Текст книги "Бродяга (СИ)"

Автор книги: Максим Ковалёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

   Тритор проследил за кивком. Зверёк указывал на мешок бродяги.

   Он вернулся взглядом к своему плечу. Мышь «ухмылялся». Слазить и отдалять зубы от человеческого уха он был не намерен. Кивок на мешок повторился.

   Страшась малейшего неуклюжего движения в раскачивающейся лодке, Тритор приблизился к мешку. Осторожно стянул обратно тесёмки, так и не узнав, что лежит внутри. Мышь оставался спокоен. Значит, всё делалось правильно.

   Парень слабо хихикнул, скорее пискнул. Если намёк был понят верно, то избавиться от своего спутника он мог лишь при одном условии. И Тритор собирался его выполнить. Лишиться уха, а тем более глаза, никого не прельщало.

   Когда Брин возвратился в конюшню, Георг закончил вычищать стойла, в том числе и те, что были заняты, переведя из них лошадей в свободные. Он снёс старую солому в кучу за конюшней и теперь догребал мусор из прохода.

   – Я не-не нашёл его, – признался мальчик. В глазах, как и в горле у него стояли слёзы. – У-убежал куда-то... ворюга!

   Бродяга подошёл и потрепал его по волосам.

   – Всё образумится, – пообещал он. – Твой брат одумается и вернёт взятое.

   Брин в этом сомневался, но спорить сил у него не было.

   – Помоги лучше мне заложить в ясли сено, – сказал Георг.

   Мальчик утёр нос. За работой в самом деле было проще. Нет, не забыть, но как-то смериться с ужасной несправедливостью, случившейся по его вине.

   Ничего! Когда Тритор придёт домой, он заставит его вернуть украденное. Пока Брин не знал как именно, но заставит. Он поклялся себе в том.

   Нынче лошади в конюшне при таверне «Сивый мерин», что на городской выселке, пребывали в чистоте и даже сытости, чего здесь не случалось давненько. Таская вилами охапки сена с сеновала, Георг неизменно гладил спутанные гривы, получая в ответ благодарственные тычки сопящими носами, глубокие влажные глаза лошадей лучились теплом. Такие же знаки признательности доставались и мальчику.

   Время проходило незаметно. Брин не смог бы сказать, сколько уже минуло с обеда. Почти никакой слабости после болезни и безрезультатных поисков брата он не испытывал. А в то, что они познакомились с Георгом только этим утром, не верилось вовсе. Казалось, они знают друг друга уже многие годы. Сейчас бродяга почти не разговаривал с ним, но установившаяся в конюшне тишина, полная молчаливого покоя, была приятна.

   Появление плюгавого мужичка в телогрейке и сбитой на затылок шапке, пришедшего за кобылой в серых яблоках, немного оживило их.

   А затем мирный покой был нарушен окончательно и бесповоротно.

   Причиной тому послужили донёсшиеся со двора возгласы. Вначале Брин подумал, что возвращается брат, и злоба колыхнулась в нём с новой силой. Но Тритору незачем было так орать, да и не его это голос. Хриплые вопли приблизились, стали разборчивее.

   – Кто это так голосит? – спросил Георг.

   – Сейчас увидишь. – Брин уже понял, кто являлся источником криков. Была б его воля, он пожелал бы никогда в жизни не слышать этого противного голоса.

   Бродяга отряхнул рубаху от повисшей на ней соломы и посмотрел на ворота. Горлопан явно направлялся в конюшню. Брин встал рядом, с угрюмым выражением.

   Ждать им пришлось недолго. Полуприкрытые створки распахнулись во всю ширь от резкого рывка. В них прошёл невысокий крепко сбитый, но уже подоплывший от годов и в большей степени от выпитого пива «сеньор». Непокрытую голову его украшали залысины, а кожаную куртку нашитые на неё железные бляхи. Он тянул за уздцы оседланного жеребца, одновременно грозя кому-то во дворе свободной рукой и продолжая при этом надрывать горло:

   – ...чтоб я тебя здесь больше не видел! В следующий раз получишь уже в рыло! ЧТО?! НУ, ПОВТОРИ!.. Пошёл отсюда, я сказал!

   Конь упирался, мужик шлёпнул его ладонью. Не прекращая сыпать проклятьями, поволок в стойло. В ворота мимо них протиснулся Дик, нагулявшийся на свежем воздухе и теперь возвращавшийся на своё обычное место лёжки.

   – Шелудивая псина! – попытался пнуть его горлопан. Пёс отпрянул.

   – ЭЙ! – Брин кинулся к воротам, готовый немедленно наброситься на обидчика.

   Только сейчас тот обратил внимание, что в конюшне находится ещё кто-то.

   Мальчик поманил к себе Дика и стал гладить его, волчонком косясь на мужика. Бродяга переместился поближе к ним. Внешне его поза оставалась непринуждённой, лишь губы сжались в прямую линию.

   Буян узнал Брина. На небритом лице растянулась усмешка.

   – Ба! Кто тут – мальчик-Брин и не один. Никак меня встречаете? Одобряю... Эй, косматый, возьми коня. И накорми, как следует. Я... пла... проверю потом. Смотри!

   Мужик был навеселе. Оттого, очевидно, и проистекала его громогласность. Но Брин сказал бы, что это не так. Арбас вёл себя ничуть не лучше, будучи и трезв. Что случалось нечасто, ведь, в глотке у него постоянно горело, и этот огонь требовал, чтобы его заливали отнюдь не простой водой.

   Георг не двинулся с места. Чуть скособочившись на больную ногу, он сложил руки на груди, показывая тем, что разговоры в таком тоне его не касаются. Брин шумно сопел рядом. Арбасу подобное к себе невнимание пришлось не по душе.

   – Ты что, глухой?! – рявкнул он. – Я велел взять мою лошадь!

   Бродяга не шелохнулся. Зато Брин уже не мог сдерживаться:

   – Арбас, замолчал бы ты! Сам заведи свою конягу, мы тебе не прислуга.

   Мужик аж поперхнулся. Бросив поводья, он сплюнул себе под ноги и двинулся к ним. Куртка и засаленная от долгого бессменного ношения рубаха закатаны на волосатых ручищах до локтей. Так, чтобы были видны мышцы предплечий. Равно как и сбитые костяшки пальцев.

   Дик, чей загривок сжимал Брин, зарычал. Уголок слюнявых губ обнажил жёлтые сточенные клыки. Арбаса это не остановило – его сапоги при необходимости быстро покажут псине, с кем той лучше не связываться. И не ей одной!

   – Ща чья-то рожа сделается ещё покоцаннее.

   Он не сбавлял хода, пока до бродяги и укрывшегося за ним Брина не осталось всего несколько шагов. Сопляк был ему не нужен, а вот для его молчаливого дружка Арбас имел пару ласковых. Он рассчитывал, что незнакомец сдрейфит и бросится извиняться, или попросту сбежит. И то и то годилось.

   Брин с Диком действительно попятились. Их приятель и бровью не повёл, всё так же стоя со сложенными на груди руками.

   Арбас сделал ещё шаг. И остановился.

   – Я... – В горле совсем пересохло. – Я...

   «Сейчас бы выпить. – Мелькнула неуместная мысль. – Где-нибудь подальше отсюда».

   Стоящий перед ним малый был вовсе не малый, как виделось поначалу. Вблизи незнакомец оказался выше ростом, и телом крепок, как заправский кузнец. Влажная от пота рубаха облепила могучие мышцы груди, а эти плечи могли запросто поднять гружёную телегу. Да он просто громила, каких свет не видывал! И его рост, не иначе как, увеличивался тем больше, чем дольше на него глядеть. Арбасу даже пришлось задрать подбородок, чтобы видеть неподвижные льдистые глаза и непроницаемое, словно выточенное из куска гранита лицо. Это лицо было сурово.

   – Я...

   Мальчишка что-то спросил. Бродяга ответил, не оборачиваясь и едва разжимая губы. Арбас не разобрал слов, хотя был совсем рядом. Громила между тем сам подошёл к нему. Медленно протянул руку, взял его, пребывающего в каком-то оглушённом ступоре, за шкирку. Развернул вокруг. И пинком колена под зад, отправил по направлению к выходу. Арбас не брыкался, даже не подумал сопротивляться, отчётливо понимая, что сейчас это выйдет стократ дороже.

   С невнятным звуком, похожим на овечье блеяние, полусогнувшись, он прорысил с дюжину шагов, аккурат до ворот, где споткнулся и растянулся в полный рост, вылетая уже во двор. Вослед ему неслось глухое гавканье.

   Треснувшись о влажную после дождя землю, Арбас принялся фыркаться и материться. Грязь залепила глаза, набилась в рот, но она же разом прояснила сознание. Оцепенение спало, речь вернулась к нему. Не говоря уж о ярости!

   Кровь ударила в голову. Арбас вскочил и рванулся обратно в конюшню... Для того, чтобы вновь замереть в воротах. На улице слышались голоса толпящегося у таверны народа, женский смех (может и на его счёт), скрип подъезжающих телег. Здесь же, внутри, висела гробовая тишина: не фыркали лошади и псина заткнулась. Ни единого звука не доносилось снаружи, лишь кружились пылинки в солнечных столбах и эти двое безмолвно глядели на него.

   Что за наваждение?

   Ему сделалось плохо: тошнило, в ушах давило, ноги стали как ватные.

   «Лучше бы убраться отсюда подобру-поздорову. И как можно скорее».

   Мысль была стойкой, неоспоримой. Никогда ещё в жизни Арбас не был ни в чём так уверен, как в этом.

   Он схватил бесхозно топчущегося коня под уздцы. Он не сводил взора с огромной, подпирающего стропила каменной башки. Он сбегал, сбегал как слабак, как получивший оплеуху щенок. Но с этим не поспоришь. Желудок крутило. Голова трещала, она была необъяснимо пустой и одновременно, словно набитой шерстью. Мысли вязли в ней, не находя выхода. Ноги сами волокли его из конюшни.

   Арбас помотал головой. Горячий пот стекал ручьями по щекам.

   Что с ним? Он заболел? ЧТО ЗА ЧЕРТОВЩИНА!

   – Уйди.

   Голос бесцветный. Как если бы заговорил не человек, а тот же камень. И он приказывал. Неповиноваться ему – смерти подобно.

   Арбас выбрался спиной вперёд на улицу. Давление немного спало.

   Он в явном проигрыше и потому уйдёт (от чего? почему? нет ответа). Но он вернётся! Последняя мысль зажгла толику уверенности:

   – У меня связи... с лордом Бруксом!

   Взгромоздившись в седло, он заорал благим матом на перекрывших дорогу зевак и помчался в сторону города. Про намерение пропустить пару стаканчиков забылось напрочь. В его прояснившейся, но по-прежнему ненормально пустой голове билась единственная мысль, за которую Арбас цеплялся, как утопающий за обломок мачты.

   «Я вернусь... И тогда мы поговорим уже по-другому!»

   Брин дождался, когда Арбас исчезнет, после чего повторил свой вопрос:

   – Что это с ним?

   В ходе недолгой стычки удивление незаметно вытеснило страх, что овладел им поначалу. Оно же не отпускало и теперь. Крикун Арбас, всегда только и ищущий, с кем бы подраться, был сам не свой. Брину на миг показалась, что и Георг словно бы стал другим. Странным. Нет... страшным. Мальчик моргнул, и когда вновь взглянул на него, бродяга улыбнулся ему. Значит, показалось. С ним, но не с Арбасом.

   – Что...

   – Я не знаю, – ответил Георг.

   Отвернувшись, он подхватил вилы и продолжил закладывать сено в ясли. По его голосу было ясно, что он не станет ничего объяснять.

   Брин не настаивал, но он не мог не заметить:

   – Арбас сказал, что вернётся. Тебе надо скорее уходить отсюда. Я попрошу мать заплатить хотя бы за полдня... А то будет хуже.

   Хмурое лицо Георга немного просветлело:

   – Обо мне не беспокойся.

   Не беспокоиться у Брина как раз не получалось. Даже он был наслышан о том, кто такой Арбас. И что его угрозы не стоило списывать лишь на пустую браваду.

   – Раньше Арбас служил стражником у лорда. Но потом его выгнали, застав как-то на службе пьяным вдрызг. Так говорят. С тех пор он и озлобился... Он плохой человек, с ним никто не связывается.

   Бродяга не отрывался от работы.

   – Он к матери клеился, – сам не зная зачем, добавил Брин, – но получил от ворот поворот. И всё равно продолжает ходить к нам.

   – Всё будет хорошо. Не думай об этом. Не хватало ещё всякого сброда бояться.

   Снова этот ледяной взгляд, где за улыбкой и внешней сдержанностью крылось... то, чему мальчик не находил подходящего слова. Вероятно, в силу малого возраста и столь же малого жизненного опыта. Но ему, по крайней мере, «это» не угрожало. Брин постарался приглушить в себе тревогу. Он потом ещё поговорит с бродягой и постарается убедить его уйти... Георг отвернулся, и мальчик против воли облегчённо выдохнул. Было в этом человеке что-то, что и его заставляло поджимать пальцы на ногах, если тот смотрел в упор. А уж на Арбаса бродяга смотрел, и ещё как.

   Тишина вернулась в конюшню ненадолго. Стоило одному крикуну оставить их, как объявился другой. Его приход удивился Брина даже больше. Но тут страхом и не пахло – тут пахло ненавистью!

   – Ты!

   Вошедший, вернее вбежавший, Тритор не обратил на попытавшегося заступить ему дорогу мальца никакого внимания, устремившись прямо к Георгу. В руках он нёс вещи бродяги. Брин заметил мешок – вор, он так и знал! – но странное поведение брата не дало ему немедленно обрушиться на похитителя с кулаками.

   Тритор двигался спешно, но как-то неуклюже, ссутулившись, и голова повёрнута набок, будто он всё пытался что-то разглядеть у себя на плече. Мальчик молча следил за тем, что брат собирался делать дальше. Не просто же так он сюда пришёл, тем более с ворованным.

   – Убери, ради бога! – взвизгнул Тритор, едва не хватая Георга за руки.

   – Это всего лишь маленькая мышка, – сказал бродяга. – Ты боишься мышей?

   – Убери от меня свою тварь! – Тритор всё выворачивал шею набок, но даже не пытался смахнуть то, что ему там мешало.

   Только тут Брин разглядел мыша.

   Альбинос восседал на плече брата, щеря мелкие зубки. Крики и почти что слёзы ворюги его нисколько не заботили.

   – Снимиии... – взмолился Тритор. – Я всё принёс обратно!

   Георг медлил, желая его ещё «помучить». Затем протянул ладонь. Мышь сразу перебрался на неё, и, цепляясь коготками, заполз на плечо.

   Тритор мигом отскочил подальше. Остановился, сообразив, что чужое имущество всё ещё у него. Поджав губы, приблизился и положил мешок у сапог бродяги. Тот по этому поводу и бровью не повёл в отличие от Брина, который смотрел на брата во все глаза. Георг оказался прав! Но как у ворюги очутился мышь?

   Тритор хотел сказать что-то ещё. Все слова в данной ситуации звучали бы никчёмно, но он выдавил из себя:

   – Извини.

   И направился обратно на улицу.

   Георг окликнул его, когда тот был уже у ворот.

   – Подожди, парень. Вернись. Я бы хотел тебе кое-что дать... на память. Чтоб сгладить эту маленькую неприятность. Если ты не против, конечно?

   Тритор замешкался. Потом всё же подошёл. Лицо напряжено. Он ждал подвоха. Кто знает этого шрамника? Ещё с кулаками набросится... Георг ссадил мыша на перегородку стойла. Сам склонился к мешку, отстранил морду подошедшего обнюхать незнакомый предмет пса, развязал тесёмки и стал что-то искать внутри.

   Проверяет, всё ли на месте, – мелькнуло у Тритора. Но он предпочёл придержать свои мысли при себе. Не справился с какой-то мышью, пусть и... белой, что теперь языком трепать.

   Пересчитывал ли бродяга свои вещи – неизвестно. Но вот он нашёл, что хотел. Выпрямился и протянул глядящему на него исподлобья парню старые и высохшие от долгого ношения на солнце кожаные ножны.

   В ножнах лежал широкий слегка выгнутый нож, рукоять которого заканчивалась крупным тёмно-зелёным камнем.

   – Что это? – Тритор не спешил принимать протягиваемый ему предмет.

   – Подарок. Мой тебе. От чистого сердца. Чтобы от нашей встречи сохранились хорошие воспоминания. И как напоминания о некоторых жизненных уроках... Но в основном – просто подарок. Мне он без надобности, а тебе, глядишь, пригодится. Ты ведь собираешься попутешествовать. Бери. Металл превосходный. Ножны, правда, поистрепались, захочешь новые – подберёшь сам.

   Тритор медлил. Казалось абсурдным, что после всего бродяга разговаривает с ним, как старый приятель, да ещё вздумал подарки дарить. С чего бы такая щедрость? Совсем даже не с чего.

   Камень, заменявший набалдашник, тускло поблескивал – лучик света падал на него из дыры в крыше. В изумрудной глубине плавала искра, будто внутри камень заполняла вода. Стальную перекладину рукояти украшали причудливые завитки.

   Георг держал нож в вытянутой руке. Взгляд Тритора становился всё более отстранённым. Наконец парень протянул ладонь. Сжал показавшуюся ему шершавой и тёплой кожу ножен. Ещё раз посмотрел на бродягу. И нож перешёл в его владение.

   – Почему? – Раскаявшийся не по своей воле вор осторожно вертел подарок. На ножнах имелась застёжка, позволявшая крепить их к ремню на поясе. – Я... тебе, вроде как, не за что быть со мной столь щедрым и любезным.

   – Может и так, – не спорил бродяга. – Все мы порой совершаем совсем не то, что следовало бы. А порой наоборот. Тут главное вовремя разобраться, что к чему.

   Тритор не знал, что ответить.

   Георг, видимо, решил, что в данном вопросе они разобрались. Отнеся свой мешок в угол, бродяга вернулся к вилам.

   – Достань. Чего тянуть-то? – сказал он парню.

   Тиртор всё пытался понять доводы этого странного человека. Получалось плохо... Но не возвращать же подарок. Да и чувствовалось, что назад его не примут.

   – Ну, – подошедший Брин, разом утративший свою боевитость, не обременял себя столь долгими раздумьями. – Давай, покажи!

   Аккуратно, словно величайшую ценность, Тритор отстегнул ремешок, крепящий нож в ножнах, и потянул его наружу. Лезвие вышло с чуть слышным шелестом. Ребристая деревянная рукоять тоже была потёрта, и именно от того очень удобно легла в ладонь. Матово блестящая сталь с желобком посередине – первосортная, даже неопытный в подобных вопросах взгляд сразу понимал это. Закалка, прошедшая испытание временем. Остроту заточки лучше было не проверять, если не желаешь порезаться. Вдоль желоба тянулась надпись из причудливых витиеватых символов. Или это переплетались ростков какого-то растения?

   Подобный клинок сделал бы честь и лорду.

   Тритор крепко сжал нож в ладони и вновь вопросительно покосился на Георга, занятого делом и вроде как не обращавшего на них внимания.

   – Он твой, – почувствовал его взгляд бродяга. – Славный, правда?

   – Да...

   Водивший кончиком пальца по желобку с выбитыми возле него завитками Брин был более красноречив:

   – Красотища! Это не просто какой-то ножик, это – королевский нож!

   В словах мальца звучало не только восхищение, но и обида. Укравшему чужие вещи брату, пусть потом он и вернул их, – что мало его оправдывало! – досталось такое богатство. Тритору, а не ему! Как тут не обидеться? Брин старался не показать этих чувств. Очень старался.

   – Заметили? – Георг привалился к перегородке, оглядев стоящих плечом к плечу братьев. Старший не выпускал из рук подарка, хотя младший тоже хотел подержать его. – Этот нож особый. И я имею в виду не внешнюю отделку и то, что, будучи раз заточен, он более почти не требует правки. Он особый внутри.

   Братья подняли на него взгляды.

   Бродяга взял в рот соломинку. Словно очередную свою историю он поведал им:

   – Я рассказал, что со мной случилось в том далёком краю, и как старый шаман одарил меня некоторыми из сокровищ своего племени. Этот нож был среди них.

   – Но ты же всё истратил! – Брин всегда мог похвастаться отменной памятью.

   Бродяга пожал плечами:

   – Скажем так, кое-что ещё осталось. Буквально пара вещиц.

   – И тебе не жалко?

   – Ничуть. Любая вещь жива, пока она кому-то нужна и находит применение, а не лежит мёртвым грузом.

   – Что же в нём особенного? – в свою очередь спросил Тритор.

   – Хм... не сказал бы, что это столь уж полезное свойство, – усмехнулся Георг в бороду. – Но, если тебя терзает неуверенность в чём-либо, если имеется сразу несколько возможных решений одного и того же сложного вопроса, и ты колеблешься, не в силах выбрать верного, этот нож поможет тебе.

   В глазах Тритора проступила тень былой издёвки:

   – Как поможет? Заговорит что ли?

   – Всё гораздо проще. Если выбрано тобой решение верное, то бросив нож, например, в какое-нибудь дерево или лучше бревно, ты непременно попадёшь в цель. Если решение ошибочно – нож никогда не вонзится лезвием. Будет бить плашмя или ты вовсе промахнёшься... Да, даже с самого близкого расстояния.

   Уже открывший рот Брин вновь закрыл его.

   А вот у Тритора нашлось, что спросить. И по существу.

   – Кто определяет, какое решение действительно верно? Сама эта штукень из дерева и металла? – Он повертел в руках острую сталь. Та никак не отреагировала на обращение к себе.

   – Может и сам нож. А может и кто другой. – Георг поднял взор к потолку. Или ещё повыше. – Как бы то ни было, потом всегда выясняется, что «нож» был прав.

   Брин возможно и поверил, но Тритор был почти уже взрослым мужчиной, а мужчине не престало верить в сказки. Тем более, столь сомнительные. Скорее всего, выдуманные прямо на ходу.

   – Проверим? – предложил он с самой располагающей улыбкой.

   – Отчего ж не проверить, – согласился Георг.

   – Ну, ладно. – Тритор облизал губы. Повертел в руках рукоять ножа, подыскивая себе мишень. – Ладно...

   Столб в углу конюшни, на котором висели части старой сбруи, вполне годился на эту роль.

   – Я тут кое-что задумал, – сказал парень. – Например, как следует заехать кое-кому в ухо, чтоб впредь уважительнее относился к старшим. Решение-то верное, с какой стороны ни взгляни, но можно и проверить.

   Брин немедленно взбрыкнул, гневный ответ уже лежал у него на языке. Только испытание... он хотел увидеть результат.

   – Бросай, – подбодрил Георг, поглаживая взобравшегося на руку мыша.

   Тритор примерился, отвёл руку с ножом вбок – бродяга отметил, что бросать ножи тот совсем не умел – и резко швырнул. Нож мелькнул в воздухе размытым росчерком, жалобно звякнул и отскочил от столба в кучу соломы.

   – Ха! – воскликнул Брин. На всякий случай он держал Дика за шею, чтобы тот оставался на безопасном отдалении.

   – Да-да, – протянул Тритор. – А если ещё разок.

   Он сходил и подобрал нож. Отошёл не прежнее место. Теперь приметился получше. Серебряный промельк, звон и прежний результат.

   – И ещё разок, чуть ближе. – Парень, похоже, собрался бросать, пока не добьётся своего. Самый наглядный способ доказать чью-то брехню.

   – Хватит, – велел Георг.

   Тритор воззрился на него с показным удивлением:

   – Ты сам отдал мне нож. Так почему я не могу с ним немного потренироваться?

   – Забыл предупредить. Не стоит зря испытывать судьбу. Особые вещи они такие – не терпят к себе пренебрежительного обращения.

   – Конееееечно! – Тритор во второй раз сходил за ножом. Обтёр его соломой. И не стал больше бросать.

   Он не верил в волшебные свойства этой вещицы. Очень славной вещицы. Но и расставаться с ней не желал, равно как и портить впустую. Нож был ценен сам по себе, без всяких надуманных применений.

   – А что у тебя ещё есть в мешке? Можно, я посмотрю – одним глазком?! – Брин был уже у мешка. Более того, развязывал стягивающие его тесёмки.

   – НЕТ! – рявкнул бродяга.

   Мышь тоже взвизгнул. Спрыгнув с руки хозяина (высота была немалой для его размеров), он устремился к мальцу. Дик заскулил и попятился. Вскрикнул и Брин. И не столько от боли, сколько от испуга. Но и от боли тоже – тесёмки мешка вдруг сами собой стянули ему запястье, да так, что он не сразу сумел его освободить.

   Ничего не понимая, Брин уставился на свою руку с красным рубцом на коже. Потом на Георга. Перевёл округлившиеся глаза на брата и снова на бродягу.

   – Я же просил не заглядывать туда, – сказал Георг. – Мы ведь договорились.

   Брин продолжал смотреть на бродягу с нарастающим страхом. Нижняя губа его задрожала. Взгляд подёрнулся мокрой пеленой.

   Мышь между тем вскарабкался по одежде Брина. Тот инстинктивно дёрнулся и хотел отшвырнуть его, но зверёк уже добрался до его плеча и... щекотал своими усами шею. На уме у альбиноса не было ничего плохого. Мальчик тяжёло дышал, не понимая, что только что произошло.

   Ему показалось?.. Рубец на руке горел огнём, не оставляя никаких сомнений.

   – Что это было? – Тритор тоже ничего не понял. – Брин, отойди от его вещей! С этим типом лучше не связываться.

   Младший послушно отступил. Восседающий на нём мышь тихо пискнул.

   – Не выдумывай глупостей, – сказал бродяга. – Если я напугал тебя, Брин, извини – я не хотел.

   – Ты колдун? – почти беззвучно прошептал мальчик, переместившись ближе к брату. Глаза его были как две монеты.

   – Не выдумывайте, повторяю вам. Просто не трогайте мой мешок и всё. – Георг отвернулся, давая понять, что на этом их разговор закончен.

   Братья больше ни о чём не спрашивали. Но и из конюшни не ушли. Мешок лежал в углу, Брин не приближался к нему и на пять шагов. Дик задремал, сопя во сне. А спустя время тяготившего всех молчания, вновь возникли разговоры. Бродяга рассказал о том, в каких городах ему доводилось бывать раньше, и что интересного там видел. Когда-то он даже выступал в странствующем цирке, где дрессированный мышь пользовался особым успехом. Постепенно напряжение спало, пусть и не до конца. На Георга братья теперь смотрели другими взглядами.

   ...Погожий осенний день между тем клонился к закату.

   Новый работник успел не только вычистить конюшню, но и кое-что в ней подремонтировать. Двое его помощников также усердно пилили и стучали молотками. Младшему доставалось что попроще, он только оправлялся после хвори и ему не следовало потеть, хотя, по заверениям Брина, никакой слабости он не чувствовал. Вместе же дело ладилось быстрее.

   Шум и столпотворение у таверны нарастали с тем, как солнце опускалось всё ниже, а трудовой день сменялся вечером и возможностью пропустить стаканчик перед сном. В конюшню завели ещё нескольких лошадей. Брин заложил им сена.

   Посетители у Марии не отличались изысканностью, состояв по большей части из мастеровых, мелких служащих и прочей разношёрстной компании, проживавшей в ближайшей округе. Над общим гвалтом, втекающим в двери таверны, раздавался высокий женский смех – местные гулёны сходились на «вечернюю смену». Можно было быть уверенным, что Мария взимала с них приличную плату за право подбирать клиентов в своём заведении. Ведь удобно – для ухажёров всегда имелась свободная комната наверху. Сплошная выгода для того, кто умеет её не упустить.

   ...Когда проникающий через маленькие оконца свет совсем потускнел, Георг решил, что на сегодня работы хватит. Они ополоснулись в огородной бочке, после чего Тритор сходил за масляной лампой, которую повесил у ворот конюшни. Брин тоже отлучился, но уже на кухню, вернувшись с кувшином прохладного кваса. Втроём они сидели на лавочке, привалившись к брёвнам нагретой за день стены. У их ног лежал пёс. Над ним вилась муха, и он лениво отгонял её, взбрыкивая головой. Небо темнело, его голубизну застилала серая вуаль. Дела были сделаны. Они отдыхали, смотрели на людей, заполняющих двор, входящих и выходящих из таверны. Ждали ужина.

   – Скоро гульба начнётся. – Тритор достал нож и теперь вертел его в руках. – Да, пивка выпить бы неплохо.

   Брин тоже глазел на подарок Георга. Когда брат обмолвился о близящейся гульбе, он поморщился.

   Бродяга потягивал квас из кувшина и любовался на то, как алое небесное колесо закатывается за лес по другую сторону двора и дороги. Верхушки сосен обрисовало чётко, как по трафарету. Мышь вновь куда-то подевался, но к тому уже привыкли. Вернётся, когда захочет. Бродячие кошки ему были не страшны.

   От солнца остался крохотный кусочек, в вышине готовились проклюнуться первые звёзды. Ветер посвежел. Георг настоял, чтобы Брин застегнул куртку до последней пуговицы. Сделав это, мальчик глянул на скопище у дверей в таверну и ткнул локтём брата, который всё никак не мог налюбоваться на свой подарок.

   – Вон твой друг идёт.

   Тритор равнодушно поднял взгляд. Пригляделся сперва к толпе, потом перевёл его на подъездную дорогу. Скривился.

   По самому краю двора, держась подальше от разгульной компании, не к входу, а прямо к ним плёлся сгорбленный старик. В грязных лохмотьях, с всклокоченной седой бородой и нетвёрдой походкой, от которой шарахались ещё не спящие куры. Большая плешивая голова его болталась, низко склонившись на грудь.

   Все, не исключая пса, уставились на нищего.

   Старик остановился, не доходя до них пары шагов. Беззубый рот сполз на сторону, что, видимо, означало улыбку.

   – Тииит, дуууук, шо сиишь тут... а?

   Порыв ветра обдал отдыхающую троицу духом прелой кислятины.

   – Подзаборник, шёл бы ты куда подальше. Не до тебя, право слово.

   Тритор отвернулся. Старика это ничуть не смутило. Остальных он словно вовсе не замечал. Может, так оно и было.

   – Дааай стаааму алеке медашку... а? Гоооло гаит... сил нет.

   – Сказал же – иди отсюда! – уже резче бросил парень. – Нет у меня денег! И были б, не дал.

   – Ааалка стаааму алеке... а? – прошепелявил старик. Пошатнулся. Его повело в сторону, он с трудом выровнял положение. Хотя в его состоянии грохнуться наземь было бы не худшим исходом.

   – Иди, поищи богачей в другом месте. Здесь таких отродясь не водилось.

   Старик взирал на Тритора, покачиваясь камышом на ветру. Куда-либо уходить он не собирался. Некие сложные процессы происходили в его выжженном алкоголем разуме, и для их завершения требовалось время.

   – Это Подзаборник, – шепнул Брин Георгу. – Он... ну, мать говорит, что он просто пьянь, а другие говорят, что он юродивый. Ты знаешь, кто такой юродивый?

   Бродяга утвердительно кивнул.

   – Он спит, где попало, и постоянно пьёт, а сам еле ходит, – продолжил быстро тараторить мальчик, довольный, что ему нашлось, что рассказать. – Никого у него нет, и никто не знает, откуда он тут взялся. Говорят, он всегда был попрошайкой. Трит как-то пожалел его и дал медяк на опохмел. Так он запомнил и теперь, когда увидит, просит ещё. Уж мы его и гоняли, и... А он всё равно является.

   – Бе-нова алеку не ааалка, – очнулся старик. – Умёт беееный алека, нико не вспооомит... а? Умёёёт...

   – Скорей бы, – процедил Тритор.

   Брин разглядывал старика и думал: неужели и он когда-нибудь станет таким же морщинистым, беззубым и горбатым? Таким же вонючим. Отвратительным. Нет – такого не могло быть.

   А вот Георг зачем-то поднялся с лавки. Пошарил в карманах и извлёк горсть медяков, словно того и дожидавшихся, чтобы их отдали какому-то забулдыге.

   – Возьми, бедный человек, – он протянул деньги Подзаборнику. – Поешь, как следует. И выпей, если без этого тебе никак.

   Нищий уставился на Георга, будто бродяга только что возник перед ним, словно из-под земли. Медленно протянулись трясущиеся ладони, сложившись лодочкой. Бродяга пересыпал в них мелочь. Старик сжал деньги в кулаках. Должно быть, он уже и не помнил, когда ещё был настолько богат.

   – Зачем тебе это? – подивился Тритор. – Он всё равно пропьёт их. А потом будет влачиться за тобой целый год и просить ещё.

   Бродяга вернулся на своё место.

   – Дооообый аспо-ин.

   Подзаборник принялся кланяться, кое-как сохраняя устойчивое положение. Подступил ближе, собираясь то ли пожать бродяге руку – что само по себе было сомнительным удовольствием, то ли поклониться ему прямо в ноги. Брина замутило от усилившейся вони, и он отстранился.