Текст книги "Бродяга (СИ)"

Автор книги: Максим Ковалёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

   Георг вздохнул. Сияние его глаз и ладоней тускнело, тускнело, а затем ушло. Но порождаемое им тепло осталось. Не могло не остаться.

   Перешёптывания разносятся по общему залу, приглушённые звуки от возвращаемых на место лавок и откладываемых на столы бутылок и ножей. Тихо. Даже как-то грустно. Мгновения истекают. Ещё оставшиеся в таверне переминаются. Георг стоит, уронив подбородок на грудь. Растрёпанные, тронутые сединой волосы свешиваются на лицо. Все ждут, что он ещё скажет.

   А если сказано уже всё, что должно? Что тогда?

   Рассесться обратно за столы, продолжить есть и пить, казалось кощунством. Едва ли не святотатством. Просто уйти? Тоже как-то странно.

   Но именно это бродяга полагал лучшим завершением беспокойного вечера.

   – Идите, – сказал он. – Возвращайтесь в свои дома. Там ваше место. Вы устали, вы уже давно, как следует, не отдыхали. Прежде чем о чём-то думать, вам следует выспаться. Завтра большинство из вас не вспомнит о произошедшем – не захочет вспомнить. Но кто-то всё же вспомнит.

   Народ потянулся к дверям. Друг за другом, не толкаясь. Не так много оказалось в зале посетителей, чтобы ломиться по головам, без того все легко выйдут. Нужно лишь немного подождать своей очереди.

   Вояки лорда давно убрались прочь. В том числе и их начальник Карл, что исчез под шумок, да так, что никто этого не заметил. Должно быть, выскочил через кухню и заднюю дверь. Арбаса тоже нигде не было видно. Никто их и не искал.

   Оглушённого Марией парня подняли вчетвером. Он принялся что-то несвязно бормотать. Кроме здоровой шишки на макушке и разбитой рожи, иных повреждений у него не нашли. К утру оклемается – голова, конечно, поболит, но то будет меньшим из возможных наказаний. Тащившие его посмеивались, как этот кабан влачил ноги, не способный стоять на них твёрдо.

   Мами и Силия потирали ушибленные бока и переплетали волосы – друг друга они будто не замечали. Муж кухарки уже вполне пришёл в чувство, Силия увела его.

   На Георга с Тритором поглядывали искоса и лишь мимоходом.

   Таверна быстро пустела.

   Мария с оставшимися кухарками начали прибираться. Хозяйка была безмолвна. Но не стоило расспрашивать её о том, о чём она думала в этот момент, ведь то были только её сокровенные мысли. И оставим их ей.

   Мами вдруг сдавленно вскрикнула, все обернулись.

   Ни денег, ни других «даров» на полу более не лежало. Всё исчезло. Исчез и зубастый белый зверь, про которого все отчего-то и думать забыли.

   – Вам они не нужны, – сказал Георг, поняв, что вновь встревожило женщин.

   Продолжили уборку. Ни о чём между собой не говоря. Завтра, если захотят, они смогут обсуждать случившееся сколько угодно. Завтра, не сегодня.

   Маленький мышь – незаметный и безобидный – свободно рыскал под ногами в поисках крошек. Никто не мешал ему заниматься любимым делом. Тритор подошёл к столбу, к которому до того жался Арбас. Протянул руку и почти без усилий извлёк свой нож из дерева. Удивлённо посмотрел на бродягу.

   Тот кивнул. И Тритор хмыкнул разбитым ртом.

   – Трит! Я видел, как ты его бросил. Здорово! – От входа меж последними уходящими просочился неугомонный Брин.

   – Ты как... – вскинулась на него мать.

   – Мышь сбежал от меня, – тараторил мальчик. – А я за ним! Мне показалось, он сделался таким огромным. Я даже... Трит, сзади!

   Из-за опрокинутого стола у стены, где он прятался всё это время, словно хищник из засады, выпрыгнул Арбас. В руке бывший стражник сжимал кинжал – с локоть отличной стали, которой так удобно колоть свиней!.. Его распирала ярость. Ярость, что не испытывал ещё никто в этом мире. Слова бродяги растревожили и его, что скрывать. Но ярость быстро отрезвила... Он поквитается с опозорившим его сучёнком. Проучит! Если не самого чужака со шрамом, то хотя бы его дружка.

   Один удар в грудь. Кинжал по самую перекладину – уж у него рука не дрогнет! Тогда и посмотрим, кто будет смеяться. И будет ли.

   Предупреждающий крик мальца ещё висел в воздухе, а Арбас уже замахнулся. Тритор стоял от него вполоборота. Спастись сучёнок не мог.

   Взвизгнул мышь. Ещё раньше ахнула Мария. Взгляд бродяги полыхнул с новой силой. Георг вскинул перед собой раскрытую ладонь...

   Тритор всё же что-то почувствовал или уловил стороннее движение краем глаза. Заслониться он не успевал, но сумел отклониться. Лезвие вспороло рубаху на боку. Кожи коснулся холодный металл, легко рассёк её, и лишь твёрдость кости остановила его бег. Парень застонал.

   Бывший стражник не совладал с разгоном, налетел на гада, опрокинул его и повалился с ним вместе. Забарахтался на полу. Он промахнулся! Ударить ещё раз!

   – БРОСЬ!

   Рука Арбаса тянулась к Тритору, что скорчился рядом. На половине движения она остановилась. Задрожала. Ладонь сама собой разжалась, и кинжал выпал из неё.

   Брин подбежал помочь брату отползти подальше от несостоявшегося убийцы. Тритор зажимал пылающий бок. К ним спешила Мария. Белый мышь семенил следом, скаля зубы. Мами голосила и призывала проклятья.

   Арбас не обращал на них никакого внимания. Продолжая сидеть на карачках в соломе, выгнув шею под неестественным углом, он снизу вверх смотрел на Георга. А Георг смотрел на него. Глаза в глаза.

   По помятому лицу бузотёра ручьями стекал пот. Арбас издал натужный вздох. Попытался отвернуться. Подбородок его дёрнулся, глаза скосились в сторону и вернулись обратно. Рот бывшего стражника раскрылся и уже не закрывался – из него исходил глухой мучительный стон.

   Бродяга не сводил с него лучащегося ледяной синевой взгляда.

   Арбаса сотрясла судорога. Стон перешёл в хрип.

   – Нет... нет... нет... – выдавил он.

   Что «нет»? Георг не двигался и не говорил ни слова, только смотрел. Мария, сжимая в охапке детей, тоже только смотрела, и все остальные лишь смотрели.

   Арбас закричал так, словно пред ним разверзлась земля, и он увидел на дне образовавшейся тёмной пропасти все ужасы Преисподней – кипящие котлы с маслом и варящихся в них заживо грешников. Хвостатых чертей, беснующихся в чаду и пламени. И саму смерть, ползущую наверх, дабы утащить его в Бездну. Кровь отлила от лица бывшего стражника, сделав его белым как снег. Раскрытый в немом вопле рот не издавал более ни звука, только сгустки пены стекали с посиневших губ. Глаза закатились. Арбас забился в судорогах, молотя руками и ногами по полу. Потом затих без движения. Никто не рисковал приблизиться к нему.

   Прихрамывая сильнее обычного, Георг подошёл узнать, что с Тритом. Мария и Мами уже обхаживали раненого. Парень стонал, рубаха намокла от крови. Кровь сочилась меж зажимающих рану пальцев, словно под ними бил красный родник.

   Мария рыдала, прикрыв рот рукой. Мами тщилась оторвать лоскут от своей юбки. Потрясённый Брин замер в стороне.

   Георг склонился над побледневшим парнем. Посмотрел во влажно блестящие, мало что соображающие глаза. Отстранил его ладонь. Одним движением разорвал рубаху, что не сгодилась бы теперь и на половые тряпки.

   Разрез тянулся черев весь левый бок. Ровный, чуть изогнутый. Из него вытекал безостановочный поток.

   – Ничего страшного, – сказал бродяга. – Удар пришёлся вскользь по рёбрам. Промойте и завяжите рану. Вызовите лекаря, чтобы зашил её.

   – А вы...

   – Я не могу помочь, – не дал развиться надеждам Марии Георг. – Здесь нужен лекарь, он справится. Поторопитесь. И всё образумится.

   Женщина сразу поверила. Не стала спорить или упрашивать, вместо этого кинулась на улицу, закричав на двух впавших в ступор разносчиц, чтобы несли скорее воду. Мами в это время из добытого лоскута юбки делала временную перевязку остановить кровотечение.

   – Первая боевая рана. – Бродяга присел возле Тритора, пока вокруг них набирала обороты суета. – Не бойся. Это не самое страшно, что случится в твоей жизни.

   Кадык на худой шее судорожно дёрнулся, дёрнулась и опухшая, вымазанная в крови щека с прилипшей прядью волос. Одна ладонь парня вновь прикрывала рану, вторая держала нож, который он не желал выпускать ни на мгновение. Георг потрепал его по плечу и отошёл, предоставив раненого заботам женщин.

   Убедившись, что брат в надёжных руках, Брин поднял с пола мыша и направился за бродягой.

   – Ты настоящий колдун, – прошептал он. Они сели за их прежний стол с отбитым краем. – Ты всех одурманил, да? Я видел.

   – Я не колдун. Но, если хочешь, думай так. Я не против.

   Мальчик опустил зверька на столешницу. Отсюда они и оглядывали устроенный разгром.

   Остаток вечера прошёл в беготне. Благо лекарь сыскался быстро. Совместными усилиями перенесли Тритора в дом, где ему должны были зашить рану. Мария не отходила от сына ни на шаг. Позднее в общем зале посреди так и не расставленных столов остались вдвоём Георг и Брин. Часть ламп потухла. Полумрак сгустился. Мальчик принёс им с кухни по кружке молока, они пили его мелкими глотками. Почти не говорили, просто ждали, когда лекарь закончит штопать Тритора, и все, наконец, успокоятся. Дик прокрался через раскрытую дверь и теперь невозбранно бродил по залу, подбирая с пола что-то съестное.

   Пёс подошёл к старику по прозвищу Подзаборник, что едва слышно плакал, забившись за объёмистый бочонок в самом дальнем и тёмном углу. Там, никем незамеченный, он укрывался остаток вечера, и даже когда стало тихо и безлюдно, боялся выйти. Пёс понюхал его и отошёл.

   Недалеко от Подзаборника у камина, уронив голову на поджатые колени, сидел Арбас. От него не доносилось ни звука. Бывший стражник не спал – в такой-то неудобной позе. Временами он принимался раскачиваться, а потом снова замирал. Мами хотела было наброситься на изверга с погнутой кочергой. Георг остановил её, сказав, что он больше не причинит никому не малейшего вреда. Кухарка поджала губы, уж она бы с радостью проломила эту дурную башку. Но тут Мария привела лекаря, и стало не до всякой дряни.

   – Было так страшно, – признался Брин в большей степени самому себе.

   Он налил в блюдце молока и для альбиноса, что с радостью принял угощение.

   – Да, – согласился бродяга. – Я тоже чуток струхнул.

   Так они и сидели в тишине, нарушаемой лишь всхлипами старика да поскрипыванием ставен на окнах, когда в них задувал ветер. Пёс и мыш, похоже, сдружились. Альбинос даже взобрался Дику на загривок, и тот некоторое время выступал для него ездовой лошадью, возя по залу. Брин на это сонно улыбался.

   Пришла Мария. Рану лекарь зашил и напоил Тритора сонным отваром, чтобы снять боль. А синяк на лице и разбитый нос – это мелочи. Ей обещали, что уже через неделю сын сможет ходить, как ни в чём не бывало.

   Георг кивнул, допил молоко и поднялся:

   – Уже поздно, мне пора.

   – Ты разве уходишь?! – встрепенулся Брин. Время позднее, и столько всего случилось... Глаза у него слипались. Но тут распахнулись во всю ширь.

   – А ты как хочешь?

   – Останься! – взмолился Брин. – Мам, пусть он останется! Ему найдётся, чем ещё заняться. Дел у нас много, ведь правда?

   Мария встала возле сына, поглаживая его по спутанным волосам. В отличие от мальчика, она не выказывала столь же рьяного желания, чтобы чужак задержался у них даже на ближайшую ночь. Георг не винил её в том.

   – Да, дел хватает, – всё же произнесла женщина. – Я заплачу. Если деньги...

   – Деньги – дело наживное. Но готовят у вас отменно, так что я, пожалуй, переночую и дождусь завтрака. А там видно будет, что да как.

   – Я постелю наверху. Комнаты пусты... все постояльцы разбежались.

   – Завтра они вернутся, – пообещал Георг. – Не надо комнат. Я лягу в конюшне, там соломы хватит и для меня.

   – Я тоже, – встрял Брин.

   Никто ему этого не позволил. Он только оправлялся после болезни, а ночи теперь далеко не такие же тёплые как летом.

   – А что с ними? – Мария имела в виду старика и Арбаса. Ни того, ни другого она не желала видеть у себя в таверне.

   – Они пойдут со мной – не беспокойтесь о них. И, – Георг оглядел так до конца не убранный кавардак, – ни о чём не беспокойтесь. Карл и его дружки впредь будут обходить вас стороной. Если сами не станете их привечать.

   Мария заверила, что не станет. Хотя выражение её лица говорило, что она уже мало что понимает и мечтает только, как можно скорее отгородиться от прочего мира за надёжной дверью. По крайней мере, до утра. Там, может, будет легче. И, конечно, чтобы дети были вместе с ней.

   Бродяга и Брин помогли Подзаборнику подняться с пола. Встал и Арбас, когда ему велели сделать это. Всё ещё ужасающе бледный, с отёчным лицом, на котором сами по себе блуждали бездумные глаза. На Марию он посмотрел, как на пустое место, словно вовсе не замечая ничего вокруг. Женщина проводила его сгорбленную спину ненавидящим взглядом.

   – Я буду спать один этой ночью, – сказал бродяга уже у двери. Брин увёл старика под руку. Мами возилась на кухне, прочие кухарки были отпущены по домам, в общем зале никого больше не осталось. – У тебя дети. Живи ради них.

   Глаза бродяги отразили прежний блеск. Глаз Марии в полумраке не различить. Подошёл Дик, потёрся о ноги хозяйки. Та рассеянно погладила лобастую голову.

   – Я завидую тебе, смертная.

   Георг и пёс ушли. Женщина же ещё долго стояла без движения.

   Давно перевалило за полночь, а покой только пришёл в дешёвую таверну на городской окраине и в жилой дом позади неё. Хозяйка заведения спала мёртвым сном, не расплетая волос. Она совершенно вымоталась, хотя полагала, что навряд сомкнёт глаз этой ночью. И провалилась в небытиё, едва коснувшись подушки.

   Ей снились времена молодости, когда она впервые познакомилась со своим будущим мужем, потом была свадьба и рождение сыновей – счастливейшие годы. Минувшие годы. Будет ли ещё хоть что-то подобное им? Прежде она не думала о том. Но сегодня ей снилось, что радость ещё обязательно будет.

   В соседней комнате спал её старший сын. Его сон был тревожен. Жар мучил парня, заставляя стонать и ворочаться на мокрых простынях. Ему снилось, что он находился в чужой стране, пробирался через густые дебри, где с замшелых ветвей свисали толстые словно канаты змеи. Через сросшиеся древесные кроны над головой с трудом пробивались лучи солнца, землю под ногами оплели извилистые корни, о которые он то и дело спотыкался. А спотыкаться ему было нельзя, ведь он бежал. Спасался. Опасный хищник – тигр или кто похуже – преследовал его. Тритор был ранен, зажимал рану от когтей зверя на боку. Тот легко шёл по его кровавому следу. Тигр (или кто похуже) не торопился настигать добычу, выжидая, пока та полностью выдохнется. Свой нож Тритор потерял, и ему нечем было встретить убийцу.

   Он оказался на прогалине у небольшого пруда с прозрачной водой. Упал на колени и начал жадно пить, черпая воду свободной рукой. Напившись, ему стало легче. Возле берега под водой что-то поблескивало. Искристый камень набалдашника. Тритор погрузил руку в ледяную толщу и достал свой нож.

   Для него не всё ещё было кончено.

   Он встал в полный рост, готовый встретить зверя лицом к лицу. У хищника были когти, но и у него нашёлся коготь. Пусть теперь тот боится его – воина-охотника!

   Почуяв силу человека, зверь затаился в прибрежных зарослях. Дебри огласил негодующий рёв. Вопль по Глас упущенной добыче... Зверь ушёл. Тритор спасся и мог продолжить свой путь в неведомую страну, лежащую на дальнем юге, где обитали могучие чародеи и смелые воины с кожей чернее сажи.

   Парень перестал метаться во сне. Влажный лоб высох, мышцы расслабились.

   На соседней кровати лежал его брат. Мальчику не спалось, не смотря на то, что до того глаза буквально слипались. Но вот он в постели, а сон как рукой сняло.

   Сначала Брин слушал стоны брата, когда же тот затих, ему почудилось, что с улицы доносится тихая мелодия... Мальчик повернулся на другой бок и всё же попытался уснуть. Дыхание его начало выравниваться, и тут мелодия за окном зазвучала вновь.

   Он сел в кровати. После краткого колебания сбросил с себя одеяло и на ощупь нашёл штаны. Стараясь не шуметь, открыл окно. Этим же способом он выбрался из дома ранее, когда мать заперла его, утащив из таверны. Помедлив ещё мгновение – в доме все спали, – мальчик полез наружу, топтать свою клумбу, толку от которой всё равно не было. Он понял, откуда доносилась мелодия. А ещё, что она была ему призывом выйти прогуляться под ночным небом.

   Замочив ноги в росе, но твёрдо уверенный, что на этот раз не простынет, Брин пробежал через огород и козий выпас за таверной. Спустился в низину к пруду. И чем ближе он подходил, тем явственнее звучала мелодия.

   На ветви старой ивы, что росла вдоль земли, где Брин сам любил посидеть, бросая мелкие камушки в воду, сейчас устроился Георг. Его рубаха выделялась светлым пятном на общем тёрном фоне. Бродяга сидел и играл на губной гармошке.

   Поддавшись внезапной робости, мальчик остановился, немного не доходя.

   – Что опять застыл? Садись рядом, раз тоже не спится, – опустив гармошку, сказал Георг.

   Поблизости зашевелился ещё кто-то. Послышалось знакомое сопение. Дик! Пёс поднялся ему навстречу. Сделав шаг (пёс предостерегающе гавкнул, но поздно), мальчик наткнулся на нечто большое и мягкое. От испуга Брин отскочил назад. Потом склонился пониже. На траве лежал, похрапывая, человек – Арбас.

   – Он спит. Ему нужно набраться сил. Завтра нам предстоит дальняя дорога.

   – Ты видишь в темноте? – понял Брин. – И... ты всё-таки уходишь?

   – Да, вижу, – ответил Георг. – И ещё раз – да. Ухожу. У меня есть важное дело, которое я должен завершить. Я дал клятву. Понимаешь?

   Обойдя спящего, Брин погладил пса и взобрался на ветвь. Дик вернулся на прежнее место, растянувшись у свисающих ног – одних босых и маленьких, других в сбитых сапогах, которым давно было пора на помойку.

   Ночь укрывала их: умиротворённая, мягкая, волнительная. На небосклоне меж ползущих серых клочьев проглядывали звёзды. Ветер покачивал начавшие лохматиться свечки камышей. Рядом в ивняке раздались трели полуночной пичужки. Одинокой, но очень голосистой. Ей подпели лягушки в пруду (лягушки осенью?). Их совместный напев пришёлся мальчику по душе.

   Люди во всём городе, весь мир, все, кроме них двоих, спали.

   Брин ощущал себя так спокойно. Забыв надеть не только башмаки, но и куртку, он совсем не мёрз. Казалось ветвь, на которой они сидели, отдавала скопленное за день тепло и тем согревала их. Мальчик прижался плечом к своему странному другу. Именно другу, пусть они были знаком всего один день и уже завтра простятся.

   Было грустно. Но это была светлая грусть.

   – Сыграй ещё, как ты играл, – попросил Брин.

   Бродяга поднёс гармошку к губам. Его пальцы перемещались, закрывая и открывая определённые отверстия на металлическом боку инструмента. И нехватка одного из них совсем не мешала игре. Чуть заунывные звуки разнеслись над матовой гладью пруда, похожей на жестяное зеркало. Перекатываясь, ослабевая, а затем вновь усиливаясь, они улетали всё дальше и дальше. Будто волны, скользящие по наброшенному на весь мир бархатистому покрывалу ночи.

   Мальчик поразился, как здорово это получается. Совсем не грубо, а мелодично. Он бы тоже хотел уметь так. И ещё многое другое, что умел бродяга.

   Брин почувствовал касание чего-то щекотного к руке помимо бугристой ивовой коры. На ветви сидел мышь, тыкая носом ему в запястье. И этот вздумал пугать его! Глазки зверька поблескивали булавочными искорками. Брин погладил хвостатого проныру и подосадовал, что не взял для него угощения. Мышь скрылся в темноте.

   Георг играл, потом вернулась тишина.

   – Сейчас наступает моя любимая пора, – заговорил бродяга. – Я люблю, когда дождь и осень. Печальная краса.

   – Но дождь прекратился.

   – Он возобновится, будь уверен.

   Брин не ответил. Дождь он точно не любил, да и лето стократ лучше осени. Подбирая слова, мальчик задал вопрос, который давно вертелся на языке.

   – Старичок в церкви рассказывал, что Творец порой спускается с Небес на землю и бродит здесь, как простой человек. Смотрит, как мы живём, запоминает наши грехи и благостные дела, чтобы потом, когда мы умрём, все их сосчитать. Ты и есть Бог, что гуляет по миру?

   Брин сглотнул вязкий ком. Но он уже спросил, и отступать было поздно. Бродяга помолчал, усиливая тревогу мальчика.

   – Бог? Хм... Не верь всему, что слышишь. А поддаваться минутным впечатлениям вовсе не стоит. Да и не выдержала бы земля такую сущностью как Творец-Вседержитель, вступи он на неё во всей своей тяжести.

   Мальчик не знал, как понять его слова.

   «Если земля держит целые горы, то Бог ещё тяжелее их?»

   – Но ты веришь, что Бог создал наш мир?

   – Людям надо во что-то верить. – Георг вдохнул ночную свежесть. – Я верю в мудрость природы – нашей всеобщей матери. Да... я, пожалуй, верю в Бога-Творца. Должен же был кто-то всё это устроить, – он кивнул на окружающие их деревья и пруд, – затем запустить в вечное движение и продолжать следить, чтобы «механизм» действовал исправно. Работёнка не из лёгких. Это тебе не кучу дров наколоть.

   Брин хихикнул.

   – А куда ты отправишься? Пойдёшь в другие города? Или поплывёшь на корабле в чужеземные страны?

   – Я никогда не плавал на корабле, – сказал бродяга. – Предпочитаю ходить на своих двоих – так, знаешь ли, безопаснее. Если свалишься, дальше земли не упадёшь... Не то, что в морскую пучину. Как подумаю, что она вовсе не имеет дна и там полно русалок и гигантских морских драконов, только и ждущих, чтобы утащить тебя в зелёный сумрак, аж дрожь пробирает.

   – Драконы бывают только в сказках. – Брин смеялся. – А ты совсем заврался!

   Георг не спорил:

   – Я хочу тебе кое-что подарить.

   Бродяга повернулся к нему. Брин только теперь увидел, что глаза у него светятся, и это не был отражённый свет звёзд. Но они светились и не так, как в таверне. Перед мальчиком в воздухе словно бы парили два тусклых огонька.

   – Твоему брату я подарил нож. – По лицу Брина скользнула мимолётная горечь. – Хочу, чтобы и у тебя осталось что-то в память о нашей встрече.

   Смутившись, мальчик признался:

   – Мама не велит ничего брать у чужих... Но я бы тоже этого хотел.

   Георг поднял мешок, что висел на ветке возле него. Начал рыться внутри, что-то перекладывая и звеня то ли стеклом, то ли металлом. Затаив дыхание, Брин следил за ним. Он попривык к темноте, и всё сделалось различимо чуть лучше.

   Бродяга передал ему небольшой предмет.

   Губная гармошка, точно такая же, на которой играл он сам.

   – Держи.

   – Но я не умею. – Брин бережно взял подарок в руки.

   – Захочешь – научишься, ничего сложного в этом нет. И вот ещё.

   Георг расстегнул ворот рубахи и извлёк из-под него цепочку с медальоном. Цепочка серебряной змейкой обвисла в его ладони, он протянул её Брину.

   Даже в полутьме мальчик разглядел рифлёный круг в обрамлении извивающихся языков пламени и лицо в его центре. Да, он правильно понял, когда увидел медальон в первый раз, – это было солнце и лик. Тогда ему показалось, что это лик самого Георга, только без бороды.

   – Я не могу его взять. – Эта вещь была гораздо ценнее губной гармошки, почти такая же ценная, как нож Трита, а то и больше.

   – Бери. Подарок от чистого сердца. – Бродяга сам вложил медальон в руку мальца. – Знаешь, что это?

   Брин помотал головой, не сообразив, что этого могло быть не видно.

   – Это оберег. – Георг с хрустом потянулся. – Оберег духа-хранителя того племени, про который я вам рассказывал. Помнишь?

   Мальчик разглядывал медальон, поднеся его к самым глазам.

   – Хранитель отвернулся от племени, как сказал мне шаман. Но я думаю, он всё ещё связан с этой вещью и при необходимости поможет тебе, если ты попросишь. Только не следует им слишком злоупотреблять.

   Брин промычал что-то неопределённое в ответ.

   – Металл, из которого сделана цепочка и сам медальон, очень лёгкий. Это сейчас, когда темно, он серебрится, а днём будет выглядеть блекло, как обычная железка. Догадался, зачем это? Да, чтобы другие, увидев его у тебя, не позарились, посчитав дешёвой безделушкой. И лишь мы будем знать его настоящую ценность.

   Подобная предосторожность была бы совсем нелишней.

   – Он волшебный как нож? – спросил мальчик.

   – Пока этот оберег у тебя, ты не будешь болеть. Ни одна зараза к тебе не пристанет. Но и самому закаляться надо. Задаром ничего не даётся.

   На щеке бродяги даже ярче его глаз светился крестообразный шрам. А вернее то, что находилось под ним, под кожей. Россыпь багряных углей тлела во мраке.

   – Если вы с братом когда-нибудь соберётесь посмотреть мир и попадёте в страну, откуда эти артефакты, уверен, вас там примут, как дорогих гостей. Но будьте осторожны! Стоит один раз выйти за порог, и это может затянуть на всю жизнь.

   Брин болтал ногами над сопящим во сне Диком. В одной руке он сжимал гармошку, а в другой медальон. Свои сокровища.

   – Ты не колдун – ты добрый волшебник!

   – Ну, всё лучше, чем какой-то колдунишка.

   Ночь жила неясными шорохами, вздохами, древесными скрипами, отдалённым лаем собак, щебетанием птах в кустах и перекличкой лягушек в пруду. А ещё отражением звёзд в воде – немного, но были и звёзды. Они же сидели и сидели на ветви, и им было хорошо вдвоём посреди спящего мира.

   – Завтра ты уйдёшь... Как ты будешь жить дальше? – зевнув, спросил Брин. Глаза слипались, как он ни крепился.

   – Изо дня в день, как и все.

   – Но ты ещё вернёшься к нам?

   – Конечно. Я всегда возвращаюсь туда, где меня ждут.

   Брин тоже непременно бы вернулся туда, где его ждут.

   – Расскажи ещё что-нибудь, а?

   Георг приобнял мальчика.

   – Лучше сам расскажи. Я тоже люблю послушать истории.

   – У тебя они интересные, – смутился Брин. – А у меня совсем скучные.

   – Рассказывай, а я сам решу, скучные ли они. Или ты уже засыпаешь? Тогда нам пора прощаться.

   – Нет. Давай ещё посидим. У нас... у нас прошлой зимой случилась история, когда к нам из леса стала бегать лиса и кур таскать.

   – И как вы с ней справились?

   – Трит придумал как.

   Он рассказывал. Сначала про лису, потом, как они катались по замёрзшему пруду, и как, но это уже летом, плавали по нему на лодке. А однажды Брин поймал настоящую щуку, и она чуть не откусила ему палец!

   Бродяга слушал, даже переспрашивал – ему было интересно.

   Когда мальчик выговорился, зевки вернулись. Но уходить так не хотелось! Ведь ни завтра, ни когда-либо ещё эта ночь уже не повторится.

   Усевшись поудобнее, ощупывая свои подарки, Брину ещё спросил:

   – Но что у тебя в мешке – скажи!

   Он подумал, что бродяга снова откажет. Георг действительно ничего не сказал... зато показал. Раскрыл пошире свой мешок и достал из него котелок. Небольшой, с отломанной ручкой. В котелке лежало полным-полно всяких вещиц, неказистых на первый взгляд. Разноцветные камушки и странной формы сухие корни, сплетённые из лоскутков кожи фигурки, какие-то бусы, птичий черепок и ещё многое другое. Брин хорошо мог всё это рассмотреть в темноте. Мягкий голубоватый свет исходил из котелка, как будто в нём горел призрачный костёр. Магия. Самая настоящая.

   – Но там ещё что-то есть! – он хотел знать всё.

   Вот тут голос бродяги изменился. В него вернулась суровость, которая всегда присутствовала, только могла не ощущаться, если он того не хотел.

   – Больше нельзя. Некоторые тайны должны оставаться тайнами. А то жить станет скучно.

   Лицо Георга в магических отсветах представлялось высеченным из камня, глаза и шрам сияли. Брин подумал: «Я убегу с ним! А не возьмёт, просто пойду следом».

   – Давай я лучше ещё сыграю, – предложил бродяга, прервав молчание.

   Мальчик слушал мелодию, потирая тяжелеющие веки.

   «А куда он дел котелок? Убрал обратно в мешок? Я и не заметил...»

   Брин прикрыл глаза. Слушать так было ещё приятнее. Словно тебя качало на волнах. Вверх-вниз, вверх-вниз...

   Бродяга запел.

   Как он мог петь и играть одновременно? Может гармошка звучала сама по себе? Посмотреть так ли это, сил уже не осталось.

   Уж не тот теперь я,

   Годы сделали дело.

   Сонный ветер ночной

   Шепчет это мне смело.

   Уж не та давно удаль,

   И не та совсем сила.

   И мечты все о сущем,

   Прочье быть поглотила.

   Всё прошло, всё остыло,

   Все метания в прошлом.

   Время вызреть пробило,

   Время думать о большем.

   Но во снах бледно-тусклых,

   Что без красок и срыва,

   В виденьях неотступных

   Ты вновь меня манила.

   Мальчик затих, прислонившись к бродяге. Минувший день был самым длинным и чудесным в его пока ещё совсем недолгой жизни. Но и он не мог длиться вечно.

   Брин уснул посреди ночи и песни...

   Ты зачем мне снишься

   Дальняя дорога?

   Поостыл к тебе я,

   Поостыл немного.

   Я свой дом построил,

   Разжёг очаг я свой.

   Уж отец и муж я,

   А не раб лишь твой.

   Я остановился,

   В землю врос стопою.

   Я уж находился

   Чужою стороною...

   Но ты держишь крепко,

   Ты ведь без возврата

   Дорога от рассвета,

   Дорога до заката.

   Пролегай-ка мимо,

   Жизнь без тя не встанет.

   В мире, как известно,

   Бродяг везде хватает.

   И так я буду счастлив,

   Совсем угомонюся...

   Иль постой, быть может,

   Ещё лишь раз пройдуся.

   ... чтобы проснуться в своей кровати.

   В окно светило солнце. День давно пребывал в разгаре. Брин сел и потёр глаза. Ему что-то снилось. Это не был болезненный бред, что мучил его, когда поднимался жар. Ведь он уже выздоровел.

   – Ну, ты и спать, – донеслось с соседней кровати.

   Тритор полулежал на высоко взбитой подушке, вертя в руках нож с набалдашником из искрящегося камня. На лице брата среди набухших синяков расплывалась ухмылка.

   «Теперь он с ним вовсе не расстаётся», – подумал Брин.

   И тогда он вспомнил.

   – Мне приснился странный сон, – сказал Тритор.

   Он что-то рассказывал, Брин не слушал. Запустил руку под подушку и вернул её, сжимающей губную гармошку. Мальчик знал, что она лежит там, пусть и не помнил, как прятал её. Приложив другую ладонь к груди, нащупал под рубахой медальон. И облегчённо выдохнул.

   Это не было сном... А значит, он проспал!

   Бродяга, конечно, уже ушёл. Но вдруг ещё не поздно.

   Брин вскочил с кровати. Трит наблюдал за его сборами со сторонним интересом. Лишь когда Брин рванулся к выходу, надевая на ходу башмаки, он окликнул его.

   – Ты куда?

   – Георг собирался уйти на рассвете!

   – Кто собирался?

   – Георг! Забыл что ли, кто дал тебе нож?

   На лице Тритора отразилась растерянность.

   – Действительно... что-то я забыл.

   Но Брин уже выбежал из дома.

   В конюшне бродяги не нашлось. Только Дик лежал на своём обычном месте. При появлении мальчишки пёс подскочил к нему. Хвост торчком, прежней хромоты и след простыл.