, продолжая исполнять прежние обязанности холуя при монаршей особе. Зато в полном объеме получал гораздо более высокую зарплату, положенную за работу в научном подразделении. Таких здесь иронично называли «варягами» и ненавидели бессильной, тихой ненавистью. Еще бы, ведь сколько достойных, грамотных офицеров было лишено возможности вовремя получать звания и должности, продвигаться вверх по служебной лестнице благодаря таким вот «нужным людям», повешенным на управление, тянущим ко дну балластом.

Когда Максим сам еще только пришел на службу «в науку», управление насчитывало почти сотню офицеров. Сейчас оно поредело практически вдвое. Нагрузки при этом ничуть не уменьшились, даже возросли. Пережив неустроенные послеперестроечные и голодные раннедемократические времена, военно-промышленный комплекс страны, постепенно поднимался с колен, и хоть и не достиг пока прежних объемов, но ощутимо набирал обороты, увеличивая производство серийной техники и даже начал разработку новых перспективных образцов. А любое вновь созданное изделие, прежде чем попасть на вооружение в войска, просто обязано было вначале пройти испытания. Испытания проводили на Четвертом Центральном Межвидовом Полигоне. Где же еще? А все зенитные ракеты входивших в моду с началом по всему миру высокотехнологичных воздушных войн переносных зенитно-ракетных комплексов «Игла», «Игла-Н» и «Игла-С» испытывала лаборатория подполковника Чубукова. Кому же еще? И вкалывать приходилось порой по шестнадцать часов в сутки без выходных и проходных, за такую же зарплату, как платят дворнику в Москве.

Меж тем построение на рампе шло своим чередом, командиры подразделений браво доложили полковнику Каткову о том, что у них все люди на лицо, а незаконно отсутствующих, разумеется, нет. Еще бы, какой командир захочет выносить сор из избы и рассказывать начальству, что тот или иной подчиненный ему офицер не явился вовремя по тревоге? Это же считай самого себя закладывать, раз у тебя офицеры опаздывают на построение, значит, хреновый ты командир, не можешь людьми руководить… Начальство такой вывод сделает моментально, а нам это надо? Нет, нам это не надо, так что лучше уж потом отдельно разобраться с неприбывшими, наверх лишний раз не докладывая. Тем временем эти самые незаконно отсутствующие то и дело появлялись из кустов и, не слишком-то скрываясь, благополучно просачивались в строй. Ну, недостаточно еще развит таксопарк в городе, недостаточно. Не бегом же теперь по морозу три километра до рампы скакать! За такие деньги, пусть министр обороны сам бегает!

Наконец доклады командиров подразделений и напутственные слова заместителя командира части закончились. Теперь полковник обращался непосредственно к строю:

– На этом будем считать первую часть учебного занятия по подъему по тревоге законченной. Все проявили должную организованность, своевременно прибыли к месту сбора, – тут он саркастически хмыкнул, показывая, что вялые потуги опоздавших остаться незамеченными не прошли, но заниматься ими сейчас полковник считает ниже собственного достоинства. – Цель занятия, считаю достигнутой на «удовлетворительно». Командиры подразделений, личный состав в вашем распоряжении.

Конец речи полковника потонул в общем гомоне и перетоптываниях с ноги на ногу. Стоявшая справа от «науки» штабная коробка мгновенно развалилась и спуталась, испытательная база слева тоже не страдала излишней организованностью. «Наукообразные» вяло закопошились, зашарили по карманам в поисках сигарет, задвигались, согревая озябшие ноги. Но практически мгновенно были остановлены повелительным окриком Мордашки:

– Становись!

– Ну зачем? – с глубоким вздохом отозвался кто-то в строю. – Чего еще надо?

Делая вид, что не слышит, начальник управления продолжал, упиваясь командирским звучанием собственного голоса:

– Внимание, управление! Все находятся здесь, разрешаю курить! Разойдись!

– А куда, по его мнению, мы могли бы пойти? – недовольно оглядываясь на замерший на рельсах мотовоз с запотевшими стеклами, буркнул себе под нос Максим.

– Да мало ли куда?! – тут же подхватил оказавшийся рядом начальник смежной лаборатории, занимавшейся испытаниями ракет комплексов «Тор», «Оса» и «Тунгуска». – Вдруг ты сейчас развернешься и домой потопаешь, без команды. А так все ясно. Быть здесь, никуда не уходить.

– Вот скажи мне, Виталь, – постепенно заводясь, начал Максим. – Может я чего-то не понимаю…

Начлаб два тут же с готовностью покивал наголо обритой лобастой башкой, показывая, что с таким утверждением он полностью согласен и его коллега элементарно может чего-то не понимать.

– Что ты головой крутишь? – не дал сбить себя с толку Максим. – Просто скажи мне, даже гипотетически, что должно случиться в мире, чтобы понадобилось вдруг срочно по тревоге поднять научно-испытательный центр?

– Что ты ко мне привязался? – резонно сбил его горячность Виталик, напуганный слишком сложным для него словом «гипотетически». – Иди вон у Пети спроси, или у Мордашки…

– Нет, – все еще кипятился Максим. – Просто у меня в голове не укладывается, на хрен весь этот цирк. К чему нас готовят? Что должно реально произойти, чтобы меня надо было срочно выдернуть из постели?

– Третья Мировая, например, – небрежно бросил, попыхивая сигаретой, подошедший откуда-то сзади Петрович.

– Третья Мировая? И что? В случае войны, моя задача усиленно в три смены проводить испытания партий ракет изготовленных для фронта. В первый день войны они не прибудут! Понимаешь? Не прибудут! Физически! Какого хрена, тогда я сломя голову должен мчаться на службу. Да вообще большие сомнения берут, что меня смогут туда доставить. Ты не заметил, что все тревоги проходят так, чтобы мы оказались здесь ко времени отправки мотовоза. Знаешь почему? Да потому, что хоть наш поезд и военный, а часть пути до площадок он проходит по железке, принадлежащей МПС, подчиняясь их расписанию в определенное окно. Хрен выйдет, поехать раньше или позже. Если бы не это, штабные умники наверняка изобрели бы на нашу голову еще и ночные тревоги с выездом. Так вот, когда начнется Третья Мировая, мы припремся на эту рампу среди ночи, сядем в вагоны и будем стоять на первой же стрелке до положенного времени. Три к одному так и будет!