Текст книги "Чего не прощает ракетчик"

Автор книги: Максим Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Пистолет и впрямь оказался в весьма запущенном состоянии, и Севастьянов едва разобрав его пожалел, что дома не имеется специального оружейного масла. Дав себе слово завтра на службе непременно разжиться этим необходимым теперь продуктом он приступил к неторопливой и основательной протирке всех пистолетных частей. Чистка оружия для профессионального военного сродни медитации. Монотонные неторопливые движения, давно ставшие привычными до автоматизма, погружают сознание в некое подобие транса, позволяя мысли свободно лететь в неведомые дали, предаваясь мечтам о ждущем где-то за призрачной дымкой повседневного мира военном счастье. Никто не знает толком, что это такое – военное счастье, зато все без исключения армейские чины очень любят его друг другу желать. То и дело слышится во всех многочисленных военных городках разбросанных как попало по территории России: "Флаг тебе в руки и военного счастья!", "Удачи и военного счастья!", "А вам что, военного счастья не хватает?!" С миллионом различных интонаций, в тысячах разных ситуаций произносятся эти слова. А смысл их доступен лишь тому, кто сейчас неторопливо чистит оружие, на привале, или в оружейной комнате, после занятий, или реального боя. И нет в этот момент разницы в должностях и званиях, нет даже возрастных отличий, потому что чистка оружия происходит всегда после и никогда перед, это знаковое событие, предвещающее заслуженный отдых, после хорошо выполненной работы. А что может быть желаннее отдыха для вечно замотанного, замордованного службой военного?

Севастьянов настолько увлекся нехитрым процессом, что даже начал что-то тихонько мурлыкать себе под нос, безбожно фальшивя и перевирая мотив услышанной где-то эстрадной песенки, отчего-то зацепившейся в памяти. Мысли текли себе незамысловатые и неторопливые, особенно не тревожа… Простые и будничные, строго говоря ни о чем… Изредка всплывало перед внутренним взором раскрасневшееся лицо Марины с веселыми смешинками в глазах и очаровательными ямочками на щеках. Девушка улыбалась лукаво и чуть насмешливо, и Севастьянов тоже невольно начинал расплываться в улыбке.

За окном копилась чернильная тьма осенней ночи, пронзаемая лишь редкими желтыми конусами света уличных фонарей, да иногда фарами пролетающей мимо машины. Время было поздним и в соседнем доме одно за другим гасли окна, остались мерцать тусклыми отсветами телевизоров едва три-четыре из всех. Похоже за ними обитали самые отчаянные полуночники. Севастьянов отсутствующим взглядом смотрел в темноту за двойным рядом оконных стекол. Видел отражающуюся в ней кухню и себя самого деловито протирающего пистолетные части. Иногда изображение на поверхности стекла плыло, менялось и вдруг сквозь привычные очертания начинало проступать что-то другое, невозможное… То чего просто не могло быть… Такое случалось всякий раз, стоило ему только отвести глаза, посмотреть на разложенные перед ним на столе детали оружия. Тут же боковым зрением начинала фиксироваться всякая несуразица: то хитро подмигивал из окна фээсбэшный генерал, то зазывно улыбалась Марина, а один раз даже мелькнуло торчащее к небу изломанное серебристое крыло и яркое пятно парашютного шелка поодаль…

Севастьянов стремительно поднял глаза, всматриваясь в темноту за окном. Слишком поздно, все тут же исчезло, уступая место уютному свету неяркой лампочки под пластиковым абажуром, клетчатой клеенке стола, кухонным шкафам и холодильнику на заднем фоне… А еще в стеклянной поверхности отразился безумный взгляд, растрепанного и осунувшегося немолодого уже человека с темными набрякшими тяжестью мешками под глазами и лихорадочным румянцем во всю щеку. В этом всклокоченном нервном издерганном человеке Севастьянов с немалым удивлением узнал себя. С минуту он с болезненным любопытством вглядывался в собственное отражение, потом раздраженно дернул углом рта и демонстративно опустив глаза принялся аккуратно собирать оружие. Однако глаза все равно предательски нет-нет да и возвращались к окну, отрываясь от скучных, до боли знакомых железяк.

А за окном продолжало твориться странное волшебство. В неверном серебристом свете сменяя друг друга плыли то степные, то горные пейзажи, вспыхивали огнями транспаранты готовности буковской СОУ, мелькали знакомые лица, сосредоточенно вглядывающиеся в индикаторы, ловкие уверенные пальцы четкими неотвратимыми движениями вели рукояти, нажимали кнюпели… С воем уходили в небо ракеты, устремляясь к едва видимой серебристой точке скользящей среди облаков… Севастьянов до хруста зубов сжав челюсти продолжал собирать пистолет. С лязгом вставали на место одна за другой точно пригнанные части. Подполковник старательно не смотрел в окно, но все равно видел все, что там происходит. Теперь из-за прозрачной невидимой перегородки на него смотрели трое бывших однополчан, не те которых он помнил по далекой офицерской молодости. Другие – такие, какими он увидел их на экране компьютера фээсбэшника. Погрузневший, заплывший лишним жирком Померанец с зеленоватым испитым лицом, жалкий, согнутый вопросительным знаком сутулый Маркухин, злой с резкими беспощадными чертами Гром… Все трое были сейчас там… Все трое смотрели на него сквозь стекло…

Щелкнул входя в пазы на рамке затвор, палец заученно надавил на задержку, возвращая его в переднее положение. Все, оружие готово к бою. Не торопясь, медленно и плавно, так, как учили делать на стрельбище, Севастьянов поднял пистолет в вытянутой руке. Ствол не дрожал, сидел в ладони как влитой, хищно глядя в окно. Губы подполковника искривились в злой гримасе, верхняя вздернулась открывая в оскале передние зубы. Указательный палец трижды надавил спуск. Трижды с металлическим звоном в холостую ударил курок.

Ждите, я уже иду к вам… До скорой встречи, друзья…

Бесплотные призраки однополчан таяли за окном, пронзенные каплями начинающегося дождя, затертые мельтешением еще не опавшей листвы росших под домом деревьев. Севастьянов провожал их внимательным взглядом. Взглядом через пистолетный целик, посреди которого маячила идеально ровная мушка.

Смена запаздывала и Севастьянов, скрывая владевшее им напряжение, старательно рисовал и один за другим заштриховывал квадратики в рабочей тетради. Желание выскочить из дежурки на крыльцо и проверить строится ли уже новый наряд становилось просто непреодолимым, он изо всех сил подавлял его, пытаясь отвлечься, думать о чем-нибудь совершенно не связанном с тем, что должно было случиться уже через несколько минут. Старался вспомнить о том, что скоро пойдет сезон рыбной ловли, о том, что в этом году должны упасть цены на овощи, о чемпионате мира по футболу, наконец. О чем угодно, только не возвращаться постоянно мыслью к уютно примостившемуся на дне черной спортивной сумки пистолету.

К пистолету, который всего пару часов назад спокойно лежал в специальной ячейке металлического сейфа в комнате для хранения оружия. Теперь в ячейке вместо настоящего боевого ствола лежит безобидный газовик с тщательно спиленными напильником номерами, внешне практически точная копия, особенно если смотреть издали, бегло пересчитывая наличие. Вот именно, только если смотреть издали и не брать в руки. Ни в коем случае не брать в руки, иначе обман раскроется мгновенно. Прослуживший почти два десятка лет в армии офицер не может ошибиться и перепутать игрушку с оружием, на это не стал бы рассчитывать даже последний идиот. Но это если взять в руки, чтобы, как и положено по уставу, проверить каждую принимаемую единицу по номерам и комплектности. Надежда была лишь на то, что сменщик этого делать не станет. Обычно никто не делает. Лень, да и незачем. Это же настоящее боевое оружие, с ним шутки плохи, вряд ли кто рискнет весьма приличным тюремным сроком, что полагается за хищение, ради сомнительного удовольствия иметь на руках нелегальный ствол. К тому же сюда, как правило, заступают на дежурство одни и те же люди, солидные, умудренные жизнью старшие офицеры, от которых уже не стоит ожидать глупостей, или каких-то резких, непродуманных движений. Они все знают друг друга, как облупленных, потому, обычно никто не проверяет так, как положено, это кажется слишком долгим и нудным. Некоторые вообще не открывают сейфы, ограничиваясь дежурным вопросом: "Все в порядке? Ничего не поменялось?", получая в ответ ленивый кивок сдающего: "Что тут может измениться?" Только на этом привычном раздолбайстве и строится расчет, неверный, безумный, очень рискованный. Севастьянов и сам отлично понимает это, но другой возможности достать нужное как воздух оружие у него просто нет. Это только в лихо закрученных боевиках положительный герой без труда достает себе ствол на мафиозном черном рынке, или отбирает у нерадивого мента. Причем делает это с неизменным изяществом, походя сметая любые препятствия пуленепробиваемым бронированным лбом. В реальности ситуация выглядит намного грустнее – сунуться к мафии, нет ни денег, ни желания, в лучшем случае тупо разведут на бабки, а насчет нерадивых ментов легко расстающихся со своими пистолетами и автоматами, то подобные экземпляры за пределами киношных и телевизионных экранах отчего то Севастьянову до сих пор не попадались.

Поэтому остался лишь вот такой способ – подменить один из пистолетов, хранящихся в оружейке комендатуры во время дежурства, в надежде на то, что обман не раскроется сразу на месте, а когда раскроется, это не будет уже иметь никакого значения. Потому как сам Севастьянов будет в то время вне досягаемости российских законов, далеко, в другой стране. Конечно его легко вычислят, конечно это гарантированный тюремный срок, но это уже будет не важно, возвращаться, чтобы его отбыть он все равно не собирается. Лишь бы удалось проскочить сейчас. Бывает, попадаются въедливые и дотошные офицеры, что заступая дежурными досконально проверяют все даже у хороших знакомых. Если сегодня пришла очередь идти в наряд кому-нибудь из них, то выдуманный бессонной ночью план разом летит ко всем чертям. И не только план. Подобного рода попытку второй раз совершить уже не дадут. Если дежурный начнет принимать оружие по уставу, то все, с планами мести убийцам Никиты однозначно придется распрощаться.

Можно будет, конечно, попытаться обратить все в глупую шутку, мол, хотел проверить твою внимательность. Вот только кто в это поверит? А даже если поверит, все равно не смолчит, расскажет помощнику, жене, любовнице о том, как его хотел подловить этот придурок Севастьянов, будет раздувать щеки от гордости. А потому ручеек слухов дотечет до фээсбэшного опера, до того самого, что планировал его поездку на Украину (или в Украину, черт их теперь разберет), а тот очень быстро свяжет разрозненные ниточки и тогда уже не выбраться, не совершить задуманное. Одинокие герои, играя против системы, могут побеждать только в фильмах, да и то, снятых по законам современного искусства с демонстрацией полнейшего пренебрежения к реальности. Так что второго шанса наверняка не дадут, а это значит, что все задуманное сейчас болтается на тонком волоске, и лишь от того, кто стоит в эту минуту на плацу, наскоро припоминая статьи устава и поправляя обмундирование, зависят в конечном итоге пять человеческих жизней, одна из которых его, Севастьянова собственная.

Обычно смена приходит на десять-пятнадцать минут раньше и веселой гурьбой заваливается в дежурку поздороваться и посмотреть, кого же они сегодня будут менять. Это почти непреложное правило сегодня оказалось нарушено, добавив к мучениям Севастьянова лишние полчаса. Можно, конечно, было плюнуть на все и выглянуть на крыльцо, выходящее на плац, где идет развод, но это будет необычно, возможно насторожит заступающих. А чего этот старый черт выперся на нас смотреть? Поди, не в порядке что-то? Может, потерял чего-нибудь из имущества, или сломал, а теперь присматривается, удастся ли скрыть косяк, пришло время каяться или заступают лохи и так все проскочит. Нет, брат, шалишь! Будем тебя сегодня проверять особенно тщательно.

Севастьянов сознательно накручивал себя сейчас и сам прекрасно осознавал это. Ничего страшного в выходе на крыльцо и повышенному интересу к смене никто бы не усмотрел. За этими притянутыми за уши мыслями он прятал сейчас страх, тот, что тугой волной подымался в груди, заставляя время от времени замирать сердце и холодеть кончики пальцев. Он даже себе самому не мог признаться, что просто боится увидеть лицо нового дежурного. Боится, что им окажется кто-то из наиболее въедливых офицеров, и все задуманное рухнет, или наоборот, кто-то из доверчивых раздолбаев, и тогда план удастся на все сто и дальше уже будет некуда отступать, придется идти до конца. Он уже сам перестал понимать, какой исход совершаемой авантюры пугал его больше. "Пусть будет, как будет, – наконец решил подполковник, совершенно измучив себя. – Если получится, значит, так тому и быть. А нет, так не буду больше и пытаться". Придя к этой мысли, он неожиданно успокоился и даже повеселел, начав что-то тихонько насвистывать. Сидящий рядом с телефонами помощник удивленно покосился на него, уж больно неожиданно прозвучал этот художественный свист после почти суточного угрюмого молчания. Да уж парень наверняка изрядно поломал голову над причинами нервозного поведения старшего товарища, хорошо хоть в лоб спросить о них постеснялся, так бы пришлось что-то выдумывать… А что тут выдумаешь, когда в голове с настойчивостью обезумевшего дятла бьется всего одна мысль: "Пронесет, не пронесет…" и сам не понимаешь как оно лучше, чтобы все-таки пронесло, или же нет…

Дверь, ведущая на улицу стукнула неожиданно громко, хоть и ждал Севастьянов напряженно этого звука, все равно вздрогнул невольно всем телом, подался вперед, вглядываясь в прозрачную стенку аквариума дежурки за которой будто диковинные пятнистые рыбы плыли силуэты входивших офицеров. И почти сразу же ему в глаза бросился выделяющийся на общем серо-зеленом фоне светлым пятном мощный наголо бритый череп Славы Чумакова. Подполковника из научного управления соседнего центра. Невольный вздох облегчения вырвался из груди Севастьянова, когда он опознал сменщика. Лучшего варианта и желать было нельзя. Слава несколько сроков отбухал в военной комендатуре где-то в горных районах Чечни, имел награды и ранение, а на полигон был переведен в качестве признания особых заслуг, вроде как на отдых перед уже недалеким дембелем. Гражданскую жизнь ветеран чеченской компании собирался строить в расположенном неподалеку областном центре и даже по слухам имел уже там собственную квартиру, в которой и проживала семья, пока он тут в одиночку дотягивал армейскую лямку до положенного срока. Естественно в какой-то научной либо испытательной деятельности бравый подполковник замечен не был и занимался в своем центре выполнением различных внезапно возникающих задач, да хождением в наряды.

При этом долгая служба в реальной боевой обстановке наложила на Чумакова неизгладимые отпечатки, следствием которых было глубокое презрение к армейской рутине и многочисленным проявлениям военного маразма в повседневной жизни. Кроме того, он до крайности наивно верил тем людям, которых неким внутренним чутьем определял в правильные, или, как он сам говорил, настоящие. Какими критериями он руководствовался при сортировке окружающих на настоящих и ненастоящих понять было практически невозможно, по-крайней мере, логики в его выборе усмотреть не мог никто. Зато все прекрасно ощущали на себе результаты произведенной в первые же минуты знакомства селекции. Обычно бравый «чеченский» комендант не считал нужным особенно сдерживаться и деликатничать с «ненастоящими» даже если они оказывались старше по званию или должности. Севастьянов же в свое время по итогам неведомого теста был зачислен Славой в противоположную категорию и теперь это солидно повышало шансы задуманного хищения на успех.

Массивная фигура бывшего коменданта возникла в дверном проеме на миг перекрыв его полностью. Мощный, коротконогий с покоящейся на борцовской шее гладко выбритой головой, он представлял из себя весьма внушительное зрелище.

– Ого, все те же лица, – пробасил Чумаков боком протискиваясь в дежурку.

– А ты что, ожидал встретить здесь епископа? – в тон ему отозвался Севастьянов поднимаясь со стула и делая шаг навстречу.

Чумаков довольно хрюкнул что-то неразборчивое себе под нос, заезженная шутка уже не воспринималась, как юмор, а работала своего рода паролем, по которому легко можно было отличить новичка впервые заступившего на дежурство от забубенного ветерана. Тяжелая густо поросшая жестким волосом пятерня «чеченца» клещами сжала руку Севастьянова, щелкнули передавленные суставы на пальцах, впрочем жесткие тиски тут же разжались, отпуская помятую ладонь на свободу.

– Здорово, брат. Как сам?

– Нормально. Что нам будет?

– Как дежурилось?

– Да вроде спокойно. Пойдем сдаваться, узнаем…

Стандартные заранее известные вопросы и ответы за которыми скрывается совсем иной, не выраженный в отрывистых примитивных словах смысл. Тут главное – добродушные ворчливые интонации, сквозящее в голосе тепло, прямой открытый взгляд глаз. У мужчин как-то не принято явно проявлять свои дружеские чувства, ну исключая, конечно, целующихся и обнимающихся при встрече кавказцев и выходцев с Востока. У славян же такое поведение покажется по меньшей мере странным, наигранным и противоестественным. Поэтому только вот так и можно проявить радость от встречи и дружелюбие, выказав его едва заметными теплыми нотками в голосе, да особенным мягким светом глаз.

Сегодня для Севастьянова эта привычная доверительная атмосфера была пыткой. Ему вдруг сделалась невыносимо стыдно за то, что задумал. Уже не трясло от волнения при мысли о том, будет или нет сменщик тщательно проверять оружейку, даже хотелось разоблачения, хотелось, чтобы Чумаков натолкнулся на дурацкую подставу и весь спонтанно разработанный план провалился бы в тартарары. Все то время пока сменщик мерно гудел, рассказывая о том, какую очередную подержанную иномарку он не купит, Севастьянов боролся с искушением, просто открыть сумку и извлечь из нее тщательно запрятанный на самое дно пистолет. Чумаков, увлеченный собственным рассказом, этой титанической борьбы не замечал, продолжая монотонно гудеть о достоинствах очередного своего вожделения. Бывший комендант имел в этой жизни не так уж много слабостей, но одна, а именно страсть к каплевидным, блестящим хромированным металлом иностранным машинам, поглотила его буквально с головой. Он искренне страдал оттого, что скудное денежное содержание офицера не позволяет ему приобрести ни одну из своих любимиц, постоянно зачитывал до дыр различные автомобильные журналы и газеты, тщательно обводя красным карандашом объявления о продажах относительно дешевых машин, все равно остававшихся ему недоступными. Над этой невинной причудой постоянно потешались сослуживцы, над подполковником подшучивали друзья, жена и даже повзрослевшие сыновья. Он лишь смеялся в ответ, продолжая упорно покупать газеты и журналы с фотографиями красивых и недоступных автомобилей, пытался откладывать какие-то жалкие копейки, которые растущая инфляция тут же стирала в порошок и не терял надежды. Вот и сейчас он извлек из-за пазухи целую кипу помятых газетных страниц так и пестривших разноцветными иномарками.

У Севастьянова неожиданно больно сжалось сердце, несколько раз грохнув о ребра сильнее, чем обычно. Неожиданно сделалось до слез обидно за этого огромного битого жизнью мужика, прошедшего две войны и до сих пор продолжавшего с воловьим упорством тянуть нелегкую военную лямку, несмотря на то и дело дающее о себе знать ранение, целый букет нажитых на службе хронических болячек, да просто немолодой уже возраст наконец. Он двадцать с лишним лет честно защищал свою Родину, он стоял за нее тогда, когда в нее плевали все кому не лень, он оставался в рядах, когда военных презирали и втаптывали в грязь, он пошел на войну, чтобы защитить страну, которая его постоянно обворовывала и предавала. И что он получил взамен? Даже дурацкую железку с четырьмя колесами и хитро изогнутым кузовом не смогла ему дать та самая не раз спасенная Родина. Та, что когда-то давно была нам всем матерью, а теперь обернулась злой мачехой для все еще защищающих ее сыновей.

– Лялечка, я тебе говорю, брат! Девяносто пятого года, но все равно – красавица! Да моложе и не надо, зато обкатанная, все у нее уже притерлось. Так кое-где подлатать…

Севастьянов мотнул головой, стараясь выключить этот бьющий прямо в мозг голос, пытаясь не видеть светящихся мечтательных глаз подполковника, и уперся взглядом прямо в черную спортивную сумку, задвинутую от греха подальше далеко под стол. Зрачки будто обожгло, показалось, что он видит сквозь плотную ткань, лежащий на дне сумки пистолет, что тот выпирает наружу всем своим хищным грациозным телом, что любой, случайно бросивший взгляд под стол, сразу же определит, что лежит в сумке. А Чумаков все бубнил и бубнил прямо под ухом, восторгаясь новой своей любимицей, которую все равно никогда не купит. Этой пытки вынести было невозможно и Севастьянов уже почти сдался, потянулся рукой под стол, туда, где стояла сумка. "А будь, что будет! – мелькнуло в голове. – Нельзя, подставлять друзей, нельзя, даже для сколь угодно великой цели. Пошло оно все, скажу в конце концов, как собирался, что хотел подшутить над сменщиком". Пальцы сжали брезентовый ремень и потянули сумку наружу. Звякнул недовольно о крепежную дужку блестящий карабинчик из нержавейки, мелькнули грубые зеленые нитки неровными стежками прихватившие когда-то оторвавшуюся ручку. Пришивал ее Никитос. "Японский бог, дядя Витя! Ну ты же офицер, блин! Как же у тебя иголки с ниткой нет? Должна же быть в шапке, или ты на строевые смотры не ходишь?" Задорный молодой голос из прошлого. Вихрастый, румяный с мороза курсант с непривычными голубыми погонами на плечах, бестолковая вокзальная суета, сам Севастьянов, растеряно замерший рядом с грохнувшейся прямо на выложенный мраморной плиткой пол поклажей. "Ты поучи еще меня, зелень! Ишь, не дорос еще майорам замечания делать!" Добродушный ворчливый тон, единственное средство показать свою любовь этому ершистому вихрастому чуду, почти сыну. "Виноват, товарищ майор! Разрешите исправиться?!" В синей глубине глаз пляшут веселые бесенята. Синие глаза, в тон погонам на плечах… "Ну-ну, исправляйся!" И в Никиткиной руке сам собой появляется хоз. пакет – картонная катушка с примотанными к ней нитками-иголками. А потом поверх озабоченно склонившегося над сумкой курсанта вдруг наложился кособоко заваливающийся на крыло, оставляющий в воздухе яркий след жирной черной гари серебристый бомбер, неумолимо рушащийся с небес на острые скальные пики.

– Э, брат, ты не рано домой собрался? Мы же еще не доложились! – Чумаков ухмыляясь кивает на вцепившуюся в сумку руку. – Да и ствол мне отдай!

Севастьянова будто ударили под дых, воздух разом застрял на полпути к легким и широко раскрытый рот никак не может всосать порцию живительного кислорода. Вот как! Откуда же Чумаков мог узнать про заныканный в сумке пистолет? Неужели кто-то видел, да нет, не может быть! Севастьянов ошалело уставился в глаза сменщику, силясь в них прочитать ответ.

– Э, брат, ты чего? – в голосе Чумакова скользит удивленная неуверенность. – С тобой все нормально? Не заболел?

– Н-нет… – еле выдавливает Севастьянов для верности отрицательно мотая головой.

– Чего-то бледный ты какой-то, прямо лица на тебе нет… – раздумчиво тянет Чумаков. – Тяжело наряд дался?

Севастьянова хватило лишь на неопределенный кивок.

– Угу, угу, – согласился тут же с ним сменщик. – Вот и мне что-то в последнее время тяжко… Не мальчики все-таки уже… Годы, чтоб их… Так что, давай пистолет со значком, да пошли докладывать о смене.

Вот так-то, на воре и шапка горит, сменщик всего лишь напомнил про тот пистолет, что болтался в кобуре на поясе Севастьянова. Его по идее перед сменой следовало разрядить и вернуть на место в сейф, чтобы новый дежурный получил его уже оттуда, но это слишком долго и нудно. Потому сменяющийся офицер обычно просто отдавал заступающему свое оружие, делая соответствующую запись в книге выдачи оружия. Естественно при таком раскладе иногда случались анекдотические случаи когда замотавшийся к концу службы дежурный забывал о нехитрой процедуре, топал себе домой так и не сдав пистолета и потом вынужден был возвращаться обратно в комендатуру.

– А оружие, что смотреть не пойдем? – слабо удивился Севастьянов.

– Чего я оружия что ли не видел, брат? – проворчал в ответ Чумаков. – Или там поменялось что?

– Да нет, не поменялось…

– Ну и хрена тогда туда ходить? Давай ствол со значком и пошли!

Доклад коменданту не занял много времени и уже через несколько минут, все еще заторможенный, будто лунатик, Севастьянов вышел за противно лязгнувшие в спину железные ворота комендатуры. Через плечо офицера была небрежно переброшена спортивная сумка, на дне которой мирно дремал, ожидая своего часа, пистолет ПМ с полностью заряженным магазином. Восемь смертей масляно поблескивая латунью замерли в полной готовности в удобной ребристой рукояти боевого оружия. Восемь патронов – восемь человеческих жизней… Впрочем, Севастьянову не нужно было так много, он хотел взять только три. Три, которые станут искуплением одной, оборвавшейся в небе чужой страны, еще недавно бывшей одной из республик Великой Империи.