Текст книги "В темноте"

Автор книги: Максим Есаулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Глава 11

В магазинчике было тепло. Рыжая веснушчатая продавщица щеголяла в короткой футболочке и еще более короткой юбке.

– Пачку «Аполлона», пожалуйста.

Пахло шоколадом и какими–то пряностями.

– Вам синий или белый?

– Синий.

– Десять рублей. А откуда у вас такая шляпа?

– Из Америки.

– Вот здорово. А померить можно?

– Нет. Я ее никогда никому не даю мерить.

Снаружи ощутимо буйствовал ветер. Снег почти перестал, и ветру приходилось поднимать его с земли. Прохожие брели словно вываленные в муке. Снова охватила вязкая, щемящая тревога. Ломило затылок, словно в него уперся острый сверлящий взгляд. Максаков обернулся. Никого. Пустая арка, жерло длинного проходного двора. Завихрения снега. С трудом отгоняя холодное беспокойство, он заставил себя подумать о том, что девочка была симпатичная, что у нее красивая грудь, что он зря так резко с ней разговаривал и что после Татьяны его абсолютно не интересуют другие женщины. «Жигуленок» уже прилично занесло. Максаков завел двигатель, достал щетку и принялся за работу. Во двор въехала машина вытрезвителя. Незнакомый наряд лениво потянулся в подъезд, не обращая на него никакого внимания. Из–за угла вскочил Андронов.

– Есть! – весело закричал он. – Чугунная сковорода под окнами!

– Молодец! – помахал ему Максаков и тронулся с места.

Снова настойчиво запищала связь. Он чертыхнулся и, пытаясь одной рукой вырулить машину на Пестеля, достал «моторолу».

– Да?!

– Миша, ты где?

– Еду на базу, Вениаминыч. Случилось чего?

– Проедь на Мальцевский рынок. Там какая–то чертовщина. Вроде рейдует кто–то, но нам не сообщали. Разберись. Там ГЗ наряд.

– Хорошо.

Максаков бросил станцию на пассажирское сиденье и, добавив газу, в последний момент пересек Литейный. У Преображенки паслось целое стадо «мерседесов». Отпевали одного из лидеров «чукотских» – Юру–Колбасу, в миру – Колбасёнкова Юрия Викторовича – мецената, политического деятеля, а также, по выражению одной из газет, – «руководителя известной бизнес–группы». Пуля настигла Юрия Владимировича четыре дня назад на презентации Музея истории петербургского криминалитета, основателем которого он являлся (музея, разумеется). Пресса уверенно считала это убийство очередной акцией жестокой «биробиджанской» группировки в затянувшейся «евро–чукотской» войне. Он свернул на Короленко, затем на Некрасова. У светофора на Восстания стояло несколько машин. Максаков приоткрыл окошко и принялся вскрывать пачку «Аполлона», когда краем глаза уловил в зеркале надвигающуюся сзади и слева фигуру. Это был Сиплый. Изнутри словно ударило током. Подбородок свело мгновенной судорогой. Пачка вылетела из руки. Пальцы скользили на внутренней ручке дверцы. Улица замерла в морозном воздухе. Исчезли звуки. Толчками пульсировала в голове кровь. Он рванул сильнее. Распахнувшаяся дверца въехала Сиплому в колено. Тот вскрикнул и поскользнулся. Максаков выскочил из машины и, схватив его за руку, начал валить на капот. Шляпа съехала на глаза, пистолет бесполезно болтался на боку под пальто. Мелькнули два удивленных школьника на тротуаре и продавщица из обувного, подобно манекену, застывшая в витрине. Сиплый снова поскользнулся и рухнул, увлекая Максакова за собой. В лицо ударили выхлопные газы стоящей впереди «Волги». Кто–то настойчиво сигналил над головой. Во рту скрипнули песчинки вперемешку со снегом. Максаков врезал по маячащему перед ним затылку. Сиплый наконец обмяк. Рядом зашуршало, и в спину ткнулся ствол автомата. Он точно знал, что это автомат. Уже пятнадцать лет знал, что никогда ни с чем его не перепутает.

– Милиция! Что, б…. здесь происходит?

Не отпуская Сиплого, Максаков поднял голову. Знакомое лицо с дежурки 87–го.

– Максаков. Ответственный от руководства РУВД. Пособи. Это убийца в розыске.

Подошел второй милиционер, тоже знакомый.

– Здорово, Алексеич! Что стряслось?

Максаков чуть приподнялся и надавил на спину Сиплого коленом.

– Наручники дайте. Говорю же – злодей в розыске.

Стальные «браслеты» хрустнули на холоде. Сиплый молчал и не дергался. Максаков наконец встал. Сзади скопилась довольно большая пробка. Некоторые водители вылезли из машин и подошли поближе. Повсюду в морозном сыром воздухе клубились фонтанчики белого пара. У пешеходного перехода так же скопилась толпа зевак, в основном школьников. Ветер кидался в лицо снежной пылью.

– Поднимите его, – сказал он милиционерам, кивнув на распростертое тело.

Они выполнили указание.

Это был не Сиплый. Даже не очень похож. Слегка оглушенный незнакомый мужик не спорил, не вырывался, только недоуменно крутил головой.

Сержанты ждали указаний. Чтобы выиграть время Максаков поднялхле–тевшую шляпу и начал отряхивать с себя снег.

– Я просто дорогу переходил, – наконец выдавил из себя мужик. Голос у него был жалобный и испуганный.

Максаков наконец решил, что делать дальше.

– Везете его в РУВД, в ОРУУ, на четвертый этаж, – скомандовал он наряду, – сдадите Колесову или Гималаеву. Я позвоню им, предупрежу.

– Алексеич, при дележке орденов нас не забудь, – попросил один из милиционеров.

Максаков вспомнил, что его зовут Женя и раньше он работал в ИВС.

– Не волнуйся, Женя, не забуду, – усмехнулся он.

Поток машин радостно рванул вперед по зеленому сигналу светофора. «УАЗик» 87–го исчез за поворотом. Максаков подогнал «копейку» поближе к тротуару и достал «моторолу». Гималаев был на месте.

– Игорь, выручай! Я лажанулся. Какого–то мужика с Сиплым перепутал и устроил вестерн. Без стрельбы, но с драками. Его в отдел повезли, а мне еще на рынок надо. Поговори с ним за меня. Извинись и все такое. Очень тебя прошу.

Голос Игоря был как всегда спокойным.

– Не бери в голову, все решим.

Максаков разъединился и в который раз подумал о том, что работают только пока такие, как Игорь, прикрывают ему спину, о том, что будет хреново, если Игорь уйдет, о том, что он наверняка уйдет (и о том, что даже думать об этом тошно). Потом он снова вспомнил о Сиплом и несколько минут напряженно вглядывался в бесцветный поток человеческих фигур на улице. Потом он решил, что налицо все признаки шизофрении, и тронул машину с места.

У рынка было непривычно спокойно. Отсутствовала привычная безостановочная суета. Основные постоянные обитатели группами кучковались на некотором отдалении, обмениваясь тревожными впечатлениями. У входа громоздился армейский «ЗИЛ» с кун–гом. Возле него примостилась машина ОВО. Максаков закурил и постучал в стекло.

– Ну?

Три усатых лица не выражали дружелюбия.

– Ответственный от руководства Архитектурного РУВД Максаков.

Они встрепенулись и вылезли из салона.

– Что тут у вас?

– Старший наряда Еременко, – козырнул хмурый сержант лет тридцати пяти. – Прошла заявка – погром на рынке. Мы прилетели, а нас не пускают. Якобы работает РУБОП.

Абревиатуру он произнес, презрительно скривив губы. Максаков грустно отметил, что его бывшая контора нигде не пользуется уважением. Сам он проработал там два года и очень быстро вернулся в район, одним из первых поняв, чем все закончится. Конечно, даже сейчас у него там оставались друзья, но они сами крыли свою организацию матом, чувствуя себя белыми воронами среди массы деловой молодежи, пришедшей «решать вопросы», организовывать «нужные» уголовные дела и зарабатывать деньги. Грустно было оттого, что он еще помнил время, когда там собрались энергичные бесстрашные романтики, мечтающие бороться с мафией и чувствовавшие себя «комиссарами Каттани». Время все расставило на свои места. И мафию, и романтику, и мечты…

– Пошли, – кивнул Максаков овошникам.

Ступеньки были скользкие от снега. У дверей возвышался вооруженный до зубов малый в черной маске, видны были только выпуклые голубые глаза.

– Нельзя, спецоперация, работает РУБОП.

– Старшего позови. – Максаков предъявил ксиву.

– Малый внимательно изучил красную книжечку, на что ему потребовалось времени в два раза больше, чем обыкновенному человеку.

– Коля, иди сюда! – заорал он внутрь рыночного зала.

Подошел еще один, отличающийся только цветом глаз.

– Чего?

– А опера есть? – Максаков начинал терять терпение. Через незакрытую дверь ощутимо морозило спину.

– Мы все опера, старшие, – пожал плечами Коля. – Чего надо–то? Максаков наконец взорвался.

– Хватит мозги мне парить! Какие вы опера, я знаю. Я спрашиваю, настоящие опера есть? Кстати, неплохо бы тоже представиться?

Дело было в том, что в РУОПе, а ныне в РУБОПе, всех собровцев поставили на должности старших оперов, что вызывало возмущение настоящих сыщиков, хорошо знающих цену этой должности.

Несколько секунд оба собровца недобро молчали. Максаков даже почувствовал, как напряглись овошники за его спиной.

«Интересно, впишутся или побоятся, если что?» – мелькнула мысль.

– Коля, проведи сюда, это местные! – крикнул кто–то из глубины зала.

Максаков не разглядел, кто, но голос показался до боли знакомым. Собровец скис и махнул рукой.

– Пошли!

– Пойдемте! – зло поправил Максаков. Он поймал себя на мысли, что уже настроен на скандал.

Ему всегда нравился запах рынка, пряный и свежий. Вид отборных, чисто вымытых, ярких фруктов и овощей доставлял просто эстетическое удовольствие. При виде огромных ломтей мяса уже текли слюнки. Его не раздражали разномастные южане, наперебой расхваливающие свой товар, суета, кажущееся беспорядочным движение и непрекращающийся разноязыкий гул голосов. Наркодилеры, скупщики краденого и рыночные шлюхи крутились обычно у заднего выхода на Басков переулок. Сейчас из них никого не было видно. Торговцы застыли на своих местах, заложив руки за головы. Несколько перевернутых лотков валялось на полу. Яркими пятнами на сером, грязном полу выделялись рассыпанные персики. Собровцы рылись под прилавками, толкали хозяев прикладами, беззастенчиво рассовывали по карманам фрукты. Все это напоминало старые фильмы о войне. Немецкие каратели в русской деревне. За пластмассовым, белым столиком сидел бывший коллега Максакова по отделу Гарик Дятлов и широко улыбался, засунув руки в карманы длинной коричневой дубленки. Рядом с ним что–то писал на листе бумага молодой, коротко стриженный мальчишка в черном, дорогом «пилоте». Сзади маячил с видеокамерой техник Вова Столяров.

– Привет! – Максаков пожал про тянутую Дятловым руку и опустился на свободный стул. – Какими судьбами?

– Рейдуем по наркоте и оружию. А ты откуда взялся?

– Свои точки приехал отмазывать, – не отрываясь от бумаг, высказался мальчишка. – Обычные районные мульки.

– Не суди обо всех по себе, щенуля. – Максаков даже не посмотрел на него. – Я сегодня ответственный от руководства РУВД, Гарик.

Дятлов кивнул, жестом остановив вскинувшегося на «щенулю» коллегу.

– Не обижайся, Мишаня. Он молодой еще.

– На дураков не обижаются, Гарик. Нашли что–нибудь?

– Только начали.

– Чего нас не предупредили? А, извини, забыл: «точки», «отмазки», «мульки». Мы же – район. И что? Есть утвержденная и согласованная адресная программа? Или постановление на обыск?

Улыбка сползла с лица Дятлова. Глаза недобро сузились.

– Ты чего заводишься, Миша? Может, и правда черных опекаешь?

– А я, Гарик, – интернационалист и против дискриминации по национальному признаку. Просто как–то странно рейдуете. Сбытчики все смылись, скупщики тоже. Ты не хуже меня знаешь, где они тусуются. Продуктами на Новый год запасаетесь?

Дятлов собрался что–то ответить, но не успел.

– Игорь, взгляни – не наркота? – Подошедший рослый боец протянул ему полиэтиленовый пакетик с зеленой массой.

У Максакова засосало в животе. Он больно хрустнул пальцами, зажмурил и снова открыл глаза. На запястье протянутой руки улыбающийся череп спускался на парашюте.

– Не, это приправы какие–то. – Дятлов вернул пакетик.

Максаков достал сигарету и жестом попросил огня.

– Как сегодня жратва в «Ганне»? – небрежно спросил он.

– Ништяк, – собровец щелкнул «зиппо», – только порции маловаты.

Максаков прикурил и придержал его за рукав.

– Разменяй восемьсот баксов, – доверительно попросил он, – а то у меня одной бумажкой.

Боец дернул руку к карману, затем, поняв издевку, поднял голову и посмотрел прямо на Максакова. Глаза у него были карие, жесткие и слегка насмешливые.

– Откуда у меня такие бабки? – растянул он в улыбке прорезь маски.

– А вот этот рисуночек, – Максаков взял его за запястье, – говорит, что есть.

– А что, кто–то на что–то пожаловался? – Голос по–прежнему был спокоен, но послышалась и еле уловимая нотка тревоги.

– Нет, что ты. – Максаков отпустил его руку и откинулся на стуле. Перед глазами мелькнул упрямый таджик. – Ни в коей мере.

– Ну и хорошо. – Собровец помедлил несколько секунд, снова улыбнулся и, развернувшись, пошел прочь. Стук его ботинок гулко отражался от свода здания.

– Береги себя, командир!

– Не беспокойся!

Они хорошо поняли друг друга.

Максаков встал, отпихнул ногой стул. Внутри было мерзостно. Сердце билось, грозя порвать кожу груди.

– Гарик, – он старался говорить негромко, – забирай своих людей и езжай затариваться в другой район.

– Чего–чего?! – Дятлов тоже встал. – Много на себя берешь! Смотри, не унесешь!

– Унесу! Нет у тебя здесь никакой задачи, никакого рейда.

– Это не твое дело! Откуда ты можешь знать!

Максаков вынул руку из кармана.

– Дай твою трубку.

Дятлов ухмыльнулся.

– Кому звонить будешь?

– Замначальника твоего управления.

– Скороходову, что ли? Так он наш отдел не курирует.

Виктор Скороходов был исключением из правил – честный и профессиональный опер РУБОПа, дослужившийся до руководителя. С Максаковым они поддерживали дружеские отношения. Дятлов этого не знать не мог.

– Это уже меня не касается. Дай телефон. Или мне в дирекцию идти?

Гарик размышлял только секунду.

– Собирай всех! Снимаемся, – бросил он своему молодому коллеге и повернулся к Максакову. – Тебе, б…. всегда больше всех надо!

– Всегда, – грустно подтвердил тот.

На улице стремительно холодало. Острый сырой ветер царапал лицо словно наждаком. Снежная пыль уже не металась по дороге, намертво вмороженная в серую стылую землю. Максаков курил, наблюдая, как последние «собры» грузятся в «ЗИЛ», и чувствовал, как у него индевеют усы. Уважительно косящиеся на него овошники проскочили мимо с полной сумкой снеди. Он жестом остановил пожилого азербайджанца, приближающегося к нему явно с целью вручить сетку, полную груш и абрикосов, грустно усмехнулся своим невеселым мыслям и начал спускаться к машине. К городу незаметно подкрадывались ранние зимние сумерки.

Глава 12

Места для парковки у РУВД не оказалось. Машину удалось приткнуть только возле кафе. Ветер сатанел и леденел с каждой минутой. В животе бурчало от пустоты. Максаков подумал и направился к зазывно приоткрытой двери. В арке на противоположной стороне мелькнул высокий черный силуэт. Он замер, внимательно всматриваясь в немноголюдную сумрачную улицу. Никого. Ветер. Холод. Первые огни в окнах. Просто тени приближающегося вечера. В кафе было пусто. Только Дронов и Велиготская пили кофе за одним из столиков. Он помахал им рукой и прошел к стойке.

– Таня, можно один маленький в долг?

– Конечно.

Телевизор бормотал что–то про новый экономический курс и подъем среднего и малого бизнеса.

– Присаживайтесь, Михаил Алексеевич.

Денис и Марина единственные в отделе всегда называли его на «вы». Было жарко. Он снял пальто и шляпу, взял пепельницу и отпил глоточек черной горечи.

– Как дела? Чего печальные, как на похоронах?

– Расчетные листки сегодня дали. – Дронов закурил и посмотрел в потолок. У него было изящное худощавое лицо с темными выразительными глазами. – Без пайковых зарплата. У меня тысяча девятьсот. У Маринки вообще тысяча сто.

Оба были самыми молодыми сотрудниками в отделе, их зарплата даже с пайковыми составляла копейки, а без них превращалась вообще в ничто. Максаков подумал, что у Дронова жена ждет ребенка, а Велиготская живет вдвоем с отцом–пенсионером. Собственное бессилие душило. Эти двое талантливых ребят могли быть будущим профессии, но государство резало их уже на взлете.

– Плакали мои новые сапоги, – по–детски надула губы Маринка и неожиданно взросло усмехнулась: – Не судьба пока девке обновку купить.

Максаков снова глотнул кофе и глубоко затянулся. Вспомнилось некрасивое, измученное лицо Хрусталевой. Ему нечего было им сказать.

– Чего бы придумать? – Дронов посмотрел на него. Во взгляде читалась надежда на совет. – Халтуру, что ли, поискать?

– Бежать, – неожиданно для себя самого сказал Максаков, – бежать без оглядки, подальше от этой гребаной системы к нормальной человеческой жизни. И чем быстрее, тем лучше.

От этой мучительной мысли стало на секунду радостно, словно он уже принял решение. Почему бы себя не потешить мечтами?

– Да что вы, Михаил Алексеевич, об этом и разговора нет, – заговорили они одновременно, – мы потерпим, продержимся. Может, халтуру какую найдем.

««Потерпим», «продержимся», – думал он. – Ради чего? Что, война кругом? Блокада? Просто всем плевать, как мы живем и на что… Воистину мы будем в дерьме, пока жив последний энтузиаст. Так всем удобны сумасшедшие романтики, готовые работать сутками за собственный интерес. Господи! Ведь умом все понимаю, а плюнуть…»

– Я знаете что по Сиплому подумал? – Дронов затушил сигарету и, наклонившись вперед, понизил голос: – Совершив два убийства у себя в Северодвинске, он приезжает сюда, поочередно останавливается у троих знакомых и всех поочередно убивает, боясь, своими съехавшими мозгами, что его сдадут. Но все убитые в Питере: и наши оба, и Калининский бывшие жители Северодвинска, переехавшие в последний год. Сиплый им всем звонил ранее с Севера, спрашивал адреса, узнавал, как добраться.

– Ну, – кивнул Максаков, понимая, куда клонит Денис. Кофе он уже допил и теперь вертел в пальцах очередную, еще незажженную, сигарету.

– Если в городе есть еще его земляки, то он к ним придет. Даже не обязательно в Питере. – Денис сделал паузу. – А если нам запросить весь межгород с его телефона в Северодвинске за последний год?

– Молодец! – Максаков улыбнулся. – Готовь шифровку! Дронов улыбнулся.

– Молодец буду, когда его возьмем. Это, кстати, мы вместе с Маринкой придумали.

Было видно, что ему приятно. Максаков поднялся и потянулся к пальто.

– Пойду контролировать район.

– Как дежурство–то? – Ребята тоже стали собираться.

– Тьфу–тьфу.

На улице полностью воцарился фиолетовый полумрак. Час между собакой и волком. Он снова бросил взгляд на арку, тонувшую в декабрьских сумерках. Заунывная нотка беды продолжала биться в голове. Поскальзываясь, добрался до ступеней дежурной части. За пультом сидел Дергун и кого–то слушал в телефонную трубку. Мягкий желтый свет импортных ламп создавал уют. Дежурка была образцово–показательная, постоянно посещаемая проверяющими из Москвы, поэтому на ее интерьер денег не жалели. Максаков взял со стола папку с текущей информацией по району.

– Как обстановка?

Дергун положил трубку и щелкнул тумблером.

– Минутку, Алексеич. Четыреста сорок, ответь «Толмачево». Четыреста сорок, забери задержанных у входа на «Площадь Александра Невского».

Он снова щелкнул тумблером. Зазвонил телефон.

– Слушаю, Архитектурное, Дергун. Куда тебе, Егорыч, следак нужен? Подожди, отключусь, у меня «ноль–два». Слушаю, Архитектурное, Дергун.

Максаков махнул рукой и вошел в телетайпную. Она была пуста. Из «спячки» доносились невнятные звуки. Он улыбнулся, невольно позавидовав Вениаминычу, и повернулся, чтобы уйти, когда вдруг понял, что это плач. Кто–то тихо всхлипывал, иногда сбиваясь на стон. Помявшись немного и стукнув для порядка в дверь, Максаков осторожно приоткрыл ее и замер. Лариса стояла на коленях и рыдала в плечо присевшего перед ней Лютикова. Ее обтянутая синей форменной рубашкой спина содрогалась. Вениаминыч ласково поглаживал ее по волосам. Увидев Максакова, он кивнул на висящий в изголовье двухъярусной койки шкафчик.

– Миша, достань у меня там валерьянку и накапай ей капель двадцать.

Косметика у Лары растеклась. Лицо покраснело и вспухло. Зубы мелко стучали о край стакана. Вениаминыч уложил ее на койку и накрыл одеялом.

– Полежи чуть–чуть. Сейчас маши на придет и поедешь.

Они вышли в телетайпную и закурили. Лютиков взял со стола листок.

– Сегодня утром, у метро «Восстания», женщина умерла от сердечного лриступа. Упала, и все. Минут двадцать лежала, пока постовой из пикета покурить не вышел. Установили личность. Стопятка сбросила нам информацию. Я попросил Ларку отстучать в главк. Она начала, дошла до паспортных данных, а это ее мать. Представляешь?

Максаков не отвечал. У него задергался глаз. В голове всплывала одна и та же картина: немолодая женщина в сером пальто медленно сползает на землю, людской поток обтекает ее, устремляясь в разинутую пасть метро. Сигаретный дым комком встал в горле, вызвав рвотные спазмы. Он поперхнулся и закашлялся, выворачивая наружу легкие.

– Что с тобой? Помочь? – Лютиков придвинулся ближе.

– Нет, спасибо, сейчас пройдет. – Максаков с трудом затушил сигарету, отхаркнулся в платок и выскочил в основной зал.

– Ты охерел?! Ты посмотри, во сколько заявка прошла?! – орал на кого–то Дергун. – Что ты мне прикажешь…

Максаков схватил свободный телефон и крутанул диск. Пластмасса скользила под пальцами.

– Алло, Оля? Где мама? Спит? Нет, не надо будить. Нет, я просто так. Да, ближе к вечеру позвоню. Пока.

Снова диск. Короткие гудки. Еще раз. Еще.

– Таня, это я. У тебя все нормально? Ну мало ли что. Нет, у меня все хорошо. Точно. Я позвоню тебе домой. Целую.

– Дергун, Архитектурное. Сеня, ты когда заявочку по Загородному закроешь?..

На улице почти стемнело. Возле выхода мерно работал безукоризненный мотор григоренковского «форда» – Проходящие машины слепили фарами. «УАЗик» во дворе по–прежнему превращался в глыбу льда. Из раскрытых дверей гаража вышел Владимиров и, увидев Максакова, остановился. Даже на расстоянии нескольких метров от него несло алкоголем.

– Ты не слишком расслабился? – Максаков сделал ладонью жест разгоняющий воздух.

Тот пожал плечами.

– А чего делать? Машина стоит. Видно, до понедельника. В гараже холодно. А наверху чего мужикам мешать?

– А Паша к завгару подходил?

– Не, он на какое–то совещание ушел три часа назад, и ни слуху ни духу. Я про Пашу.

«Понятно, – подумал Максаков. – Очередные многочасовые бредни руководства, посвященные какой–нибудь очередной проверке».

– Пошли.

Внутри гаража было темно. Стандартно пахло бензином, железом и резиной. Из каптерки в дальнем углу просачивалась тоненькая полоска света. Максаков удовлетворенно оглядел несколько нулевых аккумуляторов на стеллаже и открыл дверь. Завгар Николай Дмитрич Старостин, он же Коляныч, закусывал колбаской в обществе двух командирских водил. От визита он явно в восторг не пришел.

– Здорово. Случилось чего?

– Случилось. – Максаков без приглашения взял ломтик салями и положил на хлеб. – Кругом разгул преступности, а мы ничего поделать не можем. Аккумулятор сел. Только на тебя, Дмитрич, надежда.

– Нет аккумуляторов. – Коляныч все–таки подумал несколько секунд. – В следующем месяце подходи.

– А до следующего месяца опера на лыжах бегать будут? – Максаков прожевал бутерброд и вытер губы тыльной стороной ладони. – Дай. У тебя вон новые стоят.

– Это на Чечню. – Коляныч разозлился. – Глазастый больно! Меньше надо блядей катать и за водкой ездить. Вон вчера днем он, – кивок на Владимирова, – какую–то шлюху по Суворовскому вез и…

Максаков подался вперед. Нарастало бешенство. Он знал это чувство, когда глаза заволакивает пеленой и сводит скулы. Голос у него начал вибрировать. В нос шибанул водочно–чесночный дух.

– Не шлюху, а жену моего сотрудника. В больницу. К тому же тебя, Дмитрич, это абсолютно не касается. Я не только глазастый, но и ушастый, а поэтому знаю, на каких машинах стоят «чеченские» аккумуляторы. Тебе назвать марки, номера, владельцев? Поэтому заткнись!

Максакова понесло. Размазков, рубоповцы… Коляныч выбрал неудачный момент.

– Я беру один аккумулятор! Ясно?! Будешь еще п…ть – башку проломлю! Сука чмошная!

Руки дрожали. Ему было никак не снять тяжелый аккумулятор с полки.

– Алексеич! Алексеич! Погоди! Я сам!

Наконец он услышал Владимирова и посторонился.

– Я шефу доложу, – буркнул из каптерки Коляныч.

– Не связывайся ты с ними. Опера – они же шизики. Их всех в психушку… – посоветовал один из водил.

«А ведь он прав», – подумал Максаков и вышел на морозный шершавый воздух. Почему–то хотелось звезд, но иссиня–черное небо было плотно задрапировано слоем облаков.

– Сколько времени? – спросил он у Владимирова, взгромоздившего трофей на капот УАЗа.

– Четверть пятого. А я боялся, Алексеич, что ты его убьешь.

– Я тоже. Черт, пятый час, а кажется, уже ночь. Приготовь машину.

– Может, в понедельник? Время–то…

– Хоть ты не заводи.

– Понял.

На затоптанной за день лестнице всюду валялись окурки. У окна между первым и вторым этажом Размазков о чем–то шептался с адвокатом, еще вчерашним коллегой по кабинету. Увидев Максакова, ехидно улыбнулся и встал по стойке «смирно».

– Вольно!

Максаков прошел мимо, подумав, что наверняка еще кто–нибудь сегодня недорого купил себе подписку о невыезде и возможность снова грабить, воровать, избивать… Запах курева превратился в плотный смог. Он поднялся в коридор отдела и вдруг почувствовал, что ноги не идут от усталости. Иваныч отсутствовал, видно, все еще страдал на совещании. У Игоря было приоткрыто. Максаков просунул голову.

– Это я. Заходи чай пить.

Игорь оторвался от раскрытого дела.

– Иду. Я кофеем в розыскном разжился.

– Отлично! Живем!

В темном кабинете вовсю трезвонил телефон. Максаков щелкнул выключателем, воткнул штепсель чайника в розетку и снял трубку.

– Да?

– Мишка, привет! – Приятный женский голос мелодично звенел серебряными колокольчиками. – Это Ира Радимова! Помнишь такую? Как жизнь? Как дела? Как работа?

С Иркой Радимовой они учились на одном курсе. Хищная, красивая девица, хорошо знающая, чего хочет, и умеющая добиваться своей цели. Последний раз он видел ее года четыре назад на встрече однокурсников, так что причина внезапного звонка не вызывала сомнений.

– Привет, Ириша, – он бросил шляпу на стол и, не раздеваясь, упал в кресло, – все нормально. Я сегодня дежурю. Давай к делу. Что стряслось?

Она помедлила только секунду.

– Миш, мне очень надо с тобой посоветоваться. Я подъеду, куда скажешь.

Максаков вздохнул. На сто пятьдесят однокурсников, тридцать одноклассников и многочисленных знакомых родственников и родственников знакомых он был единственным ментом. Со всеми вытекающими последствиями.

– Как тебе срочно? У меня дел…

– Мишенька! – по–лисьи заскулила она. – Мне сегодня, надо. Только минуточку. Когда скажешь.

Вошел Гималаев с бумажным кулечком и кружкой. Максаков жестом показал на чайник. Давай, мол, наливай.

– Подъезжай прямо сейчас. Пиши адрес.

Едва он повесил трубку, телефон снова заверещал.

– Алексеич, это я! – Андронов говорил на фоне других голосов. – Я в во семьдесят седьмом. У нас тут проблема…

Зазвонил прямой.

– Подожди, Стае! – Максаков сунул трубку Гималаеву. – Это Андронов. Узнай, чего там у него.

Он поднял дежурный.

– Отзвонись шефу. – Лютиков, похоже, зевнул. – Он ждет.

– Ладно. Как Лариса?

– Пришла в себя. Дал машину. Отправил.

Кофе остывал. Игорь озабоченно хмыкал в трубку. Григоренко не отвечал долго.

– Слушаю. – Похоже, он жевал.

– Максаков, Петр Васильевич.

– А–а. Ты это… – голос начальника был нетверд, – ты «трассу» проверил?

– Конечно.

Искусство нагло парить руководство за десять лет постигалось в совершенстве.

– Кто с главка проверял?

– Подполковник Иванов и майор Петров. Без замечаний.

– Молодец, я же вот знаю, что говорю. Держи меня в курсе.

– Обязательно.

Гималаев постукивал неповешенной трубкой о ладонь.

– Там вот какая проблема. Ковяткина пришла в себя и призналась, но следак боится до уличной ее задерживать – вдруг в отказ пойдет и у него получится незаконное задержание. А наши боятся ее отпускать – вдруг за ночь передумает.

– Так пусть сейчас проводит уличную. Кстати, а платье ее из унитаза? Что, на нем следов нет?

– Он не может сегодня. У него в ИВС патрульные сидят из сто семьдесят девятого, за превышение. Ему надо им обвинение предъявлять. Только завтра. А платье будет доказательством, только когда экспертиза скажет, что на нем кровь убиенной. Через месяц, в общем.

Максаков выругался.

– Дай трубку. Стае! Пусть в дежурке восемьдесят седьмого до утра держат. Только по рапорту с визой начальника МОБ? Пиши рапорт и вези сюда. Я сейчас тебе Владимирова пришлю.

Он хлопнул трубкой об аппарат, который тут же снова зазвонил.

– С каждым днем все больше посещает мысль, что все это никому не нужно, кроме нас.

– Ты только недавно догадался? – Гималаев усмехнулся.

Телефон продолжал надрываться.

– Да?!! Нет, мамуля, все нормально. Да, я все помню. Хорошо, в десять буду. Нет, мамочка, отвезти туда я никак не смогу. Дежурство сложное. Да, не волнуйся.

Тишина непривычно ударила по ушам. Максаков встал, скинул пальто на диван и, выйдя в коридор, поймал Толю Исакова.

– Найди Владимирова, пусть заберет Андронова из восемьдесят седьмого. Побыстрее.

Кофе совсем остыл.

– Добавь чуть–чуть и долей кипятка. – Гималаев щелкнул пальцем по толстой фаянсовой кружке.

Максаков махнул рукой.

– Устал?

– Да.

Он достал сигарету.

– Безумно устал. А знаешь отчего? От борьбы со своими. Чем я занимался целый день? С утра слушал бред руководства, потом пытался заставить работать оперов стопятки и ублюдка Размазкова, причем по черному, ограбленному СОБРом. Нормально? Затем убеждал работать Людку Хрусталеву, хотя ее–то я понимаю. Далее – гонял РУБОП с рынка, силой отнимал в гараже аккумулятор для служебной тачки, придумывал, что делать с убийцей, которую боится сажать прокуратура. Плодотворный день. Кстати, он еще не кончился.

Сигарета догорела до фильтра и обожгла пальцы. Он бросил ее в пепельницу и закурил новую.

– Наши молодые без пайковых получают половину зарплаты дворника, а они – офицеры криминальной милиции. Я, начальник отдела, получаю как уборщик производственных помещений на заводе. Десять лет оперативного стажа и пятнадцать рабочих часов в сутки. Никому мы не нужны. Я слышал выступление кого–то из правительства. «Не надо связывать возрастающую коррупцию в органах с уровнем зарплат сотрудников. Эта тема уже набила оскомину…» Твари. У них оскомина – у нас жизнь. «Правовое государство»! Оно у нас для всех, кроме потерпевших. Костюхина–упыря выпустили. Я давно потенциально готов к тому, что любого из наших злодеев выпустят. Мы возьмем Сиплого, а через месяц он постучится к нам в дверь. Мы: я, ты, Иваныч, Стае, Поляк, Толик, другие… Мы уйдем, умрем завтра, и никто не придет за нами. Поколение романтиков умерло. Все кончается. Денис и Маринка – исключение, но их сломают, затопчут, истребят, как истребили нас. Мы слишком независимы. Мы хотим не порядка, а справедливости, а это никому в нашем обществе не нужно. Уголовный розыск мертв, Игорь. Я это каждый день чувствую. Нас уже убили.