Текст книги "Взгляд василиска"

Автор книги: Макс Мах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Закрыв за собой дверь, Реутов несколько раз с силой провел ладонями по лицу и сделал пару, другую глубоких и резких вдохов и выдохов. Затем опустил крышку стульчака, и, сев на нее, достал из кармана пачку папирос. Вообще-то курить в уборных института категорически не рекомендовалось, но ему сейчас было не до соблюдения правил. Вадим закурил и, сделав первую глубокую затяжку, попытался привести свои мысли в порядок. Мыслей в голове, однако, на данный момент оказалось ровно две. "Вот это да!" – радовалась "детская", склонная к экзальтации часть его сознания, обычно пребывающая в небрежении и даже в загоне, но теперь, благодаря почти фантастическому стечению обстоятельств, объявившаяся во всей своей красе. Зато другая – трезвая и вечно хмурая сторона его внутреннего Я – задавала вполне типичный для нее, но от того не теряющий своей злободневности вопрос, "Что теперь со всем этим делать?"

Хорошо конечно плясать "гопака" или отбивать "чечетку" с воплями типа "Ай да, Пушкин, ай да, сукин сын!" и "Пусть умрут завистники!", но потом наступает "потом", в котором приходится жить. Славе и успеху надо уметь соответствовать.

"Мочь", – поправил он себя.

"А я смогу?" – вопрос был правильный, потому что честный. До такой низости, как врать самому себе, Реутов при всех своих недостатках еще не дошел. И он совершенно не был уверен, что потянет без надобности свалившийся на него груз ответственности, который неминуемо придется на себя принять, как обязательное приложение к новой – но главное, большой – лаборатории. Он и так-то еле влачил свое не слишком радостное существование, с великим трудом и скрипом зубовным, заставляя себя, крутить колесо ежедневной рутины. А Лаборатория с большой буквы и связанные с ней заботы и ожидания большого числа людей – это, прежде всего огромный ежедневный труд, который теперь был обеспечен Реутову на ближайшие пять-шесть лет.

"Зато будет чем козырнуть перед Давидом", – неожиданно подумал он, вспомнив, что обещал встретиться со старым другом сегодня вечером в ресторане "Тройка".

"Идиот!"

Идиот и есть! Не хватало еще начать распускать хвост перед Давидом, тем более, что материи эти – Ломарковская премия, которую на самом деле, Реутов еще не получил или стипендия Казачьего банка – были тому наверняка глубоко безразличны. Давид жил в совершенно другом мире, который был так же непонятен Вадиму, крайне смутно представлявшему себе, каким образом осуществляются инвестиционные программы, как и академический мир, со всеми его сложностями и разностями был непонятен далекому от него Казарееву. Однако воспоминание о назначенной на вечер встрече пришлось как нельзя вовремя и, можно сказать, к месту, так как радикально переключило мысли Реутова с больших проблем, которые он сейчас просто не мог осмыслить, на маленькие, мелкие, которые требовали незамедлительного решения. И мысли Вадима самым неожиданным образом соскользнули с только что обрушившегося на него "счастья" на конкретные житейские вопросы, которыми он, впрочем, давно – а может быть, и никогда – не занимал свою голову.

Не вставая с горшка, а, только заменив выкуренную до мундштука папиросу на новую, Реутов быстро перебрал в уме свой не слишком богатый гардероб и пришел к выводу, что – делать нечего – придется тащиться на Невскую перспективу, чтобы купить себе новый костюм на вечер, сорочку и галстук, да и туфли в придачу – гулять, так гулять! – и не абы как, а кого-нибудь вроде Цацкиса или Жукова. А это не только деньги – бог с ними, с деньгами, хотя цены у этих магазинщиков были такие, что даже при профессорском, совсем не малом окладе страшно становилось – но и время и совершенно не соразмерные цели усилия души, которая и так уже едва ли не на ладан дышит. Впрочем, это были хоть и муторные дела, но вполне реальные и реалистичные в смысле исполнения. Однако существовал во всей этой "суете" со встречей еще один момент, и вот он-то как раз никакому решению не поддавался. Дело в том, что Реутову смертельно не хотелось идти на встречу с Давидом одному. Не будь здесь этой Давидовой Лилиан, все оказалось бы гораздо проще. Но и взять с собой в ресторан было практически некого. Последняя по времени женщина Реутова ушла от него ровно восемь месяцев назад, и, положа руку на сердце, Вадим был этому даже рад. Алина ему нравилась ровно настолько, чтобы завести ни к чему не обязывающий роман, тем более, что инициатором сближения был, в общем-то, не он. Однако жениться на ней – а именно эта тема всплыла как-то незаметно уже через неделю после "пьяной" ночи в Выборге – он совершенно не предполагал. Но других кандидатур на роль "дамы на вечер" – пусть и одноразового использования – на горизонте, увы, не наблюдалось.

Откровенно говоря, все это выглядело ужасной глупостью. По идее, встреча с другом детства, которому, вероятно, было глубоко безразлично, в каком костюме придет в ресторан Реутов, и один ли он придет, или нет, не должна была вызвать у него такой идиотской реакции. И Вадим, что характерно, это прекрасно понимал, как понимал он и то, что навязчивые состояния потому так и называются, что, впав в такое состояние, отделаться от некоторых мыслей очень трудно, если возможно вообще.

"Невротик хренов!" – Реутов докурил папиросу, выбросил ее в унитаз, и, наконец, покинул свое импровизированное укрывище.

К счастью, за то время, что он провел внутри своей кабинки, туалет опустел, и в фойе перед конференц-залом тоже не было ни души. Пленарное заседание закончилось сорок минут назад, а секционные – должны были проходить во втором корпусе, так что народ уже разошелся, и, не встретив по пути, ни одной живой души, кроме уборщиц и кого-то из технического персонала, Вадим вернулся в свою лабораторию. Дверь в подвал, однако, оказалась заперта на ключ, что, впрочем, было нормально – все мы люди, как говорится, а время-то обеденное – и даже хорошо. Во всяком случае, Реутов этому обстоятельству даже обрадовался, потому что у него неожиданно, но очень своевременно, появилась возможность для тайм-аута, как изволят выражаться аргентинские господа. Отсутствие сотрудников избавляло его от совершенно ненужных объяснений, поздравлений и метаний в воздух чепчиков, и позволяло побыть еще полчаса в одиночестве, выпить крепкий кофе, выкурить пару чертовых папирос, и уже окончательно придя в себя, отправиться в Центр на поиски треклятого вечернего костюма, который, на самом деле, он в гробу видел.

"Ну, что ж, – подумал он вдруг совершенно спокойно. – Действительно будет, в чем в гроб положить".

Как ни странно, мысль о смерти его не испугала и не расстроила, а, напротив, успокоила. Реутов довольно споро сварил себе на старой и сильно загаженной электроплитке – "Что, спрашивается, надо на ней варить, что бы так засрать?!" – столь необходимый ему сейчас кофе, перелил его в большую фаянсовую чашку, закурил и устроился у стола, чтобы спокойно и на относительно ясную голову обдумать свои новые-старые обстоятельства. Однако не вышло. В железную дверь лаборатории постучали, и, не успев сообразить, что он делает, Вадим чисто автоматически крикнул, "открыто!", и только после этого понял, что делать этого не следовало. Во-первых, потому что сейчас ему совершенно не хотелось ни с кем разговаривать, а, во-вторых, потому что, когда дверь отворилась, выяснилось, что черти принесли к нему не кого-нибудь, а Полину собственной персоной.

– Добрый день, Вадим Борисович, – сказала Полина, входя в лабораторию. – Я вам не помешала?

"Помешала, – обреченно "ответил" ей Реутов. – Но ведь я тебе этого сказать не могу, не так ли?"

– Здравствуйте, Полина, – сухо поздоровался он. – Проходите, пожалуйста. Вы мне не помешали.

Полина училась на врачебном отделении института, но интересы ее с некоторых пор не ограничивались общей неврологией, которой она, по идее, должна была теперь заниматься. Впервые она появилась здесь примерно полгода назад. Случилось это сразу после большой, четырехчасовой лекции, которую Реутов прочел студентам четвертого года обучения. Лекция была самая обычная, и никого из слушателей, как ему показалось, особенно не впечатлила, хотя речь в ней шла о последних достижениях нейрофизиологии Высших Психических Функций. Однако, как вскоре выяснилось, кое-кто вопросами вызванных потенциалов головного мозга все-таки заинтересовался. Сначала Полина Кетко остановила Реутова в коридоре главного корпуса, чтобы спросить, что из литературы он может ей порекомендовать для первоначального чтения, потом зашла посмотреть, как они записывают эти гребаные потенциалы, ну а после, стала появляться в их подвале регулярно, то, помогая лаборанткам готовить оборудование или пациентов к экспериментам, то, вытягивая из Шварца секреты математической обработки результатов, а то и просто, читая в уголке научные статьи, репринты которых присылали Вадиму коллеги из многих университетов каганата и даже из-за границы, и найти которые в институтской библиотеке было зачастую не возможно. И все было бы хорошо, потому что Полина оказалась девочкой на удивление толковой и работоспособной – вот и верь после этого анекдотам про блондинок – и вполне могла со временем стать не просто очередной докторанткой Реутова, а настоящей удачей, о которой мечтает любой профессор, если бы не одно крайне неприятное обстоятельство.

Полина нравилась Вадиму, как женщина. Пожалуй, даже больше, чем просто нравилась. Однако, во-первых, Реутов никогда не ухаживал за своими студентками, а, во-вторых, девушка ему в дочери годилась, так что все варианты развития отношений, кроме, разумеется, чисто деловых – даже если допустить, что такой красивой девушке, как Полина, мог понравиться такой старый валенок, как Реутов – совершенно исключались. И Вадим это прекрасно понимал и достаточно эффективно боролся с "бесом любострастия", о котором так живо рассказывал ему в юности дед Эфраим, однако в присутствии Полины все его благие намерения куда-то пропадали. Положение, таким образом, было совершенно нетерпимое, и буквально выводило Реутова из себя. Но и выгнать ее он не мог, и потому, что неудобно было, и потому что – что уж тут! -не видеть ее долго не мог тоже. Поэтому, что бы не выдать ненароком своего истинного настроения, Реутов обычно был с Полиной сух до полного обезличивания отношений, но сейчас он находился в таком неустойчивом состоянии, что удерживать избранную им – как он полагал раз и навсегда – линию поведения он просто не мог.

"Барышня, – констатировал он с тоскливой объективностью, имея в виду под "барышней" отнюдь не Полину. – Находится в расстроенных чувствах".

10.

– Добрый день, Вадим Борисович, – сказала Полина, входя в помещение лаборатории. – Я вам не помешала?

"Помешала, – обреченно "ответил" ей Реутов. – Но ведь я тебе этого сказать не могу, не так ли?"

– Здравствуйте, Полина, – сухо поздоровался он. – Проходите, пожалуйста. Вы мне ничуть не помешали.

– Тогда, если можно, – Полина решительно подошла к столу, у которого устроился Реутов, и, не дожидаясь приглашения, села на свободный стул. – Я хотела бы с вами поговорить.

– Только, если не долго, – Вадим загасил папиросу и приготовился стоически перенести еще и это, которое уже за день, испытание. – Я, видите ли, несколько ограничен во времени. Дела, знаете ли…

– Я вас не задержу, – поспешила успокоить его Полина. – Я, собственно, хотела… То есть, если это возможно… – и куда только девалась вдруг вся ее уверенность? – У нас, видите ли, в мае начинается практика… Вадим Борисович, вы ведь тоже клиницист… Я подумала…

Честно говоря, если бы голова Реутова не была занята другим, он бы понял Полину быстрее. А так, девушке пришлось едва ли не целую минуту мучаться, пытаясь сформулировать свою, в общем-то, вполне приемлемую "в других обстоятельствах" просьбу. Но таково уж было сейчас его состояние. А когда он все-таки "дошел", то первой реакцией Вадима была паническая мысль, "Только не это!", а второй – удививший его самого вопрос, "А почему, собственно, нет?"

Он как раз хотел объяснить ей, что лаборатория, на самом деле, клиническим подразделением является чисто формально, в силу старых бюрократических правил, не позволивших в свое время – три года назад – назвать вещи своими именами, и сразу учредить ее, как научно-исследовательскую группу, но посмотрел – так уж вышло – ей в глаза и, потеряв одну уже готовую к озвучанию мысль, набрел на другую, поразившую его самого необыкновенной простотой.

"А ведь, если она уйдет, я ее больше не увижу".

И эта, первая за все время их знакомства нормальная мысль, так неожиданно пришедшая теперь в голову, резко изменила течение его мыслей и весь дальнейший ход разговора.

"А, в самом деле?" – спросил он себя, пытаясь одновременно понять, что мешало ему задать себе этот вопрос месяц или два назад.

– Да, не волнуйтесь вы так, – сказал он вслух, все еще ковыряясь в запутанном клубке своих противоречивых ощущений. – Хотите проходить практику у нас, так и будете. Какие проблемы?

"Никаких", – сам же себе ответил Реутов, так как никакой проблемы, и в самом деле, не существовало. И формально, и с точки зрения прецедентов, никаких трудностей здесь не предвиделось, а если таковые и были, то все они касались исключительно его собственных "психических хворей".

– Ой, – совершенно опешила Полина. – А я думала…

Ну, что она думала, догадаться было не сложно. А вот о чем думал сейчас Вадим, было, и впрямь, чем-то совершенно невероятным. Во всяком случае, с его собственной точки зрения, казавшейся, еще пять минут назад, неизменной, как закон природы. Собственно, этим резким изменением своей позиции, Реутов и был обязан следующему своему вопросу, которого – видит бог – в нормальном состоянии никогда бы не задал.

– Полина, – спросил он совершенно неожиданно для самого себя. – Извините за нескромный вопрос. Сколько вам лет?

Впрочем, вопрос этот удивил не только Реутова, Полину он, кажется, тоже застал врасплох, так что прошло едва ли не полминуты, прежде чем она собралась ответить.

– Вадим Борисович, – сказала она своим грудным очень красивым голосом, который в это мгновение показался Реутову даже более низким, чем обычно. – А вы о чем меня сейчас спросили?

– Извините, – сразу же дал "задний ход" Вадим, моля бога, чтобы не покраснеть под ее испытующим взглядом.

– Да, нет! – неожиданно улыбнулась Полина. – Что вы! Я совсем не обиделась, да и тайны большой в этом пока нет. Двадцать три. Но вы-то ведь совсем о другом думали, когда спрашивали. Ведь так?

Это был неожиданный оборот. Не менее неожиданный, чем ее улыбка, или его собственный вопрос. Но теперь получалось, что если он отступит, то просто спразднует труса, причем не перед одним собой, но, что гораздо хуже, и перед Полиной тоже.

– В общем, да, – попытался улыбнуться Реутов. – Значит, если я вас приглашу вечером в ресторан, вы согласитесь со мной пойти?

– А вы пригласите, – еще шире, и уже совсем по-другому, чем прежде, улыбнулась Полина.

– Приглашаю, – сказал Реутов, но даже слов своих, кажется, не услышал.

– Соглашаюсь, – а вот ее ответ он не только услышал, он его, можно сказать, всем телом почувствовал.

– Ресторан "Тройка" вас устроит? – ну зачем он задал этот совершенно идиотский вопрос?

– А все равно, – как-то очень просто и хорошо ответила Полина. – Куда пригласите, туда и пойдем. А хоть бы и к вам домой… – она бросила на него пристальный взгляд и снова улыбнулась. – Но в этом случае, Вадим Борисович, нам придется перейти на "ты".

Соображать следовало быстро. Во всяком случае, Реутов сразу понял, что сейчас все зависит именно от его ответа.

– Хорошо, – сказал он. – Значит, в семь часов я жду тебя… где?

– На углу Невской и Лиговской, – ничуть не подав вида, заметила ли, нет, его обращения, ответила она.

– Это что, у лавки колониальных товаров? – уточнил Реутов, стараясь держать себя в руках.

– Да, – кивнула Полина. – До вечера, – и, улыбнувшись на прощание еще раз, пошла к выходу, а Реутов вдруг почувствовал такую смертельную усталость и такой "звон" в голове, какие в последний раз пришлось испытать сразу после успешной защиты докторской диссертации.

Глава 2. Поворот винта

Говорят, что римский софист, писавший по-гречески,Клавдий Элиан человека, который опасен даже на расстоянии, неизменно сравнивал с василиском.

Караваева Зоя Лукинична (15 марта 1964, Салоники – ) – симультанный переводчик с английского, французского и испанского языков.

Кетко Полина Михайловна (8 декабря 1968, Архангельск – ) – студентка врачебного факультета Психоневрологического института им. В.М. Бехтерева.

Казареева Лилиан (12 июня 1966, Сан-Франциско – ) – журналистка.

1.

Аэропорт «Ландскрона», [16]16
  Ландскрона( швед. Landskron– венец земли) – швед. крепость, заложена в 1300 при впадении р. Охты в Неву.


[Закрыть]Петров,Русский каганат,16 сентября 1991года.

Смотрели не на него. Это Илья понял сразу, как и то, что человек невнятной наружности в зале прилета смотрел на Зою совсем не так, как должен был бы смотреть мужчина на незнакомую красивую женщину. Было в этом взгляде что-то знакомое, легко узнаваемое и, следовательно, настораживающее, но сам Караваев, как ни странно, наблюдателя совершенно не заинтересовал. Тот лишь скользнул по нему «пустым», равнодушным взглядом и снова уставился на Зою. И это Илье не понравилось еще больше.

Теоретически, это могло быть и случайностью. Мелкой флуктуацией в ткани обыденной жизни. Ошибка в опознании, например. Не исключалось и то, что Зоя действительно была похожа на кого-то другого. В конце концов, похожих людей гораздо больше, чем привыкли думать обыватели. Впрочем, могло случиться и так, что этот тип таксмотрит на всех молодых красивых женщин. Однако интуиция, которая ни разу в жизни его не подвела, подсказывала, что все это не так. Впрочем, в любом случае, время «дергаться» еще не наступило, и, отложив свои впечатления «на потом», Илья вывел «свою семью» из здания аэропорта, нанял извозчика на «Русском кабриолете», достаточно вместительном, чтобы загрузить в него все многочисленные чемоданы Зои, и назвал адрес арендованной от его имени квартиры, на Двинской улице.

Было уже поздно, и, как всегда осенью в Петрове, холодно. Однако в салоне машины было тепло, и Вероника сразу же заснула, а Илья и Зоя с интересом смотрели в окна на проносящиеся мимо ярко освещенные улицы одного из красивейших городов Европы. Поток машин в этот час заметно поредел, хотя и не исчез вовсе, и извозчик почти всю дорогу гнал под семьдесят, пользуясь тем, что ночью патрульная служба смотрела на это сквозь пальцы. Он даже на желтый свет пару раз проскочил, но "прилипший" к их Кабриолету темный внедорожник с тонированными стеклами, хоть и держал дистанцию, ни разу их не потерял.

"Не хорошо, – резюмировал Караваев свои наблюдения, когда они уже подъезжали к Двинской. – Не красиво".

По всему выходило, что "Бюро услуг", в лучшем случае, напортачило, потому что в худшем – оно сознательно нарушило взятые на себя обязательства. И, хотя Илья Константинович предполагал уйти на покой – а, может быть, как раз потому, что он действительно хотел это сделать – он такое поведение людей, подписавших контракт, оставить без последствий не мог. Даже у преступников – "Положим, не у всех, но все же…" – существует, или, во всяком случае, должен существовать свой кодекс чести. А коли так, то люди из Бюро ошиблись еще, как минимум, дважды. Они не учли того, что клиент N107 человек отнюдь не простой, и они не догадывались, разумеется, что знает он о них, гораздо больше, чем им хотелось бы.

2.

– Ты… – Зоя остановилась напротив Ильи, по-видимому, совершенно не представляя себе, какое впечатление производят на него ее глаза и мягкие движения губ. Впрочем, сейчас она была настолько напряжена, что, вероятно, не обратила бы внимания на выражение его глаз и на то, как он на нее смотрит, даже если бы он позволил себе это ей показать.

– Нет, – покачал головой Илья, отвечая на так и не заданный вопрос.. – Иди, устраивайся, принимай душ и ложись спать. – Он сделал короткую паузу, проверяя, поняла ли она то, что он хочет ей сказать, но, очевидно, женщина была слишком взвинчена, чтобы улавливать нюансы, хотя к слежке это никакого отношения не имело. Зоя о "хвосте" просто не знала.

– Ни о чем не думай, – сказал он тогда. – Я еще чаю попью и посмотрю телевизор, а потом лягу с краю и тебя не потревожу.

Вообще-то контракт предусматривал Matrimonium instum, [17]17
  Matrimonium instum– действительный брак ( лат.).


[Закрыть]и, положа руку на сердце, Илья был бы теперь совсем не против реализовать свои «супружеские права и обязанности». Однако что-то мешало ему поступить так, как предусматривало «достигнутое соглашение». Зоя, по его личным, не поддающимся, разумеется, мгновенному анализу ощущениям, была слишком хороша для той игры, в которую подрядилась играть. И дело было не во внешности, или, во всяком случае, не только в ней. Вот в чем штука.

– Иди, иди, – сказал он ей успокаивающе и хотел, было, подтолкнуть в сторону спальни, но удержался, почувствовав, что даже такое дружеское прикосновение будет сейчас лишним.

Вот теперь она его поняла, и, кажется, он умудрился ее удивить и, пожалуй, даже озадачить.

"Господи, – подумал Илья, никак не реагируя внешне на выражение ее лица и растерянный взгляд. – Они когда-нибудь бывают вполне довольны?"

Впрочем, Зоя так ничего и не сказала. Только кивнула молча и ушла в спальню, оставив его в гостиной наедине со своими мыслями.

Илья проводил Зою взглядом, дождался, пока закроется за ней дверь, и только тогда подошел к бару, встроенному, в старый, если не сказать, старинный, буфет красного дерева, высившийся в дальнем углу просторной комнаты наподобие средневекового замка. Вообще, квартира была очень хорошая – "Ну, за такие деньги хуже и предлагать было бы стыдно" – просторная и удобная, хотя по планировке напоминала скорее старые, "довоенные" еще европейские квартиры, чем современные. Но в этом, несомненно, была своя прелесть. Кухня, например, не вторгалась в пространство гостиной, как это зачастую делалось теперь, а находилась там, где порядочной кухне и положено было быть – в конце длинного коридора, проходившего вдоль всех четырех жилых комнат, как бы нанизывая их на единую ось.

Илья открыл дверцу буфета, осмотрел приготовленные для них хозяевами напитки – выбор был не богат, но в гостинице и того, пожалуй, не было бы – и, выбрав бутылку старки, налил себе в толстостенный хрустальный стакан на треть. Напиваться он не собирался, но немного алкоголя помешать ему никак не могло. Он сделал глоток, но смаковать оказалось нечего. Водка была так себе, средняя.

"Надо будет купить завтра что-нибудь нормальное, – подумал он, сделав еще один медленный глоток. – И что-нибудь для Зои… Вино, ликер, коньяк? Что она пьет? И пьет ли вообще?"

Впрочем, могло случиться и так, что завтра им будет уже не до вина, да, и в любом случае, при нынешних обстоятельствах, Зою и Веронику оставлять одних было теперь нельзя, но и таскать их за собой по винным лавкам было бы не умно. На самом деле, столь внезапно обнаруженная им слежка вызывала у Ильи, чем дальше, тем большее недоумение и беспокойство. Дело в том, что, хотя вели их вполне грамотно, до настоящей имперской наружки эти неизвестные ему люди явно не дотягивали. Не тот класс, не государственный почерк. А значит, следили все-таки не за ним, а за Зоей – "Ну, не за Вероникой же, в самом деле!" – и это, судя по настойчивости преследователей, никакой ошибкой быть, не могло. За всеми их действиями прослеживалось четкое намерение. Знать бы, какое?

"Во что же ты вляпалась, девочка?" – увы, не зная ее прошлого, ничего определенного Илья предположить, не мог. Это мог быть кто угодно, и причины у слежки могли быть самые разные. Однако кто бы это ни был, своими действиями он грубейшим образом нарушал планы Караваева, а тот этого очень не любил. Илья подумал мимолетно о том, где бы можно было по быстрому раздобыть в Петрове какое-нибудь приличное оружие, но потом решил, что дергаться пока не следует, а если ситуация вдруг обострится, то он, пожалуй, справится и без оружия, хотя с каким-нибудь "бердышом" [18]18
  Бердыш– пистолет-пулемет под мощные патроны калибра 9мм (со специальным стальным сердечником, с малорикошетирующей пулей, и с экспансивной пулей повышенного останавливающего действия). Спусковая скоба в передней части имеет дугообразный выем для стрельбы с двух рук. Приклад подпружиненный, самораскрывающийся, складывается поверх крышки коробки, а в раскрытом положении находится на оси канала ствола, что уменьшает подброс дульной части ствола при стрельбе. Магазин размещен в пистолетной рукоятке. Предусмотрена возможность установки коллиматорного прицела. Компенсатор, расположенный на дульной части ствола, имеет в верхней части наклонную прорезь и позволяет вести огонь одной рукой.


[Закрыть]или «протазаном» [19]19
  Протазан– пистолет, разработанный для полицейского и армейского спецназа Русского каганата. Калибр: .45, длина: 245 мм, вес: 1100 г, магазин: 12 патронов. Может использоваться с глушителем и лазерным целеуказателем.


[Закрыть]было бы куда спокойнее.

Илья сделал еще один глоток и, добавив в стакан еще немного "старки", отправился на кухню. Судя по звуку льющейся воды, его "жена" уже была в ванной. Караваев на мгновение представил себе Зою, стоящую под душем, но тут же закрыл тему, приказав себе больше этого не делать. Но мгновенный образ невысокой чуть смуглой женщины с покатыми бедрами, крепкими ногами и небольшой, но как ему почему-то привиделось, упругой грудью преследовал его до самой кухни и стоял перед глазами все время, пока он кипятил воду и заваривал чай.

"Вот же хвороба на мою голову!" – он попробовал чай и остался им совершенно не доволен, точно так же, как до этого не понравилась ему чужая водка. Заварка хоть и была цейлонской, но совсем не того качества, которое бы он теперь предпочел. Вообще-то Илья мог пить, что угодно. И гнилую воду из болота пить приходилось, и жуткий азиатский самогон, черт знает, из чего сваренный. Но если был выбор, если позволяли обстоятельства, то Караваев, знавший толк не только во взрывчатке и снайперских комплексах, умел выбрать лучшее и никогда в этом "лучшем" не ошибался.

Впрочем, чай он все-таки выпил и "старку" допил, так что пришлось снова идти в гостиную за новой порцией. Алкоголь его сегодня совершенно не брал. Голова была ясная, и это, в принципе, было хорошо, но зато никак не удавалось расслабиться. И телевизор не помог. Караваев попробовал на удачу несколько программ, но ничего подходящего не нашел. Все было скучно или того хуже, и он продолжал – под невнятное бормотание приемника – прокручивать в голове варианты поведения и действий на все возможные и не возможные случаи жизни. А вариантов таких было много. Пожалуй, даже слишком много. Ситуация-то, как ни крути, оставалась абсолютно не проясненной. Кто, как, почему? Иди, знай, как все может сложиться!

Илья достал из кармана пачку сигарет, прикинул расстояние до детской, и, решив, что если закрыть дверь, то дым до Вероники не дойдет, все-таки закурил. И в тот момент, когда, открыв форточку, он прикуривал от зажигалки, Илья вдруг с удивлением сообразил, что, обдумывая возможные свои действия, совершенно игнорировал самое простое – и наверняка, первым делом пришедшее бы ему в голову еще сутки назад – решение. Самым правильным для него было бы исчезнуть. Уйти, тихо притворив за собой дверь, и раствориться в ночи, не ввязываясь ни в какие авантюры из-за совершенно чужой ему женщины. Но вот, что интересно, мысль такая ему даже в голову не пришла. А когда все-таки мелькнула, то так же незаметно, как появилась, и сгинула.

3.

Петров,Русский каганат,17сентября 1991года.

Было уже начало третьего, когда, почти прикончив бутылку, которую он, в конце концов, унес из гостиной к себе на кухню, Илья решил, что может уже, как давеча выразился, «прилечь с краю». Кровать у них в спальне была широкая, так что «край» должен был оказаться вполне для него достаточным. Караваев докурил сигарету, поставил стакан и чашку в мойку, и, захватив по дороге смену чистого белья – его сумка так и стояла не разобранная в коридоре – отправился принимать душ.

Ванная комната оказалась просторная и, если и не роскошная, то, во всяком случае, на такое определение претендующая. Она была отделана голубой метлахской плиткой и серовато-голубым мрамором. Впечатление дополняли темно-синие – кобальтовые – раковина и сложной формы широкая ванна, зеркало во всю стену и золотистый свет нескольких искусно упрятанных в неглубокие ниши ламп.

"Не дурно", – Илья бросил белье на стоящее в углу около крохотного столика полукресло – "А это здесь зачем?" – скользнул взглядом по расставленным на полочках синего с золотым узором стекла баночкам и бутылочкам, принадлежащим, по-видимому, его "жене", и, проверив приготовлено ли и для него чистое полотенце, начал раздеваться. Потом он пустил воду и хотел уже встать под душ, но неожиданно остановился, задержав взгляд на своем отражении в зеркале. Обычно он этого не делал, так как все, что следует, знал о себе и так. И то, что сейчас он поступил в разрез своим обыкновениям, было им тут же замечено.

"Ну, что ж, – решил он, почти весело подмигнув своему двойнику, уставившемуся на него из своего зазеркалья. – Если бес в ребро, то начинаешь внимательнее относиться к седине в бороде. Не так ли?"

На самом деле седины у него пока было не много, да и та, что имелась, едва ли была сильно заметна в коротко стриженных светло-каштановых волосах. А в остальном он мог быть собою вполне доволен. Не смотря на возраст, Караваев все еще был в форме. Поджарый, сухой и крепкий. Не красавец, но и не урод. Нормальный мужик, который, если его побрить, да приодеть, вполне мог бы сойти за молодого. Но это, если не заглядывать в глаза. Впрочем, тот, кто заглянул бы в эти глаза, увидел там отнюдь не возраст, а кое-что пострашнее.

"Пожалуй, стоит завести очки, – решил Илья, без лишних эмоций принимая взгляд жестоких голубых глаз зазеркального близнеца. – Такие, понимаешь, с дымкой, чтобы…"

Но додумать мысль до конца он не успел. За спиной скрипнула, отворяясь, дверь, и в рамке зеркала появилась Зоя. Вскидываться по этому поводу Илья не стал. Голый, значит, голый. Не юноша, чтобы "краснеть" по таким пустякам. И оборачиваться не стал, только посмотрел в отражения ее глаз, пытаясь понять, что привело ее сюда в середине ночи.

– Почему ты не спишь? – смакуя какое-то очень не обычное выражение ее глаз, спросил Илья.

– Почему ты такой? – вопросом на вопрос ответила Зоя.

– Какой? – сухо осведомился Караваев, начиная кое-что понимать.

– Не знаю, – сказала она, не меняя выражения лица. – Не как другие? Так?

"Н-да… "

– Не такой, – сказал он медленно. – Не тех ты встречала, девочка. Вот в чем дело. Да и про меня много ли ты знаешь?

– Не много, – согласилась она. – Но достаточно. Ты… хороший.

"Ну, вот, я уже и хороший. Анекдот… "

– Вообще-то, – сказал он, по-прежнему, не оборачиваясь. – Справедливости ради, тебе тоже следовало бы раздеться. А то я тут, понимаешь, стою перед тобой в чем мать родила, а ты философские вопросы со мной обсуждаешь. Как-то не по-людски это. Как полагаешь?

– Как скажешь, – Зоя одним, очень ловким и каким-то особенно женственным движением сбросила халат, полы которого придерживала до сих пор руками, и сразу же начала стягивать через голову ночную рубашку, открывая взору Ильи свои колени, округлые бедра, плоский живот и небольшие упругие груди с повернутыми чуть вверх темными сосками. – Теперь все в порядке?

"Н-да, а сон-то в руку!"

– Нет, – покачал он головой. – Теперь, как раз, нет.