Текст книги "Чайная книга"

Автор книги: Макс Фрай

Соавторы: Сергей Малицкий,Алексей Толкачев,Ольга Лукас,Елена Касьян,Юлия Боровинская,Марина Воробьева,Оксана Санжарова,Лея Любомирская,Марина Богданова,Н. Крайнер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Нет, не пьян. Сказать, что он пьян, – значит, ничего не сказать. Идиотская пасть, неустойчивые глаза. С правого бока весь в грязи: где-то, видно, выпал по дороге. Меж парализованных колен – чекушка с настойкой овса, сорок градусов, почти пустая. Только муть на донышке болтается.

– Блядь, – говорю я в сердцах, не заботясь об ушах гардеробщиков и лифтеров. Я свирепею всерьез, по-настоящему. – Быстро в лифт!

Лифт уж готов, выцветший услужливый Роберт помогает мне вкатить нелюдя в кабину.

– За что мне это? – спрашиваю я неизвестно кого, пока лифт поднимается. – Что это за долбаный профиль работы?

Я лично, своими руками закатываю Ягдашкина в родную палату. Там сидят его побратимы, такие же колясочники. У одних на губах поганые ухмылочки, другие с показной непричастностью отворачиваются. Насквозь их вижу, сук. Жрут все до единого, животные.

– Ползи на кровать! – командую Ягдашкину. – Живо!

– А… че ты… – Он выдавливает нечто среднее между хрипом умирающего и отрыжкой.

Сестры заглядывают в палату, осторожно шепчут, что меня снова зовут вниз; вероятно, битое рыло.

– Закиньте его в койку, – бросаю я на ходу и выхожу.

Я снова в приемнике. Батюшки светы! Передо мной раскладывают пять свеженьких, только что оформленных историй – выбирай! Бросаюсь в смотровую: хрюканье, невнятное бухтенье, перегар, кровища. Кажется, что вся окрестная нечисть, привлеченная поздним часом, слетелась сюда и где-то – сокрытый до поры до времени, но совершенно неизбежный – маячит гвоздь программы, гоголевский Вий. Его доставят глубоко за полночь, его, под шум мертвящего ноябрьского дождя, втолкнут на каталке…

К дьяволам их черепа, я даже не прикоснусь к снимкам. Всем – сотрясение несуществующего мозга.

К полуночи освобождаюсь, плетусь наверх. Лифт уже не работает, на лестнице темно. Между этажами – парочки и группочки, кто-то играет на гитаре. При моем появлении все подтягиваются, подбираются, но занятий своих не оставляют. По всем канонам я должен был бы шугануть всю эту гопоту, и некоторые так и поступают на моем месте, но мне сей беспорядок по барабану. Приближаюсь к пятому, родному, этажу, до меня доносится шум. Я вполне спокоен и готов ко всякому. Материализуюсь в коридоре, вижу страшную картину: извивающееся тело Ягдашкина, уподобившееся тюленю, перемещается с помощью рук в сторону сортира. Неподвижные ноги волочатся по полу. Ягдашкин оглядывается, в зубах – сигарета. Он вздумал покурить, его не высадили в коляску, и он решил по-своему справиться с проблемой. Я пускаюсь в погоню.

Сестры стоят, качают головами. Половина Ягдашкина уже в сортире; я влетаю следом и хватаю его за ремень. Ах, видел бы это безмозглый академик, который возглавлял аттестационную комиссию! Он аттестовывал отделения начиная с первого этажа и к пятому уже едва держался на ногах. Ученый муж, распространяя спиртные пары, не только подтвердил нам высшую категорию, но обещал международную и много чего еще посулил. Ах, евростандарт! Видели бы вы, достопочтенные европейцы, дежурного доктора, который в туалете (а это место вообще не подлежит описанию по причине общей нехватки художественных средств) отлавливает и тащит прочь строптивого инвалида. Вам бы сразу стало ясно, в чем заключается и как проявляется международный статус…

Общими усилиями помещаем Ягдашкина в коляску и везем вниз, в приемник. Там – клетка, изолятор. Тяжелая дверь с зарешеченным оконцем, койка, цементный пол.

Закатываем, запираем, предупреждаем дежурную службу. Те усваивают сказанное без восторга: мало им своих отморозков. С наслаждением вспоминаю, что слово мое – закон, а потому молчу, разворачиваюсь, направляюсь к себе.

Не любят меня в приемнике. Наверно, есть за что.

В ординаторской запираюсь на ключ, снимаю халат, завариваю чай. Уже почти час ночи, не следовало бы мне чаевничать, самое время разложить на узенькой банкетке запятнанный дезинфицирующими растворами матрац и попытаться уснуть. Обычно я беру с собой какой-нибудь транквилизатор, но сегодня – забыл. Сестры уже спят, мне не хочется их будить и выпрашивать двадцать капель корвалола. Ладно, попробуем без химии. Придвигаю банкетку к письменному столу так, чтобы телефон был точно возле левого уха. Что бы я ни выпил, трубку снимаю по первому же звонку. Это значит – не сон у меня, а неизвестное науке состояние; внутренний таймер неслышно работает, внутренний сторож исправно бодрствует.

Ложусь не раздеваясь, закрываю глаза. Слава богу, заснуть не успеваю: телефон.

– Да? – у меня хриплый, безнадежный голос.

– Спуститесь вниз! – орет приемник. – Ваш кадр совсем оборзел! Он нам тут такое устроил!

Наспех привожу себя в порядок, спешу к изолятору. Запах дыма ощущаю уже на третьем этаже. Когда добираюсь до первого, начинает щипать глаза. В коридоре и вестибюле – туман, из пелены летят брань и раздраженное ответное ворчание.

– Поджег матрац! – сообщает мне дежурный терапевт. – Скотина! Забирайте его обратно!

…Ягдашкин восседает в коляске и смотрит насмешливо, с издевкой. В губах – набрякшая, пропитанная слюной сигарета.

– Харю, сволочь, тебе разобью. – Я подступаю к нему со сжатыми кулаками.

– Давай! – не возражает Ягдашкин, – Только, падло, на равных! Садись вот на стул – тогда посмотрим! Давай усаживайся!

Наверно, я устал. Не могу подобрать достойного ответа, хоть тресни. Тупо смотрю, как тлеет на койке обугленный матрац. Потом решительно оголяю лежак до железа, знаком подзываю санитара, вытряхиваю Ягдашкина из коляски, швыряю на ржавую сетку. Роюсь в карманах, отбираю все, что нахожу. Вынимаю шнурки из ботинок, конфискую часы, дешевый перстень, носовой платок.

– Утром пообщаемся, – обещаю я Ягдашкину и выхожу из изолятора.

– Садись на стул! – летит мне вслед. – Садись на стул, урод! Садись на стул!

…Поздняя ночь. Я распахиваю окно: хочется свежего воздуха. Адская тьма, освещен лишь больничный двор, да не спится еще нескольким горемыкам из общежития. Захолустная планета, вращающаяся вокруг черной дыры. И вдалеке, единственной звездой чужой вселенной, мерцает неизвестная точка – загадочный, бессмысленный маяк неясного назначения. Мир испарился, боги умерли. Смотрю на компьютер. Поиграть? Царь Гнида уже вплотную приблизился к созданию атомной бомбы. Устраиваюсь на банкетке, медленно засыпаю.

Три часа ночи. Звонок.

Рыло.

Полчетвертого. Устраиваюсь на банкетке. Наверно, сплю.

Семь часов. Звон ведер, тявканье санитарок. Утро. Редкие скучные стуки и хлопки в коридоре, происхождения которых не хочется знать.

Кофе! У меня остался пакетик кофе. Это вселяет в меня слабое подобие оптимизма.

К половине девятого я уже в полном сознании. Надеваю куртку, спускаюсь в приемник, по дороге заглядываю в окошечко изолятора: Ягдашкин мирно спит. Поздравляю всех с добрым утром. Беру журнал, пишу лаконичный отчет. Первая фраза: «Дежурство прошло несколько напряженно…»

Беру под мышку свежие истории, выхожу из корпуса, иду в административное здание на отчет. Кланяюсь начмеду, осторожно пристраиваюсь на краешек кресла. Вспоминаю Аспиряна, исподлобья наблюдаю за Татьяной Ильиничной – не сдует ли челку. Нет, сидит с поджатыми губами, алчет крови.

– Так. Доктор, а где здесь страховой анамнез?

Вскидываюсь, смотрю. Отказная история, заведенная за каким-то лядом на отбуцканного «Чебурашку» – того, что убрался вон по собственному почину и к общему удовольствию.

– Татьяна Ильинична… он ведь сам ушел, без предупреждения…

– И что с того? Вы делаете запись (вот она!) и ни слова не пишете о наличии у больного листка нетрудоспособности. А завтра он может обратиться с жалобой…

Сижу повесив голову. Раздумываю, что лучше ей вышибить: то ли мозги, то ли стул из-под жопы. Оба варианта заманчивы, оба желанны. Да, разумеется, только так – сначала второе, после – первое.

Впрочем, проступок мой мелкий, из часто встречающихся, и много времени на меня не тратят. Отпускают, заморив червячка.

Иду через больничный двор, преувеличенно вежливо киваю встречным. Какая радость! Здравствуйте. Чрезвычайно приятно, доброго вам утра. И удачного дня. Успехов! Успехов! Счастья, порази вас гангрена.

Девять утра, бабуля на месте. Пятиминутка. С мстительным замиранием сердца закладываю Ягдашкина. Поедет домой, стервец.

Девять двадцать. Бабуля в ординаторской.

– Вы знаете, – говорит она мне доверительно, – я ведь раньше работала в кожно-венерологическом диспансере.

Я знаю. Изображаю изумление: надо же!

– Да. И вот однажды прихожу на работу и возле дверей сталкиваюсь с парнем. Он меня и спрашивает: что, тоже сюда ходишь? Сколько крестов? А я ему и говорю: четыре! – Бабуля не удерживается, начинает мелко хихикать. У меня на месте лица – гипсовая маска. – А потом я сижу уже в лаборантской, в халате и чепчике. И он заходит. Увидел меня – так и оторопел. А я ему так строго: теперь посмотрим, сколько у вас крестов!

С жалобным смешком поднимаюсь, выхожу как бы по делу и иду в неизвестном направлении. Подъезжает Ягдашкин, натужно просит прощения. Я его не прощаю.

– Вы отобрали у меня настойку, – нагло напоминает он тогда. – Между прочим, это мое имущество. Вы обязаны вернуть.

Не говоря ни слова, сворачиваю в сестринскую, беру с подоконника чекушку с нектаром на донышке, отдаю.

– Забирай, жри. Может, сдохнешь, – напутствую я его и отправляюсь дальше.

Все дальше, и дальше, и дальше… пока не замкнется круг.

Мне бы уехать, но это нереально: на железной дороге – долгий, иррациональный перерыв. Но ничего – еще три! всего каких-то три часа! И главное: мне больше нет дела до телефона. Уже пошло чужое время, и я недосягаем.

Нет, не стоит себя обманывать: три часа мне не продержаться. Решительно разворачиваюсь, тороплюсь к бабуле. Сейчас что-нибудь сочиню, наплету. Неважно что: дом рухнул, живот заболел, вызвали в Государственную думу. Между прочим, последний вариант прошел бы на ура. Не возникло бы и тени сомнений.

Вхожу, преобразуюсь в Герасима, стоящего пред очами всесильной барыни. Так оно, кстати сказать, и есть. У нас ведь крепостное право, разве что бабуля – по причине преклонных лет и общего развития – не вполне это сознает, а потому и не пользуется на полную катушку.

Бабуля, выслушав мою просьбу, демонстративно смотрит на часы. Строго хмурится, но тут же благосклонно улыбается. Она питает ко мне слабость, ей доставляет удовольствие миловать и карать.

– Иди, – говорит она, светлея лицом.

Я исчезаю. Так, вероятно, выглядит аннигиляция: был объект, и вот его уж нет.

Словно в сказке, оборачиваюсь волшебным вихрем, лечу не разбирая дороги. И сторонятся, завидев меня, все другие народы и государства.

Не веря, что свободен, спешу на станцию. В голове – отравленный болотными парами вакуум. Дорожки пустынны, улиточное время вышло, да и подморозило за ночь. Тяжко им, поди, бедолагам.

Вокзал. Перевожу дыхание, осматриваюсь. До поезда – два с половиной часа. Пересидеть негде, пойти не к кому. Денег… денег – десять рублей! Ну-с… Вечная загадка, но, размышляя, уж заранее знаю ответ. Сотня граммов стоит восемь рублей. Это несерьезно, потому что захочется еще. Счастливая альтернатива: настойка овса. Тоже восемь, но – больше чем в два раза больше. «Мы ждем с томленьем упованья минуты вольности святой…» Именно так. Не станет, не заржавеет дело за вольностью. За шалостью.

Я толкаю дверь аптеки, вхожу. Без меня вокзал пустеет, бледнеет и прекращает существовать. И город тоже исчезает – пусть ненадолго, пусть на пять минут, но даже малость, случается, греет сердце и прибавляет сил.

Чай с ромом для тех, кто устал и недужен

(Рецепт от макса Фрая)

С ромом следует пить только чай, который в европейской традиции называют «черным». Идеальный вариант – цейлонский, крупнолистный, но, в общем, подойдет любой черный чай без ароматизатора.

Желательно заварить чай правильно. То есть нагреть воду до появления первых пузырьков, ополоснуть заварочный чайник, засыпать туда чай (классический расчет: одна чайная ложка на чашку плюс еще одна «для чайника», но я предпочитаю брать чай не ложкой, а рукой, на глаз). Плеснуть немного горячей воды, закрыть чайник крышкой, две-три минуты спустя, когда чайные листья раскроются, долить воды.

Но, честно говоря, с ромом можно пить и неправильно заваренный чай. А если совсем начистоту, даже чай в пакетиках станет практически божественным напитком после того, как смешается с ромом. Единственное жесткое требование – чай должен быть крепкий, я знаю, некоторые люди называют чай словом «заварка» и щедро разбавляют водой. Так вот, об этой традиции вы, пожалуйста, забудьте.

Ром должен быть темный. Светлый ром, конечно, тоже можно пустить в дело, но будьте готовы, что у вас получится, скажем так, далекий от идеала напиток.

Сперва в кружку наливают ром, а уже потом чай. Не знаю почему. Можно считать это бессмысленным суеверием. Но соблюдать придется как самое настоящее правило.

Рома не должно быть слишком много. Больше двадцати пяти граммов на двухсотграммовую чашку не наливайте. Потому что у нас нет задачи напиться (а если есть, разбавлять ром чаем совершенно ни к чему).

В чай можно добавить лимон и даже сахар. Это – исключительно дело вкуса.

В результате в руках у вас окажется воистину чудодейственный напиток, одинаково хорошо подходящий для освежения после бессонной ночи, борьбы с похмельем, приведения себя в чувство после тяжелого дня и профилактики простуды. Впрочем, с уже наступившей простудой это зелье тоже превосходно справляется, просто придется пить его целый день, по кружке в два-три часа. Прекрасно проведете время.

Елена Касьян

Чай для Берты

Если чайная церемония предполагает создать свое небольшое царство Будды на земле, она должна начинаться с нежности души.

Т. Д. Судзуки

Ей не нужно никуда идти. У нее все здесь. Все, что нужно.

Берта спускает ноги с кровати и ощущает прохладу листьев, их мякоть и глянец. Она закрывает глаза и тихонько раскачивается из стороны в сторону. Она пытается вспомнить мелодию, она почти вспомнила… но нет, нет.

Спальня поросла диковинными растениями. Они стелются по полу, ползут по стенам, упираются в потолок, свисают с карниза, обвивают стулья. Они зацветают.

Когда Берта на них смотрит, они меняют цвет. И размер. И запах.

Берта любит сидеть вот так и смотреть то налево, то направо, то вверх…

К обеду растения начинают плодоносить, и Берте тягостно это зрелище. Берта встает и босиком выходит из спальни. Она вернется сюда только вечером, чтобы наблюдать молодые, непуганые побеги и сочинять для них цвет и форму.

В коридоре темно и сыро. Берта хорошо знает дорогу, но каждый раз нащупывает ногой первый камень, словно кто-то мог его сдвинуть. Он немного скользкий, но прохладный и гладкий, как она любит.

Здесь, кажется, есть дети. Да, пожалуй.

Иногда они встречают ее и спрашивают о чем-то. Берта не знает, сколько их. Те же они, что вчера, или другие? Каков их пол и возраст? Что им от нее нужно?

Берта не умеет разговаривать с ними. Они пугают ее, эти дети…

В ванной мягкий белый свет, и туман стелется по кафелю. Берта входит в него, как в воду. Время течет плавно и неторопливо. Берта наклоняется и окунает в облако факел густых рыжих волос. В них тут же начинают селиться глазастые рыбы. Они путаются в кудрях, бьют плавниками, щекочут. Берта смеется.

Справа висит большое зеркало. Не надо зеркал, не надо! Она не любит! Зачем оно здесь?

Берта вбегает в кухню, останавливается и прислоняется к стенке, хватая ртом воздух. Туман стекает по волосам, по спине. Берта ощущает тепло и шершавость стены, торчащие камешки покалывают лопатки. Вверх-вниз снуют юркие ящерицы, под ногами песок, от ветра почти сразу же пересыхают губы.

В кухне мужчина моет чашки. Она не знает его, не помнит. Был ли он вчера? Берта садится на небольшой выступ в скале и закрывает глаза. Она почти вспомнила мелодию, почти…

Поднимает голову, сквозь ресницы смотрит на мужчину. Он все еще здесь.

– Кто вы? – спрашивает Берта. – Я вас знаю? Мужчина не отвечает. Он качает головой, сутулится, вытирает чашки, ставит на полку, оборачивается:

– Бетти, хочешь чаю? Вкусного сладкого чаю?

Да-да, она его помнит, да. Вот сейчас, когда он посмотрел на нее и улыбнулся.

Берта сдавливает ладонями виски, окидывает взглядом пространство. Солнце почти в зените, и песок похож на сыпучее золото, а вдалеке – на серебро. Цветные змейки ползут вдоль занавесок, играя тонкими язычками.

– Бетти? – Мужчина осторожно касается ее плеча.

Вот на бархан взбирается большая синяя черепаха. Черепаха поднимает голову и упирается в облако…

Но что это, господи?! Что происходит?..

Берта часто-часто моргает ресницами, и у черепахи пропадает рисунок на панцире, появляется смешная крышечка с ручкой… Берта видит чайник. Большой синий чайник на плите. Он закипает, пускает носиком пар и протяжно свистит: тю-ю-ю… тю-ю-ю…

Вот она! Вот она мелодия!

Берта звонко смеется, откидывает прядь волос со лба, складывает губы трубочкой и тихонько поет: «Тю-ю-ю, тю-ю-ю, тю-ю-ююю…»

Мужчина ставит перед ней чашку, и Берта видит чашку.

Рядом он ставит блюдце с вареньем, и Берта видит блюдце.

Он садится напротив и смотрит в глаза, и Берта видит его глаза.

Он подносит к ее губам чашку и поит, как ребенка.

Чай немного терпкий, немного горький и пахнет спелым августом. Берта берет ложечку и окунает ее в густое рубиновое варенье.

– Это шиповник? – спрашивает она.

– Да, Бетти. Ты помнишь, как мы собирали его вместе с детьми? Мари оцарапала руку, помнишь?

– Да, помню, с детьми… Мари помню, да… Я так устала, Фрэнк, я так устала…

– Выпей еще немножко, еще глоточек. – Мужчина целует ее волосы и гладит по руке.

– Где дети, Фрэнк, где мои дети?

– Ты хочешь, чтобы я позвал их? Я сейчас, Бетти, сейчас. – Он выходит из кухни.

Он выходит, и тут же поднимается горячий ветер, песок летит в лицо. Ложечка падает у Берты из рук и уползает под стул серым хвостатым скорпионом.

«Слишком сухо, надо полить цветы, – думает Берта, – надо опрыскать новые листья…»

Она выходит в коридор, прикрывая глаза от ветра, и осторожно нащупывает ногой первый камень. На стенах проступает влага, шум стихает, и глаза привыкают к темноте.

Здесь какие-то люди… дети… они что-то спрашивают. Берта прижимается к стене и идет боком, очень медленно, стараясь не оступиться.

Кто этот мужчина? Она его не знает. Что им нужно?

Берта входит в спальню, облегченно вздыхает и садится на кровать. Тонкий зеленый стебель ползет вверх, вдоль ноги.

Берта закрывает глаза, тихонько раскачивается и гладит маленькие мягкие листья. Она пытается вспомнить мелодию, она почти вспомнила… но нет, нет.

– Папа, ты звонил доктору Маркусу?

– Нет, давай еще немного подождем, Мари. Еще есть время.

– Папа, ну это же невозможно, ей-богу. Как ты можешь на это смотреть! – Мари пьет из Бертиной чашки остывший чай. – А главное, нет смысла. Доктор говорил – месяц. Самое большее – полтора.

– Мари, девочка, еще неделю, ладно? Мне кажется, есть какая-то надежда. Ты же видишь, она сама выходит к нам. В конце концов, мы еще можем пить чай. А это что-то да значит…

Чай для Берты

Многие виды травяного чая являются хорошим адаптогеном, снижающим чувство напряженности при стрессовых ситуациях, расслабляющим и успокаивающим средством. При нарушении сна такой чай следует пить во второй половине дня или на ночь.

Лепестки полевого мака – 30 г

Сережки вербы – 30 г

майоран – 60 г

Заваривать как обычный чай, из расчета – одна чайная ложка на чашку.

Пить с медом или вареньем.

Варенье из шиповника

Ягоды шиповника, помимо высокого содержания витамина С, обладают противовоспалительным, ранозаживля-ющим и противосклеротическим действием. Полезны при головной боли и головокружениях.

Во время войны во Вьетнаме бойцы северовьетнамской армии смешивали сушеные плоды шиповника с табаком и курили для поднятия тонуса и боевого духа.

Промыть шиповник в горячей воде, снять с ягод «чашечки» и разрезать каждую ягоду пополам. Выбрать из ягод все семена. Сложить ягоды в миску, залить водой и варить, пока они не станут мягкими.

Протереть их через сито, засыпать сахаром и варить, пока варенье не будет готово.

На 500 граммов очищенного шиповника следует брать 500 граммов сахара и 1 стакан воды.

Ключик от Виолетты

– Сперва одна дверь, потом другая, потом еще одна… Давай же руку! Чего ты?

Ляля тянет Вильку за руку. Рубашка выбилась из штанишек, Вилька хватается за угол шкафчика.

– Не хочу, не хочу! – кричит он. – Я Светлане Сергеевне расскажу! Пусти!

Свободной рукой Ляля достает из кармана ключ – обычный желтый ключик, только брелок на нем странный, словно расплющенная монета.

– Да не дергайся, дурак!..

На шум из столовой выглядывает нянечка: «Эй, что там у вас? Ну-ка марш на площадку!»

Вилька вдруг кусает Лялю за большой палец, она ахает и выпускает его руку. Он бежит вниз по ступенькам, с силой толкает дверь и, тяжело дыша, останавливается на крыльце.

– Вилька, Вилька, иди к нам! У нас штурмана не хватает! – Витек и Пончик сидят в деревянном крашеном самолете.

Но Вилька бежит в дальний угол двора, где сразу за беседкой начинается кустарник, и сидит там, пока кто-нибудь из детей не крикнет: «Вилька-а, за тобой мама пришла!»

– И если всегда делать только хорошее, то можно попасть сразу в рай! – Ляля вскидывает бровки и ждет реакции.

– Ох, милая, это и так понятно! – улыбается Виолетта и идет ставить чайник.

Виолетта живет с Лялей в одном подъезде, и та часто захаживает к улыбчивой бабушке в гости.

У Виолетты рыжий кот Антон, вкусный чай и целая куча интересных историй.

Ляля не знает, сколько Виолетте лет. Семьдесят, восемьдесят или еще больше?

У Виолетты седые волосы уложены в большие букли, крахмальный воротничок хрустит кружевами. У нее узкие плечики и талия как у девочки. Она всего на полголовы выше Ляли.

– И ничего не понятно! Если все так понятно, то почему вы не в раю, а? Вы вон сколько хорошего делаете!

– Я и сама не знаю, зачем я еще здесь… Должно быть, чтобы чаем тебя поить. – Виолетта подмигивает и достает из серванта праздничные чашки с синими цветами по ободку и такой же фарфоровый чайничек. Вазочку с сахаром Ляля сама приносит из кухни. У них дома никогда не бывает сахара в кусочках и щипчиков таких специальных нет. Ляля уже столько раз говорила маме: «Купи квадратный сахар, как у Виолетты!» Мама только отмахивается.

– Что ты нашла интересного у этой старой девы? – говорит. – Перестань туда ходить! Что, тебе не с кем играть во дворе, что ли?

Виолетта насыпает в чайничек душистый байховый чай, добавляет щепоть сушеной мяты из банки, а через минутку – еще щепоть яблочных косточек.

– Мед или яблочное варенье?

– Варенье! – говорит Ляля и бежит на кухню за двумя серебряными ложечками.

Карина сидит на качелях и, запрокинув голову, смотрит на плывущие облака. Ляля раскачивает качели и громким шепотом говорит:

– Я сама не знаю, как так получается. Эти двери все время в разном месте.

– Что, прямо вот тааак из-под земли появляяяются? – растягивая слова, спрашивает Карина.

– Да нет же! Просто это может быть любая дверь! Дверь в ванную. В гастроном дверь. Недавно у нас в детском саду была, которая в спальню. Понимаешь?

– Не понимаааю, – говорит Карина и закрывает глаза, – не понимаааю…

– Виолетта говорит, что эта дверь за ней много лет гонялась. А у Виолетты ключ был, понимаешь? – шепчет Ляля. – Ей от бабушки достался.

– И что же она ее не открыыыла?..

– Потому что там три двери!!! Одна, а за ней еще одна, и еще! И все тяжелые-претяжелые. Виолетта говорит, что много раз пробовала, но только до второй смогла добраться. Она же слабенькая, Виолетта. Ну ты же ее видела!

– Ну вииидела, – тянет слова Карина, – вот и помоги ей самааа.

– Ну я же тебе объясняю! Она больше дверь эту не видит, не угадывает. Как выросла, так и не угадывает больше. И ключ мне отдала. Вот! – Ляля достает из кармана желтый ключик, останавливает качели и подходит к Карине близко-близко.

– Видишь, тут на брелоке что-то написано. Только Виолетта не знает что. А я вообще таких букв не видела.

– Давай моему пааапе покажем, – говорит Карина. – Он ууумный, он много языкооов знает.

– Нельзя, ты что! – вскидывает бровки Ляля. – Взрослым нельзя! Они не поверят. Еще и ключ отберут.

– Ну я не знаааю… А зачем это все? – Карина опять запрокидывает голову и начинает медленно раскачиваться.

– Понимаешь… только никому не говори… я думаю, за этими дверями рай! – Ляля многозначительно поднимает пальчик.

– Ну Пончик, ну миленький! Ты мне только немножко поможешь – и всё!

Пончик сосредоточенно отламывает колесо у пластмассовой машинки.

– Я занят.

– Ну Пончик! Это же не прямо вот сейчас. Прямо сейчас я не знаю, где дверь. Но если она окажется в детском саду, я тебя позову и ты поможешь. Ты же сильный какой, а, Пончик? – Ляля кружит вокруг Пончика и косится на группку мальчиков в углу комнаты.

– Понча! Давай к нам! В солдафонов играть! – зовет его Витек.

В эту минуту Ляля ненавидит Витька.

– Пончик, Пончик, – быстро шепчет она, – я тебе принесу целый кулек халвы, честно!

– Целый кулек? – Пончик поднимает голову от машинки.

Ляля пускает в ход последний аргумент:

– Я хотела, чтобы мне Вилька помог открыть. Он согласился, а потом струсил! Но ты же не такой? Ты же не трус?

Пончик поворачивается и смотрит на Вильку. Тот стоит у стола Светланы Сергеевны и что-то ей рассказывает. Вдруг Вилька оглядывается, смотрит на Пончика, на Лялю, краснеет и опускает глаза.

– Ирина Олеговна, я давно хотела с вами поговорить. – Воспитательница поправляет прическу. – Ваша Ляля очень хорошая девочка, умница, аккуратная очень. Но в последнее время ведет себя как-то странно.

– Светлана Сергеевна, давайте начистоту. Что она натворила?

– Да ну что вы, ничего особенного. Пока. Просто мне кажется, с ней что-то происходит. Все эти фантазии про какую-то дверь, про какой-то ключ…

– Понимаете, – Ирина опускается на лавочку возле калитки, жестом приглашая собеседницу присесть, – у нас в семье некоторые перемены… В общем, я собираюсь замуж.

– Поздравляю вас! – Светлана Сергеевна поправляет прическу. – Теперь я понимаю, у девочки, видимо, стресс! На нее дети начали жаловаться. Она подбивает их на всякие глупости… А кто такая Виолетта?

– Ох, наша полоумная соседка. Живет затворницей. Ляля повадилась ходить к ней в гости. Говорила я, что добром это не кончится!

– Ну, вы не волнуйтесь только. Поговорите с Лялей. Возможно, стоит показать ее нашему психологу?

– Я не знаю. Вы думаете, все так серьезно? – Ирина встает, оправляет юбку и протягивает воспитательнице руку. – В любом случае, спасибо! И если что, звоните мне сразу, без церемоний.

– Конечно! Это мой долг! – Светлана Сергеевна улыбается.

– Толкай, Пончик, толкай! Еще немножко! Я почти пролезла… Давай руку! Еще чуть-чуть нажми! Ну же! Руку, руку!!!

С криком «ура! ура!» Ляля вываливается из двери на крыльцо и падает на четвереньки. Она вспотевшая, довольная, крутит головой во все стороны.

В косе развязалась лента, рука оцарапана, и проступает кровь, но Ляля не замечает, не чувствует, у нее шумит в ушах и немного кружится голова.

– Ура! Ура! – орет она, все еще сжимая в руке ключ. – Пончик, получилось!

Все дети побросали свои занятия и с интересом уставились на Лялю.

– Ляля, Лялечка, что с тобой? – К ней подходит Светлана Сергеевна. – Чего ты так кричишь?

Сзади из двери выходит Пончик. Он с удивлением закрывает за собой дверь, потом снова ее открывает и снова закрывает.

– Фигня какая-то, – говорит он, – ничего не понимаю… Она же одним пальцем открывается… – И обращаясь к Ляле: – Ты мне все равно кулек халвы должна! Ты обещала, без дураков!

Ляля замолкает, поднимается, отряхивает колени и медленно идет к калитке, глядя под ноги. Там она садится на лавочку и начинает внимательно осматриваться.

Всё вокруг другое. Всё!

Воздух плывет мимо, как бока теплых прозрачных рыб.

Листья на деревьях невообразимо зеленого цвета. Светлана Сергеевна – красивая… поглядывает на Лялю озабоченно, а из глаз так и вьются серебряные ленточки.

Вилька с Витьком и другими ребятами, забыв про Лялю, гоняют мяч по двору. Почти не касаясь земли, почти не касаясь…

Девочки плетут венки из одуванчиков, и слышно, как густо и свежо пахнет сорванная трава.

Высоко-высоко летит самолет, оставляя белую полосу поперек неба. Ляля долго на него смотрит и вдруг начинает плакать.

Она не понимает, от горя плачет или от счастья, хорошо ей или плохо. Она размазывает по щекам слезы и чувствует, как сердце становится большим-большим, как оно не помещается под ребрами, как тяжело дышать… как приятно…

– Ты можешь мне объяснить, что произошло? – спрашивает мама.

Они переходят дорогу у гастронома, и Ляля то узнает дорогу, то не узнает. Ей кажется, что все происходит как во сне.

– Ляля, я с тобой разговариваю!

– Я не знаю, мам, ну не знаю я…

Почти у самого дома Ляля вырывает свою руку из маминой и бежит к подъезду. Взлетает по лестнице на второй этаж, звонит в дверь, потом стучит обоими кулачками.

За дверью слышны шаги, и Ляля кричит: «Виолетта, Виолетта! Я смогла! Все три смогла!»

Открывается дверь, на пороге стоит мужчина в спортивных штанах, в руке у него газета.

Он снимает очки и смотрит на Лялю:

– Вам кого, барышня?

– Виолетту… Где Виолетта? – Ляля говорит шепотом, у нее вдруг перехватило горло.

– Тут нет никакой Виолетты. У нас вообще нет детей.

– Это сорок вторая квартира? – шепчет Ляля.

– Сорок вторая.

– Ляля! – Мама поднимается по лестнице и берет ее за руку. – Да что с тобой такое? Идем домой! Извините, Юрий Михайлович. Что-то Ляля у нас сегодня капризничает…

Они идут вверх по лестнице.

«Все не так получилось. Все неправильно! – думает Ляля и сжимает в кармане желтый ключик. – Я попробую еще! Пока я не стала взрослой, я успею! Я попробую сто раз! Пока не получится рай!»

– Сейчас пообедаем и поедем покупать тебе платье, – говорит мама. – На моей свадьбе ты должна быть самой красивой девочкой!

Чай от Виолетты

Для приготовления чая лучше всего использовать родниковую или ключевую воду.

Для заварки нужно брать воду в середине процесса ее кипения (момент «белого ключа»), когда температура воды составляет примерно 95 градусов.

Заварочный чайник несколько раз ополаскивают кипятком и только затем в него закладывают порцию байхового чая (цейлонского или индийского) и тотчас же заливают кипятком доверху.

Как только чайный лист меняет окраску и становится медно-красным, добавляют листья перечной мяты и щепоть сухих яблочных косточек.

Еще в Древнем Риме настои из мяты употребляли для подъема духа и улучшения настроения. Считалось, что он благотворно действует на головной мозг, в старину на Руси «мятный чай» принимали для аппетита и добавляли в нюхательный табак.

Вытяжка же из яблочных косточек обладает чудодейственным свойством разглаживать морщины. Также считается, что 5–6 яблочных семечек полностью покрывают суточную потребность в йоде.