Текст книги "Куда исчез Филимор? Тридцать восемь ответов на загадку сэра Артура Конан Дойля"

Автор книги: Макс Фрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

И тем не менее... Он не мог позволить себе пропустить кульминацию.

Снизившись до пятнадцати метров, Уоллес озадаченно крутил джойстик оптического видоискателя, то приближая картинку – так, что можно было различить поры на коже блондинки, то – удаляя ее, чтобы поймать в кадр всю троицу.

* * *

Наконец, когда он уже собрался было отчаливать, произошло нечто заслуживающее внимания: в один из своих коротких стремительных заходов толстяк сдвинул в сторону крышку и принялся протискиваться в отверстие канализационного люка.

Барби (судя по разинутому во весь экран рту) пронзительно визжала, Жердяй бросился к люку, пытаясь ухватить Жиряя за рукав, но не успел: тот скрылся под землей раньше, чем Жердяй оказался на месте.

Полковник снизился до десяти метров. Самолет ощутимо качнуло.

* * *

Жердяй, наклонившись над открытым люком, что-то кричал в темноту. Барби, пригорюнившись, сидела на кромке тротуара.

"Где же толстяк? – недоумевал полковник. – Что он там делает?"

Он попытался снизиться до семи метров, но качка стала слишком сильной, и ему пришлось снова подняться до пятнадцати.

Наконец в отверстии люка показалось лицо.

"Ничего не понимаю", – прошептал полковник.

Лицо не принадлежало Жиряю.

"Ты кто такой?" – закричал Уоллес, чувствуя себя жестоко обманутым.

5

– Прошу прощения, что заставил вас ждать, – сказал г-н Андерсон, менеджер по рекламе.

На одно бесконечно короткое мгновение всем присутствующим почудилось, что над его головой шевельнулось Небо.

6

Самолет-невидимка набирал высоту. Полковник Уоллес последний раз – с глубоким сожалением – взглянул на экран прицельного устройства. На маленьком асфальтовом пятачке, со всех сторон окруженном потоками мчащегося транспорта, стояли три человека.

Они не говорили между собой и не смотрели друг на друга.

Все трое уставились в черное круглое отверстие канализационного люка, будто ответ на все мучившие полковника вопросы, должен был прийти оттуда – снизу, из глубины.

ЕЛЕНА БОРОВИЦКАЯ

НАСЛЕДСТВО СТАРОГО БОЛВАНА

Бесс вихрем носилась по своей крошечной бруклинской квартирке. Сумочка, красивые туфельки, ключи... Не забыть бусы! Мамины старинные бусы! Она аж подпрыгивала в предвкушении. Вчера они с Эндрю получили письмо от нотариуса. Два месяца назад скончался дальний родственник Эндрю. Пятиюродный дедушка или что-то такое. Они с Эндрю даже не подозревали о существовании этого дедушки, так что полагающейся скорби не ощущали. Но! Они были приглашены на оглашение завещания. В письме так и было сказано: «Мистер и миссис Эндрю Хендерсон приглашаются на оглашение завещания». Тут были две вещи, которые так радовали Бесс. Во-первых, конечно, «миссис Хендерсон». Она стала ею всего полгода назад, и ей так нравилось слышать эти слова! Миссис это тебе не какая-нибудь неудачница, никому не нужная мисс. А во-вторых, было сладко мечтать, что дедушка завещал им что-нибудь ценное. Бесс окинула критическим взглядом ободранный буфет и представила, что они получат какой-нибудь старинный сервиз. Или набор столового серебра. Лучше бы, конечно, с буфетом в придачу. Из мебели что-нибудь тоже не помешало бы...

Так. Попрыскаться духами, бросить корму крокодилу Пруденсу... Да-да, у Бесс был карликовый крокодил. Она называла его женским именем Пруденс, но считала мальчиком. Пруденс жил в огромном, сделанном на заказ (страшно вспомнить, сколько это стоило) террариуме под греющей лампой. В террариуме было даже углубление с водой – своеобразный бассейн. Пруденс рос медленно, как все карликовые крокодилы, и к настоящему времени был чуть меньше ярда в длину. Эндрю Пруденса не любил, но терпел, Бесс Пруденса почти любила. Крокодил Пруденс помогал в ее профессии: она была гадалкой. В Бруклине полно гадалок, достаточно раскрыть любое воскресное приложение к любой газете. Поэтому такая черта, как "та самая гадалка, с крокодилом", очень способствовало в бизнесе.

Во входной двери заворочался ключ, раздался голос Эндрю: "Пусик, мы тебя ждем в машине дяди!" Бесс мимолетно бросила взгляд в кривое зеркало в темной крошечной прихожей и пулей вылетела из квартиры. Прямо на полу валялась сумка почтальона – видимо, служивый, как всегда, бросил ее здесь и пошел относить письма на второй этаж. Район, где жили Бесс и Эндрю, знавал лучшие времена, но по-прежнему считался очень спокойным. Во всяком случае, почту тут не воровали. К тому же на втором этаже жила одинокая пожилая леди с толстой болонкой. Она любила побеседовать с почтальоном. А то и напоить его чаем. Поэтому сумка на полу у двери была для жильцов делом привычным. Бесс фыркнула, как всегда, чуть не споткнувшись о сумку, и выбежала на улицу.

Там хозяйничала золотисто-бордовая осень. Улицу, уставленную одинаковыми двухэтажными домами – две квартирки на этаже, четыре квартирки в каждом доме, – замело листьями. Бесс прыгнула в "тойоту", пристроившуюся во втором ряду машин прямо напротив их дома. Пол, дядюшка ее мужа, улыбнулся ей в зеркало и газанул. Ехать им было далеко – куда-то в дорогой район Лонг-Айленда. Бесс опять предалась приятным мечтам о наследстве. Интересно, а о чем мечтает дядя Пол?

Дядя Пол, родной брат покойного отца Эндрю, был веселым неунывающим холостяком, лет так под пятьдесят. Подтянутый, слегка седеющий, высокий, в общем, то, что называется "интересный мужчина". Бесс радовалась, что у них есть Пол. Родители Эндрю погибли в автомобильной катастрофе семь лет назад, а родители Бесс жили на Среднем Западе, видела они их нечасто: на Рождество да нa Благодарение. К тому же дядюшка, с его мудростью и обходительностью – тут Бесс улыбнулась своим мыслям, – очень хорошо влиял на Эндрю. Да, что скрывать, Эндрю был подчас патологически ревнив. Ну разве Бесс виновата, что она такая хорошенькая и все, буквально все друзья и приятели Эндрю пытаются с ней заигрывать? И не только приятели и друзья. Даже почтальон, которому она и в лицо-то никогда не заглядывает, и тот норовит отпустить ей комплимент. Конечно, когда она будет такой старой и страшной, как та леди со второго этажа, она будет рада и почтальону, а пока... Бесс вытащила зеркальце и не без удовольствия принялась изучать свою мордашку. Слегка смуглая кожа, персиковый румянец, карие глаза, про которые хотелось сказать "ягодные"... Ну что поделать, Эндрю, красивая жена – это не только лестно, но подчас и неудобно для мужа. Такая мысль витала в ее хорошенькой головке. Она закрыла сумочку, улыбнулась дядюшке Полу в зеркало заднего вида и принялась разглядывать пейзажи за окном.

Дом пятиюродного дедушки, а лучше сказать усадьба, поразил Бесс своей величиной и роскошью. Их привели в то, что прислуга называла «Бордовая гостиная». В центре стоял огромный, сделанный из ствола секвойи стол. Вокруг в легком беспорядке были расставлены стулья. Лакеи и горничные разносили чай, кофе и кока-колу. Приглашенных на оглашение завещания было человек тридцать. Бесс растерянно уцепилась за рукав Эндрю. Дамы вокруг были сплошь холеные и лощеные, ни грамма лишнего жира. Их неброская одежда, как моментально оценила Бесс, была с Пятой авеню, и любой скромный свитерок с легкостью тянул на квартирую плату Бесс и Эндрю за полгода.

Оглашение завещания заняло почти два часа. Дом на Лонг-Айленде отошел высушенной вобле и ее мужу с лицом, покрытым теннисным загаром. Старинная посуда раздавалась направо и налево. По улыбающимся лицам родственников можно было угадать очередного счастливчика. Бесс устала, ей начало казаться, что их просто обманули – позвали позавидовать чужой удаче. Но вот в самом конце нотариус провозгласил: "Моим племянникам, Полу Хендерсону и Стивену Хендерсону, за то, что они не оставили меня в тяжелый час, я завещаю... Полу Хендерсону – картонную коробку из-под клюшек для гольфа, со всем ее содержимым, Стивену Хендерсону – шкатулку девятнадцатого века для ювелирных украшений, со всем ее содержимым. Если на момент оглашения завещания кто-то из указанных племянников умрет, указанные предметы должны быть переданы их прямым наследникам".

На обратном пути Бесс чуть не плакала. Размечталась – старинный сервиз или набор столового серебра. Ободранная шкатулка с камушками из стекла! Правда, дяде Полу вообще досталась картонная коробка, перевязанная бельевой веревкой. Впрочем, коробка была явно очень тяжелой – дядюшка весь скособочился, пока тащил ее к машине. На просьбу Бесс посмотреть, что там внутри, дядя Пол сказал, что старый болван оставил ему кое-какие ржавые инструменты. В свою шкатулку Бесс решила заглянуть дома. Вдруг там все-таки что-то интересное? Ну хоть колечко с бриллиантом?

Но увы, когда шкатулка была торжественно открыта, в ней оказался лишь небольшой кусочек ветхого от времени шелка величиной с носовой платок, с вышитыми по краям цветами земляники. Да еще и с бурым пятнышком в одном уголке. Бесс с досады чуть не порвала древний носовой платок. Эндрю тоже выглядел разочарованным и сконфуженным. Дядя Пол, добрая душа, утешал их как мог.

– Хочешь, я заберу эту дурацкую шкатулку и этот платок? Чтобы ты не расстраивалась от такого напоминания, – предложил он.

– Ну уж нет! – Бесс в сердцах грохнула о стол чайником. – Я оставлю это у себя как напоминание, что я такая дура, такая дура... О, знаю, что я сделаю! Пусть хоть какая-то польза будет от этой дряни.

С этими словами она взяла несчастную шкатулку, сунула туда кусок шелка, захлопнула крышку и водрузила шкатулку в террариум, прямо около кормушки Пруденса.

– Будет у Пруденса мебель! И выглядит очаровательно. Клиенты будут думать, что Пруденс охраняет сокровища.

Дядюшка Пол только крякнул. Он осторожно подошел к террариуму, попытался просунуть туда руку. Крокодил клацнул зубами, и дядюшка заскучал. Пруденс подпускал к своей кормушке только руки Бесс. Все остальные могли остаться без пальцев.

Бесс переживала коварство пятиюродного дедушки мужа очень долго – дней пять. А потом смирилась, и ей даже стала нравиться шкатулка в террариуме. Тем более что Роза Корлеоне, ее самая видная клиентка, неожиданно сказала, что у Бесс хороший вкус. Да, вот так и сказала, выходя от Бесс после очередного визита и привычно переступая через почтальонскую сумку на площадке. А муж Розы Корлеоне владеет целым кварталом домов в Бруклине!

Однако примерно через неделю на Бесс навалилась другая проблема: Пруденс не в шутку занемог. Он и так не отличался живостью нрава, а теперь и вовсе лежал без движения, полуобернувшись вокруг шкатулки. Его обычно серо-зеленое тело покрылось розоватыми пятнами, и он явно страдал. Бесс бросилась звонить знакомому ветеринару из нью-йоркского зоопарка. Это был ее старый приятель, с которым после свадьбы она почти не общалась – уж больно ревниво относился к этому Эндрю. Но здоровье Пруденса – дело святое, так что Эндрю дал добро на звонок. Договорились, что Пруденса привезут в среду пополудни. Надо ж было тому случится, что дядюшкина машина некстати поломалась ("Всё! всё в одну кучу", – рыдала Бесс), так что для перевозки крокодила пришлось воспользоваться такси.

В ожидании дяди Пола и Эндрю, Бесс вытащила Пруденса из террариума и надела ему на пасть розовую резинку для волос. В сочетании с розоватыми пятнами на теле это выглядело так жалко, что Бесс всхлипнула. Эндрю и пять минут спустя появившийся дядя Пол помогли завернуть Пруденса в старое одеяло. Эндрю помчался ловить такси, крикнув Бесс и Полу, чтобы были осторожнее – скотина-почтальон опять бросил на площадке свою сумку.

Пруденса вытащили на улицу. В одеяле он выглядел как капризное бревно. Ну, такое бревно, которое недовольно, что его куда-то несут и поэтому извивается. Таксист, остановившийся, как всегда, во втором ряду, видимо, поначалу не разобрался, что это такое в одеяле. Эндрю сел на заднее сиденье, ему на колени просунули Пруденса, головой вперед, потом уселась Бесс.

– О черт! – сказал вдруг дядя Пол. – Холодает, как бы он у нас на обратном пути дуба не дал. Сидите, дети, я сейчас притащу плед из гостиной.

И он убежал обратно в дом, только свистнул на ветру его длинный развевающийся плащ. Таксист недовольно заворчал: отовсюду сигналили клаксоны. Желтый "чекер" оставил для проезда только одну узкую полосу. Машины протискивались мимо по очереди, из них слышались ругательства на всех возможных языках мира в адрес такси и его пассажиров. Бруклин... Эндрю опустил стекло и выставил морду крокодила в окошко. Ругательства стихли.

Дядюшки все не было. Бесс следила за дверью подъезда. Вот вышел почтальон с дурацкой сумкой, отметил что-то в своем списке и поспешил дальше. Вышла соседка сверху с болонкой в крайней степени ожирения. Дядюшка не появлялся. Бесс решительно вылезла из такси и направилась к дому. Дверь в их квартиру была заперта.

– Пол? Где ты? – Бесс пробежала через прихожую, заглянула в кухню и спальню. В квартире было пусто. Плед, который должен был принести дядя Пол лежал, нетронутый, на диване в гостиной.

Бесс выскочила на площадку, поднялась наверх, подергала все двери, они все были надежно заперты. Дядюшки не было. В раздумье она вышла на улицу. Там бесновались гудки машин.

– Дядюшка отмочил шуточку, – сказала Бесс. – В квартире его нет, нигде нет... Но надо ехать к ветеринару!

– Да найдется дядя. – Эндрю не оценил загадочности ситуации или просто не до конца ее понял. – Вернемся и разберемся.

Ветеринар сказал, что Пруденс отравился небольшим количеством мышьяка. Прописал какие-то лекарства и строгую крокодилью диету. Бесс расстроилась. Дня три назад к ней заглядывала Фиона, тоже гадалка, но не очень удачливая. И всё, дрянь такая, вертелась около террариума, восторгалась крокодилом. Ясно же, решила извести Пруденса, чтобы у Бесс не было такого подспорья в бизнесе.

Дядя Пол не нашелся ни вечером, ни на следующее утро. Он не появился ни в своей квартире, куда Бесс забегала по три-четыре раза за день, ни на работе. Через пару дней Бесс и Эндрю пошли в полицию. Там их выслушали, долго расспрашивали, не является ли их дядя нелегальным эмигрантом, вяло пообещали открыть дело. Потихоньку выяснили, что Пол Хендерсон не покидал страну и даже сам город Нью-Йорк ни через один из трех аэропортов. Несколько раз Эндрю вызывали в полицию для опознания трупов. Бесс всякий раз дрожала, боясь, что это окажется дядя Пол. Одна была радость – Пруденс выздоровел и продолжал охранять свою шкатулку.

Месяца через три после описанных событий Эндрю получил по почте письмо со штемпелем Аделаиды, Австралия.

Дорогой Эндрю,

я понимаю, что доставил вам с Бесс несколько неприятных минут. Но, к сожалению, у меня не было выхода.

Дело в твоем наследстве. В шелковом носовом платке с цветами земляники. Это тот самый носовой платок Дездемоны, который послужил поводом для ревности Отелло. С тех пор платок не раз переходил из рук в руки, и всем он приносил только несчастье. Я не знаю, как платок попал в руки нашему с тобой родственнику. Возможно, он просто украл его у другого коллекционера. Известно, однако, что вскоре после приобретения платка он задушил свою жену, за что и отсидел в тюрьме полагающийся срок. В нашей семье было принято скрывать этот факт, поэтому ты никогда об этом не слышал. Мы с твоим отцом, тогда еще совсем молодые люди, навещали деда, и он сохранил благодарность к нам в своем сердце.

Мы со Стивеном, твоим отцом, очень боялись, что платок перейдет к нам. Стивен, конечно, боялся больше: я-то холостяк, душить мне некого. Поэтому не раз Стивен требовал с меня обещаний, что если с ним, со Стивеном, что-то случится, а платок перейдет к тебе, я позабочусь о тебе и избавлю тебя от этой заразы. Стивен погиб, а ты унаследовал платок. Зная твой ревнивый нрав, я понимал, что времени у меня в обрез. Я видел, что ты ревнуешь свою юную Бесс – это прекрасное, чистое сердцем создание, ко всем, даже к почтальону, который бросает перед вашей дверью свою сумку. Я понимал, что трагедия не за горами.

К сожалению, этот платок нельзя просто попросить. Его можно только украсть или получить в наследство. И я бы украл его тихонько, вы бы даже не заметили. Но увы! Бесс положила шкатулку с платком в террариум к Пруденсу. Что мне было делать? Да, я совершил это: я подмешал в кашу Пруденса немного мышьяку. Крокодил захворал, и Бесс решила отвезти его к ветеринару.

Если ты помнишь, я появился в тот день через пять минут после тебя. Я бросил у вашего порога сумку, похожую на сумку почтальона. Когда я вернулся якобы за пледом, я забрал из шкатулки платок, скинул плащ, под которым была форма почтальона, купленная в магазине рабочей одежды, убрал плащ в сумку и вышел из подъезда. Я видел Бесс, которая равнодушно скользнула по мне глазами. Почтальоны, садовники, лакеи – люди-невидимки, как любил говорить отец Браун. После этого я поспешил в аэропорт, взял из камеры хранения заранее оставленный там нехитрый багаж и вылетел под вымышленным именем в Австралию.

Я выполнил просьбу твоего отца – увез заразу на другой конец земли. Мне этот платок не опасен: я убежденный холостяк. Я решительно настроен провести здесь остаток жизни. Теперь вы можете жить спокойно: проклятье над вами не властно. Люби Бесс, это чудное и верное тебе сокровище. И возможно, вы еще не раз вспомните

Вашего любящего дядю Пола.

Прочитав письмо, Бесс бросилась к террариуму, вытащила шкатулку и открыла крышку. Шкатулка была пуста. Эндрю представил себе Австралию, похожую по форме на трусы. Где-то там, далеко, сейчас пас баранов его самоотверженный дядя. Слезы благодарности навернулись на глаза Эндрю.

* * *

На следующий день после своего загадочного исчезновения Пол Хендерсон стоял на двадцатом этаже отеля «Мариотт» в Гонолулу. Из окна своего номера он задумчиво обозревал бухту Вайкики. Все это роскошно, но уж очень много народу. Да, конечно, лучше иметь собственный остров.

В дверь негромко постучали.

– Да-да, войдите, – крикнул Пол.

На пороге возник невысокий человечек с лицом холеной крысы. Такие лица получаются только путем долгого внутривидового скрещивания потомственных секретарей.

– Мой босс уже начал волноваться. Вы привезли платок?

– Да, конечно. – Пол небрежно бросил на стол носовой платок с цветами земляники.

Человек-секретарь снял телефонную трубку, быстро набрал номер и сказал куда-то "окей".

– Деньги только что переведены на ваш счет на Кайманах. Могу я полюбопытствовать, чем была вызвана задержка?

– Старый болван оставил платок в наследство не мне, а сопляку-внуку. Пришлось покрутиться.

– Я надеюсь, сопляк не пустит за вами полицию за кражу раритета? Мой босс не хотел бы...

– Нет-нет, не волнуйтесь. Я обставил все таким образом, что он мне еще и благодарен будет.

– Мой босс также просил полюбопытствовать, есть ли у вас еще какие-нибудь редкости? Вы знаете, как он щедр.

– К сожалению, для вашего босса больше ничего нет. Он же шекспирофил? Да, больше ничего.

– Приятно было иметь с вами дело, – человек-секретарь склонил голову в знак прощания и исчез за дверью.

В ожидании следующего посетителя Пол делал пометки в записной книжке. Попросить приятеля в Аделаиде переправить Эндрю письмо... Надо будет сочинить что-нибудь сентиментальное. Вроде: ах, прекрасная Бесс, твое верное сокровище... Пол усмехнулся. Сокровище, ага, верное, ага, как же! Насилу ноги от нее унес. Вбила себе в голову, что он, Пол, спит и видит, лишь бы увести ее у Эндрю... Ладно, теперь пусть поищет меня в Аделаиде.

Пора было доставать товар. Пол открыл створки огромного стенного шкафа и выкатил кофр на колесиках. Извлек из кофра коробку из-под клюшек для гольфа, снял крышку. Внутри лежал огромный, траченный ржавчиной меч, легко, как в кусок сливочного масла, воткнутый в камень. "Эскалибур", – ясно читалось у его основания.

ЗАГАДОЧНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ В ЛИНДСБОРГЕ, ШТАТ КАНЗАС

31 октября 20** года, в канун Дня Всех Святых, городок Линдсборг, штат Канзас, был взволнован сразу двумя событиями. Во-первых, проректор Линдсборгского католического колледжа доктор Джеймс Сведен объявил название пьесы, которая силами самодеятельных актеров будет сыграна на Благодарение. А во-вторых, в маленьком, но дорогом B&B «Сезоны лисицы» поселился молодой и очень красивый гость из Манхеттена, Нью-Йорк. Да-да, из того, Настоящего Манхеттена, а не из его канзасского собрата, до которого всего два часа езды.

И если первое событие не носило в себе особой новизны: спектакли в Линдсборге ставили почти к любому празднику, и пьесы были довольно-таки однообразны, то второе взволновало сердца многих юных жительниц сего достойного города.

Тут надо все-таки сделать отступление: Линдсборг, конечно, городок невеликий, всего-то десять тысяч населения. Однако именно город, а не деревня вдоль хайвея, как прочая одноэтажная Америка. В нем есть тротуары и даже мощенная брусчаткой Главная улица. И жители Линдсборга – не дикари какие и к гостям из Манхеттена (штат Нью-Йорк) вполне привычные. Каждый год на Рождество и Пасху с Бродвея сюда приезжают певческие звезды, чтобы участвовать в спектаклях на религиозную тему. И эти спектакли транслируются на всю Америку. Так что Линдсборг о себе очень даже понимал, вы не думайте.

Но, к сожалению, жизнь в остальные десять месяцев, не занятых подготовкой к Пасхе и Рождеству, не баловала жителей разнообразием. Вокруг лежали кукурузные поля, все было плоско, сколько хватит глаз. Одно развлечение – спектакли "для себя", в которых принимал участие буквально весь город: кто шил костюмы, кто делал декорации, а самые счастливые – играли. Вот и в этот раз город обсуждал, как будут распределены роли. Ни для кого не явилось особым сюрпризом то, что главную роль пилигримки Сюзан получила очаровательная блондинка Эмили, дочь проректора Сведена. У нее был небольшой, но очень приятный голос, а внешность и вовсе – не придерешься.

Спектакли на Благодарение ставились обычно без привлечения художников или актеров со стороны. Но в этот раз первого ноября молодой человек, поселившийся накануне в "Сезонах лисицы", попросился на прием к проректору Сведену. Он представился Джеромом Кертисом, художником из Деревни (Гринвич-Виллиджа), который проводит здесь свой отпуск и будет рад помочь с декорациями. Секретарша проректора Кэтрин, которая слышала весь разговор через открытую дверь кабинета – в Линдсборге ни у кого не было секретов, – немедленно позвонила в "Сезоны лисицы". Хозяйка, Мэри Свенсон, радостно подтвердила, что да, Джером прибыл вчера в отпуск и занял комнату "Зима". Далее последовали всякие подробности о том, что молодой человек делал вчера и сегодня.

– Я всегда говорила, что Линдсборг станет курортом! – оптимистично завершила Мэри рассказ о том, что Джером ел на завтрак.

Меж тем мистер Кертис показал проректору свои эскизы и был благосклонно назначен главным художником. Доктор Сведен даже и не старался скрыть радость: эскизы были великолепны, и, без сомнения, участие Джерома должно было сделать спектакль куда более профессиональным. «А как засияет Эмили, в таких-то декорациях», – подумал любящий папаша.

Появление Джерома Кертиса в тот же вечер на читке пьесы "Пилигримы и принцесса Покахонтес" произвело фурор в женских рядах труппы. Он был неописуемо хорош собой. Высокий, стройный, златокудрый языческий бог. "Красивее, чем Бред Питт", – решили юные и легкомысленные девушки. "Ну ровно ангел", – подумали более умудренные и степенные матроны. Ему не были присущи ни излишняя развязность, ни высокомерие, которыми так часто грешат ньюйоркцы. Даже над нью-йоркским выговором Джерома никому не хотелось подшучивать: он был почти незаметен.

Юноша не только был хорош собой, но и явно не стеснен в средствах. От Мери Свенсон все уже знали, что он заплатил за месяц (месяц!) пребывания в "Сезонах лисицы" наличными (наличными!) Для Восточного Канзаса это были очень большие деньги: "Сезоны" обычно были востребованы только бродвейскими певцами и певицами, обеспечивая, впрочем, своей хозяйке безбедное существование на весь год. Фермеры из Западного Канзаса, навещавшие своих недорослей в колледже, предпочитали останавливаться в баракообразном "Мотеле 8" у хайвея 135.

Джером немедленно включился в работу и уже через три дня представил на суд импровизированной театральной труппы эскизы декораций. Такого Линдсборг еще не видел! Они казались живыми, объемными... Все говорило о том, что спектакль «Пилигримы и принцесса Покахонтес» войдет в историю Линсборга навсегда.

Все девушки в труппе и все девушки, помогавшие в пошиве костюмов, бросали на Джерома Кертиса томные взгляды. Но они понимали, что никаких надежд тут нет. С самой первой репетиции вниманием красавчика художника завладела очаровательная прима Эмили Сведен, дочь проректора. Увы, как шептались обиженные девушки, красота притягивает красоту, и ломаке и воображале Сведен опять достался лакомый кусок.

К чести Эмили надо сказать, что она не была ни особой ломакой, ни особой воображалой. Не без этого, конечно, но в меру. Она с благосклонностью приняла ухаживания молодого художника, и вскоре их стали с утомительной регулярностью видеть фланирующими вдоль витрин художественных салонов на Главной улице. В Линдсборге безумное количество художественных салонов на душу населения. А после того как Кэтрин застукала их за разглядыванием огромного – почти ярд в поперечнике – кованого репья в салоне Мозеса, все решили, что тут очень серьезно. Кованый репей покупают, только если имеют в виду приобрести к нему дом, сами понимаете.

* * *

Практически с первых дней своего визита молодой Кертис был принят в доме проректора Сведена, и даже больше – быстро успел стать там своим человеком. Резиденция проректора была одним из немногих архитектурных достоинств городка. Внушительное здание, с обязательной викторианской башенкой, было сложено из обычного в этих местах известняка.

В доме всего было с избытком: винтовых лестниц, чугунных решеток на воздуховодах и даже каминов. Собственно, каминов там было два. Один – в большой гостиной, действующий. Возле него так приятно было сидеть зимними вечерами. Второй камин, по величине не уступавший парадному, находился в крошечной комнатке позади библиотеки. Дом за свою историю не раз перестраивался, и эта комнатка возникла как результат безграмотной перепланировки. Она была несоразмерно крошечной по сравнению с камином. Камин же был огромен – почти в рост Эмили, и очень глубок. Увы, он не функционировал: труба была безнадежно забита какими-то культурными отложениями. В комнатке не было даже окон. Но именно этот архитектурный казус мисс Сведен облюбовала для своего будуара.

Комнатка, повторю, была крошечная, так что она смогла вместить в себя только небольшой диван, столик с компьютером и экзотического вида тумбочку. О тумбочке речь отдельная. Эмили купила этот странный предмет на какой-то гаражной распродаже за десятку и думала, что переплатила. Но уж очень смешной показалась ей тумбочка: она была сплошь зеркальной и производила впечатление совершенно бесполезной вещи, которую к делу приспособить никак нельзя. Эмили немного стеснялась этого уродца – ну, купила, ну, бывает, не в гараж же ее теперь. Но в крохотном будуаре тумбочка была более чем уместна: благодаря зеркальной своей природе, она зрительно увеличивала пространство.

Джером с самого начала проявил огромный интерес к зеркальному недоразумению. Долго разглядывал уродца, а потом сказал, что Эмили досталась раритетная вещь. Даже назвал имя дизайнера мебели тридцатых годов, которое Эмили тут же забыла. А еще Джером сказал, что за такую тумбочку люди в Манхеттене (штат Нью-Йорк) готовы заплатить не одну тысячу долларов, и похвалил Эмили за прекрасное вложение десятки.

– Я думал, что полюбил тебя за то, что ты такая красивая. Но оказывается, еще и за то, что у тебя чудесный вкус и безупречное чувство стиля, – сказал он.

Эмили зарделась от счастья. Она чувствовала, что совсем скоро Джером заговорит с ней о Важном. И не имеет значения, что они знакомы совсем недавно. Для настоящей любви без разницы – вечность или один день.

– Но знаешь, – продолжал Джером, – такая раритетная вещь требует соответствующего окружения, специального дизайна всей комнаты. Если бы мне было позволено, я бы немного переделал эту комнату. И она сразу засияет. И все увидят, что такое настоящий стиль!

Эмили позвала родителей. Ни доктор Сведен, ни тем более миссис Сведен, слушавшаяся во всем своего супруга, не имели ничего против переделки комнаты. Джером, воодушевленный разрешением, носился, насколько позволяли размеры помещения, по будуару с рулеткой, измеряя все подряд. Особенное внимание он уделил камину, померив его высоту, ширину, глубину...

– Этот камин безнадежно забит? – спросил он. И получив утвердительный ответ, с воодушевлением объявил: – Ну так мы заставим его работать! Но не как камин, а как стильную деталь интерьера.

На следующее утро весь Линдсборг знал, что жених мисс Сведен (его уже начали так называть) закупил в мебельном магазине большое количество зеркал. Все зеркала были вырезаны по меркам, все они были без рам. Подруги спрашивали Эмили, знает ли она, что задумал Джером. Но она лишь легкомысленно пожимала плечами и говорила, что ему виднее. Вообще весь этот шум вокруг нее в связи с красивым манхеттенцем чрезвычайно нравился Эмили. Это вам не какой-нибудь скучный ухажер, как у Кэтрин, которого Кэтрин знает с рождения. Потому что родились они в соседних домах, играли в одном саду и вместе ходили в школу, – какая тоска.

Предвкушая сюрприз, который готовил ей Джером, Эмили также не забывала строить планы на будущее. Она видела себя в Нью-Йорке, поющей на Бродвее. И Джером, божественно красивый Джером в первом ряду, с букетом... Обычно ясность мысли на этом этапе ее покидала. Далее в мечтах был сплошной сумбур из яхт, загородных домов, коктейлей и приемов.

Меж тем подготовка к спектаклю «Пилигримы и принцесса Покахонтес» двигалась полным ходом. Были изготовлены декорации по эскизам мистера Кертиса, и он лично нанес на них завершающие мазки. Что это были за декорации! Водопады на них журчали, птички чирикали в листве, а сама листва – шелестела и шепталась. Во всяком случае, именно такое впечатление возникало у зрителей. Генеральная репетиция, за два дня до Благодарения, прошла безупречно. Джером подарил своей Эмили огромный букет цветов, совершенно не убоявшись суеверий.

– А теперь, милая, я хочу показать тебе твою комнату, – сказал он, уводя ее за руку от группки подруг.

Подружки переглянулись и принялись сплетничать. Но увы, особо позлословить тут было не о чем. Если уж Джером принят в доме у проректора, известного консервативными взглядами на брак, значит, дело идет к свадьбе. Слегка добавлял перчику только тот факт, что Джером никогда не ходил в церковь, а терпеливо ждал Эмили после службы за оградой. Ну так он же из Манхеттена (штат Нью-Йорк), у них там небось в церковь ходить не принято. В общем, подружки пришли к выводу, что папаша доктор Сведен смирился с безбожием будущего зятя.