Текст книги "Солнце светит не всегда (СИ)"

Автор книги: МаККайла Лейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Но, по счастливому стечению обстоятельств, такое чувство Серверджине никогда в ее жизни знакомо не было. Ей хотелось обладать мужчинами. Подчинять их, привязывать к себе, завоевывать. Ее привлекали определенные мужчины, и Серверджина старалась сделать все, чтобы их заполучить. В случае с Велигдом Лайтмером это были сны. И если в начале Ян Лайтмер казался лишь его копией, где-то бледной, а где-то очень удачный, и на самом деле влекло Серверджину к черноволосому оригиналу, то теперь она с некоторым удивлением осознало, что наваждение, навеянное Лайтмером-старшим, абсолютно прошло. Теперь ее интересовал Ян Лайтмер сам по себе. И, что уж сказать… Кажется, он был даже интереснее своего отца. Все недостатки Велигда Лайтмера перестали привлекать как-то разом, и сам он превратился лишь в приложение к своей жене – неделимое приложение. “Забирай свое, Анастейша-давно-уже-Лайтмер. Твой муж мне уже совершенно не нужен”.

Иногда он ставил ее в ступор. В форменный, безобразный ступор, не допустимый для представителя рода Рафстер. Серверджина отлично помнит один из вечеров, случившихся после той ночи. В тот раз она против негласных правил пустила его в душ первым, сама же скользнула следом уже потом, оставив его наслаждаться ее огромной, пустой кроватью.

Кажется, Ян все-таки чувствовал себя немного неуютно среди этой холодной роскоши, а Серверджина испытывала по этому поводу определенное удовлетворение. Он не слишком часто терялся в последнее время, и такой маленький шажок бальзамом лился на ее душу. Тогда она провела в душе, может быть, даже чуть-чуть больше обычного, но в конце концов вынырнуть из-под теплых струй все же пришлось: не хотелось, чтобы Ян решил, будто она сорвалась. Он вообще, верно, полагал, что она способна прыгнуть в моделированные сны в любом месте и в любой момент. Наивный. Если Серверджина Рафстер дает самой себе слово, то она держит его, что бы ни случилось. Оно для нее весомее всех остальных клятв.

Тогда, открыв дверь из собственной ванной, Серверджина застыла в дверном проеме, на секунду как будто увидев себя со стороны. С влажными волосами, обнаженная, бледная, облокачивающая о ручку двери. Она знала, что выглядела соблазнительно. Знала, что любой мужчина, увидев ее сейчас, непременно овладел бы ею: набросился, повалив на любую, первую попавшуюся поверхность, и сделал бы свое дело. Однако Ян Лайтмер удивил ее и здесь, он без слов подошел к Серверджине, начисто проигнорировав желания своего тела, и под ее пораженный взгляд плотно закутал ее в одеяло, перенеся на кровать.

– Что? – спросил он, потому что изумление из ее глаз никуда не делось. – Ты же замерзнешь, Джина. Я уже говорил тебе, что у тебя до безобразия просторные и холодные комнаты.

И вот что делать с таким, спрашивается?

А еще что-то случилось с их сексуальными отношениями. Казалось, они не изменились, но иногда у Серверджины все-таки возникало такое чувство, что Ян Лайтмер – это не совсем любой мужчина, с кем она оказывалась в постели. Он не был очередным безымянным телом, сбросившим с себя все ярлыки, нет, он каким-то способом умудрялся оставаться именно Яном Лайтмером, лишь раскрываясь перед ней сильнее, чем днем. Это казалось странным и непривычным. Нетипичным, если уж на то пошло. А еще было кое-что, что Серверджина и вовсе не могла объяснить.

Это была волна, возникшая в клиторе. Ноющая, резкая волна, поднявшаяся по животу к голове, к вискам, которые тут же опалило жаром. Внизу все тоже отчаянно горело. Хотелось сдвинуть бедра и податься вперед, лишь бы, лишь бы… Оно спало так же резко, как и пришло.

Но ей только показалось. Не успела она вздохнуть, как волна вернулась снова, стала протяжней – болезненное возбуждение, которое так хотелось унять.

– Да войди в меня уже, – совсем не по-рафстерски попросила она.

И он вошел. Радостная, она устремилась ему навстречу. Только так унять это возбуждение. Только так справиться с жаром, опаляющим голову. Одновременно он скользнул языком по ее груди. И вот здесь Серверджина испытала что-то – сжать бедра!.. – и издать гортанный стон, потому что возникшая внизу волна оказалась в два раза сильнее предыдущей. И в несколько раз стремительнее – она стрелой ударила в голову, и Серверджина закричала, потому что впервые в жизни, наверное, это и правда была близко к тому фейерверку. Поддавшись порыву, она вдруг подалась вперед, и вот уже ее руки со всей силой сжимают Яна, а его тело… Ох, Дракон, только бы ближе, ближе, теснее. И почти всхлипнуть, потому что это ощущение настолько ново, настолько… Отпускает в один момент, она вдруг резко, с ужасом отстраняется от него и уставляется на Яна расширенными от испуга глазами. А он, кажется, почти смеется. Ее глаза неприятно суживаются: я Рафстер, и ты, Лайтмер, должен бы хорошо это помнить.

– Я помню, – смеется Ян и целует ее в губы. А Серверджина не может разобраться в собственных чувствах.

Но в остальном она сохраняет свое превосходство. В повседневных делах, в организационных вопросах и, самое важное, в таком важном предприятии, как курировании его проекта. Под ее неустанным контролем его дело продвигались быстро и продуктивно. Он смог завершить свои расчеты. Вывести наконец идеальный состав, проверив совместимость ингредиентов на практике. Серверджина распорядилась, чтобы все, что необходимо, Яну поставляли в любых количествах.

Светлые, неординарные умы должны поощряться. К сожалению, у многих гениев не было нужных связей или богатых спонсоров, а потому их идеи так и остались идеями. Яну повезло куда больше, чем многим другим, и Серверджина планировала выжать из него все, что только было можно.

Оставалось только проверить действие состава на практике. И здесь Серверджина пошла ему навстречу.

– Не беспокойся об этом, – сказала она Яну. – Я все урегулирую.

Но он беспокоился. И нервничал. Разумеется, потому что теории – это теории, но малейшее отклонение при непосредственном применении, и прощай, результат столь кропотливый работы.

ФСБМ всегда заинтересованы в получении новейших разработок. Если они как-то могли повлиять на ускорение процесса, то, безусловно, они влияли. Серверджина знала, что они имеют в рядах своих агентов одну Пробужденную. А потому, связавшись сразу с высшими инстанциями, с агентами строжайшего назначения, запросила участие Чарли Фрай в предварительном тестировании.

ФСБМ ее запрос приняли, и к назначенному сроку на назначенной площадке появилась Чарли Фрай собственной персоной – четырнадцатилетний подросток с короткой стрижкой, в обычной футболке и джинсах. Девчонка, одним словом. Если бы не взгляд фиолетовых глаз, в котором читалась взрослая женщина.

Она совершенно не походила на свою сестру, Билли Ламберт. Была сдержанной, спокойной и хладнокровной. Правда, не чета самой Серверджине, поскольку у Чарли отсутствовало такое качество, как врожденный и приобретенный аристократизм.

Выглядевшая как человек, и только те же глаза выдавали ее. Взгляд был намного холоднее. Такой просто не принадлежит людям. Чарли, выслушав краткие инструкции от Серверджины, кивнула и сотворила несколько заклинаний. А затем призвала то, от чего у Яна наверняка волосы встали дыбом. Огромная безобразная рогатая тварь с кожистыми сморщенными крыльями, на чьих руках и шее были затянуты специальные браслеты. Кандалы, блокирующие волшебство. И что-то еще, из разряда ФСБМовских штучек.

– Вы и демонов держите у себя на привязи? – не сдержал удивленного возгласа Ян.

– Мы и Дракона бы держали, если бы Он позволил, – сдержанно, с холодной усмешкой ответила Чарли и дала команду. Демон, издав горловой рывок, сотворил то, что принято называть запрещенной магией. Серверджина видела, как застыл Ян, и чуть сильнее сжала его руку. Возможно, ей тоже было слегка не по себе. Запрещенная магия – табу. Пожалуй, даже более сильное, чем употребление наркотиков. Увидеть ее воочию, особенно правопослушного гражданину… Это то еще испытание.

Когда демон закончил колдовать, он рванулся было прочь, почувствовав мимолетно-иллюзорную свободу, но стоило Чарли повести рукой, и тварь завыла, забившись в конвульсиях.

– Юнайтикс, – коротко сказала Чарли, и прямо перед ними, будто лениво пройдя между прорехами мироздания, на землю скользнула золотистая кошка. Древняя. Обязательный подпункт тестирования. Кошка только раз скользнула по стоящим рядом с ней людям взглядом, полным презрения и невыносимой гордыни. Кажется, даже Серверджине было до нее далеко. Небрежно, словно делая великое одолжение, кошка наколдовала пару заклинаний и тут же ушла, вильнув своим хвостом.

А потом началось тестирование зелья. Ян сильно нервничал, когда отдавал в руки Чарли экспериментальный образец: флакон с наложенными на него в комплекте чарами двойного увеличения. Со знанием своего дела Чарли Фрай использовала зелье, и тут же в воздухе засияли, проявляясь, разноцветные следы заклинаний. Получилось. Зелье реагировало и на Пробужденных, и на Древних. Основной результат был достигнут.

Затем проводились более мелкие тестирования, которые показали: изобретенный Яном состав действительно проявлял магические следы всех видов магии, произведенные всеми существующими разумными расами.

– Мы подадим документы на оформление патента. Одновременно с этим отправим заявку на твое участие в одном очень важном мероприятии. Ты выступишь на ежегодном апрельском конгрессе зельеваров.

Такие планы были у Серверджины, которые она озвучила Яну сразу же после того, как последнее тестирование завершилось успешно. Результатом стала чуть не выпавшая из его рук колба и ошарашенное лицо.

– Я?

– Ты, – подтвердила Серверджина, закатив глаза от того, что на ее заявление Ян просто открыл от удивления рот. Как будто только-только поступил на первый курс университета, в котором бы изучалось зельеварение. Перед ней же выпускник Конриальской академии. А реагирует, словно зельевар-любитель.

– Серверджина… – неуверенно начал Ян, наконец, отойдя от первоначального шока.

Она поняла, что он имеет в виду. “Ты хоть представляешь меня среди них?” Под ними понимались все эти именитые зельевары, которые опубликовали не один десяток научных трудов, имеющие за плечами не один десяток лет практики. Которые имели какой-то вес и их слово действительно что-то значило в сегодняшней научной среде. Конечно, там регулярно присутствовали и зеленые новички, которых, в общем-то, вполне закономерно притесняли и на которых смотрели снисходительно, с высоты имеющегося опыта. Серверджина хотела представить Яна определенно не в качестве новичка.

– Ты сможешь, – уверенно заявила она.

“Ты еще утрешь им всем нос”.

Она и правда так считала. Она не сказала вслух, о чем подумала, но в два слова, всего лишь в два слова вложила все то, что чувствовала на самом деле. Ее глаза светились необычайным торжеством, а на лице пробежала, наверное, впервые за многие годы искренняя, добрая улыбка. Возможно, она и сама удивилась, но ничего не могла поделать с этим. Потому что Серверджина не просто знала, что Ян сможет, она не только исходила из голых фактов и его работы, а еще потому… Что, пожалуй, действительно в него верила. Или очень хотела верить. Во всяком случае, это было что-то новое – очень светлое, радостное. Ей казалось, что удача или неудача Яна на этом конгрессе будет ее собственной победой или проигрышем. Она переживала за Лайтмера так, как не переживала за саму себя.

Но, конечно же, ничего из этого не показала. Ни на грош не выдала своего волнения. Со степенным, уверенным и холодным здравомыслием она диктовала Яну, что надо делать, принимала его предложения, выслушивала и заслушивала его презентацию, в чертах обговаривала с ним детали.

Рафстеры надеялись уже в конце этой весны начать производство универсального зелья для обнаружения магических следов в производственных масштабах. Они надеялись выйти на рынок с новым продуктом.

Вообще все, что можно было поставить на конвейер, волшебное измерение уже поставило. Даже в зельеварении могла участвовать техника. Для простых и несложных рецептов достаточно было просто волшебной энергии, закачивающейся в определенные резервуары, которыми оснащались механизмы, выполняющие функции зельеваров. Но для действительно сложных составов необходим был фактор разумного существа. Ведь недаром те же люди, не обладающие волшебством, не могут варить зелья. На каждый состав затрачивается определенная доля магии, чем зелье сложнее, тем больше магии необходимо отдать зельевару на его приготовление. На зелье влияет и настрой, и концентрация, потому что зельевар контактирует с ингредиентами, его магия реагирует на их магию, и особенно это становится заметно в действительно многоступенчатых рецептах, потому что от совместимости человека с таким ремеслом, как зельеварение, влияет, способен ли он сварить качественный состав.

Поэтому для производства сложных зелий, увы, требовался ручной труд. Здесь уже брались во внимание практические умения каждого работника. Требования были достаточно серьезными. Проходили немногие. И в итоге они могли поставить всего шесть зельеваров варить два или три состава. И именно эти шестеро обеспечивали все волшебное измерение. А еще несли полную материальную ответственность за порчу ингредиентов. Что добавляло дополнительную мотивацию к их умению концентрироваться. Не справляешься? Тогда до свидания.

Ян же справлялся. И не просто справлялся, а справлялся на отлично. А если он выступит на конгрессе, бросив таким образом вызов всем этим заскостенелым научным умам, которые идея о создании универсального зелья будоражила давно, идея, так и оставшаяся чем-то эфемерным, то это обязательно произведет фурор. Привлечет внимание. Иногда бросить кость – самый лучший ход, и Серверджина намеревалась совершить эффектный бросок.

До апреля она тренировала Яна неустанно, заставляя его оттачивать каждое слово. Она была нацелена на хороший результат и хотела добиться его, чего бы ей это не стоило. Кажется, Ян был не совсем прав, когда говорил, что она не такая… Способная идти по головам. Способная, очень даже, просто не в таких масштабах, как некоторые другие бизнесмены. Но у нее был и еще один, более личный мотив – ей хотелось привести Яна Лайтмера к его победе. Чтобы потом он вспоминал о ней, как о женщине, которая вдохновила его. Которая поддержала и верила до самого конца. Почему-то ей было очень важно предстать перед ним именно в таком ключе.

Ей хотелось занять если не в сердце, то в его голове хоть какое-то место. Стать кем-то, кого он запомнит. Не затмить, нет, но стать вровень с Норой Цюрик, которая заняла его сердце просто так, без всяких заслуг. Порой этим фактом она почему-то раздражала Серверджину. Ведь ей не пришлось прилагать никаких усилий. Ей все досталось и без этого. А она, Серверджина, чтобы претендовать на что-то, вынуждена что-то делать, доказывать. Ее категорически не устраивал такой расклад. Ей хотелось победить. Хотелось, чтобы ее усилия окупились и вернулись сторицей. А потом в ней все это время не угасал азарт, инстинкт охотницы.

Празднуй свою победу, Нора Цюрик, празднуй, пока празднуется. Потому что пока ты принимаешь что-то как данность, другие наступают тебе на пятки. И вполне заслуженно займут твое место. А то, что она займет, Серверджина не сомневалась. Потому что она сделала для Яна Лайтмера слишком много.

Он действительно производит фурор. Сначала все эти напыщенные гении, которые за свою жизнь сделали много, но ничего стоящего, лишь воротили носы, не принимая его всерьез. Потом на их лицах заскользили сомнения. А потом закрался и страх. Дракон, они просто не смогли пережить, что прорыв в этом вопросе совершили не они. А какой-то мальчишка (по их меркам).

Серверджина знала, что все получится. Пока он выступал, она сидела в первых рядах и слушала с таким вниманием, как не слушала даже Велигда Лайтмера. Радовалась за него, как за себя.

И после его выступления она первая подходит к нему, чтобы поздравить. И говорит много-много хороших слов, немного поступившись своими правилами. И Ян слушает это с каким-то небывалым счастьем на лице, и у Серверджины внутри почему-то расцветает солнце от мысли о том, что причиной этого самого счастья стала и она тоже, потому что приложила к этому самую прямую руку.

А потом он говорит всего одну фразу:

– Надо будет рассказать об этом Норе, она точно обрадуется.

И внутри у Серверджины все обрывается. Нора. Нора-Нора Цюрик. Которую он не упоминал с того самого дня, как узнал про ее моделированные сны. Которую она держала в своей голове, ведя с ней свою борьбу там же, хотя в реальности Ян о ней просто не говорил. О, как же было замечательно, когда никакой Норы не существовало! Она оставалась за гранью их жизни, хотя, разумеется, никуда не делась из жизни Яна. Просто она была там, за кадром. А главная роль доставалась Серверджине.

В ее горле тут же встает комок. Хочется поперхнуться, запить бы все это холодной водой или чем покрепче, но Серверджина, не будь она трижды Рафстер, держит лицо и холодно соглашается.

– Да, разумеется.

– Тогда я напишу ей, Джина, – Ян светится от счастья, в то время как она сама все больше мрачнеет внутри.

Нора Цюрик. Ну как же хорошо без тебя было.

После конгресса в их отношениях ничего не меняется. Проходит неделя, другая. Документы на патент поданы и отправлены. Как только заявка получит свое подтверждение более чем полностью, Ян станет обладателем целого набора исключительных прав, которые в течение тридцати лет будет передавать только Рафстерам. Так написано в договоре. Подстраховка по всем параметрам.

Когда заявка проходит все необходимые инстанции и Ян получает патент, никого это не удивляет. Серверджину в том числе. Она видит этот его восторженный, радостный взгляд, когда он узнает эту новость (от нее, конечно, от кого же еще). Тогда он, кажется, поддавшись порыву, хочет заключить ее в объятия, но Серверджина отстраняется, остужая его пыл. Ей все это не нужно, спасибо. Ян тут же берет себя в руки, и все становится на свои места. Но почему-то не лучше.

Может быть, потому, что над ними бледной тенью нависает она, незримое привидение. Нора.

Серверджине кажется, что она везде. В каждом взгляде, в каждом невысказанном слове. В каждом его отсутствии – когда ей кажется, что он непременно пойдет к Норе. Ну а куда же еще, собственно?

Это раздражает. А еще вызывает тревогу. Серверджина всегда была собственницей, но Ян давно уже принадлежал ей, а после тех событий… Они должны были сблизиться еще больше. Она ведь даже позволила ему задержаться с собой на равных. Хотя он и не спрашивал разрешения. Хотя на самом деле она ничего ему не позволяла, скорее, это он позволил себе не раскатать ее в бесформенное тесто. Но признаться себе в этом – значит переступить что-то посильнее гордости. Переступить себя.

Но быть Серверджиной Рафстер – значит с достоинством выходить из любой ситуации. Только трезвая голова и здравый расчет да немного позитивных эмоций на сладкое. Для душевного успокоения.

Серверджина решает поступить, как и всегда в таких случаях. Вообще, странно что она не прибегла к этому способу еще раньше. Не считала Яна Лайтмера еще до того, как начались их отношения. Хотя определенно стоило это сделать.

Просто тогда он не интересовал ее. Вернее, интересовал, но не в качестве самостоятельного субъекта. Он был сыном Велигда Лайтмера, очень похожим на него сыном, которым можно было заменить самого Велигда Лайтмера. Именно для этих целей Ян ей и требовался. Серверджина с большой радостью была готова смести десятки его отличий, лишь бы он сильнее напоминал своего отца. Стереть все его особенности, если это требовалось. Вместе с этим она вполне принимала его таким, какой он есть, на что-то закрывая глаза, например, на ту же влюбленность в Нору Цюрик.

Только кто же знал, что эта влюбленность станет помехой.

Теперь же Серверджина хочет знать ответ на один важный вопрос: значит ли эта девчонка для Яна еще что-нибудь или нет. До той реплики после конгресса она была уверена, что Нора как проблема устранилась сама собой, просто сойдя на нет. Ей казалось, что кроме нее, Серверджины, Ян больше ничего не видит. Ей казалось. Даже более, она в этом не сомневалась.

Ее позиции вышибли по всем фронтам в один момент.

Серверджина выбирает момент, когда Лайтмер уж точно не должен к ней заявиться. Делать такое при нем… Еще припишет что-нибудь на свой счет, что она, Серверджина, не может без него прожить. Конечно же, может. Или нет?

Настроиться легко. Было бы желание. Чем больше она жаждет считать человека, в которым по тем или иным причинам заинтересована, тем легче ее магия срабатывает.

Итак, она хочет считать Яна Лайтмера. Настроиться, закрыть глаза, сосредоточиться, наслаждаться хорошим спектаклем и…

И ничего. Серверджина вздрагивает. Словно бы на твердую стену наткнулась. Что такое? Неужели она так давно в этом не практиковалась, что утратила навыки? Не может быть. Ладно. Еще попытка…

И снова ничего. Серверджина холодеет. Затем ее берет злость. Она снова пробует, еще и еще, пока ее не окатывает глухая ярость. И жажда добиться результата уже не потому, что ей так нужен этот результат. А просто из принципа.

Но ничего не срабатывает. Она не могла разучиться. Не могла. Она же все делает правильно. Магия пытается считать и… Ничего. Проблема не в ней, Серверджине. Проблема в Яне. Она не может считать его не потому, что разучилась. А потому, что он оказался каким-то уникальным. Неподдающимся ее силам.

“Но я же не хочу ничего моделировать. Не хочу лезть в него слишком сильно. Мне не нужно считывать его полностью. Только узнать, любит ли он еще свою Нору Цюрик”.

Но ее доводы не убеждают неизвестную завесу, что сгустилась вокруг Яна, опуститься.

После десятков бесчетных попыток Серверджиной овладевает паника.

Что не так? Почему именно на нем пошел сбой? Что произошло? Почему?

Ей не хочется признавать поражение. Она и поражение? Это несовместимые вещи, которые никогда не должны были пересекаться! Ею овладевает бешенство.

Это просто уже вопрос сохранения собственного достоинства. Она должна считать Яна, просто обязана! Пусть даже это будет стоить всего, пусть он даже сломается больше, чем остальные. Это уже вопрос принципа. Ее виски просто плавятся от напряжения. Пробить, пробить неведомый заслон и сломать, сломать!

Серверджина уже готова, уже полна решимости, как вдруг…

Она на секунду представляет это. Безвольный Ян. Послушный Ян. Сломанный, искоренивший в себе все то, что ей не нравилось. Подчинившийся там, где ей хотелось его подчинить. Кукла без права голоса. Кукла Ян. Подвластный ее разуму, как Велигд Лайтмер, как и многие-многие другие из ее снов. Кукла-кукла Ян.

Нет! Только, только… Только не это, Дракон, нет!

Ее магия, ее узнавание, которое направлено… Чтобы понять, чтобы… Нет!

Это Серверджина осознает с ужасом.

Перед глазами одна за другой бегут картинки, каждый раз, когда она использовала свой дар считывать людей, узнавая о них буквально все, чтобы использовать это в своих интересах. Ломая их тем или иным образом. Неизменно что-то забирая у них. Соприкасаясь с ней, прежними они уже не остановились. Потому что такова была ее натура – подминать под себя и вышагивать с гордо поднятой головой.

А сейчас…

“Я не хочу… Не хочу ломать его. Не хочу, чтобы в нем что-то менялось”.

Это Серверджина понимает с ужасом. Понимает, что ей не хочется ничего в нем искоренять. Дракон, пусть остается такой, какой он есть. Вместе со своей робостью в некоторые моменты, которую он вежливо пытается спрятать, вместе с цинизмом, который в нем напрочь отсутствовал и который она хотела бы раньше в нем видеть. Нет, нет и нет! Пусть он навсегда остается таким светлым мальчиком. Дракон, пусть он не сломается, пожалуйста! Она не должна допустить такого!

Смех… Форменный, до безобразия натуральнейший смех: она, Серверджина Рафстер, впервые в жизни кому-то что-то должна! И, что хуже всего, она сама взяла на себя такое обязательство. И, что еще хуже, добровольно! И, что, несомненно, самый конец – она не собирается от него отказываться!

“Я хочу, чтобы он увидел меня – меня, ту, кем я являюсь. И… Чтобы я ему понравилась”.

Да, чтобы она, Серверджина Рафстер, понравилась Яну Лайтмеру просто потому, что она Серверджина, а не представительница рода Рафстер, курирующая его проект, нет. Просто чтобы он увидел ее всю: с ее снами, ее взглядом, ее умениями и переживаниями. Чтобы она, вот такая, понравилась неизменному, прекрасному Яну.

В Велигде Лайтмере она была готова изменить все и даже больше, зная, что это сделает его лучше. В его сыне менять не требовалось ничего. Он и так был таким. Самым лучшим.

Невозможное умозаключение, но Ян действительно был таким. Для нее, Серверджины, и уж точно она не хочет его ни с кем делить – осознание этого пришло внезапно, но так отчетливо. И до горького смеха испугало ее.

Она пытается еще раз. И еще. Ей же нужно только… Она даже ничего не будет моделировать. Она как никогда заинтересована в этом человеке! Так почему же ничего не выходит?

Постепенно ею овладевает отчаяние, то самое, когда хочется упасть на колени, закрыть лицо руками и расплакаться – от собственной беспомощности. И хуже всего, что вместе с этим она отчаянно желает, чтобы каким-то чудом здесь появился Ян, чтобы он увидел ее – увидел вот такую, обнял так, как обычно (от чего у нее внутри всегда смешанные чувства) и сказал, что все хорошо.

Но вот только чудеса в волшебном мире случается не тогда, когда мы этого хотим. Дай Дракон, если они вообще случаются.

Серверджиной движет отчаяние. Она лишилась второй своей силы, второго своего ключа, с помощью которого открывала замки. И осталась слепа.

И оба раза почву у нее из-под ног выбил именно Ян Лайтмер. По-хорошему она должна поднять голову и ненавидеть его за это. Но ей хочется плакать от собственного бессилия.

Она не хочет подстраивать его под себя. Не хочет в нем что-то менять, только хочет узнать, что…

Он будет молчать. Он всегда будет молчать. Он может быть рядом, молча вытягивать ее из многолетнего болота, ему может быть и правда не все равно, что с ней происходит. Потому что он увидел в ней, как он сам сказал, светлого человека, которому требуется помощь. Он был слишком хорошего мнения о ней. Она не заслужила такого. Но он был ей нужен, и Ян не оставлял ее одну. Это Серверджина знала.

Но он будет молчать. Нора, о которой они теперь не разговаривали, Нора молчаливой тенью стояла за его спиной, Нора мрачной стеной вставала между ними. Он был рядом… И мог думать о Норе. Обнимать Серверджину… И тосковать о Норе. Выходить куда-то с Серверджиной… И провожать Нору взглядом.

Он будет молчать, делая вид, что все хорошо. Такие люди могут жить с собственными чувствами много лет, не надеясь на взаимность. Научившись существовать так, что их уже будто ничего не трогает. В какой-то миг можно даже увериться, что они остыли, забыли, освободились… Нет. Не остыли, не забыли, не освободились.

Серверджине сколько угодно может казаться, что теперь в мыслях Яна только она. Но на самом деле из них никуда не уходила и не уйдет Нора.

Это и заставляет сгибаться пополам и душить слезы, которые все-таки начинают щипать уголки глаз.

До этого у нее был шанс опровергнуть или подтвердить свои догадки, узнать наверняка. Теперь же его отобрали. Слепа, она оказалась полностью и отчаянно слепа.

Она перестает что-либо различать. Не осталось ни времени, ни места. Она одна, в этом бесконечном, чужом и холодном мире. У нее даже собственных снов не осталось. Она одна. Совершенно-совершенно одна…

– Джина!..

Нет. Нет-нет-нет. Серверджина вздрагивает, и по всему ее телу проходит судорога. Нет. Как он ее… Нет! Все ее желание увидеть его, мольбы о чуде, отчаянный зов души, который он, похоже, все-таки услышал… Ее сковывает страх. “Уходи! Уходи сейчас же!” – кричит одна ее половина. “Останься, посмотри на меня, пожалуйста, останься, мне нужна твоя помощь!” – в то же время кричит другая. Сильные люди не любят свидителей своей слабости. Сильные люди боятся свидетелей своей слабости. Серверджина точно знает, что сейчас начнет проклинать его и попытается собрать силы в кулак, чтобы твердым голосом сказать: “Оставь меня”. А когда он уйдет, ее нагнет в два раза больше, она будет рыдать и надеяться, что он каким-то волшебным образом поймет, что нужно вернуться. Ведь мы все этого хотим. Чтобы важные нам люди догадались сами, что нам плохо. Чтобы об этом сказали им не мы. Чтобы они догадались и пришли. Даже если сперва мы отошлем их прочь. А они все равно бы появились, словно добрые волшебники. Дракон… Как же сложно быть просто человеком.

– Джина, ты плачешь? Что случилось?! – он в миг оказывается рядом с ней. Такой порывистый, такой искренний. Серверджина отнимает ладони от своего лица. Искреннее, неподдельное беспокойство на его лице. За нее. Дракон…

– Ты победил, – шепчет она. – Ты победил. Просто победил. Победил, победил… – повторяет Серверджина, словно в пьяном бреду. – Теперь я завишу от тебя, теперь я хочу, чтобы бы ты видел меня, я не хочу тебя менять, я не хочу…

– Милая, что ты… – Ян пытается прикоснуться к ней, но Серверджина перехватывает его руку в воздухе. На секунду ее глаза расширяются от страха, глядя в его – растерянные и удивленные.

– Ян, пожалуйста, не надо. Хватит. Не надо. Уже достаточно. Хватит лжи. Я знаю, что ты обещал, но… Не нужно. Хватит. Ян, я знаю. Ты просто не говоришь. Но ты любишь ее, – пожалуйста, пусть он молчит. – Я знаю, ты думаешь о ней. И…

Внезапно Серверджина замолкает, потому что Ян вдруг мрачнеет. Мрачнеет очень сильно. Она холодеет внутри. Она уже видела его таким в тот раз, когда он вытащил ее из моделированного сна.

– Ничего ты не знаешь, – тихо и жестко произносит он.

Серверджина знает точно, она боится его таких интонаций. И в прошлый раз она ощутила себя абсолютно беспомощной. Но сейчас у нее внутри что-то надламывается, потому что да, ее подозрения оправдались: он бы не отреагировал так, не переменился бы, если бы… Значит, все-таки правда.

Горечь подстегивает. Горечь позволяет собрать раненые силы, поднять с колен измученную гордость и сказать на последнем издыхании:

– Пожалуйста, не надо. Я ценю то, что ты пытался для меня сделать. И думаю, сделал достаточно. Но не надо стараться и дальше. Я честно не знаю, обратит ли она на тебя внимание, но… Ты любишь ее. Если не любишь, то что-то чувствуешь именно к ней. Не ко мне. Не пытайся убедить меня в обратном, пожалуйста. Не стоит стараться из вежливости. Давай прекратим все то, что у нас есть. Тебе нужна Нора. Не я. Нора. Тебе…