Текст книги "Наина (СИ)"
Автор книги: Максим Лаврентьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
Констанца – так звали знакомую продавщицу – появилась в магазине недавно. Мы познакомились, когда я стоял на стремянке и едва не упал, потянувшись за «Ригведой». Констанца как раз проходила мимо и, вскрикнув, ухватила меня за щиколотки. После чего мы разговорились у кассы.
Она была чистокровной румынкой из Бухареста. Ее семья во время беспорядков и убийства четы Чаушеску каким-то образом перебралась в Советский Союз, тогда еще не развалившийся. Русский язык родители изучали в школе, затем в институте, а позднее часто практиковались, наезжая по каким-то надобностям в Москву. Подозреваю, что отец Констанцы имел отношение к румынской компартии, хотя по легенде работал прорабом на стройке. Ко времени нашего знакомства с Констанцей, он уже год как умер. Его супруга, овдовев, опять поменяла гражданство (я не вдавался в детали) и вернулась к родным в Румынию, а единственная двадцатитрехлетная дочь, окончившая, между прочим, филфак МГУ, осталась в Первопрестольной. Разумеется, не одна. Несколько лет ее фактически содержал какой-то мусульманин, возивший Констанцу на курорты и, в конце концов, предложивший ей стать одной из его неофициальных жен.
Это отчего-то столь сильно возмутило девушку, что она решительно порвала с ним, вернула подарки и, оказавшись одна в большой родительской квартире, озаботилась дальнейшей своей судьбой. По случаю, Констанца на первое время устроилась работать в книжный магазин.
Разумеется, ни в день знакомства, ни в последующие наши встречи возле полок, ничего лишнего мне сообщено не было. Я знал только ее имя и национальность.
Итак, Констанца улыбнулась мне.
И ее улыбка вдруг озарила мою грустную душу.
Подойдя, я поцеловал ей руку. Делал я это и прежде, однако на сей раз немного задержал ее руку в своей. Девушка не вырывалась.
Объяснив, что мне нужно записать один текст, я получил разрешение присесть с ней рядом за стойку. Пока строчки лепились одна к другой, в голове моей зрел план.
Я поставил точку, закрыл блокнот и с невиннейшим видом спросил, что милая Констанца делает сегодня вечером.
Она собиралась пойти сегодня в кино.
Мы пошли вместе.
…Вы, конечно, думаете, что после кино я проводил девушку к ней домой в Лихов переулок и, воспользовавшись случаем, овладел ею?
Как бы не так!
Я не раз сопровождал Костанцу до дома, прямо до дверей квартиры, и получал приглашение на чай, но, извинившись плохим самочувствием или безотлагательной встречей с приятелем, откланивался.
Конечно же, никаких встреч с приятелями не было. Я лгал потому, что прекрасно понимал: стоит мне только переступить порог, и чаем дело не ограничится.
Почему же самурай отступал раз за разом? Презервативы после того случая с Галой я имел при себе всегда.
Просто Констанца меня всерьез заинтересовала.
Я внимательно изучил ее внешность, пока мы ехали в метро из кинотеатра и шли по улице. Среднего роста, жгучая брюнетка. Цвет волос контрастировал с ослепительной белизной кожи. Позже я узнал, что ей нельзя загорать – мгновенный солнечный ожог. На курортах она почти никогда не купалась в море, разве только в бассейне при отеле, и проводила все дни в номере с кондиционером. Зато отрывалась ночью на дискотеке.
Пока я сидел с ней в темном зале «Пяти звезд» на Павелецкой, меня не столько занимало происходящее на экране – фильм все равно никуда не годился, – сколько запах Констанцы. Возможно, сначала я влюбился именно в ее запах.
Ехидный голосок нашептывал: побыстрее тащи ее в постель, пока дело спорится. Однако опыт ни к чему не обязывающих встреч теперь утверждал иное: не торопись, она все равно никуда не денется; не трогая ее тела, побереги ее нежную душу; не суетись, и тогда ты получишь гораздо больше того, о чем мечтаешь.
С того вечера мы стали встречаться почти ежедневно.
Обыкновенно, я дожидался ее во дворике за магазином. Когда уже начинал скучать и волноваться, Констанца вдруг выбегала через служебный вход.
Взявшись за руки, мы шли куда-нибудь гулять, после чего я провожал ее в Лихов, до подъезда или до дверей квартиры, но, повторяю, никогда не переступал порога. Наконец, приблизительно через две недели, она схватила меня за руку и буквально втащила к себе.
– Ты очень странный, – говорила мне Констанца, рисуя пальчиком замысловатые фигуры у меня на животе, когда мы, отдышавшись, лежали рядом в постели. – Странный-престранный… Но милый.
В темноте мы вышли на застекленный балкон, в чем мать родила, и я взял Констанцу сзади. Именно тогда я и решил, что женюсь на ней.
…Скромную свадьбу устроили мы по знакомству в столовой Литинститута. На один день приехали родственники Констанцы из Румынии. Слава богу, обошлось без лимузина, колец, белого платья, фланирования по Александровскому саду и вальсов на смотровой площадке возле МГУ.
Вечером нас оставили в покое. Вернувшись домой, к Констанце, у которой теперь жил я, усталые, мы сразу завалились спать. Первая брачная ночь прошла тихо – утром обоих ждала работа.
Проснувшись, жена (я несколько раз мысленно повторил это слово, привыкая к нему) приготовила мне завтрак и ушла в свой магазин (она всегда старалась ходить пешком до Тверской), а я, еще немного повалявшись, отправился в редакцию «Литгазеты».
Потекли дни, недели, месяцы…
…Однажды мне на сотовый позвонила Вика – они с Леной давно вернулись из Праги и приглашали в гости – посмотреть фотки и...
Я сказал, что недавно женился.
– No problem, приезжай с женой. Она ведь, наверное, хорошенькая?
Вика была в своем репертуаре.
…Зимой я навестил Ларису в Химках. Ларочка, как обычно, даже не поинтересовалась, где я так долго пропадал, вела себя ужасно апатично, но все-таки опять поддалась «физиологии». Говорить ей о жене я не стал.
…Весной мне предложили новую работу – главным редактором журнала «Литературная учеба». Платить обещали чуть больше, поэтому я без колебаний согласился.
Теперь у меня был отдельный кабинет на седьмом этаже издательства «Молодая Гвардия». Двумя этажами выше некогда собирался литинститутский семинар Фиксова. В огромном окне здесь раскинулся город, внизу гудели, подъезжая к вокзалу, поезда.
С утра до вечера я подбирал и редактировал статьи в текущий номер, беседовал по телефону с авторами. Некоторые из них приходили ко мне, и тогда мы устраивались на кожаном диване в углу – пили чай и беседовали о литературе.
Среди авторов попадались любопытные экземпляры. Один, по профессии циклевщик паркета, одержимый идеей, что сказку «Конек-Горбунок» написал не Ершов, а Пушкин, сумел заразить меня страстью к неразрешимым литературным загадкам. Разложив на журнальном столике книги, мы подолгу сверяли тексты Ильфа и Булгакова, отыскивая в них сходство.
Другой автор часто звонил и делился своими открытиями в прозе Платонова. Видимо, ему, пожилому человеку, требовался собеседник, он крайне нуждался хоть в чьем-нибудь внимании.
Как-то раз меня навестила Зоя. Она вернулась из Бангкока не в самом романтическом расположении духа – муж к ней охладел. Зоя возмущалась и недоумевала, а я, прекрасно знавший причину, слушал ее молча. Она нисколько не изменилась, по-прежнему была хороша собой. Но что толку?
Света…
(Да, чуть не забыл! За несколько дней до моей свадьбы она позвонила, сказала, что давно уже в курсе, и предложила устроить нашу тайную встречу, для чего мне следовало заказать где-нибудь сауну. Я взволновался. Если бы не Маргарита, то лежать бы мне с Мартышей и дальше под одним одеялом.
Посмотрел я в интернете несколько саун, приемлемых по цене. Но в последний момент засомневался. Помню, ходил с телефоном по коридорам редакции в Хохловском переулке и думал: вот, сейчас позвоню и, соврав что-нибудь, откажусь. Вдруг трубка чуть не вывалилась у меня из рук – звонила Света.
Она долго мялась, спрашивала о пустяках, а потом заявила, что не сможет сейчас со мной увидеться, и мы договорились перенести все на потом, молчаливо сознавая всю несбыточность этой нашей новой договоренности.)
Итак, Света тоже стала иногда позванивать мне. Она была беременна и по такому случаю собралась замуж. Ее матримониальные планы не слишком интересовали меня, а затем и вовсе начали раздражать. Однажды она призналась:
– Знаешь, мой женишок, как я подозреваю, путается со своей бывшей.
– Ну и что с того?
– Да то, что он такой же, как большинство мужчин. Уж я таких знаю. Только ты, мой дорогой, ты один был мне верен, ты у меня единственное исключение.
Почему-то меня задела эта «исключительность». Я уточнил, имеет ли она в виду, что я не спал с другими, пока встречался с ней. Света подтвердила.
– В таком случае, должен тебя разочаровать, моя дорогая…
И я рассказал ей о Вике, о Ларисе, об Анне и о некоторых других.
– Господи, какой ты подонок после этого!..
На мой язвительный вопрос, собирается ли она сама хранить верность мужу, Мартыша пафосно ответила:
– Я всегда верна тем, кого люблю.
– Неужели?
Тут мне пришлось напомнить ей о Болгарии, о гостинице «Россия», наконец, о несостоявшемся, но готовившемся походе в сауну.
Света выслушала все это молча.
– Прощай, Мартыша. С тобой было хорошо, а без тебя – еще лучше.
И я прервал разговор.
…Прошло еще несколько лет. Я по-прежнему работал в журнале и по-прежнему был женат. Часто изменял Констанце, которая, полагаю, ни о чем не догадывалась. Работу в букинистическом отделе она оставила, занявшись по моему примеру творчеством. За месяц, представите себе, накатала целый роман, неожиданно получивший довольно крупную премию – все-таки филфак МГУ сказался, настоящее образование, не то, что какой-то там Литинститут. После этого успеха, Констанца начала буквально печь книги, как блины. У нее появился свой круг читателей, и притом довольно широкий круг.
Помогая жене на первых порах, я искренне радовался ее успехам, но ни на секунду не верил в то, что они продлятся сколько-нибудь долго. Однако я ошибся: Констанца не бросила своих занятий, а напротив, освоившись, перешла к сочинению настоящих бестселлеров. Они публиковались и до сих пор публикуются под различными ее псевдонимами.
Одна за другой выходили и мои книги, но никакого резонанса они не имели – стихи не интересуют практически никого.
Завидовал ли я жене? Пожалуй, да. Частенько повторял монолог Сальери из пушкинской пьесы:
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений – не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан –
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного?
Каждым раз это звучало все с меньшей долей шутки и все с большим раздражением.
На моем горизонте ненадолго снова мелькнула Анна, поменявшая кинофестиваль обратно на секретарскую службу. Мы переспали по привычке, без всякого энтузиазма.
На короткое время во мне вспыхнуло чувство к Лере, занимавшейся дизайном интерьеров. Леру «передал» мне Сергей – это был его прощальный подарок. Во время кризиса в 2008 году Сережа уехал снимать сериал на Украину, да так и остался там, на родине, в Киеве.
Крашеная блондинка Лера несколько лет периодически встречалась с моим другом, так что я получил ее как бы по наследству.
– Не волнуйся, старик. Ты ведь знаешь, я тебе плохого не посоветую, – сказал мне Сергей, когда мы прощались с ним на вокзале. – Вот тебе ее телефон, звони, она ждет.
И заговорщически понизив голос, добавил:
– А тебя ждет приятный сюрприз.
Мы обнялись, он вошел в вагон, обернулся.
– Помни об Архимеде.
В этот момент раздался гудок. Я крикнул:
– О чем, о чем? О ком?
– Об Архимеде! Он однажды сказал: «Дай-ка мне твою задницу, и я переверну мир!». Ну, или что-то в этом роде, близко по смыслу. Короче, помни это, и все будет тип-топ.
Проводница с силой захлопнула дверь.
«Все так, но Архимед, конечно, имел в виду какую-нибудь мужскую задницу», – мысленно возразил я другу.
Сюрприз, обещанный мне Сергеем, заключался в удивительном клиторе Леры, невероятно большом и дико чувствительном.
Не успел я поздороваться, войдя в ее со вкусом обставленную квартиру, как она принялась меня раздевать, повлекла в душ, а затем опрокинула на себя в спальне и, подняв прозрачный розовый пеньюар (в таком виде она и вышла открыть мне), первым делом преклонила мою голову к своему животу.
Тут было, отчего зажечься. Клитор прямо-таки выпирал наружу. Лера несколько раз кончила, пока я его с удивлением облизывал. Немного удовлетворившись, девушка рывком подняла меня и, раздраконивая ее ненасытную щель, я не мог не подумать о том, что мой уехавший друг и впрямь знал толк в женщинах.
Мы встречались примерно раз в неделю – чаще я просто не находил повода, чтобы солгать жене. Заранее созванивались, и я приезжал к Лере в Чертаново, а она уже поджидала меня в одном из своих пеньюаров, к которым имела особое пристрастие.
Все наше время было так или иначе занято сексом. Лера, если так уместно выразиться, священнодействовала – окуривала помещение благовониями, включала какую-то небесную музыку. За всю нашу связь я не узнал о ее другой, не сексуальной жизни, почти ничего. Разделяя интимный досуг друг с другом, мы не касались подобных вопросов.
И все-таки я не мог не почувствовать, как это было со мною все реже, особого расположения к девушке. Ее внешние формы вполне заменили мне ее духовную начинку. Не мог я игнорировать эти пышные бедра, не отдавать должное великолепным ягодицам, не замечать изысканности в повороте лица, в проницательном взгляде, в изгибе бровей.
Я ловил себя на мысли, что, если бы не Констанца, именно Лере предложил бы руку и сердце. Да, пожалуй, я немного влюбился в нее.
А потом...
…У моей жены есть подруга – так, ничего особенного, одна молодая редакторша. И вот эта самая редакторша познакомилась на Форуме молодых писателей, проходившем в подмосковном пансионате, с каким-то бесцветным парнем, писавшем столь же бесцветные стихи. Через несколько дней после близкого знакомства они решили пожениться. Свадьба игралась в маленьком ресторанчике где-то на окраине города.
Мы с Констанцей получили приглашение и явились одними из первых. Молодые уже приехали из ЗАГСа, на столах официанты расставляли последние блюда. Приходили с подарками все новые и новые люди. Постепенно занимались места. Какая-то подружка со стороны невесты позвонила и предупредила, что серьезно запаздывает, можно начать без нее.
И мы начали. И продолжили.
Прошло не меньше часа.
Я произносил уже второй тост, когда в зал, держа огромный букет цветов, вошла опоздавшая женщина.
Ее рыжевато-каштановые кудри были рассыпаны по обнаженным плечам. Тело, заключенное в футляр превосходного бордового платья, еще сохраняло форму и прочие признаки молодости, но в лице, во взгляде карих глаз читался подлинный возраст.
Все чаще в последние годы возвращался я памятью в пору юности, но не такой представлял себе нашу встречу.
А какой?
Помню, чтобы развлечь Сергея, загрустившего от моих рассказов о литинститутском прошлом, взял я с полки томик Пушкинских поэм и, найдя то место в «Руслане и Людмиле», где молодой герой входит в пещеру к старцу и внемлет его рассказу, стал читать вслух:
Тогда близ нашего селенья,
Как милый цвет уединенья,
Жила Наина. Меж подруг
Она гремела красотою.
Однажды утренней порою
Свои стада на темный луг
Я гнал, волынку надувая;
Передо мной шумел поток.
Одна, красавица младая
На берегу плела венок.
Меня влекла моя судьбина...
Ах, витязь, то была Наина!
И так далее, до тех пор, пока отвергнутый любовник, пройдя через испытания, не прибег «в мечтах надежды молодой, в восторге пылкого желанья» к помощи колдовства. Заклинания ему вполне удались, однако за годы, что бывший пастух потратил на изучение приворотной магии, реальность сильно изменилась. На зов его явилась старуха. «Ах, витязь, то была Наина!..» И вот:
Скривив улыбкой страшный рот,
Могильным голосом урод
Бормочет мне любви признанье.
Вообрази мое страданье!
Я трепетал, потупя взор;
Она сквозь кашель продолжала
Тяжелый, страстный разговор:
«Так, сердце я теперь узнала;
Я вижу, верный друг, оно
Для нежной страсти рождено;
Проснулись чувства, я сгораю,
Томлюсь желаньями любви...
Приди в объятия мои...
О милый, милый! умираю...»
Произнеся эти слова, я протянул руки к Сереже, закатил глаза и картинно рухнул в кресло.
– Ну как? – спросил я через секунду, самодовольно ухмыляясь.
Мой друг поморщился и ответил:
– Исполнение на троечку, а по идеологии ставлю тебе, дураку, кол.
– Что это еще за оценка и почему сразу кол? – удивился я и обиделся на «дурака».
Сергей извинился. Он не хотел меня обидеть. Просто…
– Ты сам потом все поймешь. А сейчас не бери в голову.
И он своротил разговор на другие поэмы Пушкина.
… Итак, моя первая женщина, моя прекрасная и ужасная Наина явилась передо мною снова.
Кое-как я закруглил свой тост и сел.
Между тем Наина вручила цветы невесте и тоже села на свободное место за длинным столом – почти напротив меня.
Узнает ли она, вспомнит ли меня после стольких лет? Этого я не мог угадать. Оба мы сильно изменились. Все же нельзя было не заметить, что время пошло Наине на пользу. Прежняя блудливая прелесть ее исчезла – Наина сделалась самой обыкновенной красивой женщиной среднего возраста, каких я видел (и, разумеется, трахал) немало. Но, в отличие от прочих, от чужих и посторонних, все в ней для меня было мне знакомо и памятно. Все было – я удивился, отчего это слово пришло мне на ум, – священно.
Конечно же, я не забыл ни ее дневника, ни ее предательства. Ту, прежнюю Наину, я по инерции презирал и ненавидел. А эту?
Я стал наблюдать за ней и вскоре заметил, что она избегает моего взгляда. Наина смеялась застольным шуткам, перебрасывалась словами с соседями по столу, временами пристально смотрела на мою жену. Меня же как будто не замечала вовсе.
Это лучше, чем что-либо иное, дало мне понять, что она не только узнала, но и… да, дразнит меня.
Вдруг наши взгляды встретились.
Жалость и гнев, нежность и страсть, – все это я увидел совершенно ясно, заглянув на мгновение в глаза Наины.
Время остановилось. Замерли руки, держащие бокалы с вином. Застыли тени. Музыка ныла и ныла на одной ноте...
– Что с тобой? Тебе плохо?
Моя жена схватила меня под локоть.
– Нет… То есть да… Мне нужно подышать свежим воздухом.
Я поднялся из-за стола, покинул зал и, не взяв из гардероба пальто, вышел на зимнюю улицу. Шоссе, залитое светом, шумело рядом. Я стал по привычке считать фонари и вдруг отчетливо вспомнил: я иду зимней ночью по проспекту Вернадского и вот так же считаю фонари вдоль дороги.
Что со мной? Неужели все опять возвращается?
Но почему?
Зачем?
Как и когда угодил я в омут, в замкнутый этот круг?
– Почему?
Я обернулся.
– Почему ты вышел без пальто и без шапки?
Констанца протягивала мне то и другое.
– У тебя давление? Сердце?
Мне сделалось смешно.
Сердце!
Я надел пальто и сказал:
– Одевайся. Поедем отсюда.
…От кого, от чего я сбежал тогда?
Не знаю.
Возможно, я спасался бегством от того, чье отражение мелькнуло в зрачках Наины. От самого себя.
Мог ли я, в самом деле, ее бояться?
Нет, я любил ее. Теперь я понял, что любил ее всегда.
…С этого дня все полетело кувырком – и мой брак, и мои измены, и мои веселые друзья. Все это потеряло смысл. Стихи и жизнь – тоже.
Спасти меня мог только один человек.
Я постарался выяснить номер сотового и электронный адрес Наины, действуя не через подругу свой жены, а через свежеиспеченного мужа, которого едва знал и который, несомненно, тотчас заподозрил в моем интересе нечто запретное.
Набравшись смелости, для чего мне пришлось даже запереться в рабочем кабинете, я набрал номер.
И первое, что услышал в трубке, был голос Наины, произнесший мое имя.
Не дав мне опомниться, она заговорила сама:
– Да, у меня забиты оба твоих телефона, и сотовый, и рабочий. Боже, боже, сколько раз я хотела поговорить с тобой! Иногда я звонила тебе и молчала, слушая, как в раздражении ты кричишь в трубку: «Аллё, аллё, аллё!». Я и раньше говорила и сейчас часто говорю с тобой мысленно. И ты мне отвечаешь. Порою сердишься на меня, если я достаю тебя своими проблемами. Часто что-то подсказываешь, советуешь, поддерживаешь… Когда, когда мы увидимся? Когда ты сможешь приехать ко мне? Да, ты ведь, конечно, не знаешь… Мама умерла, и я теперь одна живу в Протвино. Ты же был у меня, помнишь? А Вася… Помнишь моего сына Васю? Он вырос, учится в Москве, живет со своей девушкой… Приезжай, слышишь? Я люблю тебя. Приезжай. Завтра сможешь? Автобус, как обычно, идет от «Южной»…
Я пообещал, и она продиктовала мне расписание.
…На следующий день, сказав жене, что буду допоздна в редакции, а сослуживцев предупредив, что должен весь день заниматься делами жены, я отправился на автобусе по знакомому маршруту.
Снова, как раньше, мелькали за стеклом поля, леса, дачные поселки, рынки стройматериалов. Город Чехов встретил меня темными корпусами предприятий. Серпухов был все так же стар и уныл. Миновав его, автобус повернул направо и поехал параллельно Оке, чье русло угадывалось в отдалении.
Наина ждала меня на остановке.
Мы не сказали друг другу ни слова, только молча и крепко обнялись.
Шли незнакомыми, забытыми мною улицами. Наконец, повернули к ее дому. Я узнал его – краснокирпичный.
Поднялись по лестнице на второй этаж. Наина отперла дверь и вошла. Я – следом.
Сняв пальто и разувшись, она прошла на кухню и крикнула оттуда:
– Будешь обедать? У меня есть борщ на первое, а на второе котлеты и рис.
Это прозвучало так просто, так обыденно, что у меня сразу отлегло от сердца. Все мрачные мысли улетучились. Воспоминания окончательно просветлели.
За обедом говорили мы о всякой ерунде – о погоде, о том, как я быстро доехал.
Пока Наина мыла посуду, я пил чай, а потом она взяла меня за руку и повела в спальню.
Увидев, как она пытается задернуть шторы, и поняв причину – Наина не хотела, чтобы я заметил, как время изменило ее, – я подошел к ней и сказал:
– Не надо. Я люблю тебя такой, как ты есть.
И раздвинул шторы.
Мы разделись, легли под одеяло и долго просто лежали рядом. Наконец, приподнявшись на локте, я наклонился к ее лицу, поцеловал в губы и отбросил одеяло в сторону. Она поддалась мне с трепетом.
И вот, я уже целую ее шею, плечи, глажу и мну ее груди, покусываю набухшие соски, опускаюсь по ложбинке на знойную равнину ее живота, слизываю пахучую влагу со взмокнувших половых губ, играю с напрягшимся клитором, проникаю языком в жаркое влагалище и слегка стимулирую пальцем розоватое колечко ануса.
Наина дышит судорожно, и вскоре кончает, громко выстанывая мое имя.
Какое-то время мы лежим, обнявшись, а затем губы Наины находят мои, а бедра снова раздвигаются, приглашая меня войти.
Встав на колени, я имею ее то спереди, то сзади. Когда она лежит ко мне лицом, я смотрю ей прямо в глаза и вижу в них не только наслаждение, но и любовь.
Почувствовав по моим убыстрившимся движениям, что я вот-вот кончу, она выскальзывает из-под меня, берет в рот мой член и проглатывает все, что он извергает.
Мы опять обнимаемся и лежим молча.
Через час все повторяется снова.
За окном начинает смеркаться. Поднявшись, идем в ванную и на кухню. Наина поит меня чаем. Одеваемся. Она провожает меня к автобусу и долго еще стоит на остановке, глядя вслед. Обернувшись в кресле, я смотрю на ее уменьшающуюся фигурку. Автобус поворачивает, остановка исчезает за деревьями.
…С того дня мы стали видеться, когда только я мог себе это позволить. Раза два в неделю приходилось выдумывать предлог, чтобы не появляться на работе.
Наина ждала меня в Протвино, где жила почти безвыездно на средства, доставшиеся ей от умершего отца. Оказалось, что он развелся со второй женой, занялся бизнесом и приехал в столицу обеспеченным человеком. Внезапно у него был диагностирован рак в последней, неоперабельной стадии. Он успел продать, хоть и невыгодно, долю в бизнесе, разыскал свою единственную дочь, и она ухаживала за ним до самого конца, сделавшись после его смерти наследницей московской квартиры и некоторой суммы, распределенной по счетам в нескольких банках.
В квартире отца она поселилась вначале вместе со своим сыном. А когда тот окончил школу и поступил в Бауманку, Наина вернулась домой. Это случилось за несколько месяцев до нашей встречи на свадьбе.
Кстати, с подругой моей жены, молодой редакторшей, Наина познакомилась случайно, навещая в больнице отца. К литературе она после окончания института не имела никакого отношения, и я удивился, заметив во второй свой визит к ней мои книги, стоявшие у нее в книжном шкафу в гостиной. Судя по корешкам, тут были собраны не только отдельные издания, но еще и некоторые номера журналов с моими публикациями. Я ничего не сказал Наине о находке, она тоже об этом молчала.
…Весной, в мае, Констанца улетела на месяц в Ирландию по приглашению Дублинского университета. На следующее утро мы с Наиной отправились на «Сапсане» в Питер.
Остановились в мини-отеле на Невском и, бросив сумки, отправились гулять по городу. Недельный мой отпуск позволял нам никуда не спешить.
Обнявшись, шли по той стороне проспекта, что «наиболее опасна при артобстреле», а выйдя к Неве, поворачивали налево, на Сенатскую площадь, откуда попадали к Исакию и, взобравшись по глухой винтовой лестнице, осматривали город сверху.
Или, миновав арку Генерального Штаба и протопав по гулкой мостовой, Миллионной улицей следовали к Марсову полю и в Летний сад, недавно реконструированный. Отсюда было рукой подать до Михайловского замка и Русского музея, в котором особенно привлекал нас Филонов, любимый обоими.
Улицы Пестеля и Кирочная приводили меня и Наину в малолюдный Таврический сад, связанный в нашем сознании не с князем Потемкиным, а с поэтом Кузминым и его гомосексуальными знакомствами вот в этих самых аллеях.
Один из дней целиком посвятили мы осмотру Эрмитажа. Наина подолгу застывала перед майоликой и часами «Павлин» в Павильонном зале, а я в нетерпении тащил ее вниз, к подлинным античным скульптурам, или заставлял изучать вместе со мной великолепную коллекцию глиптики.
В тот день на улице шел дождь, зато на следующий небо прояснилось и мы с утра поехали в Павловск, сев на Витебском вокзале в пригородную электричку.
Кормили ручных белок в Павловском парке, лежали разутые на подсохшей траве в виду павильона «Дружба», посетили дворец императора, но не парадные залы, а выставку исторической мебели на верхнем этаже.
Маршрутка затем доставила нас в Царское, и остаток дня мы посвятили прекрасному парку великой императрицы, с обширным прудом и Орловской колонной, восстающей из воды.
В Петергоф поплыли мы ослепительно солнечным днем. «Метеор» – памятный мне еще с детства теплоход на подводных крыльях – промчал нас мимо океанских лайнеров-гигантов, двигавшихся гуськом в сторону маячившего на горизонте Кронштадта.
С причала двинулись к Монплезиру, фотографировались на фоне моря и неба, смотрели, как по щебню фонтанов-шутих, знаменитых «диванчиков», с визгом носятся дети, периодически окатываемые водой, подающейся через неравные промежутки времени.
Погуляв по Нижнему парку, поднялись наверх, на площадку над Большим каскадом, с позолоченным «Самсоном» в центре композиции. Могучая фигура библейского героя, как известно, символизирует Россию, а лев, которому Самсон разрывает пасть, прискакал с герба побежденной Петром Швеции.
– Будь я современным скульптором, соорудил бы новый фонтан в эклектичном стиле и назвал бы его «Самсон, разрывающий пасть Писающему мальчику».
Наина улыбнулась моей шутке, и мы поцеловались в облаке летучих брызг.
Долго еще сидели мы на береговых валунах, глядя на море.
…Вернувшись в Москву, прямо с вокзала поехали на три дня в Протвино, где посетили «дачу» Наины – крошечный, крашенный в синее садовый домик. Луна теплой майской ночи облизывала нас сбоку, когда мы любились на песчаном берегу Оки.
На следующий день после того, как я очутился у себя дома, по интернету пришло письмо.
«Мой милый, любимый, единственный.
С тех пор, как мы снова встретились, все то время, что были вдвоем, я молчала о прошлом, боясь разрушить волшебный мир, возникший вокруг нас, счастье, внезапно обретенное нами.
Я избегала воспоминаний, старалась не задеть ран, однажды нанесенных тебе глупой рыжей девочкой, собственными руками уничтожившей то, что на самом деле было ей так дорого.
Впрочем, как мне кажется, раны твои давно затянулись. Я тайком, осторожно пыталась нащупать их, но ничего не нашла.
Знаешь, повзрослев, ты сильно изменился. Я смотрю на тебя и вижу совсем другого человека, не того, чей образ носила в сердце почти полжизни.
Тот, прежний ты, был диковатым неприрученным юношей, пугливым, как лань, и голодным, как волк.
Этот – не знающий преград носорог или спокойный удав, лежащий в тени и притворяющийся спящим.
И новый ты люб мне еще больше.
Да, на голове у тебя много седых волос, а во взгляде часто виден грустный опыт жизни. Но, милый мой, вот ты и сделался тем, кем я мечтала видеть тебя в прошлом, – самостоятельным, сильным мужчиной.
А теперь, прежде чем решить, что нам делать дальше друг с другом, вернее прежде, чем это решишь ты, так как я доверяю тебе это право, я хочу, должна, обязана рассказать тебе правду, которую ты должен знать обо мне. Я хотела скрыть ее навсегда, притвориться другой, выдумать для себя иное прошлое, пойти на что угодно, ради того, чтобы только не потерять тебя вновь. Боже, я столько проплакала за эти дни! Но теперь твердо убеждена: ты выдержишь все, а если потом и отвергнешь меня, то не из-за уязвленного детского самолюбия, а все рассмотрев и взвесив.
Ты, должно быть, помнишь нашу финальную ссору в общежитии, когда ты изнасиловал меня. Сразу скажу: имел полное право. Хотя, возможно, лучше было бы, если б тогда ты избил и унизил меня по-настоящему, а не распалил во мне похоть.
Теперь я почти уверена, хотя и сомневалась раньше, что в ту последнюю ночь ты прочитал мой дневник. Проклятый мой дневник! Я разорвала его, когда проснулась утром и увидела, что он лежит на столе, а тебя нигде нет. Господи, какая же я была дура! Прости, прости меня, родной мой!
Если ты прочитал его, то знаешь, что я солгала тебе, сказав, что не спала тогда с Саидом. На самом же деле я не только несколько раз переспала с ним, но и позволила ему запечатлеть наши игры на видео.
Когда ты ушел, я через несколько дней снова оказалась у него в квартире. Потом я узнала, что он специально держал ее для таких, как я. Мне требовалось не только утешение в тот момент. Триста долларов, которые он дал мне в прошлый раз, уже улетучились. Я не собиралась ничего просить, но не отказалась бы от некоторого знака внимания.
Вначале он был внимателен и добр. Мы занимались сексом, и Саид опять снимал свое видео, а потом…
В общем, он сказал, что мне пора зарабатывать самой.
