Текст книги "Чайная книга"

Автор книги: Макс Фрай

Соавторы: Сергей Малицкий,Алексей Толкачев,Ольга Лукас,Елена Касьян,Юлия Боровинская,Марина Воробьева,Оксана Санжарова,Лея Любомирская,Марина Богданова,Н. Крайнер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Ольга Лукас

Я читаю

По пути (бегом! опаздываем!) на Финляндский вокзал – не покупайте сигареты, у нас три блока с собой, и на мороженое не отвлекайтесь, по вагонам будут ходить специальные тетушки-разносчицы, да вы у этих тетушек что угодно купите, такое, чего в жизни не бывает, ну, все в сборе, а кто отстал? Книжки покупаем? У кого есть время выбирать книжки, тот побежит вслед за поездом.

– Дайте хоть что-нибудь куплю почитать, самое новое, вот, надо же, какая у вас большая сдача, спасибо, вы добрый.

Пока все вгружаются в вагон, хохот-переговоры, преферанс-нет-лучше-в-дурачка, а мы отсядем, сделаем вид, что не с вами, и будем играть в го, ну-ну, а я буду спать, а я забыл позавтракать, а я – поужинать, а я вообще никогда не ужинаю, а я – на диете, а кто сел на мою гитару, а… а Знайка наш уже читает!

Расселись, разложили вещи по верхним полкам, пришла пора спасаться от скуки – час с лишним в наполненном запоздалыми дачниками вагоне пригородной электрички, вот уже и солнце выглянуло, а с утра был такой дождь, что некоторые даже отказались от увеселительной поездки на дачу к Кире. Дождь – это предлог. Истинное имя этого предлога – лень, но мое-то какое дело? Я читаю уже.

Раздали карты, кто-то жует бутерброд, Сашка всхрапнул, встрепенулся, прикорнул снова, Кира пересчитывает своих, чужих, лысых, загорелых, очкастых, толстых, одетых в хаки, глазеющих в окно: ей нравится, когда порядок. Я порядка боюсь, да и поддерживать его не умею, отгораживаюсь от сложнонаведенного Кириного порядка свежей книгой – не от друзей, конечно, отгораживаюсь – от скуки и ничегонеделания. У меня в руках – сборник рассказов, нечитаных, неизведанных, вот и первый остров в архипелаге – выбираюсь на его тихий берег и на некоторое время исчезаю в этом мире, для кого-то – заключенном в твердый переплет, а для меня – безграничном и огромном.

Как странно, автор незнакомый, а сюжет вроде бы мне известен. Ага, а вот сейчас они… так и есть. Имена и реалии изменены, но разве же я не узнаю того, что уже было? Того, что было со мной и с вот этими моими друзьями пару лет назад? Имя, фамилия автора – чужие и какие-то нездешние, что ли. Псевдоним? Или кому-то повезло, и его в самом деле окликают таким чарующим сочетанием звуков?

Меня зовут Знайкой – так давно, что этикетка эта уже прочно прилипла к коже. Это наша Кира, любительница порядка, развлекалась, цепляя на всех ярлыки, чтобы очертить границы того, на что каждый из нас способен. Знайка, Умейка, Налейка, Жалейка. Некоторые прозвища прижились, иные забылись, а Кира, в порядке справедливого возмездия, получила гордое имя Называйка. Ей почему-то не понравилось, представляете?

Не останавливаясь, перепрыгиваю в следующий рассказ, зарываюсь в него с головой и опять узнаю – мизансцену, персонажей, что за черт, дайте мне насладиться выдуманной историей, так уже достали эти сочинения на тему «Как мы прожигаем жизнь». Интересно, в ком из моих боевых товарищей скрывался до поры литературный талант? И как, как он умудрялся все это время его скрывать?

Дальше-дальше-дальше, подгоняет читательский азарт. Читаю в автобусе, пытаюсь читать на ходу. Вяло перешучиваюсь с друзьями по дороге до Киркиной дачи. Обманом проникаю на чердак. Чтобы затаиться там, чтобы читать, пока другие колют дрова, вытаскивают из сарая мангал, что-то расстилают, нарезают, прекрасно суетятся, – им и без меня не всем нашлось дело (самооправдание лентяя), вон, слоняются по участку (я вижу это в чердачное окошко), а список подозреваемых в авторстве книги все уменьшается.

На чердаке пыльно, тепло и необыкновенно уютно: какие-то случайные вещи свалены кучами, на полу расстелено старое одеяло, на котором так привольно устроилось мое тело, покуда я брожу по выдуманному-невыдуманному миру этой удивительной книги.

Два первых рассказа посвящены компании вообще, некое предисловие, вводные главы, мол, познакомьтесь, вот главные герои, с ними вы будете шагать до последней страницы, уж извините, других героев у нас для вас нет, кушайте что дают.

И я кушаю и с каждым абзацем все сильнее закусываю угол одеяла, на котором лежу. Описав вкратце наше нехитрое житье-бытье, анонимный соглядатай переключился… на меня. Вот – от А до Я – все мои переживания, мысли, любви-ненависти, мечты-стремления. Каждый рассказ все больше выворачивает наизнанку мою душу, не больше, не меньше – душу мою наизнанку, мою единственную-неповторимую, как какой-нибудь вонючий носок. Ну хорошо, уговорили, пускай не вонючий, пускай красивый ароматный носок дивной ручной вязки – но наизнанку же, а с изнанки у него столько неаккуратных узелков – Кира бы не одобрила. Да что там Кира! Когда все они прочитают это… если прочитают, конечно, – мои акции рухнут так, что можно будет сразу объявлять себя банкротом и отправляться на поиски другой компании, начинать все с начала.

Нет, вы не подумайте, что кто-то взял да и описал меня с фотографической достоверностью, это было бы слишком нелепо, банально слишком. Благородный автор время от времени позволяет себе вольности, некоторую свободу творчества: имена и реалии изменены до неузнаваемости, некоторые события упущены, иные – додуманы, но – в этом не может быть никаких сомнений – я под прицелом.

Тысячи, многие тысячи читателей (тираж двадцать тысяч экземпляров, выясняю я, заглянув на техполосу, значит, как минимум сорок тысяч, ведь одну книгу почти всегда читает несколько человек) уже узнали или скоро узнают обо мне всё. Оставаясь в тени, я буду будоражить воображение, вызывать симпатии, тоску или отвращение. Я буду существовать вне своего тела. С меня, с моего прошлого словно сняли копию, растиражировали и пустили в массовую продажу. Я теперь как безымянный плюшевый мишка, которого можно ронять на пол, кормить воображаемой кашей, лупить головой о стену, оперировать тупым кухонным ножом, отдавать племянникам, оставлять в вагоне метро, выносить на помойку.

Из соображений конспирации спускаюсь к нашим, немного пью, немного говорю глупости, немного наигранно скандалю с Кирой и, демонстративно не желая признавать свою неправоту, очевидную, разумеется, всем, топаю на веранду, медленно, достаточно медленно для того, чтобы продемонстрировать им свое безразличие, завариваю чай, прихватываю с собой на чердак чашку и чайник и снова возвращаюсь к своему расследованию.

Следующий рассказ разбивает все догадки, отменяет все предыдущие доводы: он посвящен еще более давним дням, другой моей компании, прежней, забытой. О ней тут знают немногие, а уж о моих в ней похождениях – и подавно. О наших, о наших похождениях. Вот же мы отжигали, и откуда только силы черпали, и как нас только терпели? Кира бы давно указала на дверь и, увы, была бы абсолютно права. Читаю и покрываюсь красными пятнами, и потом, и пупырышками – меняю цвет, форму и состояние. Как, как он посмел, за что, за что? Почему меня, мама?

Все вывалено на страницы грубой зловонной кучкой, ощущение такое, словно в твоей квартире злоумышленник-психопат установил множество крошечных телекамер и… Нет, не «и». Ни одна камера, ни один спутник-шпион не проникает в мысли – извините, я не верю в зеленых человечков, которые приглядывают за мной сквозь вентиляционную решетку. О таком не говорят по телефону, не пишут в сетевой дневник с тройной системой допуска. Это доступно только лучшему другу, да и то не всегда. Лучшему другу. Или бывшему лучшему другу, чего и врагу не пожелаешь. Год за годом, день за днем он следил за мной, собирал информацию, копил компромат, чтобы отомстить. Рассказать всему миру, ну пусть всему читающему миру, ну пусть всему читающему по-русски миру – все равно это очень и очень много, – о том, какое я слабое, инфантильное, никудышное существо, прикрывающееся, как щитом, книгой – не важно какой, да хоть газетой, – от жизненных невзгод, от неудач, от воспоминаний. Что я могу сделать в ответ? Любая попытка опровергнуть эти гнусные сплетни или, если уж говорить начистоту, эту гнусную правду обернется против меня: я как бы подтвержу догадки своих знакомых, дабы они не сомневались уже ни на секунду в том, что это со вкусом разоблаченное в новомодной книге недоразумение – я.

Проливаю чай на одеяло, беспомощно матерюсь и отправляюсь на веранду – за новой порцией. Чайник кипит, я подпрыгиваю от нетерпения в надежде, что Кире не приспичит благородно мириться со мной вот прямо сейчас. Не приспичивает, о счастье. Веселье продолжается где-то в глубине дома, а еще – на ближнем озере, куда отправились купаться самые смелые и морозоустойчивые мои друзья.

И страшно, и любопытно – открывать книгу вновь, окунаться в следующий рассказ – в принципе, если постараться, можно припечатать меня вот так, а еще – вот этак, но зачем? И без того достаточно. Пью чай, потом, в уже сгустившихся сумерках, спускаюсь вниз, по малой нужде, и беспрепятственно поднимаюсь обратно – никому нет до меня дела, и как же это, черт возьми, прекрасно, и пусть так оно и остается, а книгу эту я оболью ядом и желчью, а потом, для верности, – керосином и сожгу где-нибудь на пустыре. Да-да, на пустыре, заросшем крапивой и лопухами, специально отправлюсь на поиски такого удивительного и редкого места, но слово свое сдержу.

Постепенно затихают, угомонившись, мои веселые друзья, засыпают друг у друга в объятиях или где придется, под окном – тихие голоса и бренчание гитары, как хорошо, что на чердаке тоже есть лампа, а мой прекрасный разоблачитель, мой автор, тем временем дает жертве передышку, а своей фантазии – волю. Два рассказа, в которых – ни намека на меня, какое счастье, может быть, ему наскучило жизнеописание того, о ком, по-хорошему, давно стоило бы забыть?

Ко мне поднимается пополнение с целью обустроить свою личную жизнь, чайник снова опрокинут, и мы с ним отступаем, перемещаемся на безлюдную веранду, пейзаж уныл: горы окурков, грязные рюмки и человек, свернувшийся в углу.

Страница, другая, третья. Чай помогает продержаться, не уснуть и при этом не убежать куда-то в лес, вопя что-то невнятно-плаксивое, чай слегка скругляет детали, но не притупляет, а как будто бы обостряет восприятие. Ночной кошмар заканчивается с рассветом, как и положено ночным кошмарам, возвращается компания с озера, устал даже неутомимый гитарист, читающий Знайка – обычное дело, с расспросами не пристают, за что им огромное спасибо.

Дочитать до конца – и можно отправляться спать или биться головой о стену, оба этих занятия имеют одинаковый смысл для того, кто попал в столичную хронику курьезных происшествий, кого разогнали на первую полосу самого бульварного издания, – смотрите, смотрите, городской маугли, воспитанный в канализации черепашками-ниндзя.

Последний рассказ ничего не проясняет, но и не добивает меня окончательно, и на том спасибо. В конце страницы, справа, курсивом – дата, книга дописана за три года до моего рождения. За двадцать пять лет до того, как все это случилось со мной.

Чай из листьев черной смородины

Готовить его следует так.

Приехать под вечер на дачу и первым делом пойти искупаться. Можно в озере, но лучше, конечно, в заливе.

Вернувшись, надо поставить на огонь чайник и выйти в сад. В саду должно быть темно, хорошо еще, если луна будет светить; впрочем, это не очень важно, можно и среди бела дня выйти в сад. Главное – не отвлекаться на красоту окружающей природы, а сразу направиться к заранее присмотренному кусту черной смородины. Сорвать несколько листьев, трех-четырех на одну порцию будет достаточно.

Вернуться домой и ополоснуть смородиновые листья холодной водой, чайник уже вот-вот закипит, так что можно доставать из серванта (старенького, бабушкиного) щербатую фарфоровую чашку (любимую), выкладывать на ее дно свежесорванные листья, а потом, снявши чайник с огня, заливать их кипятком, через пару минут этот чай можно уже пить.

Рая Полонская

Однажды

Тьфу ты, это же надо было заснуть в троллейбусе, хорошо, хоть остановку не проворонила.

Да и как я умудрилась – неведомо, в глаза бьет мартовский солнечный свет, у соседа по лавке попса жуткая из наушников ревет, причем терпкая, выдержанная лет десять в закромах, гордое имя ей – ностальжи, но мальчик ничего так, слушает, не морщится, кажется, и удовольствие получает.

За окнами снег сдает свои позиции, небо голубое, нежное, люди улыбаются, птицы орут: весна, весна! Конец марта же! Можно ходить, задрав голову вверх, нежить щеки первым солнечным теплом и хрустеть хрусткими корочками льда на лужах – ну чем не счастье? Троллейбус мой нынче скрипуч, как в детстве, – можно, совсем как тогда, открыть рот и тихонечко подпевать ему: «Ааааыыыааааыыыы», – чуть взвизгивая при поворотах. Но я не буду, все-таки уже большая, ближусь так потихоньку к середине третьего десятка и разве что ощущаю себя иногда старшеклассницей, да алкоголь без паспорта не хотят продавать. Но это же мелочи, дела житейские, им не под силу повернуть вдруг время вспять, оттого лучше вести себя хорошо, а то вдруг разозлю какую-нибудь почтенную даму, а она и скажет голосом с пластинки про Алису, мол, стоять на голове для девочки ваших лет в высшей степени неприлично!

Представляю себе это в красках и, тихонько смеясь, наконец выхожу из троллейбуса, попутно отмечая, что что-то вокруг не так. Казалось бы, вот она, гостиница, за спиной, вот парк справа, вот привычные заросли кустарника по краям тропинки… И только дойдя до дома, понимаю: еще недавно вместо той тропинки был огражденный бетонным забором котлован для дома, который пытаются строить года с 2001-го. И сразу как-то становится холодно, а во дворе в это время всегда тень, я ежусь, а сердце колотится где-то в районе желудка, распугав оттуда всех нежных бабочек, и разум советует бежать в дом, бежать в спасительное тепло квартиры, к кошке, к чаю свежезаваренному, в интернет, но не оборачиваться ни в коем разе, не искать глазами забор, иначе ведь стану, чем черт не шутит, соляным столбом или просто круглобоким снеговиком, погибающим под мартовским солнцем, и мысль эта так пронзительна, что я ей верю. Я припускаю к подъезду, на ходу доставая связку ключей, вычленяю из них круглую таблетку от домофона и, дойдя до двери, вижу, что все было зря: фигушки тебе, милочка, домофон. Коту масленица и та больше светит, чем мне воспользоваться ключом. Потому что дверь передо мной даже без кодового замка. И конечно, я цепляюсь за спасительную мысль – поменяли, скоро поставят, но почти не верю себе и еду в лифте на этаж выше, чем надо, с закрытыми глазами, чтобы больше не видеть, ничего не видеть: ни зеленых стен (были голубые), ни старых надписей «Колька – дурак» (закрасили в конце девяностых) – ничегошеньки не видеть. Я не могу домой.

Кровь шумит в ушах, ноги ватные, рукам не удержать сумки – на пролет выше я сажусь на ступеньки, пытаясь прийти в себя. Здравствуй, жопа, Новый год. Допрыгались. Допрыгались, довертелись, доигрались, молодцы. Мысли сами по себе, я сама по себе, я снова маленькая, мне страшно, мне хочется к маме, и даже – вот она спасительная мысль (от которой, впрочем, становится через секунду совсем жутко), что нынче мама-то ближе, чем была какие-то пару часов назад, потому что в тех спасительных часах она жила в другой стране, два часа лету, две встречи по нескольку дней в году, а тут ведь вполне может оказаться, что ближе к шести придет с работы и будет себе кашеварить на кухне, варить ароматные щи, поглядывая краем глаза в старенький телевизор… Хлопает дверь.

– Здравствуй, Рая…

– Здравствуйте! – улыбаюсь, сосед, намек на спасение, узнал же, может, и паника зря, может быть, все в порядке, а я замечталась на ходу и увидела то, чего нет?

– Что же ты, – говорит, – тут на лестнице сидишь? Ключи забыла?

– Ну да, – киваю я, чувствуя неладное…

– А чего ты так рано из школы пришла?

– Так ведь каникулы, – бормочу я, понимая, что иллюзий больше нет и быть не может.

– А-а-а, – тянет сосед и спускается вниз. Я жду, пока захлопнется дверь, и на ватных ногах спускаюсь к своей двери.

Три звонка. Позывные. Непривычное, моим голосом со стороны:

– Кто?

– Я…

Я открываю дверь и встречаюсь взглядом с девочкой, чья внешность неуловимо отличима от моей.

– Здравствуй, – растерянно говорю я дуэтом и от невозможности данной ситуации наконец теряю сознание.

Вечером, когда вся семья в сборе, я за ужином пытаюсь поведать маме свой совершенно нелепый сон.

– Представляешь, – рассказываю я, запихивая в себя теплый черный хлеб с маслом, с парой перышек зеленого лука, – мне приснилось, как будто я пришла домой, то есть я была дома и пришла, но как будто старше, и очень удивилась. Только так жалко, что нам не удалось пообщаться, вот было бы здорово, если бы у меня появилась близняшка. Правда?

Мама смеется и предлагает не говорить с набитым ртом.

– Ну ма-а-ам, ты бы хотела, чтобы у меня была еще одна сестра? Совсем такая же, как и я.

– Упаси боже, нам и тебя такой предостаточно, – отмахивается она, а я понимаю, если однажды, лет десять спустя, по пути домой я осознаю, что что-то стало вокруг не так, я не буду бояться, я приду, и мы сядем вдвоем пить чай и будем говорить до самого вечера, пока не придут родители. А там обязательно что-нибудь придумаем. Мы сумеем!

Чай «Дачное настроение»

Большой пузатый заварочный чайник с ситечком ополаскиваем кипятком, кладем заварку (любой черный ароматный чай) из расчета две чайные ложки на человека, плюс две про запас (вдруг кто придет). Добавляем по вкусу черносмородиновый лист, сушеную мяту, чабрец и заливаем кипятком.

На стол подавать с земляничным вареньем в розетках. Пить из разномастных советских чашечек (так вкусней).

Лея Любомирская

Кошка

Алисе

Фернанду привез доктора Магаляеша, но в гараж ушел не сразу, а задержался в прихожей. Через балюстраду Тика видела, как к Фернанду торопливо подошла Алзира, на ходу отряхивая белейший передник. Фернанду что-то спросил. «Ну как?» – расшифровала Тика. Алзира пожала плечами и слегка развела руками. Всё так же. Тика глубоко вздохнула и задержала дыхание, чтобы отогнать слезы.

– Добрый день, барышня, – сказал доктор Магаляеш и потрепал Тику по щеке. Тика слегка поморщилась. – Давно ты здесь сидишь?

– С пяти. – Тика попыталась привстать, но ноги не слушались, и она опять плюхнулась на пол.

– Утра? – уточнил доктор Магаляеш.

– Вечера, – безучастно ответила Тика, прислонилась к стене и закрыла глаза. – Я здесь спала.

Доктор Магаляеш подошел к лестнице и пощелкал пальцами.

– Вы, там! Как вас! Роза?

– Алзира, – сказала Тика, не открывая глаз. – Я все равно отсюда не уйду, можете не стараться.

* * *

Кошка запрыгнула на стол и дважды обошла вокруг вазы, внимательно приглядываясь к цветам. Потом присела на задние лапы, поймала свисающую веточку папоротника и принялась грызть. Кошка была маленькая, но плотная и очень пушистая, дона Амелия никогда раньше не видела таких пушистых кошек. Она вытянула руку, чтобы потрогать кошку, но кошка попятилась, не выпуская папоротника, и спряталась за вазу. Дона Амелия побарабанила кончиками пальцев по столу, потом слегка поскребла по столешнице ногтями – кошка не отрываясь смотрела на руку, но из-за вазы не выходила. Когда дона Амелия решила, что кошка так и останется сидеть за вазой, кошка внезапно бросила папоротник, прыгнула ей на руку всеми четырьмя ногами и попыталась укусить за кольцо с большим сапфиром. Дона Амелия засмеялась и отдернула руку.

– Алзира! – позвала она. – Откуда у нас кошка?

– Барышня Тереза принесла с улицы, сеньора. – По бесстрастному голосу Алзиры было невозможно понять, одобряет она Тикин поступок или осуждает. – Отнести ее обратно?

– Обратно? – переспросила дона Амелия. – Кошку барышни Терезы? Нет, не думаю. Лучше накормите ее, а то она, бедная, вон, папоротники ест.

* * *

– Оставь меня в покое! – закричала Тика. – Я сказала, что буду здесь сидеть, значит, буду здесь сидеть!

– Да сидите, кто вам мешает? – Алзира невозмутимо развернула накрахмаленную до треска салфетку и положила ее Тике на колени. – Но ужинать вы будете прямо сейчас. Иначе я пожалуюсь вашей бабушке.

* * *

Дона Амелия причесывалась к вечернему чаю. Распухшие суставы пальцев ныли немилосердно, но дона Амелия твердо решила не обращать на это внимания. Она собрала серебристые волосы в тяжелый узел и посмотрела на себя в зеркало. Неплохо для семидесяти двух лет.

Кошка вспрыгнула на туалетный столик и, не глядя на дону Амелию, боком проскакала от одного конца до другого. Дона Амелия хмыкнула. Кошка повернулась и уставилась на нее. Круглая мордочка выражала неприкрытое изумление.

– Да-да, – сказала дона Амелия, – ты тут не одна. Нечего на меня так смотреть.

При звуках голоса кошка припала к полированной поверхности туалетного столика и замерла, не сводя с доны Амелии напряженных глаз. Дона Амелия открыла коробочку с пудрой и достала пуховку. Кошка слега шевельнулась. Дона Амелия потрясла пуховкой в воздухе. Кошка вскочила, одним прыжком настигла пуховку и вырвала ее у доны Амелии. Дона Амелия засмеялась. Кошка бросила пуховку, подошла вплотную к доне Амелии и неожиданно фамильярно и нежно боднула ее головой в подбородок.

* * *

Дверь бабушкиной комнаты слегка скрипнула, и задремавшая после еды Тика немедленно проснулась.

– Можно мне к бабушке? – спросила она, умоляюще глядя снизу вверх на выходящего из комнаты доктора Магаляеша. Доктор Магаляеш вздохнул.

– Я думаю… – начал он.

– Не надо бы, – шепнула невесть откуда взявшаяся Алзира. – Незачем ребенку…

– Пусть попрощается, – твердо сказал доктор Магаляеш и протянул Тике руку. – Можно. Вставай.

Тика вскочила на ноги, но сделать шаг не смогла – в ушах у нее загудело, и перед глазами все поплыло.

* * *

В маленькой зале дамы играли в канасту.

– Не везет мне сегодня, – пожаловалась дона Амелия, кладя карты на стол, – прямо какой-то заговор. Вы позволите, дона Пьедаде? – спросила она у Пьедаде де Мелу и Каштру, с которой играла в паре. – Я лучше займусь чаем.

– Конечно, конечно, – дона Пьедаде улыбнулась, продемонстрировав свои когда-то знаменитые ямочки на щеках. – Чай сейчас будет в самый раз.

Дона Амелия поднялась из-за стола и позвонила в маленький колокольчик. Через секунду Алзира – словно она дожидалась сигнала за дверью – вкатила чайный столик на колесиках и принялась расставлять на столе чашки, блюдца, блюдо с крошечными кексами, сахарницу, молочник со сливками и вазочки с медом и клубничным джемом.

Дамы с готовностью отложили карты.

– Чай сейчас будет в самый раз, – повторила дона Пьедаде, беря в руки чашку, и вдруг взвизгнула: – Что это?!

– Где? – удивилась дона Амелия.

– Под столом. – Дона Пьедаде поставила чашку и торопливо отодвинулась.

Дона Амелия слегка наклонилась и приподняла спадающую до пола скатерть. Кошка молнией выпрыгнула из засады, цепляясь когтями за шелк платья, взобралась к доне Амелии на плечи, оттуда спустилась на стол и, задрав хвост, принялась прогуливаться между чашками.

– Тика откуда-то принесла, – извиняющимся тоном сказала дона Амелия. – Очень забавное животное. Все время меня смешит.

– А меня ужасно напугала. – Дона Пьедаде картинно вздрогнула и раскрыла серебряную коробочку с табаком. – Со мной чуть истерика, – проговорила она, заправляя понюшку в одну ноздрю, – не сделалась. – Дона Пьедаде заправила понюшку в другую ноздрю, коротко потянула воздух носом и громоподобно чихнула.

Кошка, которая в этот момент заинтересованно нюхала сливки, от неожиданности подскочила в воздух, уронила молочник и вазочку с медом, бросилась бежать, скинула со стола чашку доны Амелии и вазочку с малиновым джемом, следом спрыгнула сама и, дрожа, забилась в угол. Дона Пьедаде опять завизжала, а дона Амелия расхохоталась до слез.

– Алзира, – позвала она через минуту слабым от смеха голосом. – Алзира, заберите отсюда кошку! И вымойте ее, она, должно быть, вся в меду!

* * *

Тика пришла в себя в своей комнате. Лицо у нее было мокрым.

– Что случилось? – спросила она.

– Ничего, – ответила Алзира своим обычным бесстрастным голосом и провела по Тикиному лбу влажной губкой. – Вы резко поднялись, и у вас закружилась голова.

– Как бабушка?

Алзира ничего не сказала.

– Как бабушка? – повторила Тика, приподнимаясь на локте.

Алзира полоскала губку в фарфоровом тазу и молчала.

Тика закрыла лицо руками. Ей очень хотелось заплакать, но почему-то не получалось.

Интересно, думала Тика, вместо того чтобы плакать, почему у меня липкие ладони? И почему от них пахнет медом и клубничным джемом?

Чай «Синтия»

Ледяная газированная вода, 1 л

Очень крепкий чай, 3 дл

Кипяток, 2 дл

Виноградный и лимонный соки, каждый 1/2 дл

Сахар, мятная и апельсиновая эссенции (или листья мяты и апельсиновая цедра) по вкусу

Смешать чай, кипяток и соки, добавить сахар по вкусу и по паре капель каждой эссенции (или листья мяты и цедру) и как следует охладить в холодильнике. Перед подачей смешать с ледяной газировкой и подавать в широких бокалах, украшенных кружочками апельсина.