Текст книги "Куда исчез Филимор? Тридцать восемь ответов на загадку сэра Артура Конан Дойля"

Автор книги: Макс Фрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

– Итак, обещанный сюрприз! – воскликнул Джером и распахнул перед Эмили дверь будуара. Она вошла и остолбенела. Комната волшебным образом преобразилась, теперь она казалась огромной! Эмили не сразу поняла, что этот эффект был достигнут множеством зеркал, отражавших все, что попадало в поле их зрения: пару торшеров, проливавших золотистый свет, диван, который почему-то оказался стоящим посредине комнаты, и саму Эмили.

– Но как это получилось? Ведь здесь не так много стен... – начала было Эмили и осеклась. Камин, это жуткое сооружение, занимавшее чуть не половину восточной стены, тоже изменился: все его стенки, приступка и даже – она заглянула, чтобы убедиться в этом, – внутренность камина были покрыты зеркалами. А рядом с камином стояла тумбочка, с которой все началось.

– Зеркала внутри, зеркала снаружи, – растерянно прошептала Эмили. Зеркала были и кое-где на стенах, неправильных форм, так что не возникало холодного ощущения гимнастического зала. А зеркальная глубина камина действовала на нее гипнотически. Хотя и камином-то это сооружение теперь было трудно назвать. Это было возбуждающе необычно, но жить в этой комнате, скажем прямо, не хотелось. Но зато ей очень хотелось немедленно продемонстрировать комнату подругам. И сказать им, что вот это и есть настоящий стиль.

– Тебе нравится? – Джером нежно обнял ее за плечи.

– Нравится. Но зачем? Это же так... расточительно, – в Эмили заговорила бережливая девушка из Восточного Канзаса.

– Мне хочется, чтобы тебе здесь хорошо работалось.

– Но не буду же я сидеть всю жизнь в Линсборге, штат Канзас, – Эмили вложила в последние слова немножко сарказма. – А тут столько денег потрачено.

– А где бы ты хотела жить?

Вот оно! Сердце Эмили переполнилось торжеством. Она скромно опустила глаза.

– Ну не знаю. Где-нибудь, где побольше культурных людей, где есть театры. В Линдсборге, согласись, такая скука...

– Везде скука, милая, – Джером улыбнулся. – Или нигде нет скуки, все зависит от угла зрения.

Эмили решила, что форсировать события с предложением руки и сердца еще рано. И, желая сменить тему разговора, показала на несколько зеркал, стоящих у стены.

– А это зачем? Лишние?

– Ты знаешь, я никогда прежде не работал с зеркалами. Вот и заказал с небольшим запасом. Клеить на камень зеркала нелегко. Подумал – пусть будут на тот случай, если я что-то испорчу.

– Ну, их можно отправить обратно в магазин, – ответила Эмили. Да, она, без сомнения, будет хорошей хозяйкой. – Но сейчас у нас столько хлопот со спектаклем, пусть уж стоят до Благодарения.

* * *

Спектакль в утро Дня благодарения прошел просто великолепно. Эмили блистала, и даже самые противные из подруг не смогли бы найти фальши в ее пении.

Джером, конечно же, был приглашен к Сведенам на индейку.

Обед проходил в узком семейном кругу: родственники мистера и миссис Сведен не приехали из Коннектикута, сославшись на грипп. Как всегда, впрочем.

Миссис Сведен очень волновалась за индейку, за клюквенный соус и даже за зеленый горошек, но волнения ее были напрасны, еда оказалась безупречной. Джером поглядывал на матушку своей Эмили с ласковой улыбкой: она так трогательно старалась угодить столичному гостю. Проректор Сведен был в благодушном расположении духа, гордый своим маленьким семейством: Эмили блистала утром, а теперь и миссис Сведен не ударила в грязь лицом.

Разговор за столом сперва крутился вокруг сегодняшнего спектакля, потом плавно перетек на нехитрые местные новости. Наконец, за чаем с тыквенным пирогом, мистер Сведен осторожно поинтересовался у Джерома его планами на будущее. Эмили с готовностью зарделась. Джером оживленно говорил о предстоящей выставке в Манхеттене в канун Рождества, о том, что вакации собирается провести на западном побережье Пуэрто-Рико, по слухам, еще не очень засиженном туристами. Но к делу, которого от него все ожидали, переходить явно не собирался.

Вконец исчерпав общие надежды, Джером вдруг вскочил со словами:

– Подождите секунду, я должен вам показать набросок к портрету Эмили. Я оставил папку в будуаре, – и выбежал из комнаты.

После минутного затишья разговор за столом возобновился. Миссис Сведен тихонько спрашивала Эмили, правда ли индейка хороша. Эмили отвечала рассеянно. Ей почему-то казалось, что в будуаре не было никакой папки. Молодой Кертис не появлялся. Прошло пять минут, десять, пятнадцать... Наконец проректор Сведен решительно направился к двери в библиотеку, а оттуда – в будуар. Он вернулся через минуту, ошарашенный.

– Там никого нет.

– Как никого? А Джером? – Эмили даже не поняла, о чем речь.

– Никого нет. Комната пуста. – Мистер Сведен выглядел заинтригованным, но не испуганным.

Эмили и миссис Сведен бросились в будуар. Так и есть – пустая зеркальная комната, освещенная торшерами, камин, который теперь, когда Эмили слегка попривыкла, уже не казался ей таким уж бездонным, да по-прежнему прислоненная к стене пара зеркал. И никого.

В этот момент в дверь позвонили. С традиционным визитом к уважаемым жителям города пришел шериф Линдсборга Смитсон. В сопровождении сержанта Райана Комптона. Эмили, несмотря на общую неразбериху обстановки, нашла время слегка покраснеть: Райан был ее давний поклонник, и, если бы не появление Джерома, она бы наверняка стала рано или поздно миссис Комптон. Сержант Комптон поглядывал на нее с обидой, которую он старался спрятать под показной суровостью.

– Тут такое дело, шериф, – нервно посмеиваясь, сказал папаша Сведен, – у нас, кажется, что-то по вашей части. Мистер Кертис пропал.

Семейство Сведенов относительно внятно изложило шерифу суть происходящего. Шериф Смитсон не любил загадок на своей территории. Впрочем, тут он мог быть спокоен: в Линдсборге никогда ничего криминального не происходило. Самым страшным преступлением, совершенным в Линдсборге и окрестностях за последние три года, была "попытка разбития ветрового стекла автомобиля посредством бросания в него твердого предмета (картофелины)". Машина принадлежала профессору биологии Католического колледжа, а рука, бросившая картошку, – студенту, отчисленному за неуспеваемость.

Но вновь скажу: шериф Смитсон загадок не любил и, позабыв даже об индейке, бросился обыскивать дом. Что было дело бесполезным, поскольку будуар ни с какими помещениями, кроме библиотеки, не соединялся. А библиотека, в свою очередь, выходила в столовую. Шериф и сержант обыскали также сад... и сад соседей... Но никаких следов мистера Кертиса не обнаружили.

– Ну вот что, док, – сказал шериф, покидая дом, предварительно таки отведав индейки, – я вам тут оставлю на всякий случай мальчонку. Пусть последит, мало ли что.

Что именно "мало ли что", шериф не уточнил. Но сержант Комптон с воодушевлением остался охранять Эмили. Она направилась в будуар со словами:

– Я буду ждать Джерома здесь. Отсюда он исчез, сюда и вернется.

И уселась на диван. Сержант, испросив разрешения, присел с ней рядом. Охранять так охранять, сами понимаете. Мистер и миссис Сведен, без толку потоптавшись на пороге, отправились спать. И уснули, надо сказать, очень быстро, несмотря на нервотрепку. Индейка известна своими снотворными свойствами. Впоследствии, правда, мистер Свенсон утверждал, что он слышал, как ветер протяжно выл в каминной трубе будуара. Но ему никто не поверил – труба-то была забита, это все знали.

Всю ночь Эмили и сержант не сомкнули в будуаре глаз. По их собственному утверждению. Поутру они выглядели неважнецки, так что в их словах никто не усомнился. Мери Свенсон сообщила, что мистер Кертис в "Сезоны лисицы" не вернулся.

В понедельник мистер Сведен отправил три лишних зеркала, стоявших в будуаре, обратно в магазин. Исчезновение молодого манхеттенского художника так и осталось неразрешенной загадкой.

* * *

Ангел Утренней Звезды неторопливо пил кефир. Он любил кефир. Он представил себе, как секретарша Гелла с невозмутимым лицом сообщает посетителям: «Минуточку, Мессир пьет кефир», – и усмехнулся.

На столе лежала стопка старательно подобранных Геллой земных газет. Так, нью-йоркские газеты сообщали о загадочном исчезновении в канализационном люке какого-то топ-менеджера.

– Нет, это не по нашему ведомству, – сказал Мессир и отложил газету в сторонку.

Центральный орган Канзаса "Вестник Вичиты"... посмотрим, что тут. Мессир мимолетно улыбнулся на слоган газеты "Вичита – столица мира". Ага. "Загадочное исчезновение мистера Кертиса из закрытой комнаты. Потусторонние силы выкрали манхеттенского художника". Утренняя Звезда нажал на кнопку селектора.

– Гелла, будьте добры. Агримана ко мне, срочно!

Агриман возник на пороге в считанные секунды. Мессир невольно залюбовался – ну до чего хорош! Высокий, стройный, златокудрый языческий бог. Ангел, а не черт!

– Тебе отпуск с каким условием дали? – он спросил ласково, но с грозовыми нотками. – Не помнишь? Так я напомню. Никакой чертовщины!

– Но, Мессир, никакой чертовщины и не было!

– А это что? – желтый ноготь начальства ткнул в листок Вичиты.

– Так это я им загадку предложил разгадать. Оптическую! – У юноши загорелись глаза. – Я в камине спрятался, а одно из запасных зеркал поставил перед собой, типа как задняя стенка. Камин получился не такой глубокий, конечно, но оптическая иллюзия идеальная! Хотите, нарисую ход лучей?

– Я тебе сейчас нарисую ход лучей! – Несколько шаровых молний прокатилось по кабинету, как бы иллюстрируя нешуточное намерение хозяина. – Как прикажешь это понимать?

– Я думал, они догадаются, Мессир. Там все довольно просто было...

– Ну и зачем тебе понадобилась эта загадка?

– Я хотел, чтобы они пошевелили мозгами, Мессир, – юный черт смутился. – Ну а зачем, иначе, мы создали их по образу и подобию своему и дали им мозги? Мозгами надо пользоваться!

– Положим, создали их по образу и подобию не мы. Я с самого начала не одобрял этой идеи, – задумчиво начал Утренняя Звезда, но вдруг спохватился: – Ты тут что, высшее руководство решил обсуждать?

– Да нет, Мессир, как можно, – Агриман повесил голову, но упрямо поглядывал на начальство сквозь золотой чуб. – Но что же это делается, а? Им дали Вселенную, полную тайн и правил, написанных высшими силами, – играйте, думайте, разгадывайте! А они даже подумать не хотят. Чуть что, так опять игра без правил, черт из машины, фантазии лентяя – все, лишь бы не думать! Скучно это, Мессир.

– Ну ладно, – Утренняя Звезда смягчился. Раз нарушений не было, чего шуметь. – Ну и сколько ты там сидел? До утра?

– Нет, часа три, – Агриману явно не хотелось об этом говорить.

– Подожди, как часа три? Там же девка была и сержант этот...

– Ну... там... В общем, она боялась, а он ее охранял. Она боялась, а он ее... гхм... охранял.

– Не мямли! – голос Мессира раскатился по кабинету.

– Ну, в общем, он ее охранял... очень настойчиво, ко взаимной радости. А потом они приморились и уснули. Ну, тут я вышел, зеркало к другим двум к стенке поставил да и вон подался.

– Ну а почему папаша говорит, что выл кто-то в трубе?

– Это я, Мессир. Тоскливо мне там было, в камине-то сидеть. Затянулась шутка, развлечься решил.

– Эх, молодость, молодость, – Мессир уже не сердился. – А что ж ты девке голову-то дурил? Знаешь же, что тебе ни у кого отказа нет.

– Да мне-то отказа ни у кого нет. Только мне хотелось самому узнать, как это – любить?

Мессир молчал, хмурился. Собрался было что-то сказать, но сдержался, крякнул тихонько. Молчание длилось. Агриман осторожно наблюдал за начальством. "Неужто правда, что сплетничают про Мессира и какую-то танцовщицу, из одиннадцатого века, что ли?" – пронеслось у него в голове.

– Ладно, иди, черт с тобой.

Утренняя Звезда подождал, когда за Агриманом закроется дверь, и нажал кнопку селектора.

– Гелла, проверьте, пожалуйста. Похоже, опять Данте с Петраркой агитацию развели. Скажите там кому следует, чтобы молодых чертей к ним не подпускали.

"Эх, молодо-зелено, оптик хренов нашелся, – думал Мессир. – Может, его в научный отдел сунуть, пусть теорией Всего занимается?"

Утренняя Звезда по-стариковски вздохнул и отхлебнул еще кефиру.

БЕЛОЕ РОЖДЕСТВО В АЭРОПОРТУ НЬЮАРК

В тот год традиционные моления «Let it snow, let it snow, let it snow!», похоже, были наконец-то услышаны. Вечером двадцать четвертого декабря на Восточное побережье обрушилась небывалая метель, побившая все рекорды за время наблюдений. Аэропорты от Филадельфии до Бостона были закрыты.

Арт Шульц хмуро брел по нескончаемым переходам терминала В аэропорта Ньюарк. Он возвращался из командировки, надо сказать, довольно удачной. Конечно, лететь к себе в Джорджию прямо к праздничному столу изначально было рискованной затеей, но бизнес есть бизнес. Казалось бы, он все посчитал правильно, но погода... Он давно забыл в своей Атланте, что такое снег.

Пытаясь чем-то себя занять, он поднялся в лифте на верхний уровень, подошел к огромным окнам. Картина удручала. Аэропорт обычно был похож на веселый футуристский муравейник: летящие по воздуху поезда между терминалами, циклопическая развязка хайвеев, неторопливые самолеты, крадущиеся к выходам. Теперь все остановилось. Все поглотил снег. Только нереально мутно светились желтые-желтые огни огромных снегоуборочных машин, непрерывно сражающихся с прибывающим снегом. Толпа страждущих осаждала хлипкие стойки контор по ренте автомобилей. Конечно, подумал Арт, если лететь недалеко, можно и на машине доехать. Хотя... в новостях передавали, что хайвеи закрыты и муниципальные власти махнули рукой на расчистку. Далеко не уедешь. Да и машин уже не было никаких, все разобрали еще до первой атаки шторма.

Время приближалось к десяти вечера. Надежды успеть в Атланту испарились еще два часа назад. Радио аэропорта туманно сообщало, что снег стихает, но за окнами по-прежнему бесновалась метель. Арт уже позвонил жене, предупредил. Оставалось только бессмысленное ожидание. Из всех репродукторов неслись рождественские мелодии. Арт усмехнулся, вспомнив, что один его русский друг любил повторять, что никогда до приезда в Америку не слышал столько "Щелкунчика". Традиционная песня "Я приеду домой к Рождеству" ("I'l be home for Christmas") звучала форменным издевательством.

Местные жители, махнув рукой на планы встретить Рождество в гостях, разъехались, вернее сказать – расползлись – на своих машинах по домам. Оставшийся народ в аэропорту подтягивался к многочисленным барам и ресторанчикам в терминале. Ну что делать, у природы нет плохой погоды, а Рождество никто не отменял. Пропорхнула, щебеча, стайка стюардесс Британских авиалиний. В своих красных костюмчиках девушки были похожи на диковинных птиц. У двух над головой светились розовые нимбы, а у одной на плечах топорщились смешные ангельские крылышки.

И вдруг Арт кожей почувствовал: Рождество. Оно сложилось из этой непроглядной коварной метели за окном, из надоедливой рождественской песенки... из ангела с крылышками. Как же давно я не видел Белого Рождества? Восемнадцать лет? Двадцать? Ну да, двадцать лет назад, в маленьком мотеле, затерянном в Кэтскиллах. Это был год его выпуска из Корнеля. Они собрались там пестрой студенческой компанией, убежав от настойчиво звавших к рождественскому столу родителей. Двадцать лет.

Арт давным-давно не вспоминал то Белое Рождество. Оно стерлось из памяти, как не было его никогда. Он усмехнулся – словно снегом замело ту странную ночь, когда он пережил самое большое счастье, от которого разорвалось сердце.

Их собралось там человек семь-восемь. Всех он толком и не вспомнит сейчас. Сам Арт был с Бекки. Собственно, они уже давно были вместе, но Арт все никак не мог поверить, что это – навсегда. Все крутилась в его голове мечта о нечаянной встрече, которая должна перевернуть его жизнь, о какой-то головокружительной любви. Когда он так мечтал, он о Бекки старался не думать. Нет, она нравилась ему. И конечно, была хорошей подружкой, да и женой со временем стала неплохой. Но какой-то искры, которой так хотелось, – не было.

С кем приехала Та Девушка, Арт так и не понял. У него вообще возникло ощущение, что она вышла из-за занавеса начинающегося снегопада сама по себе, ниоткуда. Словно Кэтскильские горы решили сыграть с их компанией незлую шутку. Как ее звали? Он окрестил ее про себя Энджел, а настоящее имя его никогда не интересовало.

Арт поежился, отвел глаза от снега за окном терминала. Мне придется это вспомнить сегодня, обреченно подумал он. Нет, не так! Он подумал с радостью: я вспомню сегодня ту ночь. Без помех, один, среди этой новой метели. Пытаясь убежать от людей, толпившихся у сувенирных лавок и баров, он поспешил в дальний конец терминала, к выходу 72, где никакой торговли не было и виднелось пустынное, унылое пространство.

Но увы! С легкой досадой он увидел женщину, стоявшую у черного окна. Она выглядела странно: в длинном светлом, почти белом пальто. Капюшон с меховой оторочкой был откинут, золотистые волосы рассыпались поверх. И вдруг Арт понял, что она тут не случайно, как не случайна эта метель и стюардессы с крылышками и нимбами. Она – еще одна вешка, чтобы помочь ему вспомнить.

– Энджел? – непроизвольно сказал он.

Женщина обернулась удивленно.

– Простите? Ах да... мое дурацкое пальто. Я собиралась ехать на ужин прямо из аэропорта, – она улыбнулась.

Это беззащитное, трогательное лицо. Он вспомнил все. Нет, они не были похожи механически – цветом глаз или овалом лица. Сходство было внутреннее. Его захватило то самое чувство, как двадцать лет назад, когда Энджел шагнула на веранду заснеженного домика. В ней было что-то до слез трогательное, пугающе беззащитное. Он вспомнил, как его сердце сжалось и ему захотелось посвятить всю оставшуюся жизнь тому, чтобы оберегать ее.

– Или вы решили, что меня зовут Энджел? Нет, меня зовут...

И он опять прослушал. Его новая знакомая была совсем не юной. Такой была бы сейчас та Энджел. В прелестном возрасте – чуть за сорок, – когда женщины особенно трогательны. Они оставили в прошлом броню своего молодого кокетства, а панцирь иронии еще не затвердел. Вернее, они еще не знают, насколько он крепок.

– Простите, – он смутился, смешался, потом быстро представился и попытался продолжить неловкий разговор, – просто эта метель, эти отложенные рейсы и сорванные планы. В голову лезут непрошеные мысли. И воспоминания.

– Белое Рождество? Не об этом ли все просят каждый год? – она улыбалась с той легкой доверительностью, которая допускает немедленное отступление, если не будет принята. – У каждого из нас было свое заветное Белое Рождество.

Ее слова, ее манера говорить напоминали танец снежинок за окном. В них не было ни жеманства, ни радости от возможности случайного флирта. Только ненавязчивая прелесть умной женщины, которая понимает, что ее свежесть и блеск уже в прошлом.

– Знаете что, – Арт неожиданно для самого себя решился, – Рождество есть Рождество. Давайте выпьем по рюмочке в ближайшем баре. Ну не торчать же здесь, в пустом зале...

Она на секунду замешкалась, взглянула на него с сомнением, а потом коротко кивнула.

Им повезло. В "TGI Friday's" нашелся столик. Причем у окна. Взмыленные официанты носились по залу, где-то в углу уже пели "Джингл-белл". Арт протянул Энджел (он решил называть ее так) карту вин.

– Я всегда хотела попробовать айсвайн, – она взглянула немножко робко. – Меня завораживает идея замерзшего винограда. В этом что-то есть странное. Но его так редко предлагают к обеду.

Арт вздрогнул. Узкая бутылочка айсвайн. Кто привез ее тогда, двадцать лет назад? Это вино было неоправданно дорогим, и студенты никогда его не покупали. Та Энджел попросила немного айсвайна и точно так же сказала, что это странно, когда замерзает виноград.

– Удивительно, вы тоже думаете, что у нас у всех было свое заветное Белое Рождество, – Арту хотелось выговориться, но он не знал, с чего начать.

– И что это было? Мотель в горах? В Вермонте? – она уловила его настроение. Энджел не смотрела ему в глаза с надоедливым вниманием. Ее взгляд скользил и отклонялся. Опять это ощущение, что она оставляла себе лазейку – уйти, исчезнуть, раствориться в метели.

И Арт не выдержал. Он принялся рассказывать про ту ночь в Кэтскиллских горах, двадцать лет назад. Когда снег падал бесшумно и ложился слой за слоем. И как на веранде возникла Та Энджел, трогательная, угловатая, в свитере с оленями. И, рассказывая, он опять переживал то страшное, что почувствовал, – как сжалось сердце, как захотелось посвятить ей всю жизнь. Вот так, на ровном месте.

Бекки моментально уловила перемену в нем. Попыталась дуться, танцевать с Дастином... или Дугласом? Бог его знает, как звали того, с кем танцевала Бекки, пытаясь вызвать его ревность. Арт почти ничего не замечал. Только Энджел. Она не была ни жеманной, ни кокетливой. Она была искренняя и немного колючая, как юная розочка.

А потом... потом наступило Рождество. А снег все падал...

– Посмотрите, как все затихло за окном, – вдруг сказала Энджел. И выскользнула за дверь, прямо в снегопад. Арт вышел за ней и остановился как вкопанный на веранде.

Энджел танцевала в снегу. Бесшумно, как сам снег. Тонкая, нескладная, смешная, беззащитная. Арт смотрел на нее, не в силах даже вздохнуть. Ощущение небывалого, острого до боли счастья звенело в нем, как перетянутая струна. И вдруг он понял, что больше всего на свете он боится потерять ее. Вот с этого самого мгновения и навсегда это станет для него самым главным страхом. И так это было больно, так его пронзило ощущение ее и его собственной смертности, что ему захотелось обратно. В тот мир, где он жил еще совсем недавно, когда не видел ее. Ему захотелось к Бекки, и пусть все идет как идет. Но только без этой невыносимой боли, без этого страха, от которого стынет кровь. Потерять, так уж прямо сейчас, а не когда Энджел прорастет в каждой его клеточке.

Благоразумная Бекки, конечно же, простила ему взгляды в сторону "новенькой", да там и прощать-то особо не было чего... Когда наутро они проснулись, Энджел уже исчезла, и он никогда больше о ней не слышал. То Белое Рождество он засунул на самую дальнюю полку своей памяти. Все занесло снегом.

По окончании Корнеля он получил неплохое место в Атланте, Джорджия, и перебрался туда. Через полгода к нему присоединилась верная Бекки, которая вовсе не собиралась терять Арта из виду. Еще через год они поженились. Вот уже сколько лет они живут ровно и спокойно, почти выплатили закладную за дом. Старший сын в этом году уезжает в колледж, младшая дочь о будущей профессии пока не задумывается. Но она хорошо играет на пианино и рисует.

Арт выдохся и замолчал. Ему казалось, что он прожил целую жизнь, пока рассказывал. Его новая Энджел задумчиво смотрела в темное стекло окна.

– Снегопад кончился, – осторожно, стараясь не обидеть его переменой темы, сказала она. – Скоро объявят вашу посадку.

– И вашу тоже.

Она лишь едва заметно повела плечами на эти слова.

– Знаете что, – сказал она вдруг решительно, – давайте я сделаю вам небольшой подарок на память. Вы же угостили меня?

Они выбрались из гомонящего ресторана. Народ разошелся не на шутку. Около барной стойки то ли братались, то ли собирались драться какие-то джентльмены техасского вида. В углу, в который раз уже, нестройным хором затянули "Джингл-белл". Рождество наступило, а снегопад, наоборот, кончился. Но это уже никого не волновало.

Когда Арт и Энджел подошли к дверям какой-то обычной сувенирной лавки, по радио объявили посадку на рейс в Атланту.

– Одну минутку, – сказала Энджел, – подождите меня у входа в магазин, я быстро! И вы пойдете на ваш рейс. Я очень хочу сделать вам сюрприз.

С этими словами она исчезла в магазинчике, откуда, конечно же, доносился "Щелкунчик".

Арт постоял минут пять, потом еще пять. Энджел не появлялась. Ему надо было идти на посадку в самолет. Он решительно зашел в магазинчик и удивленно обвел помещение взглядом: оно было невелико, без всяких закоулков. И оно было пусто. Пусто, если не считать кассирши-пуэрториканки, мирно дремавшей у входа.

– Merry Christmas, – обратился к ней Арт, – извините, сюда только что зашла дама... Энджел.

Пуэрториканка смотрела на него, пытаясь понять, что ему вообще нужно. Слово "Энджел", видимо, вызвало у нее в голове какую-то мысль. Она доброжелательно кивнула ему и показала на стойку:

– Merry Christmas to you too. All angels are here!

Арт остолбенело разглядывал ангелов. Вернее, одного. Фарфоровая фигурка в светлом, почти белом одеянии. Капюшон с меховой опушкой был откинут, золотистые волосы рассыпались поверх.

– Вы хотите эту фигурку? – пуэрториканка была сама любезность. – Он очень хорош.

Арт заплатил за ангела, которого положили в кокетливый пакетик, и пошел на посадку. Он пытался что-то понять, что-то додумать до конца. Но чувствовал, что с ним опять сыграло шутку Белое Рождество.

Уже в самолете он достал ангела из пакета. И долго смотрел на эти золотистые волосы, на приветливое, без жеманства и кокетства, лицо.

– Как странно, мне кажется, я знаю и теряю тебя всю жизнь... И как будто всю жизнь я провел в этом терминале.

Арт смотрел на ангела, ангел смотрел на Арта.

"Ничего невозможно изменить. Или поздно менять. Можно только превратиться в Ангела, – думал ангел. – Но теперь я всегда буду с тобой".