Текст книги "Год ворона. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Максим Бояринов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Я, погрозив кулаком ханыгам, чтобы не бездельничали, увязываюсь следом. Воды набрать. Ну и заодно расспросить – для кого это мы жопы рвем в такую жару? Убедившись, что дополнительный пузырь вымогать я не собираюсь, мужик расслабляется. Слово за слово вытаскиваю из него подробности.

Оказывается, что закапывать предстоит двоих моих товарищей по несчастью – таких же отселенцев, потерявших столичные квартиры за долги или по «синему делу». И, до кучи, чтобы жизнь малиной не казалась, офицера – отставника. Ветеран, обкушавшись в кабаке пшеничного соку до синих звезд, помер по дороге домой. Родственники тело забирать не стали. В администрации даже не почесались уточнять, есть ли такие вообще. Поэтому бедного мужика поселковым властям и отфутболили…

Значит, это и есть тот труп, который собаки нашли. И он явно не моего производства… На душе тут же легчает.

Стараясь не уронить авторитет своей строгой, но справедливой начальницы, заверяю местное руководство, что пусть оно не переживает, всё будет путём. Питекантроп топает дальше по своим коммунальным делам, а я, распрощавшись с ним, двигаю к большой куче мусора. Нужна хоть какая-нибудь баклажка, воду набрать, пусть даже старая пластиковая бутыль, здесь таких много. Землекопное дело – потогонятельное, даже если не столько сам копаешь, сколько раздаешь указания и целительные пендели. А по такой жаре – и вовсе кирдык. Не в пакете же воду нести?

Подойдя поближе, громко матерюсь. В основании кучи – памятник из серого гранита. Кладбищенским хламом его, похоже, завалил бульдозерист, когда чистил главный проезд. Из-под ошметков венков, сухой травы и драных пакетов, проглядывает обелиск, с закрепленным наверху пропеллером.

Кое-как очищаю плиту, поотбрасывав мусор ногами. Смахиваю ладонью землю, читаю надпись. Здесь похоронены шесть летчиков. Экипаж Ту-95. «Стратег» взорвался в воздухе при возвращении с боевого дежурства. Выходит, ребята погибли при выполнении боевой задачи. Хоронили, значит, со всеми воинскими почестями. Оркестр, салютная группа, три залпа в воздух, школьники, наверное, в почетном карауле стояли…

Только все это через двадцать лет после распада Союза оказалось и нахер никому не надо. И ребята погибшие, и долг перед Родиной, и вообще. Завалили херней всякой, разве что не обгадили…

Становится очень паршиво. Я тоскливо ругаюсь и, как могу, расчищаю памятник. Отхожу, не оглядываясь. Не то, чтобы стыдно… Просто до крайности паскудно на душе. Тут на глаза попадается подходящая баклажка из-под «Живчика», прямо как меня и ждала. Нормальная раньше «цветная водичка» в последнее время совсем опаскудилась, зато бутылка удобная, двухлитровая…

Набрав воды из поржавевшего крана у сторожки, не спеша топаю к своим работничкам. Все-таки насчет «споро» я, конечно, поторопился. Из алкашни, что согласилась на шабашку, землекопы, как из меня канадский лесоруб, но дело у них продвигается. Почва тут легкая, песчаная, без камней.

Когда к нам подкатывает «таблетка» – санитарный УАЗ-469, чуть ли не малярной кисточкой выкрашенный в серый цвет с кривоватыми красными крестами на битых бортах, мы уже минут двадцать валяемся на траве, подставив морды вечернему солнцу. Благо, оно уже передумало дурковать. Рядом темнеет внушительная яма, а выброшенная на кучу земля начинает подсыхать…

Пока мы зеваем и протираем глаза, из «таблетки» выбираются Пат и Паташон – щупленький водила и отожраный на спирте и витаминках санитар. Не обращая на нас ни малейшего внимания, они распахивают задние двери и выволакивают, уронив на примятую траву, три длинных пакета из толстого прозрачного полиэтилена.

– Кто тут главный хер в мире животных? – закончив выгрузку, решает нас заметить санитар.

– Ну? – отвечаю я, подойдя поближе.

– В получении распишись. – он протягивает раскрытый журнал, на сгибе которого лежит шариковая ручка с обгрызенным колпачком.

– Незабудко, Сербин, Вакула, – зачем-то читаю я вслух, перед тем как поставить свою закорючку. Фамилии ни о чем не говорят, а рассматривать лица покойников в поисках собутыльников или давних знакомых как-то не хочется.

Санитар забирает у меня журнал, сует подмышку. Труповозка, стреляя движком, укатывает в большой мир. А мы остаемся здесь…

– Ну что, орлы сизеносые! – стараясь придать голосу хоть немного жизнерадостности, обращаюсь к похоронной команде, – кладем на дно, пять минут лопатами помашем, и, как говорится на заслуженный отдых…

Орлы, отобразив на испитых харях сложную гамму чувств, подходят к телу, что оказалось ближе всего к могиле. Когда мы беремся за края пакета, над нами взлетает туча мух. И когда только слететься успели?

Тянем-потянем…

– Стойте, стойте! Ну пожалуйста! – раздается со стороны центральной аллеи тонкий испуганный голосок.

Алкаши как по команде разжимают руки. Пакет падает их стороной на землю, а я ощутимо клюю носом, лишь потом догадавшись выпустить свой край. Совсем ты, Витек, мозги пропил, хуже черепахи соображаешь…

По дорожке, цепляясь за сорняки, протянувшие стебли, будто растяжки, бежит зареванная девчонка. Подскочив к пакетам, она заглядывает в едва различимые лица, скрытые мутным полиэтиленом и, отшатнувшись в сторону, начинает реветь навзрыд…

– Э, ты чего? – касаюсь ее плеча.

– Папа… – с трудом выдавливает она, сквозь душащие слезы, – Вчера в кафе с друзьями ушел… Не вернулся! Я и искала, звонила… Никто ничего, ни видел, не знает… А сегодня… – она шмыгнула носом, – А сегодня мне в милиции сказали, что его утром подобрали… и в район отвезли… Я, я… в морг позвонила, там говорят – приезжайте, забирайте… Я туда, а они его увезли уже… А вы, вы, его уже чуть не похоронили…

Девчонка снова плачет…

Землекопы-шабашники стоят, ожидая команды вышестоящего руководства. То есть меня.

Ситуация, блин, хуже не придумаешь. Получается, вот это захлебывающееся слезами дите – дочь покойного армейца. И чего же ты, на полчаса позже не пришла-то, гребаный по голове?! Если сейчас родственники и знакомые начнут подтягиваться, мы и до утра не разгребемся! А за трупы я уже расписался… Не закопаем всех троих сегодня – крайним буду я. Нет, самого не закопают, загребутся пыль глотать. Но по головке Любовь Ивановна, которая Люся, точно не погладит за это.

Старательно корчу самое скорбно-сочувствующее лицо, на какое способен, и развожу руками:

– Ну а мы что сделать можем? Ты нас тоже пойми. Наше дело маленькое. Сказали – хороните, мы и хороним. Тут оставим – так по ушам получим, что мало не покажется.

Нет, как-то плохо получается… Не те слова, неправильные…

– Давай так, – пробую по-иному. Девчушка уже не плачет, а лишь смотрит на меня огромными глазами, – Ты сейчас реветь прекращаешь, бежишь к взрослым и им говоришь, чтобы они шли к мэру и получали разрешение на… – на всякий случай, сглатываю «эксгумацию», – на перезахоронение.

Девчонка замирает в нерешительности. Пользуясь моментом, киваю алкашам. Те понятливо ухватывают ближайший пакет.

– Не надо! – плакса подпрыгивает и визжит таким ультразвуком, что мои работнички испуганно отдергивают руки, будто их ощутимо долбануло током.

– Ну что еще? – меня вся эта ситуация начинает раздражать все сильнее и сильнее, – Я же тебе русским языком все объяснил. Мамку зови, или кого из родичей.

– Мама умерла, – ветеранская дочка поджимает губы и шмыгает носом, впрочем, судя по всему, реветь она больше не собирается. – И родных у меня тут нет никого. А из знакомых папиных никто трубку не брал.

– Ну а этот, совет ветеранов Вооруженных сил, или как их там? Они чего?

Девочка вновь поднимает на меня заплаканные глаза. Я понимаю, что ляпнул несусветную дурость. В этом городе властям и на живых глубоко плевать, а уж ветераны…

– Вы его что, вот так вот, вместе с этими? – Она внимательно смотрит на пакеты, переводит взгляд на яму. Знаю я такой взгляд, когда цепляются за мелкие детали, чтобы на большее не смотреть и не думать о нем. Сам… впрочем, чего уж там сейчас вспоминать.

– Есть другие варианты? – деловито спрашиваю я.

Дочка покойника морщит лоб, и, набравшись решимости, просит:

– Пожалуйста, похороните папу в отдельной могиле!

Занятнее всего то, что просьба звучит приказом. Вот же блин, радость какая! Это еще пару часов минимум корячится. Оглядываюсь на свою верную алкопехоту. На их лицах читаю свои же мысли. Мужики энтузиазмом не горят от слова «да ну нахер!». Однако, в просьбе можно нашшупать и наш интерес…

– Тут, солнышко ты наше, ненаглядное, какая ситуация. Мы за работу аванс уже получили. За что получили – уже сделали. Так что, как сама понимаешь, без доплаты сверхурочных ну никак!

Вроде и не хочу, а слова заученные сами собой выходят, словно я всю жизнь бригадой могильщиков заправлял, и тон соответствующий. Язык помимо сознания работает. Сперва девочка не соображает, чего я от нее хочу, и смотрит круглыми глазами. Затем, осознав, обречено кивает, и достает из кармашка по-модному рваных джинс тощий кошелек.

– У меня только сорок гривен. Хватит?

Взгляд девчонки вновь наполняется слезами. А я прикидываю. Сороковник – это две поллитровых казенки с закусью. Или два литра самогона. Вместе с тем, что ждет в кабинете у Люси и «коктейлем Молотова», что обещал принести Петро, встреченный в «Ласточке», поминки выйдут приличные. Я степенно киваю принимаю из дрожащей руки сложенные в несколько раз мятые купюры. Осталось самое сложное – решить вопрос с «хороняками» из похоронной команды. Каламбур вышел забавный. «Хороняки» на местном суржике – хронические алкоголики.

Но тут прилетела птица обломинго.

– Не, Вить, мы так не договаривались… – занудил первый, – Сил нету никаких. Мы ж с утра ни ели, не пили. Мы яму забросаем, ты нам выдай пузырь, да мы пойдем.

– Руки до мяса стер! – вторил ему боевой товарищ, – спина не разгибается…

Я пытаюсь задействовать самый убойный аргумент, предложив полтора пузыря.

Лень оказывается у алкашей сильнее пьяной жажды, и они упорно стоят на своем, будто партизаны.

Деньги у девчонки я уже взял, и отказываться от обещания не собираюсь. Значит, придется собственноручно отвечать за поспешность… Да и ветеранскую дочку жалко. Не шалашовка ведь, дочь военного, как-никак.

– Ты, короче, погуляй часок, – твердо говорю я снова накуксившейся девчонке, – а лучше сопли подбери и сходи к Явдохе, знаешь, где живет?

Девочка молча кивает.

Отсчитываю ей двадцатку.

– Придешь, скажешь, Витя с базара прислал. Попросишь литр, дашь денег. Не забудь – Явдоха, Витя, литр. Обратно пойдешь, захвати стаканчиков разовых, и бутылку газировки купи какой-нибудь. Только не «Живчика»! – Уточняю на всякий случай, – пока будешь ходить, как раз закончу. Тут отца и помянем.

Девочка, сделав над собой видимое усилие, подбирает сопли и убегает.

– А вы чего сидите? – рявкаю я на зевавших в сторонке мужиков. Совместными усилиями, опускаем в яму два пакета, наскоро забрасываем землей. Забастовщики получают расчет натурой и усталые, но довольные скрываются меж холмиков и крестов…

К моменту возвращения посыльной жара спадает окончательно. Да и я как раз заканчиваю копать. Могила вышла неглубокая, мне по грудь, и не особо широкая. Но какая получилась. Думаю всяко лучше, чем вечная компания двух алкашей. Выбрасываю лопату на бруствер и вскарабкиваюсь наверх, умудрившись особо край не обрушить.

– Ну что, прощаться будешь?

Девчонка ставит на землю пакет и с ужасом смотрит на черное гудящее облако над полиэтиленом. Мотает головой, даже отступив на шаг. Что ж, и такой взгляд я тоже знаю – когда смотришь, видишь, а все равно не веришь. Что вот это и есть твой близкий человек. То есть им было…

Справляюсь сам. Подтянув тело к краю могилы, осторожно, боком спихиваю. Хорошо, что покойный офицер не стал напоследок пакостить и дисциплинированно шлепнулся на спину. Не пришлось лезть в яму и ворочать тело… Под участившиеся всхлипы оттираю ладони от земли и снова берусь за лопату.

8. Сумма страхов

В эту жаркую августовскую ночь городок Кэнтон, штат Миссисипи, отсыпался перед началом рабочей недели. Несколько лет назад концерн «Ниссан» построил здесь новый автомобильный конвейер для сборки американских «Инфинити», после чего сонный столичный пригород быстро превратился в крупный индустриальный центр.

В коттеджах, чей размер и стоимость по введенным японцами корпоративным правилам строго соответствовали положению в компании их хозяев, спали топ-менеджеры, управленцы среднего звена, инженеры, операторы, рабочие, их жены и дети. Мирный сон ударников самурайского труда неусыпно охраняла полиция графства.

Полиции на улицах было много, и на то имелись серьезные основания. С началом летних каникул в город со всей страны съезжались студенты из колледжей и университетов (благо, доходы работников компании позволяли давать детям приличное образование). Поэтому окружной шериф, справедливо ожидая всплеска продаж наркотиков, выгнал на ночное дежурство едва ли не всех помощников. Не осталась в стороне и полиция штата, которой в преддверии выборов было приказано в пику ФБР выдать на-гора убедительные результаты эффективной борьбы с наркомафией…

Детектив Джереми Моравски припарковал свой «Форд» в тихом месте на пересечении Вест-Стрит и Добсон-авеню. Именно здесь, если верить информатору, в дни наплыва молодежи работал Буллет ^[11]– неуловимый оптовик, специализирующийся на дорогом колумбийском кокаине.

Наркодилеры действовали хитро – они заранее прятали товар в надежных местах и, получив деньги, указывали покупателям координаты тайников-закладок. Поймать наркоторговцев было сложно, обосновать их вину при такой торговле – невероятно трудно. Для того, чтобы арестовать преступника, а затем предоставить существенные доказательства в суде, необходимо было дождаться факта передачи денег, при помощи направленного микрофона записать разговор, взять покупателей в момент, когда они заберут товар, отпрессовать задержанных в отделении и, получив от них в обмен на прокурорский иммунитет нужные показания, надежно закрывать дилера. Работа крайне сложная и требующая филигранной аккуратности, но игра стоила свеч – за одну горячую ночь порой распродавалось несколько килограммов дури, так что арест одного такого оптовика попадал на первые страницы газет, принося политикам незаслуженную славу, а Моравски – уважение коллег и прочное положение в сложной полицейской иерархии. Откинув спинку пассажирского кресла, детектив полулежал в глубине салона, стараясь не выдать свое присутствие малейшим шевелением.

Утро начинало понемногу теснить уходящую ночь, когда на Добсон-авеню выехали два черных «Сабурбана». Внедорожники-минивены, облюбованные всевозможными спецслужбами, проехали мимо и остановились напротив ничем не примечательного коттеджа, который, судя по газону размером в половину носового платка, принадлежал служащему автомобильного завода с невысоким рангом. Все двери одновременно открылись, и наружу посыпались люди в черных обтягивающих костюмах с короткими автоматами – точь-в-точь, как в очередной части «Splinter Cell», которую сын последнюю неделю сутками гонял на своей игровой приставке.

Как они вычислили, что припаркованная на ночь машина с затемненными стеклами не пуста, оставалось только догадываться. Не успел Моравски поднести ко рту микрофон, чтобы продиктовать диспетчеру номера «Сабурбанов» и выяснить, кто это пытается отобрать у него работу, как к «Форду» подлетел человек, в отличие от бойцов, одетый в скромный серый костюм. Держа правую руку у бедра, левой он негромко, но требовательно постучал по боковому стеклу и сделал знак, чтобы детектив его опустил:

– Министерство внутренней безопасности. Оперативно-координационный центр. Отдел активных операций. Специальный агент Смит. Пожалуйста, покиньте улицу, мы проводим здесь специальную операцию. Если вы этого не сделаете, нам придется разбудить вашего начальника.

Моравский скривился, словно проглотил тухлую креветку. Ребят из МВБ дружно не любили все американские правоохранительные органы.

Министерство внутренней безопасности было создано через месяц после событий 11 сентября 2001 г. Объединив под своим крылом множество разрозненных служб, оно ворочало астрономическим бюджетом и обладало чрезвычайными полномочиями. Но при этом изначально было, и по сию пору оставалось бюрократическим монстром, несуразным и малоэффективным.

Департамент по борьбе с наркотиками штата Миссисипи сталкивался с агентами МВБ далеко не в первый раз – безопасники были неизменно заносчивы, плевали с высокой колокольни даже на ФБР и, не моргнув глазом, мочились в чужой бассейн. Поэтому говорить и тем более спорить со Смитом было решительно не о чем. Моравский сплюнул под ноги спецагенту, поднял спинку и включил зажигание. Тщательно подготовленная операция оказалась безнадежно провалена, и теперь удобный случай придется ждать до следующих каникул.

Дождавшись, пока «Форд» исчезнет за поворотом, спецгруппа окружила дом и приготовилась к штурму. Один из «людей в черном» осторожно заглянул в окно небольшой гостиной.

Человек с непроизносимой польской фамилией, за которым приехали «Сабурбаны», занимал скромный пост начальника склада электроники сборочного конвейера «Инфинити». Сейчас он одетый спал на диване перед работающим телевизором. К дивану был пододвинут низкий стеклянный столик, на поверхности которого в мельтешении отсветов от экрана можно было разглядеть разноцветную россыпь таблеток, опрокинутый тубус чипсов и полупустую бутылку виски.

Алкоголь и снотворное уже давно стали лучшими друзьями и едва ли не единственным средством от мрачного, тягостного бодрствования одинокими ночами. Но даже виски не в силах изгнать сны, в которых раз за разом возвращалось прошлое…

Человеку, лежащему на диване, снится все тот же, до боли знакомый сон. Он в одиночной камере. Некто в пенсне, кителе со стоячим воротником и с непонятными знаками на петлицах направляет на него лампу, бьющую как прожектор, и кричит, требуя сознаться во всем…

Вслед за кошмаром приходят воспоминания. Ночное летное поле, пустое и безмолвное. Черная громада самолета, нависающая над головой крышкой исполинского гроба. Медленно открывающиеся створки бомболюка, под который трое подкатывают гидроподъемник с поднятыми под самое брюхо лапами захвата. Эти трое – штурман Витя Сербин, бортинженер Николай и он, радист Сергей – молодой лейтенант, месяц назад выпустившийся из военного училища. Командир и второй пилот залегли наверху капонира, ведут наблюдение. Костя, оператор вооружений, сидит в кабине и управляет подвесным оборудованием.

Створки раскрыты, в чреве самолета белеет девятиметровая сигара. Это не крылатая ракета, а контейнер, в котором упрятан страшный, вызывающий дрожь в поджилках груз…

Пока штурман с бортинженером, поднявшись на железной стремянке, вполголоса матерясь, колдуют над «специзделием», Сергей думает, как все будет. Командир сказал, что здесь не двести килотонн, как в ракете Х-55, а всего лишь двадцать. Но кому от этого легче, если еще на первом курсе им объяснили – все находящееся в эпицентре взрыва распадается на атомы за ничтожно малые доли секунды. Липкий запредельный ужас сковывает движения.

Мгновенная смерть страшна. Но еще страшнее картина ареста, за которым непременно последует дознание, суд и казнь. Сергей уверен, что их поймают. Руса – не просто закрытый, но сверхрежимный объект. Любой, кто покупает в райцентре на автостанции билет до военного городка, сразу же попадает на карандаш вездесущим органам, что уж говорить о тех, кто летает на стратегических самолетах…

Оператору, который знает, как деактивировать бомбу, приходится бегать туда-сюда. Он скатывается со стремянки и выдыхает:

– Есть! Теперь сто пудов не бахнет…

Сигара, крепко прихваченная веревками, медленно опускается вниз.

– Помоги! – хрипит Витя Сербин. Обычно штурман в экипаже – белая кость, но Витя, недалекий и странноватый мужик, втихаря увлекающийся фотографией и нестойкий на алкоголь, в эскадрилье не пользуется уважением, а потому наравне с Сергеем выполняет черную работу.

Оператор опять поднимается в кабину, закрывает люк, возвращается. Машет рукой в сторону капониров. Командир и второй пилот покидают посты наблюдения.

Вшестером, опасливо придерживая контейнер, они катят его сперва по краю рулежки, потом по скошенной траве туда, где чернеют спасительные деревья. Катить тяжело, липкий пот заливает глаза, но страх придает сил.

Дальнейшие действия напоминают похороны. На дне глубокой и длинной ямы мокрая грязь с проблесками воды. Сергей ничего не чувствует и ни о чем не думает. Он словно робот механически выполняет все распоряжения командира… Контейнер, удерживаемый тросами, плавно ложится на дно ямы, по брюхо зарывается в пульпу.

Как они возвращаются к самолету, он не помнит. Емельянов подгоняет УАЗку, грузит назад пьяно мычащую Нинку. Платье у девчонки расстегнуто, белья на ней нет. В лунном свете хорошо видны большая грудь и крепкие ягодицы. Но страх настолько овладевает Сергеем, что вид соблазнительного женского тела вызывает лишь изжогу.

Они покидают аэродром. Проходит день, неделя месяц. Страх понемногу уходит, но часть его остается где-то в глубине души. Как вскоре выясняется – навсегда.

Время идет, Сергей выписывает «Аргументы и факты» и «Огонек». Гласность снимает печати запретов, теперь он «знает все» про НКВД и ГУЛАГ… Полтора года Сергей живет, каждую секунду ожидая ареста. Наконец, по скорой, попадает в больницу. Выписывается с диагнозом «язва желудка» и с отстранением от полетов. Причина болезни – «постоянное нервное напряжение», так говорят врачи. Через полгода, комиссованный по здоровью, он возвращается домой в Кировоград.

До начала девяностых Сергей работал старшим электриком на заводе дозирующих автоматов. Потом по вызову уехал в Канаду – женившийся на еврейке брат смог быстро эмигрировать сам, и вытянул к себе родственника. Вскоре Сергей с видом на жительство и разовым пособием уже стоял за детройтским конвейером, монтируя двигатели на «Крайслеры».

Страх, немного разогнанный сытой американской жизнью, вскоре вернулся. Сны становились все реальнее, и бывший радист по-прежнему вздрагивал от каждого стука в дверь. Разжившись по случаю поддельным паспортом, он порвал связь с братом и уехал в Кэнтон, где как раз шел массовый набор на новую сборочную линию. Там, выписывая коробки с реле, процессорными блоками и ДВД-плейерами, Сергей вел неприметное, почти растительное существование.

По воскресеньям он выбирался подальше от любопытных глаз в Джексон и брал на вечер недорогую латиноамериканскую проститутку. Сбросив накопившийся стресс, возвращался домой, смотрел сериалы и принимал снотворное или виски. А все чаще – и то, и другое.

Когда его выдернули из-под одеяла чьи-то сильные руки, Сергей не сразу понял, что все происходит наяву. Реальность показалась продолжением ночного кошмара, усугубленного вечерней выпивкой. Грязная комната, в которой не убирали уже самое меньшее пару недель оказалась полна вооруженных людей, а его кантовали, как безвольную куклу.

Затем он испытал в некотором роде облегчение. Ведь не зря говорят, что ожидание беды может оказаться куда мучительнее ее самой. Все, чего летчик страшился долгие годы, наконец-то случилось, и бояться больше было нечего.

Не оказав ни малейшего сопротивления, Сергей дал вывести себя во двор и посадить в черный фургон с глухо затонированными окнами. Он безропотно стерпел надетый на голову мешок и, едва ощутив легкий укол в бедро, провалился в ровный глубокий сон, какого уже давно не приносили таблетки. «Люди в черном» увозили очень счастливого и умиротворенного человека.

Впрочем, скорое будущее обещало оказаться куда менее радужным…

По законам США Центральному разведывательному управлению строго запрещено осуществлять какие бы то ни было активные действия на территории своей страны. Но в государстве адвокатов обход закона в большинстве случаев представляет собой техническую, решаемую проблему.

В данном случае решением стало некое ранчо с собственной взлетной полосой, расположенное в Вирджинии, подальше от сторонних глаз. Через цепочку подставных владельцев объект был куплен Министерством внутренних дел, а затем «По просьбе заместителя директора ЦРУ» – предоставлен коллегам-разведчикам «для учебных целей». Подобная форма была неафишируемой, но вполне распространенной и обычной для всяческих полуофициальных и совсем неофициальных действий.

При этом ранчо использовалось в целях вполне боевых – для тайных встреч, содержания и допросов выловленных через голову ФБР шпионов, а также для бесследного «исчезновения» нежелательных лиц.

Для исполнения последней задачи в подвале большого двухэтажного гаража был обустроен сверхсовременный крематорий с противодымными фильтрами, который позволял разлагать пепел жертв до степени полного нераспознавания ДНК.

Кроме того, на объекте имелась и современная типография, оснащенная комплексом программирования любых аккаунтов и пластиковых карт. С помощью этой системы любому «пропавшему» человеку можно было в считанные минуты сделать «виртуальную биографию», чтобы продолжить его информационное существование, окончательно запутав и похоронив все следы. При необходимости, исчезнувший еще несколько месяцев мог вести вполне активное существование, совершая покупки с помощью кредитных карт, используя телефонные «симки», отмечаясь и оставляя фотографии в социальных сетях…

За Министерством внутренних дел числилась и оперативная группа ЦРУ, «временно прикомандированная для обмена опытом», которую возглавлял спецагент, известный под псевдонимом «Опоссум». Это был тот самый «Смит», который говорил с детективом Джереми Моравски и руководил захватом бывшего радиста.

Опоссум вышел во двор и с удовольствием вдохнул сыроватый деревенский воздух. Если внутри ранчо походило на гибрид лаборатории, исследовательского комплекса и высокотехнологичной тюрьмы, то снаружи оно ничем не отличалось от сотен подобных объектов. Поэтому если не думать о том, что скрывалось за прочными стенами и дверями, вполне можно было представить себя обычным американцем в провинциальной глуши, наедине со звездным небом и прохладным ветерком.

Агент еще раз глубоко вдохнул и пожалел, что месяц назад бросил курить. Старая привычка требовала увенчать трудный день и хорошо проделанную службу парой крепких затяжек. Но в его возрасте и с его образом жизни пришлось выбирать – табак или здоровые легкие. Опоссум был профессионалом, который к тому же искренне любил свою работу, поэтому его выбор был очевиден.

Но курить все равно хотелось.

Он вытер платком пот со лба, который не смог осушить даже прохладный ветер. Расправил закатанные рукава рубашки, достал из кармана телефон и набрал номер, который не значился даже во внутреннем справочнике администрации Белого Дома.

– Он выдал все, что знал, сэр, – Опоссум начал разговор со всем почтением, но не тратя время на вступления и прочие бессмысленные ритуалы, строго по делу. – Показания соответствуют… донесению… с очень высокой точностью. Если это была не массовая галлюцинация, то факт можно считать установленным.

– Что же, неплохо, – директор ЦРУ говорил так же коротко, без околичностей. – Остальные?

– Установочные данные в обработке. К вечеру будет полный расклад.

Прослушать этот разговор было практически невозможно, но собеседники все равно избегали имен и точных фактов. Впрочем, Опоссуму не нужно было уточнять, о ком идет речь.

– Хорошо. Я уже отдал распоряжение, соответствующие расходные суммы будут переведены. У тебя будут все полномочия и возможности, при необходимости – поддержка любой из наших служб в любой стране. Но запомни главное, ключевое слово здесь – «тихо». Поэтому те объекты, с которыми… доверительная беседа окажется невозможной, также должны исчезнуть, быстро и легендированно.

– Я понял, сэр. А что теперь делать с… этим? Похоже, его психика не выдержала, теперь это материал для психиатрической диссертации.

– В таком виде его оставлять нельзя. Предпримите меры по… экстрадиции.

– Понял, сэр.

Опоссум отключился, спрятал телефон в карман и возвратился в бункер.

Медикаментозный допрос представляет собой не столь универсальное и надежное средство, как принято описывать в детективах. Собственно говоря, пресловутой «сыворотки правды» в том виде, как показывают в кино, вообще не существует. Нет и не может быть препарата, который заставляет человека говорить только правду. На самом деле такие медикаменты призваны лишь ослабить самоконтроль, снять внутренние запреты, вызвав у допрашиваемого абсолютное доверие и желание исповедаться.

Психотропные средства вкупе с традиционными методиками допроса хороши по отношению к человеку со здоровой психикой и сильной мотивацией на скрытие какой-то конкретной информации. Достаточно пробиться через внутреннюю защиту, и объект выложит все как на духу. Но в данном случае допрашиваемый проявлял все признаки шизофрении, усугубленной алкоголизмом. Сведения, которые от него требовалось получить, оказались скрыты в лабиринтах памяти, захоронены под многолетними слоями комплексов и страхов. Так что и сам допрашиваемый был порой не в состоянии отличить, где правда, а где фантазия. Поэтому пришлось прибегнуть к старому доброму «психофизическому» воздействию, в котором новейшие достижения фармакологии были только подспорьем…

У радиста не оставалось ни единого шанса, теперь он был не властен над своей судьбой, попав в отлаженный механизм форсированного дознания. Он сидел, привязанный к креслу, блаженно улыбался и пускал слюни. В его сознании, разбитом на множество осколков, все происходящее было не страшной пыткой, а исповедью.

Палачи оказались лучшими товарищами, суровыми, но благожелательными. Они не мучили его, а помогали пройти трудной тропой очищения, искренне желая избавить нового друга от непосильного груза вины. Летчик ждал, когда они снова начнут спрашивать, готовый припомнить любую мелочь, счастливый, что он может избавиться от собственных демонов и помочь этим замечательным, понимающим людям. Очередного укола он не почувствовал, лишь сознание померкло, будто во всем мире разом выключили свет…

– Как только пропадет пульс, немедленно «в долгий путь», – указал Опоссум одному из трех своих ассистентов в сторону оцинкованной двери, за которой располагался «военно-полевой крематорий».

– Подготовьте все документы для суда, – приказал он второму. И в этом случае опять же не пришлось объяснять очевидное.

Американская Фемида обычно слепа по отношению к гастарбайтерам. Нелегальные мигранты, на которых не распространяется закон о минимальной почасовой оплате труда, нужны Америке как любой богатой демократической стране. Без них рыночная экономика просто не сможет нормально функционировать – граждане США предпочитают жить на пособия по безработице, но не мыть посуду в дешевых закусочных и чистить засорившиеся клозеты в афро-американских кварталах. Однако в случае необходимости карающий меч демократии действует с быстротой молнии.