Текст книги "Взгляд василиска"

Автор книги: Макс Мах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Глава 4. Нелегалы

В месте, где поселился василиск, умирает всё: птицы и животные падают мёртвыми, растения чернеют и гниют, вода источников, в которых василиск утоляет свою жажду, становится отравленной.

1.

Карельский перешеек,Русский каганат,21сентября 1991года.

– Вадим! – Окликнула его обеспокоенная Полина, уже во второй раз, появляясь, в дверях дома. – Может быть, вы с господином в дом зайдете? На улице холодно, а я вам чай заварю, или кофе…

– Благодарю вас, сударыня, – улыбнулся Марик, прежде чем Реутов успел ей что-нибудь ответить. – Но мне уже надо ехать. Жена, дети, то да се… – Вадиму показалось, что при этих словах в сухих внимательных глазах Греча что-то дрогнуло, но, впрочем, ему могло и показаться.

– А, может быть, все-таки зайдешь? – Спросил он, на самом деле, не то, что бы не желая, чтобы так неожиданно возникший из небытия прошлого фронтовой товарищ остался еще на какое-то время, но, опасаясь, что продолжение этого разговора может оказаться сейчас слишком сильным испытанием для него самого. По-хорошему, ему вообще следовало бы побыть теперь одному, привести разбегающиеся мысли в порядок, успокоиться, придти в себя. Но, как это, спрашивается, сделаешь, в присутствии Полины и остальных? А если еще к ним Марик присоединится…

– А, может быть, все-таки зайдешь? – Спросил он из одной только въевшейся в плоть и кровь вежливости.

– Да, нет, – Греч был как бы задумчив, но разобраться в его состоянии мешали глаза. Не помнил Реутов у Марика такихглаз. – Не стоит. Не сейчас. Да и ехать мне действительно надо.

– Ну, надо, значит, надо, – не без облегчения в душе, согласился Вадим.

– Ты вот что, – сказал Греч, уже вроде бы совсем собравшись уйти. – Дело конечно хозяйское, но учти, если смог я, другие тоже смогут. Так что, времени у вас, максимум до завтра, а потом отсюда надо уходить. И Коч, лучше всего, здесь оставить. Приметная машина. Во всех смыслах. Я бы, если хочешь знать мое мнение, добрался бы на лодке до Котлов или Ягодного и оттуда вызвал бы извозчика до Вящева, Черкасова, или даже до Выборга. А оттуда уже по чугунке, хочешь, в Ревель, а хочешь, в Петров. Все дороги открыты.

В принципе, Греч был прав. И здесь, в этом доме, надолго оставаться было нельзя, и машину, если по уму, следовало сменить. Однако положение беглецов на самом деле было куда, как сложнее. И именно это обстоятельство Реутов осознал сейчас со всей ясностью. Ведь теперь, чтобы даже просто уцелеть, им надо было все время бежать, и, возможно даже, бежать – в полном смысле этого слова – из России к чертовой матери. И как же это прикажете сделать без денег и документов? Но даже если и не эмигрировать, то и тогда, до тех пор, пока дело это не распутается и не прояснится, ему, вернее, всем им четверым – потому что и Полина теперь в этом дерме по глаза – предстояло находиться на нелегальном положении, чтобы, в свою очередь, оставаться живыми и на свободе. И что с того, что охотится за ними все-таки не государство Российское – а Реутов чем дальше, тем больше убеждался, что так оно и есть – а только некая группа заинтересованных (знать бы, в чем?) лиц, этому государству служащих. Что ему, Вадиму, или, скажем, Полине, до этого факта? Скрываться-то придется на полном серьезе, а для этого опять-таки нужны деньги и документы. Но ни того, ни другого у них не было. Не пойдешь же в банк за своими честным трудом на ниве народного просвещения заработанными деньгами! Ни кредитки той, ни паспорта, ничего у него на данный момент не осталось, да если бы и осталось…

– Если захочешь повидаться, – с какой-то странной интонацией, оставшейся Вадиму до конца не понятной, продолжил, между тем, Греч. – Завтра и послезавтра я буду ждать тебя в чешской пивной на Гороховой. Знаешь, о чем говорю?

– Знаю, – кивнул Вадим, не слишком уверенный в том, что захочет, даже если сможет, пойти на эту встречу.

– Вот и хорошо. Там. С девяти до половины десятого вечера, – уточнил Марик. – Завтра и послезавтра.

– И еще, – добавил он спустя мгновение так, как если бы до последнего момента сомневался, стоит ли об этом говорить. – Тебе сейчас деньги, вероятно, нужны будут.

– Ну… – Начал, было, Вадим, на самом деле, не знавший, что на это ответить.

Но Греч его, вероятно, понял правильно.

– Держи, – сказал он, протягивая Реутову пластиковую карту "Триумфа". – Карта на предъявителя, на счету десять тысяч марок.

"Восемь тысяч рублей, – машинально перевел Вадим. – Это…"

Но додумать эту мысль Греч ему не дал.

– И вот, еще что, – сказал он и, быстро оглянувшись по сторонам, вынул из кармана плаща и протянул Реутову рукояткой вперед револьвер. – Матеба, – пояснил Греч. – Но ничего лучше нет. Да и ствол не новый, ты это учти. Бог его знает, что на нем висит, но, с другой стороны, в твоих обстоятельствах с оружием как-то спокойнее будет. Как полагаешь?

2.

Греч уехал, только следы шин на раскисшей от дождя дороге остались, да муть в душе, поднятая с самого ее дна его внезапным появлением.

"Застрелиться, что ли?" – с тоской подумал Реутов, все еще глядя вслед исчезнувшему уже среди деревьев Майбаху. Но стреляться было, вроде бы, как глупо, а зажатая в руке рукоять револьвера, наводила, как ни странно, на совсем другие мысли. Вадим посмотрел на револьвер, потом перевел взгляд на озеро, равнодушно скользнул им по серой недвижной воде, по мокрым унылым деревьям на том берегу, и остановился на старой иве, едва удерживавшей равновесие на подмытом водой глинистом мыске…

"Метров сто шестьдесят… ветер восточный, метра три в секунду, никак не более… "

Он опустил веки, прислушался к себе, увидел внутренним зрением покосившееся дерево, купающее нижние ветви в высоко поднявшейся воде, и вдруг рывком взбросив руку с оружием вверх, открыл глаза.

"Бинго!" – револьвер выцеливал ровно то место на стволе, которое он себе загадал, и, как ни был удивлен этим Вадим, в душе он твердо знал, будь там, в ста шестидесяти метрах от него белая мишень с черными кругами, и прогреми сейчас выстрел, пуля легла бы, как минимум, в девятку.

"А если человек? – спросил он себя с поразившим его самого холодным любопытством, и сам же себе ответил. – Тогда, только в грудь… У этой дуры рассеивание, должно быть, не слабое…"

Он постоял еще минуту, бездумно рассматривая противоположный берег, потом пожал плечами и пошел в дом.

3.

– Кто это был? – Спросила за всех Полина. Во взгляде ее читалась тревога, усилившаяся, кажется, еще больше, когда она увидела, как выкладывает Вадим на стол – прямо среди чашек и блюдец – принесенные им с улицы дары («А что, если это дары данайцев?»): револьвер, картонку с патронами и пластиковую карточку ганзейской кредитной фирмы «Триумф».

– Это был… – Сейчас Реутов чувствовал на себе напряженные взгляды всех троих, но сам смотрел только на Полину, прямо ей в глаза.

"Желтовато-золотистые… золотисто-желтые… А почему, собственно, нет? В одной лодке плывем".

– Ты не знаешь – спросил он, не очень, впрочем, надеясь на положительный ответ. – У твоей тети здесь нет, случайно, терминала?

– Случайно знаю, – удивленно моргнула Полина. – Есть. У Леонида Егоровича в кабинете. Только он старый, наверное…

– Не беда, – махнул рукой Вадим. – Лишь бы работал. Показывай!

Как ни удивительно, никто его ни о чем не спросил, только пока шли наверх, в кабинет покойного хозяина дома, Реутов буквально кожей чувствовал напряженные взгляды Давида и Лилиан, а спина идущей перед ним Полины была красноречивее иных взглядов.

– Итак, – Вадим сел в кресло перед терминалом и поднял тумблер, включив машину в сеть. Загорелась красная лампочка, потом на приборной панели перемигнулись несколько зеленых, и экран засветился ровным голубовато-зеленым светом. Однако прошло ни как не менее трех минут, пока появилась рабочая заставка.

Молчание затягивалось, начиная действовать на нервы.

– Умеешь ты, Вадик, интриговать, – сказал с усмешкой в голосе Давид, разряжая обстановку.

– Не торопи, – отмахнулся Вадим. – Увидишь, поймешь…

"Если Марик меня, конечно, не разыграл".

Еще минут пять ушло на поиски в сети, а когда открылась главная страница мемориального сайта Казачьих войск, "зрители" выразили дружное недоумение, проявившееся, впрочем, лишь в невнятном сопении и нечленораздельных звуках.

– Сейчас! – Успокоил их Вадим и не без внутреннего страха впечатал в окошко поисковой системы свою фамилию.

Греч не обманул. Упоминаний фамилии Реутова на сайте нашлось ровно одиннадцать.

– Ты казак? – Кажется, Полина была в который уже раз за это утро искренно удивлена.

– Да, – ответил Реутов, оборачиваясь к ней. – Казак. В смысле служил… когда-то.

– Сотник Реутов, – прочел вслух Давид. – По нашему, выходит, лейтенант. Взвод?

– Погоди! – Попросил Вадим, возвращаясь к терминалу. – Вот.

– Полковник Реутов… – В голосе Полины прозвучало недоверие, смешанное с удивлением. – Постой, сколько же тебе тогда было лет?

– Давида спроси, – предложил Вадим, не оборачиваясь. – Мы с ним ровесники. А дальше ты прочла?

– Двадцать четыре, – послушно объяснил Давид. – В шестьдесят втором… Похоронен… Что это значит?

– Это значит, – сказал Реутов во вдруг наступившей тишине. – Что человек, который здесь был, твердо помнит, что 17 апреля 1962 во время ночного боя в Вене, в районе технического университета – улицы Брюкнер, Мадер, точнее он не помнит – я получил пулевое ранение в голову. "Пуля пробила каску, – сейчас Реутов слово в слово повторял сказанное ему Гречем. – И вошла в лоб несколько выше переносицы и чуть правее…"

– Ой! – Такого голоса Полины он еще не слышал, но, честно говоря, сейчас ему было не до ее эмоций.

– Вообще-то верная смерть. – Тихо, как затухающее эхо, произнес Давид.

– Ты воевал? – Спросил Реутов, подозревая, впрочем, какой получит ответ. Но и это его, по большому счету, не слишком волновало. Он и спросил-то чисто автоматически, по-прежнему, тупо глядя, на черные строчки на алом фоне.

"Место захоронения полковника Реутова не известно…"

– Да, – ответил Давид после секундной паузы. – 82-й аэромобильный полк… Войну закончил капитаном, но я, Вадик, во Вьетнаме воевал и в южном Китае. С корейцами.

"В Китае… с корейцами… ну, и, слава богу!"

– Пуля в лоб, – напомнила Лили.

– Да, – кивнул Вадим, возвращаясь к теме рассказа. – Греч сказал, что я был еще жив. Меня перевязал санитар, а Марик был все время рядом, он… Он командование батальоном принял, как мой заместитель… Потом германцы стали обстреливать наши позиции из ста двадцати миллиметровых минометов. Санитара убило, еще кого-то… Он говорит, что я получил еще несколько ранений… осколочных… в грудь, живот, возможно, в ногу, но он просто уже не помнит подробностей. В любом случае, не жилец. Однако мы с Мариком с пятьдесят восьмого были все время вместе, сначала я у него заместителем, потом… Не важно. Потом он у меня. Греч просто не мог оставить меня там умирать, вот и вытащил в тыл. То есть, это был оперативный тыл, там тоже постреливали, но гораздо меньше, и, главное, туда садились вертолеты, подбрасывавшие нам боеприпасы. Мы тогда оторвались, вроде бы, и сплошной линии фронта не было, тем более, ночью… В общем он отправил меня с вертолетом. А на следующий день командир бригады сообщил в батальон, что я умер в госпитале. Вот, собственно, и все.

– Что значит все?! – Возмутилась Полина. – Ты же жив!

– Я тоже так думал, – не весело усмехнулся Реутов, чувствуя ее руки на своих плечах. – Но Марик был тогда моим заместителем, это он так говорит, и утверждает, что я умер. И тут вот, – кивнул он на экран. – Тоже написано.

– Мутная история, – сказала по-французски Лилиан. – А сам ты…? – Спросила она, снова, переходя, на русский.

– Сам я ничего такого не помню, – объяснил Реутов.

– И шрама у тебя нет, – задумчиво протянул Давид.

– На груди и спине есть, – возразила Полина и тут же осеклась.

– Возможно, – согласился Давид. – Но на лбу-то нет!

– Нет, – подтвердил Вадим. – Но, понимаешь, Давид, Марик Греч не тот человек, чтобы такие вещи перепутать, и он твердо помнит – в лоб! Он помнит, а я – нет. Сотником себя помню, как призвали прямо из университета тоже помню. Как пришел в бригаду, первый бой, как взвод принял, как начальником штаба батальона был, тоже вроде бы помню. Но войсковой старшина?

– Почему старшина? – Не понял Давид. – Там же написано полковник.

– Это у нас так принято, – устало объяснил совершенно сбитый с толку Вадим. – Погибшим присваивается очередное звание. А мне, это Марик так сказал, как раз в феврале шестьдесят второго присвоили войскового старшину.

4.

– Вадим, – спросил Давид, когда они снова вернулись к столу. – А не может так быть, что это просто какая-то глупая ошибка? Путаница с похожими фамилиями, или однофамилец, скажем…

– Я Марика помню, – возразил Вадим. – А он помнит меня. Мы ведь с ним вместе с начала войны были, и до шестидесятого года я все прекрасно помню. Но вот потом… Ничего! Как так? У меня и в военном билете записано: с 58 по 62. То есть, выходит, что я всю войну провоевал! И понимаешь, я об этом никогда даже не задумывался. – Вадим чувствовал себя, как внутри дурного сна, но и то сказать, действительность, рухнувшая ему на голову два дня назад, ничем существенным от ночных кошмаров не отличалась.

"Просто шизофрения какая-то!"

– Я вот только сейчас сообразил, – сказал он вслух, вытягивая из пачки очередную сигарету. – Там написано девять наград, но они же у меня все дома лежат. Ровно девять! Но вот я сейчас пытаюсь вспомнить, когда и за что я их получил, и помню почему-то только первые четыре… Святой Георгий третьей степени… Это август пятьдесят восьмого, оборона Константинополя… восточный фас. Вторая степень, октябрь, Родопская операция… Полярная Звезда…

– У тебя есть Звезда? – Казалось желтовато-золотистые глаза Полины увеличились ровно вдвое, заняв пол-лица, и, если разобраться, она была совершенно права. Но вот какое дело, сам-то Реутов сообразил, вернее, осознал, какаяэто награда, только сейчас!

– Да, – подтвердил он, вставая и направляясь к буфету за коньяком. – Июль пятьдесят девятого, Плоешти…

И он вдруг вспомнил тот бой, да так явственно, как никогда не вспоминал. Казалось, он снова был там, под Плоешти, в жирном дыму, стелющемся над землей, среди черных от грязи и копоти бойцов, отразивших пятую или шестую атаку итальянских панцергренадеров. Горели нефтяные скважины и город, горели сожженные "Фиаты" и "Мерседесы", и земля горела, корчась в чадном пламени напалма, которым поливали их с черных небес двухмоторные "Дорнье". Вообще, что делалось выше пелены дыма, сказать было трудно, потому что за сутки непрерывного боя Вадим видел небо всего один раз, когда налетевший порыв ветра разорвал на миг сплошную занавес копоти и дыма, показав в разрыве высокое голубое небо южного лета. Но зато Реутов видел, как утром – если это действительно было утро – упал среди горящих танков такой вот "Дорнье", а ближе к обеду на правом фланге их батальона разбился их собственный, русский, истребитель. Однако опознать его было трудно, так мало от него осталось.

Реутов взял бутылку, вернулся к столу и, не спрашивая, стал разливать коньяк по высоким граненым рюмкам.

– Четыре помню, – сказал он, закрывая тему. – Остальные – нет. Марика хорошо помню. Он был кадровый, и, если бы не дурацкая дуэль – это было в шестидесятом, в марте или апреле, это я тоже помню – я бы, по-прежнему, оставался его заместителем…

– А ведь эти тоже тебя о службе спрашивали, – задумчиво сказал Давид. – Совпадение?

– Не знаю, – пожал плечами Вадим. – Может быть… Но, в любом случае, глупость получается. Посмотреть бы мое личное дело в Военном Министерстве… – Он залпом выпил коньяк и тут же снова потянулся за бутылкой. – Но кто же меня туда теперь пустит?

И тут его, как громом поразило.

"Идиот! – Мысленно покрутил он головой. – Кретин!"

Получалось, что ситуация с его прошлым не так безнадежна, как ему только что казалось.

– Ладно, – сказал Реутов, стараясь не выдать охватившего его возбуждения. – Вопрос, конечно, интересный, но мы еще первый круг не закончили. Хотелось бы услышать, каким образом оказались на месте наши милые дамы.

– А, как этот Греч нас нашел, рассказать не хочешь?

Как ни странно, вопрос этот задала Полина.

– Он за мной следил, – объяснил Вадим, закуривая. Папирос не было, а турецкие сигареты, которые купили женщины, были для него слабоваты.

– Что значит следил? – Сразу насторожился Давид.

– То и значит, что следил, – нехотя, ответил Вадим, который этот вопрос с Мариком до конца выяснить не успел. – Увидел на улице, узнал, удивился, стал искать… и увидел, как меня "арестовывают"…

– Значит, это он мелькал на набережной в ту ночь, – сказала Полина. – А он кто вообще-то?

– Не знаю, – развел руками Вадим. – Тридцать лет назад был есаулом, потом хорунжим… А кто теперь не знаю, но нам он, судя по всему, не враг, – кивнул он на револьвер и кредитную карточку. – Да и потом, будь он враг, совсем другие люди бы приехали.

– И то верно, – согласился Давид. – Но сдается мне, товарищ твой не простой человек.

– Да, пожалуй, – согласился Вадим, только сейчас по-настоящему оценивший факт появления в их тайном убежище Марика Греча.

– Но давайте все-таки закончим первый круг! – Сказал он, имея в виду, прежде всего, тему, которая обязательно должна была всплыть по ходу разговора.

"Если Марик не ошибся… ", – но в том, что Греч ошибается, Реутов сильно сомневался. Их то он нашел.

– Ну, мне почти не о чем рассказывать, – сказала, закуривая Лилиан. – Я решила спуститься в бар… Увидела, как пленяютДавида, – русский у нее был превосходный, поэтому у Вадима возникло ощущение, что она нарочно ваньку валяет, вставляя время от времени в свою речь такие вот литературные словечки, как «пленяют». – Ну, и поехала за ними, чтобы посмотреть, куда его бедного заточатьстанут.

Звучало все это, мягко говоря, несколько странно, поэтому Вадим решил уточнить.

– На чем поехала? – Спросил он, выходя на кухню, чтобы поставить кофейник. Есть он по-прежнему не хотел, но вот от кофе сейчас не отказался. От нормального кофе, а не от той подкрашенной кофейным порошком водички, которую сварила утром Полина.

– На машине, – ответила Лили ему в спину.

– А машина откуда? – Уточнил он свой вопрос из кухни.

– Угнала. – Коротко ответила женщина.

"И в самом деле, чего проще! Взяла, и угнала".

– А… Понятно, – он всполоснул кофейник под краном и стал засыпать в него кофе.

Давид отчетливо хмыкнул. По-видимому, он знал о Лилиан много интересного.

– Вадим, – сказала Лилиан, повышая голос, чтобы он мог ее слышать. – Ну ты же понял уже, что я умею не только биржевые сводки анализировать.

– Разумеется, – он бросил с пальцев несколько капель на плиту и, удовлетворенно хмыкнул, когда увидел, как испарилась вода. Плита еще не остыла, и жара вполне должно было хватить на целый кофейник.

– А ты, красавица? – Спросил он Полину, возвращаясь в комнату, и сразу же ей улыбнулся. Он просто не мог ей не улыбнуться.

– А я в окно все видела, – сказала она. – А когда он тебя ударил, я подумала, что это бандиты, схватила отцовский дробовик и побежала вниз, но они уже уезжали, – глаза ее снова расширились. Сейчас Полина, наверняка, по новой переживала случившееся в тот вечер. – Ну, тогда, я бросилась во двор, у меня там мотоцикл…

– Цундап? – Спросил Вадим, любуясь девушкой и одновременно мысленно, качая головой, потому что, зная ее полгода, совершенно не представлял себе, какая она на самом деле.

– Да, а ты откуда…?

– Греч видел твой мотоцикл, и тебя видел тоже.

– Ну, собственно, и все, – Полина встала и хотела пойти в кухню, но Вадим ее задержал.

– А дальше?

– Лили меня днем нашла, – объяснила, остановившаяся в дверях Полина. – Мы обсудили положение и решили, что вас надо выручать.

"Естественно. Это же так просто – выручать…"

– А где ты научилась плавать в холодной воде? – С интересом в голосе спросил Давид, избавив, таким образом, Реутова от необходимости самому докапываться до печенок любимой женщины.

– Ребята, – сказала Полина. – У меня отец военный и выросла я на севере. Там и летом-то вода в речках студеная…

– Но дело ведь не в этом? – Спросил Вадим, которому показалось, что в объяснении Полины звучит некая недоговоренность.

– Кофе не убежит? – Неожиданно расстроенным голосом спросила Полина.

– Нет, – успокоил ее Реутов и вдруг понял, что зря он ее об этом спросил.

– Не надо, – сказал он. – Не объясняй.

– Да, нет, отчего же, – она вернулась к столу, взяла из пачки сигарету и тоже закурила.

– Мне было двенадцать лет, – сказала она. – И я поехала на лето к папе, на северный Кавказ. Как-то вечером, к нему зашли приятели. Старшие офицеры, генералы… Они думали, что я сплю и не слышу их разговоров, а я не спала и подслушивала. Они войну вспоминали, было интересно. А потом один генерал сказал, что отцу повезло в жизни, такая у него дочка красивая. И блондинка… А папа вдруг возьми да скажи, что, мол, все блондинки дуры и бляди…

– Вот ведь, прости господи! – Вырвалось у Лили, а у Вадима даже сердце сжалось от жалости.

"Ну, да, – подумал он, подходя к Полине и обнимая за плечи. – Этот мог!"

Полина благодарно прижалась к нему спиной, и Вадим не удержался, наклонился и поцеловал ее в ухо.

– Но нет, худа без добра, – неожиданно весело продолжила свой рассказ Полина. – Осенью я на зло всем перешла в математический лицей и закончила его третьей по выпуску. И плавать научилась, и моржевала, – хихикнула она. – И на мотоцикле гоняла, и на плотах на Урале сплавлялась, и на стрельбище в Царском Селе всех папиных адъютантов краснеть заставила…

– А почему ты носишь фамилию матери? – спросил Вадим.

– Мама так захотела, но у меня с отцом теперь все в порядке.

– Это его квартира в Шпалерном?

– Да.

– И Коч его?

– А почему ты спрашиваешь? – Обернулась Полина, выкручиваясь из его объятий.

– А потому, Полина Спиридоновна, – усмехнулся Вадим. – Что комбрига моего звали Спиридон Макарович Шуг, и спросить, живой я, или все-таки нет, мы можем именно его.

5.

Разговор с Реутовым оставил у Ильи очень странное впечатление. С одной стороны, он, как ни странно, вполне поверил в искренность Вадима. Похоже, что, не смотря на всю абсурдность ситуации, тот не лгал и не пытался обвести Илью вокруг пальца. Что-что, а такие вещи Караваев чувствовал великолепно. Илья ведь был не мальчик, и опыта ему было не занимать. Иначе давно бы уже лежал трупом в какой-нибудь безвестной могиле, потому что охотились за ним не желторотые новички – хотя и такие иногда попадались – а битые жизнью и выдрессированные на волкодавов профессионалы. А эти умели порой устроить такой «театр Кабуки», что мать родная и та усомнилась бы, ее ли это чадо любимое прикидывается теперь придорожным кустом, или это действительно всего лишь можжевельник. Однако Реутов был в своих реакциях более чем естественен, и потом люди, работающие под прикрытием, имеют обычно и подобающую легенду на такой вот непредвиденный случай. А тут что? "Не помню, не знаю… " Смех один, а не легенда. Потому и поверил, что все так и обстоит, как Вадик говорит. Но с другой стороны… Вот эта другая сторона Илье категорически не нравилась. Дерьмом от нее за версту несло, страшным и опасным дерьмом.

Ведь что получается? Или он сам спятил ненароком, в чем Илья сильно сомневался, или тут идет такая игра, что "мама не горюй"! И вот какое дело, чутье, которое Караваева никогда пока не подводило, однозначно говорило, "Беги, друг, беги!" Однако кроме чутья, интуиции, шестого чувства, или, что там у нас, внизу живота припрятано для такого рода случаев, имелось ведь еще и кое-что в груди, там, где за тонкой кольчужкой ребер и мышц стучит – то ровно, то заполошно – обыкновенное человеческое сердце. Душа? Совесть?

"У меня?" – попробовал сыронизировать Илья, но ни иронии, ни сарказма, который ему всегда хорошо удавался, сейчас не вышло. Потому, вероятно, что речь шла о Вадике Реутове. Вот в чем дело.

А дело было, разумеется, не чисто. Илья прекрасно помнил ту ночь семнадцатого апреля 1962 года. Помнил, что тут поделаешь! И помнил, как споткнулся вдруг бежавший впереди и несколько левее Реутов. Как мотнулась назад и в сторону его голова… И как снимал с него шлем, и как похолодел разом, увидев в мертвенном свете всплывавшей над ними осветительной ракеты, входное отверстие раны на лбу… Помнил и не мог забыть, потому что Вадик Реутов был ему, как брат. Впрочем, даже слово "брат" не способно выразить того, что их связывало. Братья ведь тоже разные бывают. Иной раз, одно слово, что родная кровь. А тут четыре года вместе, и не где-нибудь, а в самом пекле, потому что восьмую бригаду всегда бросали туда, где было всего жарче. На острее наступления или дырки рваные затыкать при вражеском прорыве, или и того хуже… "Летите голуби, летите…", а оттуда, куда они тогда летали, из-за линии фронта, мало кто обычно возвращался, если возвращался вообще. Однако и на войне люди разные встречаются. Вот только Вадик был действительно золотой мужик. Умный, быстрый, понятливый, он за считанные недели усвоил такое, чего иные и за три года в офицерском училище постичь не могли, потому что не дано. А ему было дано. Одно слово, "интель", как обычно называли таких умников с университетским прошлым старослужащие. Но Реутов, ко всему, был еще и человеком не мерянной отваги, что солдаты на войне замечают сразу и ценят в напарнике или командире, в особенности если это холодная, разумная смелость, идущая от ума и воли, а не истеричная "пьяная" удаль, способная погубить не только самого "героя", но и всех остальных. Но и это, если подумать, не главное. То есть, тогда и там, ум и способности командира, его воля и хладнокровие дорого стоили. Однако и тогда и, тем более, теперь, главными Илье представлялись именно человеческие качества Реутова. Это надо было прожить с человеком столько времени бок о бок – и не где-нибудь, а на войне – побыть его непосредственным начальником, а потом в одночасье превратиться в подчиненного, спасти пару, другую раз жизнь, и столько же, если не больше, раз быть обязанным ему жизнью, чтобы понять, кем был для Марка Греча Вадим Реутов. И когда, восемнадцатого, Шуг сказал, что Вадика больше нет…

"Проехали!" – приказал себе Илья. Вспоминать то, что случилось восемнадцатого, он не любил и более того, считал излишним.

И вот Реутов снова жив. Как это возможно? Возможно, конечно. В конце концов, Илья не врач и рану видел ночью, в бою… Пуля ведь могла мозг и не задеть. По касательной, скажем, пройти… Бывали такие случаи. Тоже не сахар, конечно, но не смертельно, а в госпиталях тогда такое творилось, что вполне могла выйти какая-нибудь обычная в общем-то для того времени путаница. Сколько их было таких, кому даже не по разу, а по нескольку, похоронки домой приходили? На него самого в пятьдесят восьмом, на второй месяц войны, извещение родным посылали. Так что случится, конечно, могло все, что угодно, однако у Реутова не осталось даже шрама! С этим как быть? Должен быть шрам, не может не быть, а его нет!

И все-таки в том, что это Вадим, Илья теперь нисколько не сомневался. Однако если это Реутов, то, что означает все остальное? Вот тут и начинались зыбкие пески, от которых тянуло настоящей стопудовой опасностью. Ведь что получается? Илья приезжает в Петров и случайно ("А случайно ли?") видит живого Реутова, проезжающего по улице в машине. Мог ли он обознаться? Разумеется, мог. Но в городской телефонной книге записан Реутов В.Б. Но, может быть, это всего лишь тезка и однофамилец? Однако и это не так. Он самый и есть. И в тот момент, когда Илья хочет уже к нему приблизиться, чтобы поговорить, расспросить… В этот именно момент, и прямо у него на глазах, происходит захват Реутова и начинается обычная, в принципе, история разворачивающейся в современном городе секретной операции спецслужб. Но как это сочетается со вполне легальным статусом Вадима? Он же настоящий доктор и профессор – Илья это тщательно проверил, но там все было настолько аутентично, что и сомневаться не приходилось – и ничем таким, вроде уже не занимается. Или все-таки занимается? Побег-то классический, да еще с ночным заплывом… И много ли пятидесятилетних профессоров найдется в Петрове, способных на такие фокусы? Но и это, как говорится, не криминал. Вадька ведь и на войне был здоровый, как бык, может он все эти тридцать лет из спортзалов не вылезал. Однако, когда Караваев узнал, что квартира на Шпалерной и машина, на которой уехали беглецы, принадлежат генералу Шугу, и что блондинка, за которой ухаживает Вадим, родная дочь Спиридона Макаровича, а "домик в деревне" – имение Алены Викторовны Нейгауз, между прочим, родной сестры Натальи Викторовны Шуг – второй жены генерала… Что он должен был подумать? Что это опять совпадение, недоразумение, случайность, гребанная? Что?!

Но, похоже, Вадим не знал не только о собственной смерти, но и о том, за кем ухаживает!

"Бурлеск! – подвел он итог своим долгим размышлением, как раз на въезде в город. – Бурлеск и есть!"

Впрочем, как верно замечено – и не раз – думать не вредно, а, напротив, полезно, и размышления над всеми этими и прочими обстоятельствами не только помогли Илье "скоротать" время (путь был все-таки не близкий), но и сформулировать для себя те моменты, которые должны были определять все остальные его действия на ближайшую перспективу. И, выходило, что, хотя есаул Греч и исчез давным-давно в тумане неизвестности, тому единственному человеку, для которого Илья по-прежнему оставался "Мариком", он поможет, чего бы это ему не стоило, если, конечно, Вадим придет к нему на встречу. Однако, если обстоятельства заставят его выбирать, то – "Прости, Вадик, но каждый мужчина прежде всего должен заботиться о своей женщине" – он, разумеется, выберет Зою, для которой он был и останется Ильей, какие бы имена он не носил в прошлом, или не принял в будущем. Поэтому, вероятно, Илья Караваев и не исчез, как личность, в тот момент, когда перестали существовать его документы.

6.

В Петрове, он прежде всего, позвонил Зое и предложил ей пойти с Вероникой на кукольный спектакль в Театр Марионеток на Ингерманландской.

– Билеты в кассе, – сказал он на прощание и повесил трубку.

Погода снова испортилась, и начал накрапывать мелкий дождь, но Илье это даже понравилось. Было в этом что-то символическое и, на редкость, соответствующее его теперешнему настроению. Впрочем, никакое настроение никогда не мешало ему делать дело, а дел у него на сегодня было более, чем достаточно.

До шести часов вечера, он успел побывать в трех разных сетевых центрах, где отправил и принял едва ли не два десятка электронных писем; на Главпочтамте, где Максима Николаевича Коломийца уже ожидали две бандероли, прибывшие с курьерской службой "Гермес" из Амстердама и Иерусалима (Карварский продолжал честно отрабатывать полученные им от Ильи деньги); сделал несколько звонков из телефонов-автоматов, и даже успел зайти в контору по найму жилья, но, что естественно при таком плотном графике, не успел не то, что бы поесть, но даже попить чего-нибудь горячего или заскочить в туалет. Так что, придя в театр, а случилось это уже после третьего звонка, Илья в зал не пошел, а направился прямиком в туалет, откуда несколько позже перешел в кафе, и там уже дождался антракта.