Текст книги "Наина (СИ)"
Автор книги: Максим Лаврентьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
Она была настоящим профессионалом своего дела. По лицу ее (не это ли «необщее выражение» лица имел в виду Боратынский?) я не мог угадать, ни какие чувства она испытывает, ни испытывает ли их вообще. Проститутка, как вышколенная горничная, обслуживала. Все делалось молча, как на процедуре у заботливого доктора. Я хотел было спросить ее имя, но успел лишь произнести «А как вас…» – и холеный палец нежно коснулся моих губ, а потом заскользил ниже и ниже. За два часа она дала мне ровно столько, за сколько было заплачено, ничего не утаив, ни на чем не сыкономив, однако и не расщедрившись на лишнее.
Расплачивался «угощавший» меня Сергей. Заодно и на себя раскошелился.
После этого пару дней пребывал я в состоянии какого-то блаженного разочарования, как будто мне позволили полюбоваться прекрасным яблоком, даже допустили его понюхать, разрешили лизнуть, а укусить – нет.
Мой друг, как я уже сказал, щедро делился бесчисленными рассказами о своих похождениях. Но он выслушивал и мои признания, причем всякий раз с полным вниманием, как священник на исповеди или бизнесмен, словно речь шла о важном, не терпящем легкомысленного отношения деле.
Суждения его о чужих, никогда не виданных им женщинах, всегда били в точку. Он не стеснялся прямых и грубых слов. Впрочем, никогда не перегибал палку, не советовал и не учил жизни. Скорее он формулировал первым те вопросы, которые я сам, ошалевший от физического обладания свежей женщиной, еще не успевал себе задать. Его нажим был мягок, почти не ощутим, и оттого особенно действенен.
Частенько ироничный до сарказма, помнится, только одну мою историю воспринял он с неожиданной и нескрываемой грустью. Это произошло, когда я рассказал ему о Наине, возня с которой тогда уже превратилась для меня в нечто отвлеченное, рассматриваемое с холодным сердцем, с некоторой ученой брезгливостью. Я просил друга высказать компетентное мнение, однако ничего внятного не добился.
Мой донжуанский список, тем временем, пополнялся.
Следующей в нем была Ирина. С ней, моей недоучившейся однокурсницей, я встречался около трех лет. Золотые годы! Она жила с мужем и взрослой дочерью, поэтому видеться приходилось урывками. Только летом иногда уезжали мы на несколько дней в Звенигород, всегда в один и тот же санаторий – ну, вы знаете, неподалеку от монастыря, и там прохаживались по живописным окрестностям, или сидели, обнявшись, на древнем городском валу, или купались в реке, а выкупавшись, занимались в прибрежных кустах любовью.
Поскольку уединиться было проблемой, а сексуальность Ириши не знала границ, ее и моей страстью стали столичные парки. В Тимирязевском проникали мы в старинный заброшенный грот, отогнув прутья решетки, в полной уверенности, что именно здесь произошло печально прославленное Достоевским сакральное убийство – жестокий заговорщик Нечаев проломил череп незадачливому студенту сельскохозяйственной академии Иванову. И хотя жертвенная кровь пролилась на алтарь революции в другом гроте, давно исчезнувшем, заблуждение будоражило нас: с силой я прижимал Ирину к кирпичной кладке, словно чья-то темная воля приказывала мне сделать это.
Ботанический сад, как наиболее близкий к Ириному дому, облюбовали мы практически сразу. Занимались сексом прямо на земле, бросив мой плащ или предусмотрительно захваченный Ирой плед, голые, скрытые почти непроницаемой завесой кустарника. Прислушивались к голосам людей, беспечно фланирующих по тропинке практически в двух шагах от наших слипшихся тел. То и дело с расположенного вблизи манежа конно-спортивного клуба, забавляя Ирину, прыгавшую на мне в тот момент, доносилось неудержимое лошадиное ржание.
А вот Сокольники нас разочаровали. Бесполезно походив по парку и не найдя нигде укромного места, мы покинули его раздосадованные и повздорили из-за пустяка.
Зато как мы набрасывались друг на друга в Царицыно, в его еще не реконструированных, таинственных массонских руинах!
Однажды провели мы неделю в Ириной квартире, пока муж с дочерью навещали родных в другом городе. Я, возможно, забыл бы об этом, но осталось свидетельство – видеозапись. Клянусь, это не я, памятуя о вычитанном в Наинином дневнике, решил, как Саид, запечатлеть на пленку откровенные сцены. Ириша сама попросила захватить из дома камеру, узнав, что на день рождения тетя сделала мне такой царский подарок. Камера была кассетная, и кассета тогда же осталась у Иры – при мне она сунула компромат куда-то на антресоли.
Каково же, представьте, было мое изумление, когда несколько лет назад, просматривая порнографический сайт (за мною водится такой грешок), я наткнулся в категории «Russian mom» на видео почти пятнадцатилетней давности. С тех пор не раз находил я эту запись в категориях «Mom», «Russian mom», «Mature», «Wife», «Milf», «Old & Yong» и даже «Granny».
Видео поделено на три части, которые существуют в интернете автономно и чаще всего фигурирует под заголовками «Russian MILF vith russian boy-1» «…-2» и «…-3», реже «Hot Russian Milf Gets Nailed», а все вместе сведены как «M & S kompilation». Один раз ролик был озаглавлен чересчур, пожалуй, для меня лестно: «Русская мамочка и парень с длинным членом».
В первой части (я и снимал их отдельно и в разные дни) все время маячит дата «24.04.2001», то есть, значит, это происходило незадолго до выпускных экзаменов в Лите. Мы играем в довольно глупую игру: я изображаю сына, вошедшего к мамочке в ванную, в то время как она принимает душ.
Когда я отодвигаю клеенчатую занавеску, черноволосая Ира (как раз в те дни она, молодясь, сделала стрижку каре и перекрасила волосы) картинно пугается, кричит: «Нельзя этого делать! Ты что?», и пытается задернуть занавеску. Я не унимаюсь, и тогда она говорит уже мягче: «Ну, нельзя так на маму смотреть». А потом опять кипятится: «Закрой! Я отца позову!».
– Ну и зови, – нахально отвечаю я.
После небольшого прыжка вперед (это я выключал камеру, чтобы поставить ее на штатив) видно Ирино тело ниже плеч и моя рука, ласкающая ее промежность. Бросается в глаза памятный мне браслет из искусственного жемчуга у нее на правом запястье – мой подарок.
Затем она расстегивает мне штаны и выходит из ванной. Изображение дергается (я снял камеру со штатива), движется за нею в комнату. Крупным планом показывается диван: Ира лежит, постелив под себя плед – тот самый, что мы брали в Ботанический, но, разумеется, постиранный.
Окончательно установив камеру, я подхожу к дивану раздетый; мы целуемся и я ложусь на Иру сверху, а она обхватывает ногами мой торс, потом кладет их мне на плечи, потом садится сверху, опускается на колени.
Слышно, как в комнате несколько раз звонит телефон и включается автоответчик. «Ирина Александровна, вас беспокоит…». Рядом с диваном в вазе видны купленные мною крупные белые хризантемы.
Кончаем на полу (ах, это было так характерно для Ириши – трахаться на жестком!).
Во второй части я подхожу к Ире с включенной камерой, а она деланно возмущается: я-де мешаю ей смотреть футбол! В этом видео задействован не только диван, но и кресло. Правда, рассмотреть все подробности мешает яркий весенний свет, льющийся в комнату из окна.
А вот в третьей, заключительной части я действительно помешал ей. Это было снято, если не ошибаюсь, в последний день, накануне возвращения ее мужа. Ира хотела проводить меня и крутилась перед зеркалом. От скуки я снова взялся в руки камеру.
Сначала на Ире красное платье, в котором она собралась выйти на улицу. Но видя, что я ее снимаю, «мамочка» решила немного пофорсить – достала из шкафа белые брюки с ажурными вставками и черную кожаную куртку.
Пока она все это примеряла, то и дело обращаясь ко мне с риторическими вопросами и получая в ответ плоские комплименты, я почувствовал непреодолимое желание. И вот уже Ириша раздета, я сажусь на стул, а она – на меня сверху. Заканчивается все, как обычно, на паласе.
Последняя вспышка наших чувств перед расставанием! Вскоре я окончил институт, судьба повлекла меня в сторону. Все-таки мне было двадцать шесть лет, а Ирине – сорок четыре. На улице, если она брала меня за руку, на нас глядели с нездоровым вниманием.
Как-то раз, когда мы страстно целовались на бульваре, пожилая женщина, проходя мимо, обругала нас, пристыдив Иришу и доведя ее до слез.
– Она права, эта старая дура! Она права! – кричала моя любовница сквозь безобразившие ее рыдания. В тот момент я окончательно решил прекратить нашу связь.
Ирина развелась с мужем и, разменяв квартиру и оставив при себе дочь, переехала куда-то в Коньково. Не досталась ли новому владельцу ее квартиры и наша кассета, в хаосе переезда забытая на антресолях?
Не знаю, имелись ли у нее на меня еще какие-либо виды. Могу только предположить, что она со своей стороны поняла неизбежность разрыва.
Мы перестали видеться и не созванивались. Дело было, конечно, не в увеличившемся расстоянии и не в иных неудобствах, а просто у меня в это время появились другие женщины. И среди них… Маша. Об этом, впрочем, легко догадаться.
Да, моя старая подруга разошлась со своим мужем-одногодкой чуть ли не на следующий день после вручения дипломов. Она позвонила мне, стала жаловаться и в итоге пригласила в гости. В квартире она временно одна: мать с молодым любовником отправилась отдыхать за границу, злых собак на время отдали какой-то родственнице. Я поехал на Ленинский проспект, отчетливо представляя, к чему приведет этот визит. Но мне казалось, что бросать дело за давностью лет нельзя. Да и просто любопытство разобрало.
Часа три, до позднего вечера, мы сидели за кухонным столом: я немного выпивал, а Маша целенаправленно напивалась. Мы ни словом не вспомнили наш полудетский роман, Наину, институтских знакомых, – она говорила только о бывшем муже. Как я и предполагал, развод был именно его решением.
Пока Маша все более бессвязно повествовала о супружеской жизни, я молча разглядывал ее. Очарование первой юности, некогда скрашивавшее природную неуклюжесть, улетучилось. Она как-то некрасиво поправилась, пила, как извозчик, и курила, как паровоз. Нет, на трезвую голову я ни за что на свете не лег бы с ней в постель. Но выпивка и воспоминания, пробудившиеся, когда я смотрел на этот рот, прежде столь желанный, подействовали. Стоило Маше пересесть ко мне поближе и протянуть руки для объятий, как я среагировал молниеносно, впившись в нее поцелуем.
Никогда не целовал я настолько пьяную женщину. Губы ее раскисли, шершавый, как у кошки, язык, наоборот, был каменно твердым. Тело тотчас размякло в моих руках. Я чувствовал себя падальщиком, облизывающим, прежде чем сожрать, мертвое китообразное, выброшенное на берег прибоем. Но отступать было поздно.
С трудом уговорив Машу почистить зубы, для чего мне пришлось буквально волочить ее в ванную, я уложил подружку на уже разобранную постель в той комнате, где когда-то мы читали Заболоцкого, разделся сам и лег на нее сверху.
– Витя! – захихикала она, не соображая, что я вовсе не ее муж.
Маша оказалась неожиданно интересной любовницей, хотя и предпочитавшей одну-единственную позу – лежа на спине. Все же она отдавалась с большим чувством. Однако я, судорожно вдыхая запах ее жестких, пропитанных дымом волос, тотчас сообразил почему. Причиной и двигателем страсти была водка.
Наутро, когда хмель выветрился, Маша уже ничего не хотела и вообще глядела на меня волком.
– Ты отсюда сразу домой?
Это она злилась, глядя, как я медленно тяну кофе на кухне.
Как ни странно, встречи наши, путь и нечастые, продолжились. На новогодние праздники мы даже поехали вдвоем в пансионат под Солнечногорском.
Раз за разом повторялось одно и то же: трезвая Маша испытывала отвращение к сексу, попытки склонить ее к нему позорно проваливались. И при этом, стоило только ей как следует выпить, она превращалась в ненасытное животное, готовое на все, если, опрокинутое навзничь, его не заставляли работать. Пылая жаром, раскидывалась она передо мною, как поле перед пахарем в знойный полдень.
Однажды, когда мы занимались любовью без презерватива, Маша промямлила, чтобы я кончил в нее: у нее-де сегодня безопасный день. Так я и сделал. Через несколько недель, как бы проговорившись, она сообщила мне, что забеременела и сделала аборт. Я огорчился, но не столько из-за сказанного, а из-за собственной неосторожности, и впредь решил больше никогда не исполнять подобные просьбы. Замечу, что я не поверил Маше: зная ее капризный и вздорный характер, был уверен, что она выдумала и про беременность и про аборт – просто захотела взглянуть на мою реакцию. Так или иначе, речи об этом она никогда больше не заводила.
Разумеется, долго так продолжаться не могло. По возвращении из Подмосковья у нас хватило ума спокойно обсудить друг с другом наши проблемы и договориться о том, чтобы разойтись по-хорошему и в дальнейшем придерживаться дружественного нейтралитета. Договор этот, кстати, обеими сторонами выполняется до сих пор.
Если Маша была сплошным нонсенсом, то Мартыша (да-да, именно так) являла собой воплощение всех моих тогдашних грез.
Начну с того, что познакомились мы с нею не где-нибудь, а в Третьяковской галерее, у картины Максима Воробьева «Осенняя ночь в Петербурге. Пристань с египетскими сфинксами на Неве ночью», мимо которой, не замечая ничего особенного, проходит большинство посетителей. А между тем, это полотно – одно из лучших и моих любимых во всей галерее. Вот и той весной я, как обычно, стоял возле «Осенней ночи», в сотый раз наблюдая знакомый эффект, когда рядом послышался звонкий девичий голос:
– Ну ничего ж не видно!
Я сделал шаг в сторону, думая, что реплика относится ко мне, что я загородил кому-то картину.
– Нет-нет! О, господи! Куда вы?
Я обернулся. К моему локтю прикасалось юное создание – блондинка, чертовски хорошенькая.
– Извините, просто вы тут во что-то внимательно вглядываетесь. А я на картине ничего не вижу.
Мгновенно я оценил все – и ее искреннюю улыбку, и высокую грудь, и осиную талию, взвесил «за» и «против», улыбнулся в ответ и принял стойку. Такой случай нельзя было упускать.
– Ах, вот как! Значит, вы не видите? Ну, это не беда. Если не торопитесь и готовы побыть в моем обществе еще минуту, вы поймете, во что я вглядываюсь.
И я объяснил незнакомке, что картина эта, как и всякая настоящая живопись, оживает перед взором зрителя. Чем дольше всматриваешься в темень на невской набережной, тем больше подробностей видишь. Тот же эффект можно наблюдать, когда выходишь на темную улицу из ярко освещенного помещения. Вначале глаз, привыкнув к свету, не видит почти ничего, потом только общее, а уж следом начинает различать и детали.
Заинтригованная девушка чуть наклонилась и стала всматриваться. В это время я имел возможность полюбоваться ее фигурой. Через минуту она уже смеялась, обнаружив скачущего по набережной пса и зеленщика с лотком на голове, узнала на противоположном берегу и шпиль Адмиралтейства, и Александровскую колонну с фигурой ангела.
– А вы только про эту картину так много знаете, или про другие тоже?
Я ответил, что знаю кое-что и про другие, и предложил сопровождать ее дальше по галерее.
– Светлана, – очаровательно проворковала она, и я, вспомнив балладу Жуковского, подумал, что, возможно, именно это имя будет написано крупными буквами над следующей главой моей жизни.
Я вспомнил все, что читал и слышал о живописи, развешанной здесь по стенам, не особенно, впрочем, заботясь о достоверности передаваемой информации. Говорил много и легко – идущая рядом красавица вдохновляла меня.
Указав на портрет великого русского баснописца, я поведал, что эта картина кисти Брюллова висела у Крылова над диваном в гостиной. Сидя на диване, поэт обыкновенно всхрапывал после плотного обеда. Кто-то из знакомых обратил внимание на тяжелую позолоченную раму: упав, она вполне может размозжить голову спящему. Крылов, однако, ничуть не взволновался – он давно все математически просчитал и измерил. Так как картина висела на двух креплениях и вероятность одновременного их обрыва практически исключалась, то, падая с одного конца, рама должна была пролететь точно над головой Крылова, миновав макушку на небольшой, но безопасной высоте.
У картины «Вирсавия» нас задержала история о том, на какую хитрую уловку пошел Брюллов в этой своей работе. Действительно, чтобы подчеркнуть белизну обнаженного тела, чтобы показать все его ослепительность, художник изобразил рядом с Вирсавией чернокожую рабыню, а для пущего эффекта положил ее угольную руку на колено госпожи.
Насчет «Явления Христа народу» Света согласилась со мной, что Иванов переборщил с масштабом – циклопические фигуры на переднем плане «съели» сюжет. Когда я сообщил ей, что в Питере, в Русском музее находится менее грандиозный вариант «Явления», Света кокетливо улыбнулась: она не отказалась бы в будущем на него взглянуть, вот только где ей взять такого гида, как я?
«Аполлон, Гиацинт и Кипарис, занимающиеся музыкой и пением» вызвали у нас смешки и шуточки. А висящий рядом с этой картиной недописанный этюд, где обнаженный мальчик выставил напоказ свое хозяйство (помню, я тут же схохмил что-то насчет аббревиатуры ВДНХ – Выставки достижений народного хозяйства), дал Свете повод, взяв меня под руку, увести нас обоих от этих «гадостей».
В зале Перова я обратил внимание моей спутницы на известное по школьным учебникам полотно «Охотники на привале». Я давно уже заметил сходство одного из охотников, а именно того, что сидит слева и хвалится величиной воображаемого трофея, с поэтом Некрасовым, тоже, кстати, заядлым охотником. И вот мы специально сбегали в другой зал, чтобы по свежему впечатлению сравнить лицо этого враля с предсмертным портретом поэта кисти Крамского.
Вместе считали мы свечи в руках у казнимых поутру стрельцов, изучали швы, пересекающие лицо безумного царя, только что убившего своего сына. Во Врубелевском зале изобразил я в воздухе воображаемый треугольник, образуемый руками сидящего Демона, сцепленными впереди и символизирующими его страстное, мятущееся сердце.
Чем дальше углублялись мы в историю русской живописи, тем теснее прижималась ко мне Света. Поэтому с моей стороны было бы просто невежливо не предложить ей направиться из музея прямо ко мне домой.
В метро мы старались заполнить стыдливое молчание о том, что должно последовать, натужно потешаясь над пассажирами. Некоторые девушки, не дождавшись мая, поспешили переодеться в топики, демонстрируя миру свои бледные животики с проколотыми пупками. Я сказал, что не понимаю этой новой моды – вставлять сережку в пупок. Света захохотала – у нее, как выяснилось буквально через полчаса, имелась такая же.
В вагоне мы обнялись, на эскалаторе жарко целовались, а войдя в мою квартиру и едва помыв руки, расстелили постель.
Света деловито взбила подушки, разделась быстро и без тени смущения. Вскоре я увидел ее пупок с металлическим шариком сережки, двигавшийся надо мною то вверх, то вниз, приближающийся и отдаляющийся.
Ей исполнилось двадцать, но на вид я не дал бы ей и семнадцати. Длинноногая и голубоглазая, с небольшой крепкой грудью и душистой копной не требующих краски, золотистых от природы волос, она символизировала для меня весну и саму любовь.
Отдавалась она с милым смехом. Кончая, просто захлебывалась криком, рыдала от полноты наслаждения и вновь смеялась – от сознания своей юности и всепокоряющей красоты.
Разъединившись, обессиленные, мы еще долго валялись и болтали друг с другом. Но скоро должна была вернуться с работы моя мама, и Света, не пожелав предстать перед ней в таком виде, засобиралась.
– По моему лицу она сразу догадается, чем только что мы тут занимались, – извинялась она.
Я вызвался проводить ее на противоположный конец города.
В прихожей Света вдруг начала задирать блузку. Оказалось, она вознамерилась непременно оставить мне что-нибудь на память, какую-нибудь вещь в залог нашей новой встречи. И, сняв сережку с пупка, положила ее на тумбочку перед зеркалом.
Уже на следующий вечер, соврав маме будто давно знаком со Светой, я привел ее вновь и оставил на ночь.
Теперь пора объяснить, почему я назвал ее Мартышей. Фамилия у Светы оказалась довольно необычная: Мартышко. Ударение на последнем слоге. Если не верите, как, впрочем, сначала не поверил и я, решив, что ослышался, загляните в интернет. Свету вы там, конечно, не найдете – она не раз уже выходила замуж и взяла фамилию одного из своих мужей, но, например, в Википедии обнаружится другой Мартышко, математик, член-корреспондент Российской академии наук.
«Мартыша» сделалось ее тайным, интимным именем, никогда прилюдно я ее так не называл.
Скоро мы стали практически жить вместе, а не встречаться от случая к случаю. Моя мама приняла ее хорошо. Светины родители не имели ничего против такого расклада. Иногда мы ночевали и в ее квартире. Утром, попрыгав друг на друге вместо зарядки, вставали одновременно: Света – на учебу в институт, я – на работу в газету.
Впрочем, это произошло несколько позднее, осенью, а пока на нас навалилось московское лето. За неделю объездили мы все городские музеи, стоящие внимания. За месяц обошли исторический центр города и углубились в новые районы. Гуляли, конечно, и в парках. Проходя мимо тех мест, где Ириша отдавалась мне под открытым небом, я не чувствовал ностальгии, не хотел ввести в старые декорации новое действующее лицо.
В отличие от Иры, Света была домашней штучкой, требовавшей уюта и максимального комфорта. На память приходит один только эпизод, когда, не дотерпев до дома, мы наскоро, что называется, перепихнулись где-то в подворотне на Хитровке, после того, как я рассказал о трактире «Ад» и свободных нравах, некогда царивших в тамошних ночлежках.
Свету я мог уже, не стесняясь, познакомить с друзьями. Серега, дружба с которым началась той же весной, беседуя со мною с глазу на глаз, назвал ее «четкой» и «грамотной». Пояснив свое мнение примерами из Светиной наружности, он подытожил: «Старик, я тебе завидую». В феврале того года мне исполнилось двадцать семь лет.
Тем же летом произошло одно важное событие. В июле, на пике наших отношений, Мартыша усвистала на месяц в Болгарию. Отправилась она туда не в первый раз, вместе с небольшим табуном институтских подружек. Поездка эта не была для меня неожиданностью, мы говорили о ней. Однако по тому, как редко приходили эсэмэски, как медлила Света с ответом, порою откликаясь лишь на следующий день, я догадался, что на черноморском курорте она проводит дни и ночи весело.
Будь я прежним, в другой ситуации и с другим человеком, я бы, наверное, взбесился. Но, во-первых, у меня уже имелся некоторый опыт сексуальных предательств: Наина однажды изменила мне с Саидом, Ира постоянно изменяла мужу со мной. Догадывался я, что и другие женщины, с кем я имел мимолетную связь, не были совершенно одинокими.
Итак, я не взбесился, а, поразмыслив на досуге, поступил вот как. Рассудив, что до возвращения Мартыши у меня полно свободного времени, я разместил свою анкету с фотографией на популярном сайте знакомств.
Господи, что тут началось! Стоило мне через пару часов проверить почту, как в ней обнаружилось несколько десятков новых писем. И они продолжали приходить. Среди прочего обнаружил я слюнявое послание от взрослого мужчины, хотя мои гетеросексуальные предпочтения были четко указаны в анкете и не предполагали иного толкования. Все остальное было написано дамами.
Когда прошел шок, вызванный вниманием к моей персоне по довольно щекотливому поводу, я стал перечитывать присланное, сортируя и многое выбраковывая.
Так, я сразу же удалял письма, начинавшиеся фамильярными обращениями, типа «Зай, ты мне нравишься» или «Давай увидимся, Пупсеныш». Беспощадно уничтожались чересчур сентиментальные и романтичные послания, снабженные изображениями спящих котят или женственных ангелов, глядящих на луну. Отправлялись в корзину искательницы спутника жизни, своей второй половинки, принца, идеала и прочей ерунды.
Отсеяв лишнее, перешел я к более внимательному изучению оставшегося и постепенно сосредоточился на четырех кандидатурах:
1. «Аня. 25 лет. Работаю секретарем в офисе. Работа у меня очень интересная, местами даже творческая…». Приложенная к анкете фотография пышной брюнетки в очках мне сразу понравилась.
2. «Я Гала. 19/173/55. Учусь в художественном училище. Увлекаюсь живописью и жизнью. Мой кумир – Сальвадор Дали. Если ты знаешь, что такое “Невольничий рынок с явлением незримого бюста Вольтера”, тогда свое настоящее имя я вскоре открою тебе при встрече…». С фотографии на меня смотрела рыжеволосая нимфетка с забавными веснушками, весьма привлекательная.
Третий вариант, признаюсь, заинтриговал меня больше других. Правда, письмо от Ларисы я удалил, взглянув на него лишь мельком. В тексте не содержалось ничего примечательного. Прочитав первые же слова об увлечении активным отдыхом, я понял, что это фальшивка, скопированная из какой-то образцово-показательной анкеты. Такие письма ликвидировались мною почти автоматически.
Когда же письмо пришло вновь (вероятно, отправитель решил перестраховаться), я удивился и просто от скуки полез взглянуть на фото девушки. У какого-то нераспознанного мною фонтана, в полный рост была запечатлена двадцатишестилетняя русская красавица совершенных черт и пропорций.
И еще одно письмо я приберег.
«Здравствуй. Если у тебя сегодня есть время, можем встретиться на дегустации вина в Музее имени Пушкина».
Внешность двадцативосьмилетней Вики, типичной представительницы бледного офисного планктона, не представляла ничего особенного, но прочие важные моменты располагали к тому, чтобы откликнуться на это приглашение прежде всего.
Позвонив по указанному в письме номеру, я прилетел в музей, где под стеклянным куполом атриума какой-то банк, кажется в честь своего юбилея, бесплатно разливал, если не ошибаюсь, чилийское вино. Заметил я в густой толпе знакомые, примелькавшиеся на телеэкранах лица. Тут важно ходили знаменитые, советских еще времен хоккеисты, крутился тщедушный модельер, известный своей гомосексуальностью больше, чем моделями одежды, топталась супружеская пара исполнителей попсовых песенок, – все собрались кутнуть на халяву.
А выпивки кругом было море. Холеные официанты в белых рубашках с черными бабочками порхали меж гостей, обнося их фужерами с золотистым или рубиново-красным напитком. Другие, стоя у столов и вскрывая все новые бутылки, низвергали винные водопады в стеклянные зевы бокалов.
Среди звона и гомона я не сразу нашел Вику – крупноватую девушку небольшого роста. Вернее, она первая заметила меня и энергично замахала рукой.
Через полчаса, продегустировав все, что было, баюкаемый болтовней моей новой знакомой, я расслабился и взглянул на дело проще: в качестве спутницы жизни Вика мне не нужна, а так, на разок-другой, вполне сойдет. Не дождавшись конца дегустации, пьяные и веселые, мы помчались ко мне в холостяцкую квартирку (мама проводила лето на даче у своей сестры).
Тут Вика отколола следующую штуку: едва переступив порог, стала раздеваться. То есть не просто разулась, не только сняла джинсовую куртку, но и майку, за которой последовали юбка, чулки, нижнее белье. Трусики она засунула в нагрудный карман моей рубашки, одарив меня сочным поцелуем. В одной цепочке, опоясывавшей талию, прошествовала в ванную и встала под душ, жестами и телодвижениями призывая меня последовать ее примеру, что я и сделал.
Нет, она не была красива. Пожалуй, среди всех женщин, с которыми я когда-либо имел близость, Вика заняла бы одно из последних мест. Но только по внешним данным. Любовницей она оказалась, выше всех ожиданий, прекрасной. Судя по всему, ее сексуальный опыт превосходил мой многократно. Как я узнал позже, это был еще и несколько необычный опыт.
(«Старик, – сказал Сергей, услышав мою историю о Вике, – такие девушки, как она, – это просто кладезь страсти. Или ты думаешь, я не вижу, что и моя любимая вовсе не образцовая красавица? А тем не менее, никто кроме нее не возбуждал меня так сильно, если не считать одной студенточки из Нигерии, тоже, представь себе, неказистой с виду –
широконосой и с огромной задницей».)
Проснувшись поутру с больной головой, я нигде не обнаружил Вики, но она оставила мне записочку:
«Было сладко, котенок. Если хочешь еще, через пару недель все повторим. И давай попросим присоединиться к нам мою подругу, которой твоя мордашка на фото понравилась. Обязательно расскажу ей сегодня, каким ты был котеночком. А сейчас мне пора бежать на работу. Выпила на кухне твой йогурт. Дверь не заперта, я просто прикрыла ее. Чао!»
Вместо подписи она довольно похоже изобразила женскую промежность.
Позвонив в газету и предупредив, что сегодня не приду, я со стоном рухнул в измятую постель и, крепко заснув, пробудился только вечером.
С Анной-секретаршей мы договорились о свидании на следующий день, в субботу. Но – то ли я был не в духе, то ли Анна тогда не заинтересовалась мною, – в тот раз все ограничилось невинным чаем в подвальном кафе на Спиридоновке.
Забавно, что через полтора года после первой и, как тогда казалось, последней встречи, мы снова увиделись с Анечкой. К тому времени она успела побывать замужем. Я не сразу вспомнил ее, когда на мой телефон пришла эсэмэска, подписанная «Анна из Интернета». Мы созвонились и встретились у памятника Пушкину на Страстном.
Анна похорошела, сменила очки на контактные линзы, а самое главное – больше не стоила из себя недотрогу. Теперь она работала в пресс-службе Выборгского кинофестиваля и, естественно, вскоре мы вместе отправились на берег Финского залива – разумеется, не только ради кино.
Лежа в гостиничном номере рядом с уснувшей Анной, я вдруг подумал, что не встречал еще женщины, которая не готова была в определенный момент мне отдаться. Все зависело лишь от моего упорства. Но не всегда обстоятельства требуют прибегать к грубому напору, иных это как раз отпугивает. В таких случаях разумнее всего дождаться, когда женщине самой тебя захочется. Рано или поздно это все равно произойдет.
…Однако я забежал вперед. Далее в моем списке фигурировала юная художница, скрывшаяся под псевдонимом.
Сразу скажу, тут случилась осечка. Нет, девушка не отвергла меня. Совсем наоборот. Насмотревшись на раскованность Светы и на Викино бесстыдство, я вдруг сам отказался переступить черту, за которой начинался, как мне представлялось, полный и окончательный разврат. И сейчас, признаться, сожалею об этом.
Рыженькая Гала – я так и не узнал ее настоящего имени – ждала меня у входа в Кузьминский лесопарк. Не успели мы пройти по аллее и сорока шагов, как мне было открытым текстом предложено заняться сексом прямо сейчас и здесь, в ближайших зарослях.
