Текст книги "Нерон. Царство антихриста"

Автор книги: Макс Галло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

ЧАСТЬ IV

13

Я не единственный, кто предчувствовал наступление поры убийств, новой кровавой жатвы.

В банях, куда я хожу каждый день, за клубами белесого пара мне удалось расслышать интимную беседу Нарцисса со своим доверенным Нелом, вольноотпущенником, как и он сам. Этот молодой человек с толстыми губами и телом, уже отяжелевшим от излишеств, которые несут с собой богатство и власть, нервно озираясь и явно опасаясь доносчиков, поначалу говорил очень тихо. Но, успокоенный моей дремотной позой, воспринятой им как одобрение сказанному, он мало-помалу заговорил громче и стал красноречивей. Пользуясь доверием людей из близкого окружения императора Клавдия, он знал все ходящие при дворе слухи и с удовольствием разносил их дальше, испытывая при этом упоительное и пьянящее чувство безнаказанности.

Как легко было догадаться, «убийцей» и «развратницей» он называл Агриппину.

– Пусть лучше она действует, тогда ее легче будет разоблачить. Этому фигляру, ее сыну, уже семнадцать. Для нее это означает – теперь или никогда. Она считает его вполне взрослым, чтобы сыграть отведенную ему роль, но достаточно молодым, чтобы озвучить тот текст, который напишет она. Он будет лишь марионеткой в ее руках.

Нел выпрямился, простыня, закрывающая его торс, соскользнула, и я увидел складки жирной кожи и металлическую скорлупку, прикрывающую половые органы. Нечто подобное носят иудеи, чтобы скрыть от нескромных взглядов свою обрезанную плоть.

– Даже слепые и глухие знают, что она собой представляет, – продолжал он. – Растленная кровосмесительница!

Он не называл по имени вольноотпущенника Палласа, сообщника Агриппины, ее партнера по распутству, пса-любовника, выдрессированного специально, чтобы служить ей. Говорили, что она заставляет его, голого, ходить на четвереньках, прерывисто, по-собачьи, дышать, открывать рот и высовывать язык.

– И эта женщина станет хозяйкой Рима? Кто же с этим согласится?

Нел снова лег, и люди сгрудились над ним. Мне уже не слышно, что он говорит. Но я знаю, что Агриппине доносят о настроениях императора.

Намерение Клавдия противостоять амбициям супруги мало-помалу крепло. Нарцисс, Нел и многие другие, чья жизнь окажется бы под угрозой, если к власти придет Нерон, подогревали его гнев. Император большее не скрывал, что хочет вернуть то, что опрометчиво отдал. Видели, как он обнимал Британика и называл его «своим кровным сыном». Держа мальчика за плечи, Клавдий шептал:

– Знай: тот, кто тебя ранил, тот тебя и вылечит.

Снова обняв сына, он поклялся вернуть ему право носить мужскую тогу.

– Ты больше никогда не будешь ребенком, которого позволено высмеивать и обижать, – пообещал он.

И твердо, без обычной дрожи в голосе, добавил:

– У римского народа будет наконец настоящий Цезарь, император, в чьих жилах течет моя кровь!

Я видел, как Агриппина, слушая этот рассказ Палласа, кусала пальцы, бледнела, а потом закричала, как будто пролаяла:

– Он не сделает этого! Я ему не позволю отречься, выставить вперед этого тупого ребенка, отодвигая моего сына, своего старшего, отпрыска Августа и Цезаря – единственного, единственного, Паллас!

Она дрожала. Гнев исказил ее лицо. Руки сжались в кулаки, ногти вонзились в ладони. Мне показалось, что она боится.

Утверждали, что Клавдий запретил ей переступать порог его спальни, предпочитая супруге молодую рабыню. Он хотел сурово наказать распутницу, издав декрет о конфискации ее имущества и приказав преторианцам покончить с ней по дороге в Испанию, куда он ее сослал. Эти новости его приближенные – Нарцисс, Нел и прочие – встретили аплодисментами.

Клавдий пробурчал:

– Небу угодно, чтобы все мои женщины оказались бесстыдницами.

Свита императора потупилась в знак сочувствия, а он повернулся к придворным и, воздев руки к небу, воскликнул:

– Да, они бесстыдницы, и за это заплатят!

Неужели Агриппина напрочь забыла о судьбе Мессалины? И о не менее жестокой доле других ее предшественниц? Разве она забыла о вспышках гнева, случавшихся у Клавдия, который был способен выбросить на улицу, голышом, свою дочь при одном лишь подозрении, что жена прижила ее с каким-то вольноотпущенником? Она не могла не знать, что терпеливый человек бывает опасен: однажды он взбунтуется, как сорвавшийся с цепи медведь, и, прежде чем удрать, бросится на мучителей, с глазами, налитыми кровью, и когтями, готовыми рвать все подряд.

Я видел, как по телу Агриппины прошла судорога, когда она узнала, что Клавдий составил завещание и намеревался представить его копии во все магистратуры Рима. Конкретное содержание документа известно не было, но, перед тем как отправиться в сенат, император торжественно и громко, чтобы слышали все присутствующие, сказал Британику:

– Расти, сын мой, я буду держать тебя в курсе государственных дел и накажу всех, кто обманывал меня и унижал тебя!

Агриппина втянула голову в плечи, как бы защищая шею от смертоносного лезвия кинжала. После нескольких мгновений полной растерянности она выгнула спину, разжала пальцы с длинными, выкрашенными черным лаком ногтями, и медленно подняла голову. Совсем как змея, об истинных размерах которой можно судить лишь когда она развернется во всю длину.

Она вышла, сопровождаемая Палласом, и направилась в комнату Нерона.

Я же отправился домой к Сенеке.

Он лежал на кровати полуголый, в одной набедренной повязке, подперев подбородок кулаками. Молоденький раб, совсем мальчик, с белым и гладким телом, которое он, вероятно, каждый день натирал пемзой, чтобы не росли волосы, делал хозяину массаж, от шеи до поясницы, засовывая ладони под повязку.

Мне хотелось поделиться с учителем тем, что я узнал и увидел.

Он улыбнулся мальчику и отослал его.

– Рыба, выброшенная на берег, бьется долго, – прошептал он.

– Но некоторым удается снова добраться до воды, – заметил я.

Сенека пожал плечами. На его взгляд, следует выждать. Но для этого я недостаточно мудр.

Я выслушал многих прорицателей и астрологов, предрекавших кровавые времена. Нас ждут зловещие перемены, утверждали они. Есть верные признаки этому. В боевые знамена легионов и преторианских когорт ударила молния, которая вдобавок сожгла солдатские палатки. Рой черных пчел появился над кровлей сената, устремился на какую-то женщину, облепил ее тело и пронзил его тысячами жал. Эта чья-то неверная жена скончалась прямо на месте. Свинья произвела на свет поросенка с когтями, как у ястреба. В тот же день родился мальчик с двумя членами – маленькое чудовище тут же удавили.

Я наблюдаю за Сенекой. Бесстрастное выражение на его лице сменяется улыбкой, он смотрит на меня с сочувствием.

– Нарцисс и Нел подкупили всех астрологов в Риме, – говорит он. – Знаки, которые посылают нам боги, поддаются расшифровке не легче, чем египетские папирусы. Те же, что ты мне описал, прозрачны, как язык Цезаря и Цицерона. Неверная жена, младенец-чудовище, гвардейцы-преторианцы, наказанные за то, что поддерживают Агриппину и Нерона… Стиль Нарцисса и Нела просто бросается в глаза!

Сенека встал и обнял меня. Подобные проявления дружбы с его стороны нечасты.

– Боги ленивы, Серений, – продолжил он. – Чаще всего они соглашаются с выбором людей. Они любят наблюдать, как люди бьются насмерть. На этой арене, которая называется жизнью, мы все – гладиаторы; они же – зрители на трибунах. Им решать, должен ли умереть побежденный и не толкнуть ли победителя в новое сражение. Подождем, Серений. Разделим с богами их лень и мудрость.

– Но речь идет о нашей жизни! – попытался возразить я.

– Плоть умирает, но дух живет, Серений. Так стоит ли бояться смерти?

– Я боюсь страданий.

– Выбери себе смерть сам, и тогда страдания будут не властны над тобой, – закончил он.

14

Император Клавдий не мог совладать со страданиями, искажавшими его лицо и сжигавшими плоть. Он стал их жалким рабом.

Все началось, когда я заметил отравительницу Лукусту, как всегда закутанную в черное покрывало. Вечером она вошла в спальню Агриппины и вышла оттуда поздно ночью. Пугливо озираясь, женщина прижимала к груди кошелек. Опасаясь за его сохранность, она старалась прикрыть добычу полами туники, чему очень мешал ее большой живот.

То была плата за злодеяние, за убийство императора, которое тот предчувствовал, постоянно повторяя: «Моя жизнь близится к концу». Он перестал назначать судей, потому что понимал, что не доживет до их вступления в должность, а пришедший после него все равно выберет новых.

Это выглядело странно, поскольку в то же время Клавдий продолжал готовить наказание для Агриппины и Нерона и каждый день призывал к себе Британика, показывая всем, что его родной сын и есть единственный и законный наследник. Однако в его взгляде, рассеянном и тусклом, сквозила обреченность: он знал, что побежден, и продолжал делать вид, что борется, лишь для того, чтобы не разочаровывать Нарцисса и Нела, чтобы не дать повергнуть себя без малейшей попытки сопротивления. Но когда он казался настроенным особенно решительно, его речи становились на редкость невнятными. Осмысленно звучали лишь слова о «близком конце». Уныние и отчаяние овладевали Нарциссом, Нелом и всеми, чья судьба была связана с судьбой императора и для кого гибель Клавдия означала их собственную смерть.

Император скончался четырнадцатого октября, проведя три дня в агонии.

Я был свидетелем всех этих событий.

Вечером, на обеде в императорском дворце, я видел, как Клавдий наклонился над тарелкой жареных белых грибов, золотистых и сочных, которые рабы только что поставили перед ним. Это было одно из его любимых блюд. Евнух Холат, в чьи обязанности входило пробовать подаваемую императору еду, взял, сколько влезло в рот, и подал утвердительный знак. Слуга снова наполнил тарелку императора.

Агриппина сидела на другом конце стола. Ее лицо, все последние дни искаженное судорогой, было спокойным. Она улыбалась.

Может быть, отрава Лукусты сегодня не понадобится? Однако у Агриппины очень странный, остановившийся взгляд. Она, не отрываясь, смотрела на супруга, который жадно глотал огромные куски грибов и урчал от удовольствия.

Холат между тем исчез. Или он тоже подкуплен Агриппиной? И выбрал в тарелке те грибы, которые не были пропитаны ядом? Должно быть, на сей раз она приготовила отраву, которая не портила вкуса грибов и действовала медленно. Тогда можно будет утверждать, что смерть произошла от естественных причин, ведь внезапная кончина всегда выглядит подозрительно.

Голос Клавдия прозвучал как-то приглушенно и неуверенно: он попросил вина из Сполето. Рабы принесли кувшин. Мне показалось, что он был наполнен кровью. Клавдий наклонил голову. Он любил пить прямо из сосуда, касаться напитка ноздрями, впитывая его испарения. Вдруг император откинулся назад и сжал левой рукой горло, как бы стремясь отрыгнуть нечто, что мешало ему дышать. Он пытался закричать, но только прохрипел что-то и повалился на бок.

Гости вскочили с мест, повернулись к Агриппине, которая просила о помощи богов, потом подошла к мужу и опустилась на колени, поддерживая руками его голову.

– Он жив, жив! – пронзительно закричала она, дрожа всем телом и, казалось, призывая богов удержать ее мужа на краю этой бездны.

Явились жрецы и принялись читать молитвы, умоляя богов избавить императора, равного Августу, от смерти.

Так прошло несколько часов.

Агриппина ходила по комнате взад и вперед, призывая присутствующих молиться во спасение прославленного и добродетельного императора. Вдруг тело Клавдия изогнулось, у него началась рвота и понос. Его организм, казалось, стремился очиститься от яда. Лицо Агриппины исказили растерянность и страх. Если Клавдий выживет, она погибла. И Нерон вместе с ней.

Британик был тут же. Он держал отца за руку, лицо его было печально и сурово. Рядом стояли Нарцисс и Нел. Бесстрастный Сенека держался поодаль. Я подошел к нему. Он прошептал, как бы про себя:

– Самые большие преступления довольно рискованны для тех, кто их совершает, но если идти до конца, то впереди ждет награда.

Он повернул голову, как бы указывая, что вошедший и направлявшийся к Агриппине человек был послан самой судьбой. Агриппина бросилась к нему, схватила за руки и громко – чтобы слышали все – стала умолять Ксенофонта, врача-грека, вырвать императора из объятий смерти. Между тем я был уверен, что тот его добьет.

Целитель склонился над Клавдием, разжал ему челюсти и длинным черным пером попытался пощекотать горло – это был обычный прием, применяемый врачами, чтобы вызвать приступ рвоты.

Тело императора сотрясли новые спазмы, и оно окаменело. Должно быть, своим пером Ксенофонт ввел порцию сильного яда.

Целитель выпрямился и взглянул на Агриппину, как бы говоря ей: «Дело сделано». Он посоветовал обернуть Клавдия теплыми простынями и, выходя, добавил: император должен дышать чистым воздухом.

Мне хотелось крикнуть: «Но он мертв!»

Те, кто выходил из комнаты – первыми были Нарцисс и Нел, – знали это не хуже меня. Все поняли, что Агриппина, прежде чем объявить о смерти императора, должна удостовериться, что преторианские когорты готовы присягнуть на верность Нерону. Может, она хотела дождаться момента, который астрологи объявят наиболее благоприятным для ее сына?

Он наступил в полдень, четырнадцатого октября, на шестьдесят четвертом году жизни Клавдия и на четырнадцатом году его правления.

Я видел, как Агриппина раздирала себе лицо, отчаянно кричала, прижимала к груди Британика, утверждая, что он был копией отца и что отныне она будет его покровительницей. Все входы и выходы охранялись гвардейцами, чтобы Нарцисс, Нел и сестры Британика – Антония и Октавия, жена Нерона, – не могли покинуть дворец.

Явился Бурр. Широко шагая и потрясая искалеченной рукой, он объявил, что преторианцы поклялись в верности Нерону, провозгласив его императором. Рассказывали, что часть солдат колебалась и спрашивала о Британике. Но, восходя на престол, Нерон по примеру Клавдия посулил каждому по пятнадцать тысяч сестерциев – жалованье за пять лет службы. После чего все как один, подняв мечи, выкрикнули: «Да здравствует Нерон, наш император!» Они несли его на руках до своего лагеря.

Кто теперь смог бы ему противостоять? Кто был способен остановить Агриппину?

Она попросила Сенеку отправиться в сенат и провести голосование о присвоении императорского титула Нерону, старшему сыну Клавдия.

Я увидел Сенеку на следующий день. Он лично составил для Нерона речь, которую тот произнес перед преторианцами. Хотелось поговорить с учителем, но он жестом остановил меня.

– По моей просьбе сенат принял решение обожествить Клавдия и торжественно похоронить его, как хоронили божественного Августа, – сказал он.

– А завещание?

– Оно не будет обнародовано. Клавдия больше нет. Или ты полагаешь, что судьбой Рима может распоряжаться мертвец? Люди и боги все решили без него.

Учитель прикрыл глаза и медленно продолжал:

– Нерон – император и, следовательно, вершитель человеческих судеб. Император в семнадцать лет.

– А Агриппина? – спросил я.

Сенека опустил голову и неуверенно пробормотал:

– Она всего лишь мать.

15

Агриппина всего лишь мать?

Сенека либо ослеп, либо выдает желаемое за действительное, движимый политическими соображениями. Он хочет верить, что мать Нерона отойдет от власти, хотя речь идет о женщине, которая за несколько часов из матери императора – Augusta mater Augusti – сама превратилась в августейшую особу, равновеликую самому императору. Сенаторы приветствовали ее возгласами так, как ни одну женщину в истории Рима. Я слышал их.

Все разыгрывали лицемерную комедию. Делали вид, что верят Агриппине и Нерону, оплакивающим одна «августейшего супруга», другой – «благородного и достославного отца». Изображали, что верят в коварную болезнь, унесшую императора. Все были даже благодарны мудрой Агриппине за то, что она привела Нерона к власти без гражданской войны, без изгнаний и ссылок, без рек крови на улицах Рима и других городов империи. Раньше при смене власти это случалось так часто, что ныне все возносили хвалу новому императору, его матери и богам за сохраненный мир.

Был принят специальный декрет, по которому Агриппину Августу отныне будут повсюду сопровождать два ликтора с секирами, чтобы каждый гражданин Рима воздавал ей почести как лицу, облеченному властью.

Никогда еще женщина не удостаивалась таких почестей.

Вот приближаются ее носилки, впереди которых шествуют два ликтора. Агриппина входит во дворец. Нерон – император Нерон! вершитель судеб человеческих! – следует в нескольких шагах позади, как один из прислужников царицы, пусть даже самый приближенный.

Она наслаждается. Каждая черта ее лица, каждый жест, мимолетный взгляд выражают счастье обладания обретенной властью и могуществом, доселе не ведомым ни одной римлянке.

Агриппина созывает дворцовых секретарей и диктует письма проконсулам, управляющим городами империи. Она действует самостоятельно, не ставя в известность Нерона. Она требует, чтобы сессии сената проводились во дворце и, поскольку присутствие женщин запрещено в зале заседания – там дозволено находиться лишь отцам государства, – приказывает держать двери открытыми и, спрятавшись за занавеской, слушает все, что происходит на заседании.

Мне все это известно. Это известно всем. По некоторым замечаниям Сенеки я понимаю, что сенаторов охватывает беспокойство. Выходит, что борьба за власть не закончится никогда? Однако они уступают. Профиль Агриппины отчеканен на монетах рядом с профилем ее сына – один наложен на другой.

Показывая Сенеке такую монету, я спрашиваю:

– Всего лишь мать?

Учитель молчит. Он прекрасно понимает, что правда попрана и воцарилась ложь. Ведь это он писал речи, которые Нерон говорил в сенате. Я узнавал его мысли, его стиль. А Нерон весьма талантливо исполнял роль вдохновенного оратора, хотя в зале заседания всякий знал, что он не написал ни строчки из того, что произносит. Некоторые даже позволили себе заметить вслух, что впервые вступительная речь императора написана не им.

Вот эти вдохновенные перлы: я буду руководствоваться мудростью и милосердием; я буду править без ненависти и злобы; доносы, взятки, злодеяния будут изгнаны! А сенат станет почитаемым хранителем римской добродетели…

Оглушительные аплодисменты.

Слушая эти речи, даже я начинал питать иллюзии. Своей молодостью Нерон напоминал Помпея и Августа. Ему было всего семнадцать лет, а вокруг – добрые советники, которых он называл друзьями, Бурр, возглавлявший преторианцев, Сенека, писавший книгу, в которой, по его словам, будет прославляться милосердие. Появилась надежда, что Нерон покончит с порядками, царившими при Калигуле и Клавдии, и вернет Рим к величию времен Августа.

Все это были пустые мечты!

Нерон и Агриппина выросли на почве, пропитанной ядами, преступлениями, кровосмешением, интригами и продажностью, но пока эти ядовитые семена не дали всходов.

Народ приветствовал юного правителя, справедливого императора, великодушного Нерона, который повелел снизить налоги, раздать беднякам по четыреста сестерциев и специальным декретом улучшил материальное положение бедных сенаторов так, чтобы их существование стало достойным их высокого общественного положения и лежащей на них ответственности.

Сенека одобрительно отзывался о первых шагах Нерона на государственном поприще.

– Императора ведет Аполлон, – говорил он. – Люди видят, что ему покровительствуют боги. Египтяне – справедливые судьи. Я жил в этой стране пять лет. Известно ли тебе, Серений, как они называют Нерона? «Добрый гений земли обетованной». Сенаторы восхищены его чувством справедливости, незлопамятностью и добротой. Я видел его колебания перед смертным приговором, который ему дали на утверждение, и слышал, как он горестно произнес: «Как жаль, что я умею писать!» Мне пришлось напомнить ему о преступлениях, которые совершил осужденный, и настоять на том, чтобы он подписал приговор. А когда его благодарили за добрые дела, он отвечал сенаторам: «Подождите, пока я это действительно заслужу».

Я наблюдал за Сенекой. Мог ли мудрец стать слепой игрушкой собственного тщеславия? Ведь Нерон действовал так, как ему советовал философ. Но Сенека не видел – или не хотел видеть – того, что уже зрело под маской добродушия, которую до поры носил Нерон.

Я видел, как он по-детски забавлялся, разгоняя квадригу из слоновой кости. Обогнав какую-нибудь колесницу, он объявлял, что хотел бы состязаться, как простой гражданин, на песчаных дорожках. Разве он не был лучшим возничим? Прихлебатели выражали восхищение в расчете на будущую выгоду.

Он красовался в миртовом венке, как будто нанес поражение парфянам и покрыл себя славой подобно генералу Корбулону, разбившему неприятеля в Армении. Он созерцал, раздувшись от тщеславия, собственную статую, только что установленную в храме Марса Мстителя и превосходившую высотой изваяние божества!

По ночам он продолжал, закрыв лицо, бродить по улицам Рима в поисках добычи, которая должна будет или покориться, или погибнуть. Казалось, что высшая власть полностью убрала с его пути какие-либо препоны. Шепотом рассказывали, что он, облачившись в звериную шкуру, заставлял запирать себя в клетку. А когда выходил оттуда, бросался на девушек и юношей, привязанных нагими к столбам, облизывал и кусал их и, удовлетворив таким извращенным образом свою похоть, уединялся с кем-нибудь из вольноотпущенников.

Может ли человек, столь рабски подвластный своим порокам, быть воплощенной справедливостью, мудростью, милосердием?

Когда я передал Сенеке эти слухи, он их не опроверг.

– Каждый человек, Серений, имеет два лица. Императоры и боги похожи на простых смертных: они великодушны и жестоки одновременно. Только эти два лица не должны смешиваться. Ночная жизнь императора не должна омрачать жизнь дневную. А это уж моя забота, моя и Бурра.

Тем не менее Сенека озаботился тем, чтобы в самые важные магистратуры были назначены люди, которым он доверял. Я знаю, например, что его старший брат Галлион приехал в Рим и стал консулом.

Но разве возможно было противостоять могуществу императора и его матери? Кто мог удержать их руку, занесенную для удара?

Первыми жертвами стали Нарцисс и Нел. Одного отравила Агриппина, у другого была возможность выбора, и он объявил, что вскроет себе вены. Когда преторианцы ворвались в его дом, он побежал от них, но когда попытался перерезать себе горло, его рука дрогнула. Нел упал на колени, зарыдал, как раб, которым был когда-то, и стал умолять центуриона, уже занесшего над ним меч. Он обещал раскрыть императору и Агриппине все подробности заговора Нарцисса, который в те несколько недель, что предшествовали смерти Клавдия, пытался сорвать планы Агриппины и возвести Британика на римский трон.

Центурион остался глух к мольбам несчастного и отрубил ему голову – Агриппина приказала ему «покончить с Нелом, что бы тот ни говорил и ни делал», и принести его голову. Она поставила ее рядом с головой Нарцисса.

И это политика милосердия?

– Это все Агриппина, – прошептал Сенека, когда я спросил, не свидетельствуют ли эти преступления, эта ненависть, эта злобная мстительность о еще более жестоком нраве, чем нрав Калигулы или Клавдия.

Разве он не знал, что Нерон выбрал в качестве пароля для преторианцев слова «лучшая из цариц», а каждый раз за обедом требовал себе грибов и, медленно пережевывая, заявлял: «Это божественное блюдо»?

– Сын и мать, – отвечал учитель, – одна кровь. Но для того чтобы пытаться его окончательно подмять, уже слишком поздно.

16

Я полагал, что Сенека ошибается. Если Агриппина вонзила когти в шею своего львенка, как он мог вырваться из этих смертельных объятий?

Мать приближалась к нему, увешанная драгоценностями, напудренная, накрашенная, как любовница. Она протягивала к нему руки. Ее ногти, черный лак на которых сверкал, как и бриллианты на руках, касались лица сына. Туника волновалась вокруг нагого тела. Сквозь тонкую ткань откровенно просвечивали бедра и грудь. Она пригласила Нерона подняться вместе к ней на носилки. Агриппина опустила кожаный занавес. Казалось, что она соединялась со своим сыном в кровосмесительном объятии.

И когда, уже перед императорским дворцом, Агриппина, а за нею Нерон спускались с носилок, его тога и ее туника были в беспорядке, а щеки юноши рдели – от стыда или от удовольствия. А может, именно попрание запретов и было – как для сына, так и для матери – сладчайшим наслаждением?

Агриппина входила в залы дворца, окидывая собравшихся подозрительным взглядом. Она остановилась перед Сенекой и Бурром. Она была непобедимой Августой, матерью и любовницей императора. Неужели какой-то советник осмелится оспаривать ее место, попытается вырвать у нее добычу – сына, которого она хотела сделать и сделала императором, чтобы править из-за его спины, потому что женщины не допускались к власти?

Однажды я увидел, как она вышла на подиум, где сидел Нерон, ожидая послов Армении, приехавших благодарить Рим за помощь, которую легионы генерала Корбулона оказали их стране в борьбе с Парфянским царством.

Агриппина проигнорировала специально отведенное ей место – внизу, слева от подиума. Она должна сидеть пусть чуть ниже, но рядом с императором. Там она сиживала в бытность женой Клавдия, постылого и обременительного мужа. Сегодня она хотела большего: сидеть рядом с Нероном на возвышении, показывая, что она – воплощение власти, а не просто ровня императору. С каждым ее шагом тишина в зале становилась все глубже. Все взгляды были прикованы к ней. Она собиралась заявить о своем превосходстве.

Сенека и Бурр подошли к Нерону и что-то ему сказали. Император резко поднялся и сошел с помоста, раскрыв руки, как бы желая встретить свою мать. Она удивленно остановилась, поняв, что, приветствуя ее, принимая в свои объятия, Нерон тем самым не дает ей подняться на подиум. Он стряхнул тяжелую лапу, сдавившую ему горло, отодвинул мать, которая хотела власти для себя самой. Если бы это было в ее силах, Агриппина испепелила бы Бурра и Сенеку взглядом. Однако она оперлась на предложенную ей Нероном руку и медленно вышла из зала.

В первый раз императору удалось уклониться от тяжелых объятий своей хищницы-матери.

Может быть, Сенека прав и матери не удастся подмять сына?

Сенека лежал на скамье в бане своей виллы. Возле него суетились двое рабов. Один делал массаж, другой, стоя на коленях, холил руки хозяина, свисавшие по обе стороны ложа.

Я присел рядом, он слегка поднялся, чтобы приветствовать меня. Не успел я произнести «Агриппина», как он знаком остановил меня, отослал рабов и встал, поправляя набедренную повязку.

– Я знаю, – сказал он, – что она пообещала свободу кое-кому из моих рабов, если они будут шпионить за мной и говорить ей, с кем я встречаюсь. То же самое касается и Бурра. Она окружила своими доносчиками даже императора. Она не готова отказаться от власти, Серений!

Он сел напротив и наклонился ко мне.

– Но она бессильна против молодого императора. Народ аплодирует Нерону, народ любит Нерона! Он умеет польстить людям, знает, как их удовлетворить, это дар Аполлона. Мне не нужно было учить его, как соблазнять плебс; его учит этому инстинкт. Это он принял решение открыть дворцовые ворота для всех, чтобы люди могли слушать, как он поет, декламирует, играет на кифаре. У него врожденная способность очаровывать – это дар Аполлона.

Я бывал на этих представлениях. Обычно я смешивался с толпой, которая теснилась на ступеньках деревянного амфитеатра, построенного по приказу Нерона на Марсовом поле. Зрелища следовали одно за другим каждый день: состязания на колесницах, битвы гладиаторов. Однажды Нерону пришла идея поджечь богато обставленный дом и отдать на разграбление актерам. Зрители наблюдали, как люди устремлялись в огонь, чтобы завладеть амфорой, сундуком или украшениями, некоторые погибали, раздавленные упавшим куском стены или балкой. Толпа аплодировала, нахваливала Нерона, громко приветствовала его во время раздачи зерна, одежды, золота, жемчуга, картин, а также разрешений на право владеть рабами, вьючными животными и прирученными хищниками. Иногда раздавали даже корабли, дома и земли.

Никогда раньше не случалось мне видеть толпу в состоянии столь дикого исступления: зрители буквально изнемогали от возбуждения, когда по приказу Нерона на арену вышли четыреста сенаторов и шестьсот всадников, которые должны были сражаться, хотя и без смертоубийств. Черни было приятно видеть богачей и знаменитостей, копошащихся на арене, как ничтожные гладиаторы.

Следом на арену вышли гладиаторы, как живое доказательство того, что все подвластно воле императора – рабы, сенаторы. В глазах Нерона – в глазах божества – ни один человек, каковы бы ни были его достоинства, ничего не стоит сам по себе. Поднять его до небес или уронить в бездну способна лишь воля императора.

Я понял это, когда Сенека представил мне молодую вольноотпущенницу, о которой он сказал с легкой улыбкой, как о чем-то забавном:

– Про нее говорят, что она из династии Атталидов, тех, что правили в Пергаме. Может, это правда? Когда ты ее увидишь, тебе все станет ясно с ее корнями. Красота женщины превращает в правду ее самую невероятную ложь. Впрочем, Акта – так ее зовут – никогда не претендовала на царское происхождение, но и не опровергала тех, кто это утверждал.

Сенека повел меня в атриум своего дома и шепнул по дороге, что он принадлежит к последним.

Акта стояла возле имплювия [7]7
  Имплювий – в греко-римской архитектуре бассейн внутри помещения, собиравший дождевую воду, попадавшую в него через дыру в крыше.


[Закрыть], в центре которого бил фонтан, далеко разбрызгивая весело журчавшую воду. Эти два эпитета навсегда соединились в моем сознании с образом Акты. С длинными светлыми волосами, падающими на плечи – ни одна женщина в Риме не носила такой прически, – в голубой тунике, она была изящна и привлекательна, как загадка. Покорная и неукротимая одновременно, всегда готовая к самым извращенным играм и в то же время сохранявшая чистоту. Ее простодушный взгляд, по-гречески совершенные черты лица – прямой нос, красиво очерченный подбородок, высокий лоб, длинная шея, – тонкие руки с точеными пальцами.

– Когда Агриппина узнает, – шепнул Сенека, подводя меня к Акте, – она разъярится, как дикий зверь. Но Нерон уже попался. – Он тряхнул головой. – До Акты у него был такой выбор: Октавия, супруга, безжизненная и бесплодная, как египетская пустыня, эти обезумевшие пленницы, пойманные на ночных улицах Рима, или носилки Агриппины. Акта откроет ему другие радости, он примет все. Она всего лишь вольноотпущенница, обязанная подчиняться, даже если она царская дочь. Ты же знаешь, Серений, чтобы дать наслаждение, одного желания мало. Музыканту нужен инструмент. Акта будет кифарой для Нерона. Она сыграет все роли: девки из притона, изнасилованной женщины, жены, матери. Под силу ли такое Агриппине? Акта молода, Серений, она сумет стать даже девственницей, которую берут силой. И собакой, которую хозяин, по настроению, или бьет, или ласкает.