Текст книги "Нерон. Царство антихриста"

Автор книги: Макс Галло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Он подошел к Тигеллину.

– Что ж, Тигеллин, действуй!

И с поднятой головой удалился на встречу с Тиридатом.

Все, на кого указал Тигеллин, давно мертвы.

Эта неуемная алчность вкупе с раболепием и пороками, кровь, алая и чистая кровь жертв сковывают мою душу печалью.

Первым умер ребенок, Руфрий Криспин, сын Поппеи. Рабы утопили его, когда он ловил рыбу в море. Отца его, Руфа Криспина, центурионы убили через несколько дней.

Потом пришла очередь Мелы.

Он был богат. Отказавшись от всех судейских званий, Мела занимался только тем, что увеличивал свои владения и наполнял сундуки. Его братья, Сенека и Галлион, были вынуждены наложить на себя руки, та же участь постигла и сына Мелы, Лукана. А его жене Эпихариде только смерть помогла вырваться из рук палачей. Он составил завещание. Но что станется с его богатством? Ведь Нерон обирал даже мертвых.

Мела вышел навстречу Тигеллину и Коссуциану Капитону. Кинжал и дощечки с завещанием уже были у него наготове. Он предложил им громадную сумму денег при условии, что оставшейся частью состояния он распорядится сам.

Тигеллин согласился.

Мела написал несколько фраз, потом, сетуя на несправедливость судьбы, вскрыл себе вены, и кровь потекла по его рукам.

Петроний обладал душой гордой и свободной. Он собрал своих друзей в Кумах, в Кампании. Согласно приказу императора, он не имел права выезжать оттуда. Завистливость Тигеллина и извращенность Нерона были ему хорошо известны. И тот и другой хотели, чтобы страх измучил его взаперти, а проблески надежды еще более растравляли его отчаяние.

Петроний отказался подчиниться. Из этой жестокой игры он вышел свободным.

Беззаботным тоном читая свои изящные стихи, он вскрыл себе вены, однако потом попросил наложить бинты, поскольку ему нужно было еще немного времени. Он поел. Немного поспал. Затем отблагодарил некоторых рабов и дал им вольную. А других приказал высечь.

Потом сел и стал описывать, не упоминая имени Нерона, прошлую распутную жизнь, перечисляя неизвестные и неожиданные связи, не называя их участников. Однако всем было ясно, что главным действующим лицом здесь был император.

Затем он запечатал написанное и отправил Нерону.

Попросил снять бинты, выпил несколько бокалов вина из Фалерна и Альбы и твердой рукой вскрыл себе вены на ногах. Кровь быстро вытекала из его тела, и смерть пришла к Петронию как сон.

Судьбу Тразеи и его дочери Сервилии должен был решить сенат.

На заре одного августовского дня я увидел, как две вооруженные преторианские когорты окружили храм Плодородия.

У входа в сенат собралась группа людей в тогах, под которыми были спрятаны мечи. Было слышно, как центурионы отдавали команды подразделениям солдат, стоявшим на главном римском форуме и на форумах Августа и Цезаря, в то время как другие окружили базилики Эмилия и Юлия.

Сенаторы проходили в курию под их угрожающими взглядами.

Я знаю, о чем говорили обвинители. Коссуциан Капитон утверждал, что Тразея мешал всеобщему счастью, называл форумы, театры и храмы пустынями, собирал вокруг себя врагов Нерона, сына Аполлона, умножавшего славу Рима и установившего мир на земле. Тразея мечтал покинуть империю, и сенату не следует проявлять к нему милосердие. Смерть должна разорвать связь Тразеи с этим городом, который тот давно перестал любить и не хотел видеть.

Потом появилась Сервилия. Она упала перед алтарем Августа, целовала его ступени, плакала, клялась, что никогда не поклонялась нечестивым богам, не произносила кощунственных слов.

– В моих молитвах я просила только одного: чтобы мой отец, лучший из отцов, был спасен и тобой, Цезарь, и вами, лучшие мужи отечества.

Потом выслушали Тразею. Но кто из сенаторов прислушался бы к их словам, если здание сената было окружено вооруженными людьми? Тразею и Сервилию приговорили к смерти, но представили им право самим выбрать ее.

Коссуциан Капитон получил за свою обвинительную речь пять миллионов сестерциев.

Молодой квестор сообщил Тразее решение сената. Приговоренный удалился к себе комнату и протянул врачу обе руки, чтобы тот перерезал ему вены. Кровь потекла на пол.

Тразея сказал квестору:

– Я приношу эту жертву Юпитеру-избавителю. Смотри, юноша, и пусть боги опровергнут мое предсказание, но я полагаю, что тебе предстоит жить во времена, которые потребуют от твоей души много твердости. Так укрепи же ее достойными примерами.

В душе Сервилии, как и в душе ее отца, царил дух свободы. Она приняла смерть достойно. Так же, как Винициан и Корбулон.

Первый был разоблачен в Риме прежде, чем успел собрать несколько человек, решивших покончить с тираном.

Корбулон же, призванный Нероном, поверил похвалам, которыми император осыпал его в своем послании. Он отправился в Рим, оставив свою армию, бывшую его мечом и щитом. Когда генерал предстал перед Нероном, то был тут же окружен солдатами и получил приказ наложить на себя руки. Приставив свой меч к груди, он вскричал:

– Я заслужил это!

46

«Заслужил».

Каждый раз, когда я слышал, как Нерон произносил это слово, обагренное кровью генерала Корбулона, мне становилось тошно.

Я стоял в нескольких шагах от императора. Он ходил взад и вперед. Развевающаяся тога открывала его тощие ноги. Нерон был загримирован как актер или сильно накрашенная женщина. Волосы были завиты в локоны. Он разглагольствовал, как пьяный, перебирал кольца на руках, поглаживал лицо своей новой супруги Статилии Мессалины, мужа которой, консула Вестина, посмевшего взять ее в жены, он уничтожил. Вдова, которая пережила уже нескольких мужей и имела от них детей, что свидетельствовало о ее плодовитости, тут же согласилась сочетаться браком с убийцей ее предыдущего супруга. Потом Нерон подошел к Спору и Пифагору, с которыми также состоял в супружестве, причем первый исполнял обязанности жены, а второй – мужа, и стал кончиками пальцев ласкать им подбородок и шею.

Склонив голову, он говорил:

– Я превзойду величием самых знаменитых победителей греческих игр, – говорил он и возводил глаза к небу. – Я стану достойным величия Рима! Властитель рода человеческого затмит славу Александра.

И тут кто-нибудь – Тигеллин, или Сабин, или вольноотпущенники Эпафродит или Кальвия Криспинилла, которая занималась гардеробом Спора и развлечениями Нерона, – обязательно восклицал:

– Ты, Нерон, достоин быть богом!

Стыд и возмущение подступают к горлу, заставляют сжать зубы. Наклоняясь и отворачиваясь, я старался скрыть лицо, чтобы оно не выдало меня смертельной бледностью или пунцовой краснотой – гнев душил меня. Я упрекал себя за то, что снова встал на путь осторожности и трусости, приняв приглашение Нерона отправиться в Ахайю, Олимпию, Дельфы – города, где он пожелал выступать в качестве певца, актера и возничего.

Все города на греческом побережье Адриатики пообещали ему венки победителя во всевозможных играх и состязаниях, которые будут без перерыва следовать друг за другом.

Отказаться от этой поездки, ослушаться Нерона означало бы неминуемую смерть.

Все знали, что сопротивляться тирану можно, лишь убив его, и воля его столь же неукротима, как воля бога. Желаниям Нерона подчинялись даже тогда, когда он требовал наложить на себя руки.

Ни Тразея, ни Корбулон, ни ушедшие до них Пизон, Петроний и Сенека не пытались бежать, потому что каждый из них верил, что, подчинившись приказу императора, он, возможно, спасет жизнь своим близким, сохранит для них часть своего состояния и не попадет в лапы палачей.

До отъезда из Рима вслед за императорским кортежем, находившимся тогда в Беневенте в ожидании отплытия на большой греческий остров Керкиру, я узнал, что Антония, дочь императора Клавдия, которая отказалась выйти замуж за Нерона, убившего ее брата и сестру, тоже была принуждена к самоубийству. Это был ответ Нерона на ее отказ.

Итак, я отправился в Грецию в компании сенаторов, всадников, вольноотпущенников, жен императора, актеров, неронианцев и августианцев, преторианцев и тысяч рабов, которые погрузили на корабли статуи богов, ткани, одежды, съестные припасы и вина.

Нерон путешествовал не как император-завоеватель, а скорее, как восточный деспот, предпочитавший добиваться славы пением и музицированием. Он страстно желал получить венок победителя в Олимпии, в Дельфах – колыбели греческой цивилизации.

Когда мы прибыли на Керкиру, я увидел, как Нерон устремился на театральную сцену и начал декламировать стихи перед греческой толпой, встретившей его аплодисментами.

Я запомнил один стих:

 
Голубка Цитеры изящно изгибает головку,
И солнце играет на ее блестящем оперении.
 

Потом он пел и преторианцы, точно так же, как в Риме, жестоко расправлялись с теми, кто пытался покинуть театр раньше окончания представления: никто не имел права покидать трибуны. Неронианцы и августианцы давали зрителям сигналы к началу оваций. Толпа аплодировала, покорная и пугливая, и в то же время польщенная тем, что Нерон выступает для нее как простой комедиант. Она чувствовала, что Нерон хотел, чтобы его любили не за то, что он император, а потому, что он самый лучший, самый великий актер.

Я видел Нерона, льстившего судьям, как любой другой участник состязания. Видел его лицо, искаженное тревогой в ту минуту, когда он ждал оглашения результатов. Было стыдно смотреть на эту комедию, которую Нерон разыгрывал, в том числе и для себя самого. Временами казалось, будто он на самом деле боится, что судьи не дадут ему столь желанного венка. Выходит, он и вправду верил, что они судят исключительно его талант? Хотя всем было очевидно, что судья, отказавший ему в главной награде, уже не жилец!

Всем, как и мне, было известно, что покорность Нерону была единственным способом избежать немедленной смерти: всегда и во всем он должен быть первым.

Император потребовал, чтобы памятники прежним победителям снесли, а на их месте установили его собственные изваяния.

Однажды судьи увенчали его венком победителя, хотя во время состязания его колесница опрокинулась. Нерон выразил удивление, но потом смиренно принял из их рук лавровый венок. Так же вел он себя и на состязаниях певцов, и во время представлений, когда играл Эдипа, Ореста или Геракла, а иногда исполнял и женские роли.

Венки множились, однако Нерону все было мало.

Я наблюдал за ним. Слушал. Он не хотел покидать Грецию, хотя и обходил стороной Афины и Спарту – города, враждебные Александру. Он задержался в Ахайе, но отказался от посвящения в Элевсинские мистерии, опасаясь, что его не пустят в святилище, куда запрещено входить убийцам.

Я слышал, как он гневался на Тигеллина, передавшего ему послание вольноотпущенника Геллия, который в Риме замещал императора и умолял его вернуться, поскольку боялся и галльских, и германских легионов, и плебса, и сенаторов.

Императора осуждали за то, что при нем империя слишком увлеклась Востоком.

Подозревали, что он хочет сделать из Керкиры новый Рим. Испытывали презрение к монарху, предпочитавшему лавровые венки актера наградам полководца. Ни Цезарь, ни Август никогда не стремились сорвать аплодисменты плебса на театральных подмостках.

В Риме не хотели, чтобы он по примеру Александра направил свои стопы на Кавказ, к Каспийскому морю, в Индию. А между тем Нерон приступил к формированию так называемых фаланг Александра Великого – воинских подразделений, куда набирали солдат ростом не менее шести футов. Этой перспективы в Риме опасались, поскольку она грозила расширением восточных границ империи.

Обеспокоенный поднявшимся ропотом, Геллий настаивал на возвращении Нерона.

Я слышал, что ответил на это император.

Скрестив руки на груди, подняв голову, он объявил во всеуслышание:

– Те, кто хочет, чтобы я немедленно вернулся в Рим, должны были бы мне посоветовать сделать это возвращение достойным императора!

И, приблизившись к свите, смерил ее презрительным взглядом.

– Но слушать умеют только греки, – заключил он.

Император всматривался в лица, пытаясь найти на них следы несогласия или равнодушия. Этого было достаточно для смертного приговора.

Как и все остальные, я притворялся, что одобряю его действия, не смея опустить голову, чтобы не быть заподозренным в желании скрыть свои чувства. Я аплодировал, приветствовал тирана, а в моих глазах стояли слезы. Я оплакивал свое утраченное достоинство.

Нерон улыбнулся. Его лицо, вся его фигура выражали довольство и тщеславие.

– Греки – лучшие зрители, достойные Нерона и его искусства. Будьте достойнывашего императора! – добавил он, повторив слово, смысл которого уже давно был забыт.

47

Между тем я чувствовал, что мне недолго осталось обманывать самого себя. Видя Нерона каждый день, он казался мне еще более ужасным и безумным, чем прежде.

Я знал, что он приказал Тигеллину послать врачей, чтобы ухаживать за центурионом из армии Корбулона, который приехал на Керкиру, беспокоясь о судьбе генерала. Врачи Нерона помогали вскрывать вены тем, кто не торопится умереть. На языке Нерона слово «ухаживать» означало именно это.

Я слышал, как на состязаниях певцов или возничих он смиренно обращался к судьям.

– Я сделал все, что мог, – говорил он, – но успех зависит только от Фортуны. Вы, с вашей мудростью и знаниями, не должны забывать о могуществе случая.

Склонив головы, судьи соглашались с ним.

Нерон взял вожжи колесницы, запряженной десятью лошадями, хотя в одной из своих поэм он осудил царя Митридата, иногда терявшего чувство меры в подобных обстоятельствах.

Я сидел на трибунах, окруженный августианцами, под пристальным взглядом Тигеллина, Сабина и всех остальных, кто знал, что доносчикам хорошо платят. Я делал вид, что аплодирую, но, хотя и двигал руками, хлопков не получалось, и беззвучно открывал рот.

Моя трусость угнетала меня, давила тяжким грузом, но я продолжал изображать восторг, хотя меня уже мутило.

Когда состязания заканчивались, приходилось присоединяться к этим развратникам, которые отправлялись на пиры, продолжавшиеся обычно до утра следующего дня.

Кальвия Криспинилла, распорядительница Дворца удовольствий, проходила между голыми телами молодых греков, приглашенных для того, чтобы восхищать, развлекать, услаждать божественного Нерона, сына Аполлона. Рядом с императором сидели его жены – Статилия Мессалина и кастрат Спор. Оба были накрашены так, как это делала Поппея, и своим видом напоминали покойную императрицу. Придворные, эфебы, Пифагор – «муж» Нерона, ласкали ему грудь и бедра. Потом наступал черед совокуплений, о которых Петроний перед смертью написал, что пары подбирались «неожиданные».

Я старался выскользнуть из зала, где острый запах тел смешивался с ароматом пролитых благовоний. Шатаясь от усталости, я брел на берег моря.

Слепя своим блеском, вставало безмятежное солнце. Томное море дышало глубоко и спокойно, потягиваясь на гальке при каждом вздохе.

Иногда я обнимал морскую волну, и во мне поднималось желание остаться с ней навсегда, очиститься в этих объятиях. Я призывал бога Христа, чтобы он забрал меня к себе, и выходил на берег с чувством, что больше не могу так жить. Разве можно назвать жизнью пресмыкание перед тираном? Участие в его оргиях? Аплодисменты его лжи? Предательство по отношению к тем, кого он уничтожил?

Я знал, что мне не жить, если я продолжу погружаться все глубже в эти пучины зла.

Однажды, когда мы возвращались из Коринфа, где Нерон, под гром аплодисментов, объявил о своем решении прорыть на перешейке канал, который соединит Рим с Востоком, я услышал, как Тигеллин говорил об Иудее. О ее народе, который взбунтовался. Римские войска прокуратора Иудеи Гессия Флора и те, что были отправлены в качестве подкрепления губернатором Сирии Гестием Галлом, разбиты.

Восставшие иудеи отбивали у римлян крепости и захватили Иерусалим, где находится их главный храм. Бунтовщики вырезали римских солдат, сдавшихся после того, как им обещали сохранить жизнь. В живых остался только центурион Метилий, которого пощадили, когда он согласился сделать обрезание.

Тигеллин казался сильно обеспокоенным. Он напомнил, что Иерусалим был завоеван Помпеем около ста лет назад. И необходимо, чтобы Нерон, сын Аполлона, поднял перчатку, брошенную мятежной провинцией. В противном случае Рим будет унижен, тем более что слух об этих событиях распространяется по всему Востоку.

Народы, ненавидевшие евреев, но вынужденные уживаться с ними под пятой Рима, воспользовались бунтом, чтобы начать резню. В Цезарии сирийцы зарезали двадцать тысяч иудеев, в Александрии египтяне уничтожили пятьдесят тысяч.

Тиберий Александр, префект Египта и еврей-отступник, был вынужден прибегнуть к помощи военных подразделений, и все же Дельта, один из кварталов города, оказалась усеяна трупами иудеев, как поле битвы.

Действовать следовало без промедления.

Я слушал. Иудея, Иерусалим, еврейский народ: бог Христос, которого я призывал, посылал мне знаки.

Я знал полководца Флавия Веспасиана, которому Тигеллин посоветовал поручить командование армией на Востоке. В свое время он едва избежал смерти. Доносчики сообщили, что Веспасиан присутствовал не на всех состязаниях и представлениях, где выступает император. Как-то его даже видели дремлющим в то время, когда следовало наслаждаться «дивным, неземным голосом» императора.

Услышав это, я был уверен, что Нерон пошлет своих врачей «ухаживать» за Веспасианом. Но тут как раз прибыли судьи, чтобы вручить императору венок победителя, и Веспасиан отделался лишь ссылкой в маленький городок в Ахайе.

Теперь его назначили командовать легионами в Иудее, что породило слух о том, будто Восток и есть то чрево, которое порождает новых властителей.

Сразу припомнили, сколькими важными предзнаменованиями отмечен жизненный путь Веспасиана. Однажды, когда он завтракал, собака принесла с улицы человеческую руку и положила ее под стол. В другой раз, во время обеда, рабочий бык, стряхнув свое ярмо, ворвался в столовую, обратил в бегство слуг и рухнул прямо к ногам Веспасиана, сидящего на своем ложе. В земельных владениях его семьи рос кипарис, который вдруг упал, вырванный с корнями, а на следующий день снова поднялся и зазеленел пуще прежнего. Перешептывались и о том, что по возвращении Веспасиана из Ахайи в Рим он будто бы видел сон о том, что в его жизни начнется исключительно благоприятный период, как только Нерону вырвут зуб. Назавтра целитель, гуляя с Веспасианом по атриуму, показал ему зуб, который он вырвал у императора.

Конечно, я слышал эти россказни, но ведь мой учитель Сенека советовал не верить предзнаменованиям. Я знал только одно: Веспасиан отправляется в Иудею во главе трех легионов, а эта земля и живший на ней народ видели рождение Христа, единственного бога, которому Нерон никогда не оказывал почестей и пытался ниспровергнуть, уничтожая тех, кто верил в него.

Нерон, как сказал один из них, это Антихрист, Зло.

Я разделяю это мнение. И слышу внутренний голос, который твердит мне: «Иди, иди!»

И я отправился к Веспасиану. Это был суровый воин, который сражался в Германии и Британии, одерживал победы и был назначен губернатором в Африку. Честный и неподкупный, он вернулся оттуда настолько бедным, что был вынужден заняться торговлей лошадьми, чтобы добыть денег на приличествующий ему образ жизни.

Я добился, чтобы Веспасиан принял меня и отважился сказать ему, что зрелищам предпочитаю военные действия, а Греции – Иудею.

Он внимательно смотрел на меня. Легатом уже назначен его старший сын Тита, но я могу поехать с ними.

Я помнил Тита, который в детстве был дружен с Британиком. Тот лишь пригубил отравленный напиток, убивший Британика, и после этого болел несколько дней. Он был хорош собой, весел и жизнерадостен. Его считали развратным; но ведь он был военным трибуном в Германии и Британии.

Мгновение я колебался, опасаясь, как бы Тит не оказался одним из тех молодых людей, которых новые нравы, порочность и пример императора испортили безнадежно. Но разве кто-нибудь мог быть хуже такого чудовища и тирана, каким был Нерон?

И я решился.

Покинув Грецию и Нерона, я отправился в Иудею, страну Христа.

Я трясся в седле рядом с Веспасианом и Титом, вручив заботу о своей судьбе Господу.