Текст книги "Взгляд василиска"

Автор книги: Макс Мах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Макс Мах
Взгляд василиска
(АИ триллер)

«Ибо вот, Я пошлю на вас змеев, василисков, против которых нет заговаривания, и они будут уязвлять вас…»

Книга пророка Иеремии (8:17)

Пролог

«Обиталищем василиска являются пустыни. В пустыню же он способен обратить любую плодородную местность».

Частное мнение римского обывателя

18 апреля 1962 года, Центральный фронт, Трнава (Словакия).

Стеймацкий, Николай Евграфович (11 января 1912, Петров) – доктор медицины (1944, Новгород), профессор (1951), кавалер «Полярной Звезды» и ордена «Почета», автор капитальных трудов «Военно-полевая хирургия: Черепно-мозговые травмы» и «Травматическая афазия».

Шуг, Спиридон Макарович (18 декабря 1929, Карша [1]1
  Карша– тюркское название г. Керчь, бытовавшее в VIII-X веках н.э.


[Закрыть]) – русский военный деятель, генерал от кавалерии (1978), в годы Второй Отечественной войны в звании полковника командовал 8-й Специального Назначения (т.н. Черной) казачьей бригадой.

Николай Евграфович Стеймацкий был человеком не молодым и не сильно здоровым. Во всяком случае, таковым он себя полагал и чувствовал нынче соответственно. И то сказать, пятьдесят – не тот возраст, когда играет кровь, и ощущается то славное томление духа, что свойственно молодости. Если бы не война, Стеймацкий, наверняка, вышел в отставку еще в прошлом году и уехал куда-нибудь в провинцию, доживать век в маленьком и уютном уездном городке, где вдоль улиц липы растут, и сиреневые кусты в каждом палисаднике, и где соседи здоровались бы с ним по утрам, уважительно именуя "господином профессором". Однако не судьба. Его мобилизовали в шестидесятом, присвоили совершенно невероятное для поручика прошлой войны звание полковника – ну, как ни как, действительный профессор медицины – и поставили во главе эвакуационного госпиталя. Именно так, милостивые государи, взяли, назначили, поставили… Словно растение комнатное, герань какую-нибудь бессловесную, взяли и пересадили из одного горшка в другой, из новгородской столичной клиники в сонный тыловой Саратов. Впрочем, грех жаловаться, если по совести, и с учетом дальнейших коллизий. Потому как война – будь она не ладна, проклятая – война и есть. Година испытаний, выражаясь высоким штилем, а если по-простому выразиться, так одна непечатная брань пойдет. А Саратов, что ж это было не самое плохое место на войне. Глубокий тыл, и должность хоть и хлопотная, да уж не более заковыристая, чем заведование нейрохирургическим отделением центральной городской больницы.

Однако в шестьдесят первом, когда на Западном направлении началась настоящая мясорубка, вспомнили и о нем. Старый, еще университетский приятель Николая Евграфовича, Александр Семенович Луцкий, уже два года как носивший на плечах генеральские погоны, выдернул Стеймацкого – ни о чем, не спросив, разумеется, и уж тем, более не попросив об одолжении – из приволжской тыловой глуши и бросил в самое пекло, в передовую госпитальную базу фронта. И понеслось, как нынешняя молодежь изволит выражаться. На Николая Евграфовича, в одночасье ставшего главврачом и начальником фронтового нейрохирургического госпиталя обрушилось такое, что и в ту, давнюю уже, первую его войну, на которую Стеймацкий угодил молодым еще хирургом, видеть ему не приходилось. А уж об "ужасах" новгородской клиники и вовсе можно было смело забыть. Впрочем, как вскоре выяснилось, что такое ужас – настоящий, без дураков, ужас – он, вступив в должность в феврале, когда на фронте длилась затянувшаяся с января из-за зимних непогод оперативная пауза, не представлял. Настоящий кошмар начался в конце марта. Германцы неожиданно – ну и кто вам доктор, господа генштабисты? – ударили из-под Кремца и Бадена, бросив в бой скрытно подошедшую с юго-запада XXII-ю ударную армию генерала Шенквеллера, усиленную VIII-м прусским моторизованным корпусом, и Нижняя Австрия превратилась в ад. Сражение прибрело тем более ожесточенный характер, что обе стороны отдавали себе отчет в том, что война-то должна была вот-вот закончиться, и, соответственно, спешили обозначить контуры будущих границ. Дело тут было в атомной гонке, которую уже четыре года вели оба сцепившихся теперь в смертельной схватке блока. Так уж вышло, что обе стороны успели создать будущему сверхоружию мрачную славу еще до того, как этим оружием обзавелись. Однако пока до пришествия дьявола было далеко, никто его в свои расчеты и не принимал. Но в декабре шестьдесят первого аргентинцы взорвали-таки первую свою бомбу, и почти сразу же за ними, в январе шестьдесят второго, свою бомбу испытали русские. Впрочем, ни у той стороны, ни у другой нового оружия в руках еще не было. И пока ученые и инженеры колдовали в глубоком тылу над первыми рабочими образцами ящика Пандоры, армии обеих сторон крушили друг друга тем, что у них было, прекрасно понимая, что, судя по всему, пустить в ход это новое оружие уже не посмеют.

Итак, 27 марта германцы начали наступление севернее и южнее Вены, и 18-я и 47-я русские армии, принявшие на себя главный удар, начали отступать. Отходили они медленно, ожесточенно обороняясь и постоянно – пусть и из последних сил – контратакуя, но долго так продолжаться, не могло. Фронт буквально висел на волоске – на воле и мужестве тысячами умиравших в сражении бойцов и командиров. И тогда генерал Бекмурадов бросил в бой свой последний резерв – 2-й казачий корпус. Казаки контратаковали 11 апреля, сходу опрокинув своими тяжелыми Гейдарами [2]2
  Гейдар(БрТМ-26) – серийный тяжелый бронеход (танк) Русского каганата в период Второй Отечественной войны: масса тонн – 53, экипаж – 5, ср.ск. км/ч – 32, пушка Е-90 – 110-мм, толщена лобовой брони – 220 мм. Бронеход был рассчитан исключительно на использование в военное время, так как его агрегаты очень быстро изнашивались и не могли выдержать длительного несения службы.


[Закрыть]196-ю Королевскую Мюнхенскую дивизию – Стеймацкий оперировал нескольких пленных баварских офицеров – и 13 апреля ворвались в предместья Вены. Начались упорные уличные бои и раненые пошли в госпитали фронтовой базы сплошным кровавым потоком. Что там творилось, Николай Евграфович представлял, разумеется, очень смутно, черпая информацию в основном из обрывочных рассказов раненых – тех, что могли говорить – но результаты той кровавой бойни, что разыгралась на улицах красивейшего города Европы, видел воочию, так что подробности ему, в общем-то, были без нужды. И так все было ясно.

А потом и вовсе не до новостей стало. Врачей – действующих хирургов – катастрофически не хватало, так что уже вскоре после начала боев в Вене, Николай Евграфович не просто "встал к станку" – он и так все время оперировал – а за тем станком, крытым белой эмалью столом во втором операционном зале, что называется, прописался. [3]3
  Прописка– жаргонное выражение, бытовавшее в годы Второй Отечественной войны и позже вошедшее в русский литературный язык. Первоначальное значение – быть привязанным к какому-либо месту (от «Прописать, приписать солдата/офицера к определенной воинской части»).


[Закрыть]И уже через 2-3 дня перестал думать о чем-либо вообще, кроме, разумеется, операционного поля – пропади оно пропадом! – оказавшегося перед его глазами в данный конкретный момент времени.

– Николай Евграфович! – голос старшей сестры вырвал его из забытья, и Стеймацкий попытался сфокусировать взгляд своих уставших глаз на лице Веры Анатольевны и вообще понять, где он теперь находится и почему? Как оказалось, он задремал прямо за столом в ординаторской, куда зашел "буквально на секунду". Зашел, присел к столу, отхлебнул горячего чая из стакана в мельхиоровом подстаканнике, закурил папиросу и… заснул. Папироска, все еще зажатая в желтых от дезинфицирующего раствора пальцах, прогорела до мундштука и погасла. Чай остыл. А он, оказывается, так и сидел за столом, откинувшись на высокую спинку стула.

– Николай Евграфович! Профессор! – Синицына никогда не называла его ни господином полковником, ни тем более господином начальником.

– Да, – сказал Стеймацкий, чувствуя неприятную сухость во рту. Он отпил немного холодного чая из стакана и снова посмотрел на верную свою Синицыну. – Слушаю вас, Вера Анатольевна. Что-то случилось?

– Тут, – ответила Синицына, проявляя, скажем прямо, не свойственную ей растерянность. – Вот…

И показала рукой куда-то в сторону.

– Господин полковник! – этот голос окончательно вырвал Стеймацкого из полузабытья, в котором он теперь находился. Властный и одновременно какой-то холодно-равнодушный голос этот ударил по напряженным нервам профессора, заставив их буквально завибрировать.

Николай Евграфович вздрогнул и резко обернулся на голос. Там куда указывала Синицына, находились три совершенно не знакомых Стеймацкому человека, присутствия которых здесь и сейчас он никак не предполагал. Голос, так не понравившийся профессору, принадлежал молодому казачьему полковнику, одетому в полевой серо-зеленый комбинезон в маскировочных разводах, но с черными нарукавными шевронами, от вида которых по позвоночнику тут же пробежал предательский холодок. О черных казаках по фронту ходила дурная слава. Разумеется, никто не сомневался ни в их отчаянном мужестве, ни в боевых качествах этих лучших бойцов каганата. Однако при всем при том, даже свои, полагали черных казаков жестокими и совершенно отмороженными головорезами, не жалевшими ни своей, ни чужой крови, и бравшими пленных только затем, чтобы допросить бьющийся от ужаса и боли кусок человеческого мяса, еще недавно бывший солдатом или офицером вражеской армии. Глаза у полковника были под стать голосу. Желтовато-золотистые, звериные, они завораживали огнем холодной ярости, горевшим в них, и вызывали у заглянувшего в них приступ животного страха. Так что Николай Евграфович от нахлынувших на него, было, чувств, едва не пропустил двух других визитеров, стоявших ближе к двери: старого, но крепкого еще на вид генерал-полковника с лейб-гвардейским аксельбантом и неопределенного возраста штатского с равнодушным лицом, по которому трудно было определить не только возраст этого невнятного господина, но и то, за чем он мог сюда теперь пожаловать.

– Полковник Шуг, – представился, между тем, казак, чуть наклоняя голову. – Генерал-полковник Уваров. У нас к вам, господин полковник, неотложное дело.

Николай Евграфович, уж, на что был человек совершенно штатский, хоть и обряженный в форму, да еще к тому же и смертельно усталый, при виде свитского генерала подскочил со стула и попытался вытянуться в струнку. Впрочем, вышло это у него неважнецки, но, как сразу же выяснилось, можно было и не стараться.

– Без чинов! – быстро сказал генерал-полковник вполне еще звучным баритоном и сделал два шага вперед, оставив так и не представленного Стеймацкому штатского у дверей. – К вам, профессор, должен был поступить сегодня один войсковой старшина…

– Войсковой старшина? – переспросил озадаченный вопросом Стеймацкий и беспомощно оглянулся на Синицыну. – Вполне возможно… Вера Анатольевна, голубушка…

Но Синицыной объяснять ничего не пришлось.

– Сейчас, господин полковник, – отчеканила она и опрометью бросилась вон, что при ее росте и комплекции (а Вера Анатольевна была дамой не просто крупной, а очень крупной) выглядело весьма впечатляюще.

– Минуту, господа, – сказал Николай Евграфович, когда за Синицыной с треском захлопнулась дверь. – Сами понимаете… В разгар боев… Мы транспорты в тыл формировать не успеваем, а тут еще…

Он хотел было сказать про бомбежки, но в последний момент решил не касаться этой темы, но зато вспомнил, наконец, кто здесь хозяин.

– Присаживайтесь, господа, – предложил он, указывая на стулья. – Прошу вас, а про офицера вашего госпожа Синицына сейчас все разузнает. Она здесь старшая сестра, ей и карты, так сказать, в руки.

– Благодарю вас, профессор, – кивнул генерал и посмотрел на штатского. – Присядем?

– Пожалуй, – тихо ответил не названный по имени человек в светлом партикулярном костюме и первым сел на стоявший у стены стул, а Николай Евграфович вдруг подумал, что мужчина этот должен быть гораздо старше, чем, кажется.

"Просто конституция такая", – неуверенно подумал он, с трудом отрывая взгляд от штатского и снова переводя его на успевшего, между тем, присесть к столу генерала.

– Приказать, чаю? – предложил Стеймацкий.

– Спасибо, – так же тихо ответил сразу за всех неизвестный. – Не надо.

"Ну, не надо, так не надо… "

Полковник Шуг только хмыкнул и, вытащив из кармана золотой портсигар, закурил. Садиться он не стал, но и стоять, как столб посреди ординаторской не стал, пошел неторопливо к окну. Между тем, закурил и генерал-полковник.

Николай Евграфович с минуту постоял, переводя взгляд с одного на другого, потом мысленно пожал плечами и, взяв со стола початую пачку "Турана", закурил тоже. И только закуривая, обратил, наконец, внимание на тот факт, что кроме них четверых в ординаторской не было больше ни души. Куда делись все остальные врачи, он не знал. Возможно, что их не было здесь уже тогда, когда пожаловали гости, но могло случиться и так, что господа армейские лекари ("И дамы", – добавил он про себя, вспомнив об анестезиологе лейтенанте Львовой) просто ретировались, обнаружив, кто посетил их "сумасшедший дом".

Ожидание затянулось, но никто поддерживать разговор не пытался. Молчал и Стеймацкий, сосредоточившийся на своей папиросе и пытавшийся понять, откуда взялось это неприятное чувство, что все происходящее как-то дурно пахнет. Ответа он, разумеется, не нашел, однако интуиция, как ни странно только обострившаяся от усталости и нервного напряжения, его не обманула. Как показали дальнейшие события, все так и обстояло, как примерещилось ему во время тех длинных минут, в течение которых они в молчании ожидали возвращения Синицыной.

Наконец, дверь с шумом распахнулась, и в ординаторскую быстро вошла сильно запыхавшаяся и раскрасневшаяся Вера Анатольевна.

– Ну? – резко обернувшись от окна, спросил полковник Шуг. Спросил, как плетью огрел.

– Э… – опешила женщина.

– Я… – начал, было, полковник, но его опередил штатский.

– Подождите, полковник, – сказал он своим тихим ровным голосом. – Позвольте мне.

Полковник метнул на него быстрый взгляд, но смолчал, только весь как бы подобрался и подался вперед. А штатский встал со своего стула, сделал несколько быстрых, но без поспешности шагов к Синицыной, и, подойдя почти вплотную, улыбнулся и неожиданно спросил:

– Вас как зовут, величают, сударыня?

– Вера Анатольевна Синицына, – совсем растерявшись, ответила женщина.

– Вы что-то узнали, Вера Анатольевна? – так же мягко спросил мужчина.

– Д-да, – напуганная казачьим полковником женщина, по-видимому, еще не вовсе пришла в себя.

– Итак, что же вам удалось выяснить?

– Войсковой старшина, – пролепетала Синицына.

– Да, – терпеливо кивнул мужчина. – Войсковой старшина.

– Я хотела спросить, – Синицына перевела дух и попыталась сформулировать свой вопрос. – Войсковой старшина… Это значит, погоны как у него? – она испуганно кивнула в сторону полковника и снова посмотрела на штатского. – Да?

– Да, – подтвердил тот. – Такие же только с тремя большими звездами. Вы его нашли?

– Николай Евграфович, – вместо ответа сказала Синицына и обернулась к Стеймацкому. – Это тот безымянный полковник, которого ночью вертолетчики принесли.

– Какой полковник? – удивился Николай Евграфович, ничего такого не помнивший.

– Что значит, безымянный? – быстро спросил штатский.

– При нем не было документов, – объяснила Вера Анатольевна, беспомощно разводя руками. – Три звезды… Я подумала, полковник.

– Он казак, – коротко ответил на ее недоумение Шуг.

– По армейской табели майор, – кивнул генерал. – Ну, или подполковник, если желаете.

– Дальше, – мягко вернул всех к теме разговора штатский. – Почему без документов?

– Они в городе оперировали, – сразу же объяснил Шуг. – Документов мы в таком разе с собой не носим.

– А сопроводительная? – спросил в свою очередь генерал и удивленно поднял бровь.

– Так в том-то все и дело, – раздраженно бросил Стеймацкий, уже сообразивший, в чем тут дело. – Он же без документов был. Перевязали его, я думаю на месте. Ведь так?

– Да, – подтвердила Синицына. – Не знаю, кто, но сделали все правильно и укол морфина… шприц-тюбик там был под повязку засунут… А доставили его, минуя медпункт полка, или что там у вас вместо него, и не через эвакоцентр, а прямо сюда на геликоптере.

– И? – штатский в дискуссию не вступал, он гнул свое.

– Он… он в десятой палате.

– Это что-то значит? – сразу же спросил мужчина, по-видимому, ухватив особую интонацию Синицыной.

– Не жилец, – коротко ответил Стеймацкий и тяжело вздохнул.

– То есть, вы его не оперировали? – уточнил штатский.

– Нет, – снова коротко ответил Стеймацкий.

– Но он еще жив?

– Да, – кивнула Синицына и повторила. – Он в десятой палате.

– Проводите! – сразу же распорядился, вставая со стула, генерал.

"Интересно, – отрешенно подумал Николай Евграфович, выходя вслед за Верой Анатольевной из ординаторской. – Чей он родственник?"

Он уже смирился с тем, что теперь его заставят оперировать этого безнадежного раненого. А то, что раненый безнадежен, Стеймацкий не сомневался. Своим врачам он доверял, и, если кто-то из них, осмотрев майора, направил его в десятую палату, то все так и обстояло. Однако и то верно, что плетью обуха не перешибешь, и будь ты хоть Склифосовский или Пирогов, высокопоставленным родственникам этого казака медицинские премудрости не понятны и неинтересны.

"Заставят оперировать", – окончательно решил Николай Евграфович, но, как оказалось, ошибся.

– Он? – спросил генерал, когда они оказались у постели находившегося без сознания офицера.

– Так точно, ваше превосходительство, – сразу же ответил Шуг, но генерал, что характерно, смотрел сейчас не на полковника, а на штатского.

– Да, – коротко ответил тот и, подойдя к койке, нагнулся над раненым. – Он.

Секунду мужчина так и стоял, вглядываясь в лицо офицера, обрамленное краями сложной повязки, полностью покрывавшей его голову. Затем откинул одеяло, так что стала видна еще одна повязка, на этот раз на груди офицера, и вдруг быстро пробежал длинными своими пальцами по лицу, шее и левому плечу войскового старшины. Это не было прикосновением нежности, но и перкуссией, разумеется, не было тоже. Однако у Стеймацкого создалось впечатление – имея в виду эти, какие-то очень точные и даже изящные движения пальцев мужчины – что видит он какой-то неизвестный ему способ медицинского диагностики.

"Тайская медицина? – подумал он в смущении. – Или корейская?"

– Вы сказали, безнадежен? – спросил мужчина, выпрямляясь и поворачиваясь к Стеймацкому.

– Да, – обреченно ответил Николай Евграфович. – Видите ли…

– Вижу, – кивнул мужчина и обернулся к генералу. – Забираем.

– Что? – буквально вскрикнул полковник Шуг, явно не просто удивленный, а именно что потрясенный репликой штатского, и резко обернулся к генералу. – Что это значит, ваше превосходительство?!

Но Уваров никак не отреагировал на неожиданный взрыв казачьего полковника. Он только кивнул штатскому, как бы соглашаясь с его решением, и, не сказав ни слова, потянул из кармана брюк радиотелефон.

– Сожалею, – вместо генерала сказал штатский. – Вы же слышали, полковник, что нам сказал господин профессор. Не жилец.

– Но… – полковник явно хотел что-то возразить, но мужчина договорить ему не дал.

– Полковник, – сказал он. – Возьмите себя, пожалуйста, в руки и не вмешивайтесь. Теперь это уже не в вашей компетенции.

– Постойте! – Николай Евграфович, наконец, пришел в себя – его тоже потряс неожиданный оборот дел – и вспомнил, что он здесь главный начальник. И про клятву Гиппократа он вспомнил тоже. – Постойте! Что значит забираете? Куда забираете?

Между тем, генерал Уваров, не обративший на слова Стеймацкого ровным счетом никакого внимания, точно так же, как перед тем проигнорировал полковника Шуга, активировал связь, поднес радиотелефон ко рту и коротко приказал:

– Двое с носилками. Палата номер десять, второй этаж.

И снова, как это произошло уже с казачьим полковником, за Уварова ответил безымянный штатский:

– Я не ослышался, господин профессор? – спросил он. – Вы ведь только что сказали, что раненый неоперабелен? Ведь так? И безнадежен?

– Да, – опешил Стеймацкий. – Я так сказал и… Но…

– Считайте, что войсковой старшина уже умер, – тихо, но твердо остановил его мужчина. Сейчас он казался таким же старым, как и генерал-полковник.

– Но он же еще жив, – возразил Николай Евграфович.

– Есть разница? – спросил штатский. – Я имею в виду для вас? Или вы все-таки собираетесь его оперировать?

– Оперировать? – Стеймацкий и сам не знал, что тут сказать. Логически штатский был прав, но с другой стороны…

– Вот видите! – пожал плечами мужчина. – Оперировать вы его не будете. Помочь не можете. Летальный исход гарантирован. Так чего же вы спорите?

– Куда вы хотите его забрать? – сдался Стеймацкий.

– А какая вам разница, Николай Евграфович? – вмешался в разговор генерал.

– Ну, как же! – снова опешил Стеймацкий. – Документы же надо оформить на перевод.

– Ах, да! – кивнул Уваров. – Отчетность.

Он достал из нагрудного кармана френча блокнот и паркеровское перо и быстро что-то написал на первом листке, который тут же, аккуратно отделив от прочих, и протянул Стеймацкому.

– Вот, пожалуйста, господин полковник.

Стеймацкий принял бумагу и поднес ее к глазам. На бланке Лейб-гвардии Астраханского полка было разборчивым почерком написано следующее:

" Изъят по распоряжению Ставки Верховного Главнокомандующего. Генерал-полковник Уваров. 18.04.62"

– И это все? – удивленно спросил Стеймацкий, поднимая глаза на генерала. – А имя?

В этот момент, дверь тихо отворилась и в палату вошли два гвардейца в полевой форме с носилками в руках.

– Какое имя? – рассеянно спросил генерал, оборачиваясь к своим людям. – Берите! – приказал он им, кивая на раненого. – Только осторожно.

– Есть, – вытянулся перед ним гвардеец с нашивками сержанта.

– Исполняйте.

– Имя того, кого вы… изымаете, – напомнил о себе Стеймацкий.

– Вот вы его и впишите, – предложил генерал, следивший за тем, как его солдаты перекладывают раненого с кровати на носилки.

– Но я его не знаю!

– И я не знаю, – пожал плечами генерал, наконец, оборачиваясь к совершенно сбитому с толку Стеймацкому. – У него же не было документов, и сопроводительного письма не было. Так что даже не знаю, что вам посоветовать. Простите, служба.

– Честь имею! – коротко кивнул он Николаю Евграфовичу, завершая разговор, и, повернувшись, пошел за солдатами, вынесшими уже раненого в коридор.

– Честь имею! – щелкнул каблуками полковник Шуг и тоже пошел прочь.

Задержался в палате только штатский. Он обвел взглядом койки, на которых лежало еще трое безнадежных, находившихся, как и следовало ожидать, без сознания, задержал его на мгновение на притихшей и даже как будто уменьшившейся в размерах Синицыной, и, наконец, посмотрел в глаза Николаю Евграфовичу.

– Дело, конечно, ваше, господин профессор, – сказал он тихо. – Но я бы его похоронил.

– Кого? – не понял Стеймацкий.

– Безымянного майора, – пояснил штатский. – Умер и похоронен. Все.

– Но ведь… – Николай Евграфович поднял руку с зажатой в ней распиской генерала. – А это?

– А что это? – спросил мужчина, быстро взглянув на записку. – Тут не написано даже что именно изъял генерал Уваров, или кого. Может быть раненого, а может быть, тумбочку прикроватную. Решайте сами, господин профессор. Но лично я вам скажу так, нет человека, нет проблемы. Честь имею.

И не сказав больше ни слова, так и оставшийся не названным по имени странный этот штатский господин кивнул, повернулся и быстрым шагом поспешил вслед ушедшим.

"Нет человека, – повторил про себя Стеймацкий. – Нет…"