Текст книги "Солнце светит не всегда (СИ)"

Автор книги: МаККайла Лейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Но было что-то такое, что Серверджина заметила не сразу, а когда попыталась встать и что-то за ее спиной существенно помешало этому процессу. Крылья. Большие, тяжелые крылья, сложенные за ее спиной. Она заметила мерцающие перчатки на своих руках, и ей все стало понятно. Кажется, тогда она еще засмеялась: потому что так получать Энчантикс… Это нужно умудриться.

А вот потом стало не до смеха, потому что Серверджина услышала раздирающий душу крик.

Ноги сами помчали ее на голос. Сознание, еще затуманенное, все же различало знакомые залы. Услышала не она одна. Кажется, вечеринка успела уже закончиться и большинство членов ее покинуло. Осталось, быть может, пять-семь человек. Все они стекались на истошный крик.

Он полулежал-полусидел в дорогом кресле. Уже посиневший, с откинутой набок головой. Шею слишком туго стягивал галстук, который неестественно поднимался вверх. Магия – поняла Серверджина. Но это было не все. Вокруг его шеи вилось, словно венок из терновника, чернильное заклинание. Явно темное. Возле него стояла хорошенькая богатенькая девица в дорогом платье и, не смолкая, вопила.

– Мертв. Он мертв! – кричала она.

Находящиеся в комнате протрезвели почти мгновенно.

Девица вопила, пока остальные пытались понять, что и как случилось. Взгляд Серверджины же был прикован к задушенному заклинанием парню. Она не понимала, почему он притягивал ее. Заклинание явно было темным, кто его наложил… “Он был магом, это его собственное”, – подсказал затуманенный эффектом наркотиков мозг. “Он не сам додумался до такого, его довели, принудили к якобы самоубийству”, – продолжил он. “Какое отношение к этому имею я?” – спросила себя Серверджина.

Меттис, хозяин особняка, был мрачен. Он молчал очень долго, пока не произнес тоном, не терпящим возражений.

– Окей, у нас случилась неприятность. Сейчас мы ее исправим. Ты, – кивнул он Серверджине, – ты же фея, да?

Она неуверенно кивнула и почему-то почти засмеялась.

– У тебя есть волшебная пыльца, снимающая темные заклинания. Примени ее.

Серверджина послушно применила. Один, другой, третий и так еще несколько раз.

Впоследствии Серверджина точно не помнила, когда оказалась дома. Она не знала, чем закончилось дело. Задушенный парень, он был как раз тем самым другом друзей, чьим-то троюрдным братом, который попросту был никому не интересен. Возможно, в дело вступили деньги. Возможно, ее пыльца сбила со следа доблестную полицию. А может быть, за это дело так никто и не взялся.

В любом случае, история была замята. С Меттисом их дороги разошлись, поэтому Серверджина так и не узнала, чем все закончилось. Да, честно говоря, ей и не хотелось узнавать.

Больше ее занимал другой вопрос. Как именно она получила свой Энчантикс. Ведь Серверджина ничего не помнила. И почему ей казалось, что она как-то связана со смертью этого не известного ей парня… Она не знала. Хотела и одновременно не хотела знать. Может быть, потому что чувствовала, в этом всем есть какая-то грязная сторона. Есть какая-то ее причастность. Но пока она не знала доподлинно, то не могла утверждать, как все обстоит на самом деле. Догадки оставались всего лишь догадками.

Когда ты не знаешь, тебе не за что чувствовать вину. Хотя Серверджина и не сказать чтобы чувствовала ее. Единственным ее желанием было скрыться с места преступления. Очистить все. Замять дело. Сделать вид, словно ничего и не было. Замести все следы. Просто случилась неприятная история. Со всеми случаются неприятные истории. Их пытаешься поскорее забыть, и все. Живешь дальше.

Наверное, она могла бы узнать, что случилось в тот вечер. Существовали заклинания и на этот случай, определенно. Но Серверджина не хотела этого. Боялась? Возможно. Малодушничила? Определенно.

Когда случается плохая история и есть вероятность, что ты в ней замешан, а тем более есть возможность не знать всего этого, ты предпочтешь незнание. Серверджина не хотела встречаться с правдой лицом к лицу, как бы она ни была. Это причиняло ей беспокойство. Было неприятно. Проще было забыть, вычеркнуть и жить дальше.

Вести нести ответственность перед самим ты можешь только в том случае, если доподлинно знаешь, что произошло. Серверджина не знала. И блаженное неведение стало ее спасением.

Спасения у нее вообще в жизни не очень много.

Сны – самый главный и основной источник, куда она может сбежать в любое время. И необязательно ночью. Реальность, которая подвластна ей, моделировать – вот что Серверджина может делать, когда невозможно получить желаемое. Или просто хочется переиграть. Или… Вот здесь уже вступает в силу корыстное, свойственное каждому человеку желание: иметь возможность переиграть любые события так, как хочется именно тебе, иметь власть над происходящим и упиваться этой властью, задыхаясь в ней, уповая на нее.

В начале отношений с Яном Лайтмером Серверджина бегает в моделированные сны довольно часто. Особенно, когда в Лайтмере-младшем находится то, чего нет в старшем и что, к великому сожалению, никак нельзя исправить. Тогда Серверджина на несколько секунд накрывает легкая досада и поджимаются губы, но потом она снова приходит в себя и продолжает обхаживать Яна: медленно, верно…

А ночью сбегает во сны, где все правильно и понятно.

Правда, они уже не так интересны, как в самом начале, Велигд Лайтмер как будто чувствует, что Серверджина больше не ставит на него, как-то у них стопорится и заходит в тот самый пресловутый тупик, их отношения изживают себя, хотя вроде бы и не должны. Серверджина пресыщается, ей становится скучно. Серо и муторно. Может быть, можно и исправить, пораскинуть мозгами, понять, что не так, но Серверджина – не блаженный, у которого единственная отрада – сны.

А они все тягучи и навязчивы, они тянут за собой и зовут. После них – тяжелая голова и будто не хватает воздуха, тело ватное, долго не приходишь в себя. Так раньше не было, но, в общем-то, оно не важно. Серверджина не обращает внимание и ходит в них все реже. Сначала – да, потому что сложно сразу освоиться с не очень удобной действительностью, когда стоит тебе прикрыть глаза и тебя ждет более правильная, подвластная тебе реальность. Потом – уже по наитию, по привычке. Наркоманы, они такие, даже если хочется бросить, тело-то знает толк в удовольствиях. Пресыщаясь обычным, оно требует острых ощущений. И иногда ты просто не можешь уступить, сдаешься, как бы проигрываешь самому себе…

И они, эти сны, охотливо и с каким-то жадным взором и интересом потирают руки. А Серверджина ныряет в них, ища спасение и такую желанную отраду. Они – ее единственная отдушина, омут, который, как и действительность, ярко-серая, холодно-эмоциональная, противоречиво-понятная, затягивает, и ходу из нее нет. И жизнь, и сны – тяжелое ватное одеяло, что удушает и сдавливает горло, но второе – приятней, потому что оно дарует глоток свежего воздуха. И неважно, что вместе с тем его забирает.

Но иногда действительность закручивает такую тугую спираль, водоворот событий становится таким пресным, а дела рода, мероприятия и бесконечные “должна, обязана”, “быть там, быть здесь” так сильно разрывают ее, словно хлипенькую веревочку, что однажды Серверджина не выдерживает и увлекает за собой Яна, за тяжелые массивные двери своей спальни, которые никто не распахнет. Прелесть фамильного особняка – в огромных комнатах, где никому ни до кого нет дела. Вежливые, вынужденные соседи, сосуществующие на внушительной территории, изредка встречающиеся друг с другом за семейными трапезами и на официальных торжествах. В остальное же время каждый предоставлен сам себе.

Разумеется, он уже был здесь. Она привела его к себе на второй или третий день – чтобы понять хотя бы, что он из себя представляет. Он был ее частым гостем, во все случаи, когда им приходилось трахаться… Но она ни разу не позволяла ему оставаться на ночь. Сон – это время, которое она проводит только с собой. Ян – не случайный, пьяный партнер, с которым она уснула после закрытого сборища эраклионской знати. Ему можно сказать, чтобы он переместился домой. Его можно прогнать. Он нужен ей в жизни ровно настолько, насколько Серверджина сама позволяет ему находиться в ней.

Лайтмер удобен, с ним можно и поговорить, и провести досуг, и удовлетворить потребности тела. А еще он почти Велигд, что вообще отлично. Но плюс их отношений, как уже когда-то подметила Серверджина, в том, что именно в ее руках находится власть. Именно она верховодит, и именно она принимает решения.

Это – немного странное, немного, может быть, не запланированное изначально, но в конце концов Серверджина приходит к выводу, что почему бы и нет. Ведь месяц с небольшим – это уже какой-то срок, правда?

Можно и показать ему. Поэтому без лишних вопросов она увлекает за собой и тут же запирает массивную дверь, ясно показывая, что в ближайшее время они останутся тут вдвоем. А затем предлагает ему выпить.

Ян – не слишком ярый трезвенник, как его отец, но он пьет гораздо меньше, чем она. Серверджина за долгие годы уже чуть ли не в миллиграммах знает дозу, способную довести ее до кондиции. Действия для нее уже привычны. Напиться? Хочется ли ей сегодня этого? Серверджина не очень знает, кажется, это происходит слишком спонтанно, чтобы думать. Явление редкое, но может же она позволить себе такое… Впервые за один, два года? Вспомнить былое. Без голубых таблеточек, правда, без случайных дел, без потери памяти, внезапных Энчантиксов и трупов. С Яном Лайтмером, который, в общем-то, не предназначен для этого. Но время теперь такие, что в собеседники-собутыльники зовешь милых, хороших мальчиков.

Ее даже тянет рассмеяться от всего этого, и, кажется, она смеется, потому что это удивительное чувство – голова свинцовая-свинцовая такая и легкая одновременно, а тело качает и плывет. И кажется, будто бы ты в здравом уме и трезвой памяти, но на самом деле с трудом связываешь два слова. Так напиваются – когда веселятся, убегают от проблем, принадлежат к высшему обществу. Так напиваются, потому что напиваться по-другому – моветон. Так напиваться – надо. Если ты с ними, то ты с ними, и неважно, что внутренне ты, может быть, вообще один.

Она смеется, но не в пьяном угаре, как эти дешевые, грязные дурочки, а горьким, хрипловатым таким смехом, грудным, тяжелым почти, как она сама, твердая и решительная. Серверджина смеется и разъясняет все эти тонкости Яну, который тоже что-то говорит. Но она, если честно, его не слышит. Или не хочет слышать.

У него на лице, кажется, поначалу написано неодобрение. Или ей так кажется, она думает, что это у него написано, а на самом деле у него такое непроницаемое выражение – ну совсем, как у его отца. Только у Велигда Лайтмера еще и взгляд такой тяжелый, что убиться хочется, но Серверджина никогда под ним не сгибалось, а у Яна он светлый, чистый.

Вообще не такой, как его отец. И в то же время такой же.

Об этом она тоже ему рассказывает.

Серверджина вообще многое Яну рассказывает. В этом нет особой необходимости, это вообще ему вроде бы знать не нужно, но… Почему бы и нет. Каждому человеку иногда хочется облегчить душу. В какой-то момент в Серверджине даже взыгрывает любопытство: не испугается, не уйдет ли. Не упорхнет ли, узнав, что скрывается в ее темных омутах?

Она смеется – и не жалеет его. Рассказывает что-то о правилах закрытых сборищ, рассказывает о голубых таблетках, подбрасываемых в алкоголь, рассказывает и о том, что она, кстати, предпочитает крепкий, хорошо выдержанный, урожайных годов алкоголь, что разливают в бутыли, которые расходятся по приватным коллекциям и которые подают в хороших, известных ресторанах, чьим хозяевам Серверджина лично жала руку.

И о том злополучном дне, когда получила Энчантикс, о своих невысказанных догадках и нежелании знать, что произошло на самом деле.

– Думаешь, я слабая? – смеется она, и ее совершенно, на самом деле, не интересует, что он ответит.

Может, и слабая. Может, разумная. Какая разница, в общем-то, никто уже ничего не докажет. А совесть, вопросы морали? От этого не убежишь, с этим жить, и если от того, что прописано в законе, можно спрятаться, то от того, что, возможно, ты совершил… От этого не скроешься. Не знаешь, и дышится легче.

– Мне все равно, – отвечает она за него и продолжает дальше.

На самом деле, кажется, говорит только она одна, а он только молчит, может, даже говорит что-то делает, но Серверджине неинтересно, она только иногда с интересом тянется к его лицу и пробегается по нему пальцами, очерчивая контур. Не Велигд Лайтмер, а вроде и Велигд.

“Знаешь, я трахалась с твоим отцом. Знаешь, я хотела, чтобы твой отец бросил твою мать и оказался со мной. Знаешь, в своих снах я так и сделала, они разошлись, а я подобрала его и сделала для него больше и лучше, чем все те, кого он знает здесь, в реальной жизни. Больше, чем твоя мать. Ты не Велигд Лайтмер, но тоже, в общем-то, неплох”.

Она даже прикасается к нему губами – просто потому что хочется зачем-то его поцеловать. И усмехнуться, совершенно ведь не отпрянет. Но уже и не застывает, отвечает. Освоился? Возможно.

“Вот ты представляешь свою Цюрик, а я сбегала в свои сны, чтобы трахаться с Велигдом Лайтмером”.

Про сны она рассказывает ему тоже. Смеется, отпивает из бокала еще и рассказывает. Тщательно: и про магию, которая позволяет считать человека, и про способность моделировать свои видения.

Вот здесь, кажется, она впервые за весь вечер его слышит.

– Ты должна остановиться, Серверджина, – говорит он, нахмуриваясь, – судя по тому, что ты рассказываешь, твоя магия творит опасные вещи. Это может плохо закончиться. Не позволяй себя затягивать.

Дракон, ну какой ребенок. Она отмахивается от его слов, как от назойливой мухи: нашел время, когда и кому читать наставления. Много он знает. Ну, может, со стороны и звучит пугающе. Может быть.

И она продолжает говорить про сны, а Ян продолжает просить ее остановиться. Говорит про то, что раньше бегала к Велигду чаще, сейчас, однако (сама удивляется, когда произносит это вслух), не бегает вообще, это тема закрытая. Или почти? Непонятно. Но сны – это такое… Ее. Он опять просит ее остановиться.

Она снова отмахивается от его слов. Время летит, и томительная темнота, ясность-замутненность взгляда спадает, Серверджина встречает этот этап с неудовольствием, будто что-то горькое. На Лайтмера ей почему-то смотреть не хочется, горько и неприятно. Может, потому что он видел ее такой, может, потому что все это слушал. Может, потому что сейчас он начнет читать ей нотации… Или просто посмотрит неодобрительным взглядом. А может, просто противно. Да, ей совершенно не хочется, чтобы Ян Лайтмер тут находился. Зачем она вообще его притащила?

Послать, послать бы его отсюда вон. Серверджина говорит ему убираться. Так и говорит, жестко, может быть, даже чуть грубо. Как отрезав. Возможно, после этого он не захочет ее знать. Возможно, скажет, что нет, спасибо, сыт по горло.

А что, это же прерогатива светлых, непорочных и чистых мальчиков – сбегать от темных душ, сбегать от первых трудностей и первых человеческих пороков. Ну, в конце концов, она же хотела на это посмотреть.

– Я, конечно, уйду, Серверджина, – как-то не очень определенно говорит Ян, – но мы завтра встретимся. И еще об этом поговорим. Сейчас ты невменяема, – он что, и правда считает ее невменяемой? – Ну, или не поговорим, но в любом случае увидимся уж точно, – он пытается прикоснуться к ней, но она отдергивает руку. – Хорошо, я не буду тебя трогать, ты, наверное, умеешь справляться с этим сама. Просто ложись спать, Серверджина, пожалуйста.

Пусть он убирается вон. Ян Лайтмер исчезает из ее комнаты прочь. А Серверджина тут же проваливается в свой моделированный сон и раскрывает глаза, вырываясь с еще большим трудом, чем даже в последнее время, а затем… Ее брови взлетают высоко вверх. Потому что, черт возьми, Лайтмер успел побывать здесь. Ночью ли, утром (но она же проснулась от звонка будильника, он, что встал еще раньше) – неважно, главное, он был здесь, лицезрел ее спящую. Ей бы подавить волну гнева, поднимающуюся внутри. Но читает надпись на стикере, наклеенном на флакон, который он оставил рядом с ней, на ее подушке почти. И усмехается. Да, он догадался верно. Голова-то еще гудит, настроение не очень хорошее, а Ян Лайтмер сварил ей антипохмельное зелье. Ну что ж, спасибо.

Значит, скорее всего не сбежал. Серверджина выпивает пузырек залпом, не моргая. Кажется, он более крепкая птичка, чем она предполагала. Что же ты за существо такое, Ян Лайтмер? Что в тебе есть от твоего отца, а что принес в этот мир ты сам? Сильнее или слабее ты его? И интереснее ли?

Возможно. Пальцы сжимают пустой флакон. Пора выходить в свет, и снова быть Серверджиной Рафстер – привычное состояние, ни против, ни за которого она никогда не высказывала.

Хуже, что она не совсем помнит, что она рассказала ему из своей биографии. Про Энчантикс свой, про вечные голубые таблеточки, про сны свои… Было ли про сны? Она правда выпила много. Не помнит. Но если он оставил ей зелье и не сбежал, значит, про Велигда он не узнал. Она, рассмеявшись, не поведала ему об этом. Ведь любой нормальный человек сбежит, если узнает, что девушка, которую ты трахаешь, трахается во сне с твоим отцом и явно бы предпочла его тебе. А Ян Лайтмер, он же нормальный, верно? Верно. Значит, все хорошо.

И Серверджина вступает в новой день с прежней непоколебимой уверенностью.

========== Глава 4. Сбегать во сны ==========

Ох, как же Серверджина млела, когда он касался ее груди. Когда проводил языком по нежно-розовым и сморщенным соскам, которые тут же затвердевали. Как от этого наливались, набухали, увеличиваясь в размерах, ее груди – ее чертова, фатальная слабость. Стоило любому мужчине коснуться их – и Серверджина умирала, будучи готовой на все. Как правило, едва ли они доводили дело до конца, отрываясь на более, приятные для них занятия.

Но когда чей-то язык блуждал по околососковым окружностям, когда ее шея и декольте покрывались красными пятнами, от того, что туда приливала кровь… Тогда Серверджина чувствовала себя ослабевшей, покорной и – что хуже – лучше всего подставленной для удара.

Касаться ее груди – это было первой вещью, которой она научила Яна Лайтмера. Ох, Дракон, как же он не походил на этих богатеньких засранцев, чье эго взлетало до небес. О, такие любили схватитить за волосы резко, от чего было неприятно и больно, драть жестко, грубо и часто насухо, искренне веря в то, что женщина способна получить удовольствие только потому, что в нее вошел их член. Это тебе не Велигд Лайтмер, которому хоть крышу сносило только от того же самого жесткого секса, стоило его партнерше хоть пикнуть, тут же выпадал из своего транса и с тревогой на лице выяснял, что не так. Больше всего он боялся причинить боль, а эти… Эти не боялись ничего. Если женщина еще смела сообщать им после совокупления, что ей что-то не понравилось, они, не задумываясь, навешивали на нее ярлык “фригидной”. Ей попадались хорошие мужчины. Но такие – в большем количестве.

Ян же был неприхотлив. И даже не потому, что ему было не с чем сравнивать. В нем крылось одно очень хорошее качество – уважение к женщине, которое проскальзывало во всем. Прежде всего он стремился доставить удовольствие своей партнерше. И Серверджина без стеснения учила его, как доставить удовольствие только ей. Первый их раз был оценивающим. Во второй она четко и ясно говорила ему, что и где надо сделать, чтобы она… Ах! Да, вот так.

И Ян быстро учился. Ему же достигнуть оргазма было значительно проще. Казалось, он млел просто уже от того факта, что рядом с ним кто-то есть. Как и любой мужчина, Ян тоже был падок на красивых девушек. Как и его отец. В свое время Серверджина сделала предположение, что у них могут совпадать вкусы. И не прогадала.

Он любил, когда ему делали глубокий минет. Любил неосознанно, потому что до Серверджины он испытывал это, пожалуй, только один раз в жизни. Она помнит, как выяснила, кто был его первой. Это произошло смешно и даже немного нелепо. Как-то они услышали, что откуда-то на всю громкость разливался новый хит этой стремительно взлетевшей наверх певички – Билли Ламберт, чье смеющееся личико мелькало на рекламных стендах, в телевизорах и интернете все чаще.

Когда Ян услышал этот голос, он улыбнулся так, как улыбаются мужчины, если с этой девушкой у них что-то было. И гораздо приятнее, чем неудавшаяся интрижка.

– Ты знаешь ее? – спросила тогда Серверджина.

– Да, мы познакомились, когда она училась в Алфее.

– У вас что-то было?

– Да, она стала моей первой.

Тогда Серверджина на секунду погрузилась в легкое изумление: Ян и с популярной нынче поп-певицей? Хороший кусок он умудрился, однако, ухватить. Правда, после некоторых брошенных невзначай, более детальных расспросов ей удалось выяснить, что, скорее, это Билли Ламберт умудрилась отхватить Яна. И, похоже, у этого Лайтмера любой секс начинался с того, что девушки спускали ему штаны. Так Серверджина выяснила, кто был его первой девушкой. И последней, пока не появилась она.

Странно, что Ян при прочих равных не умудрился влюбиться в нее и не удовлетворял свои потребности на ее изображения – каким-то чудесным образом он на протяжении всех этих лет воспринимал Билли Ламберт как хорошую приятельницу, с которой в свое время они переписывались примерно раз в неделю и несколько раз встречались вживую.

Впрочем, это еще раз доказывало, что у него была голова на плечах.

Но, скорее всего, именно от этой Ламберт он и пристрастился к глубокому минету. Покажи мужчине приятное, и он будет требовать этого каждый раз, а если не требовать – то хотя бы ждать.

И когда Серверджина раскачивала своей головой из стороны в сторону, Ян Лайтмер буквально цепенел – примени к нему пару-тройку несложных ухищрений, и вот он уже изливался ей в рот, а Серверджина всегда глотала, почти никогда не морщась.

В постели же…

В постели они не Серверджина Рафстер и не Ян Лаймтер, а скорее, скорее… Мужчина и женщина, сплетающиеся воедино.

Серверджина давно уже поняла, что когда дело доходило до постели, то там уже становилось все равно, кто перед тобой. Со всех тогда вмиг слетали одежда, деньги, статус и всевозможные ярлыки. Оставались только потные, раскрасневшиеся, обнаженные тела, пытающиеся соединиться, произвести акт – и снова обрести одежду, деньги, статус, имя, в конце концов.

Но с Яном Лайтмером, наверное, ей было все-таки чуточку легче. Странно объяснить, но, может быть, дело как раз в том, что он не походил ни на одного ее партнера. Может быть, в том, что он действительно искренне, от всего сердца старался сделать так, чтобы ей понравилось. Слушал ее бесконечное: “Вот так, да. Не здесь. Чуть сильнее… Да, так”. Он так благодушно внимал ее словам, что иногда Серверджине казалось, что она и правда лекции ему читает. Лекции, которые с лихвой окупаются.

С ним было легче. В постоянном партнере были свои плюсы. Спустя два месяца их отношений Серверджина уже по-своему успела к нему привыкнуть. Ян не надоедал. Не отвлекал. Его не было слишком много. У него была своя жизнь, и он прекрасно обходился без нее, Серверджины, когда она обходилась без него.

А потом она забирала его с собой и использовала по собственному желанию: где-то притащить на светский прием, где-то просто провести с собой, потому что ей хотелось иметь компанию, а когда-то… Просто заняться с ним сексом.

Теперь, спустя два месяца, она может сказать, что он делает успехи. Значительные, по сравнению с тем, что было, успехи. И, ох Дракон, как он касается ее груди.

Бледные пальцы вцепляются в край кровати, потому что это невыносимо, это слишком. Лучше, наверное, бывает только тот момент, когда он проникает в нее – не резко, не быстро, но и не медленно. Что-то среднее, свойственное только ему, Яну, достаточно внимательному, чтобы вести аккуратно, но не слишком романтику, чтобы удариться в нежность.

Она совершенно не сдерживает гортанных стонов. Оргазм всегда настигает ее приятной, не слишком сильной волной – это не похоже на тот взрыв, который частенько описывали ее “подруги” – ее компаньоны тех закрытых сборищ. Он длился всего лишь секунду-две, и, в общем-то, Серверджина никогда не находила в нем ничего такого особенного – во всяком случае, это точно не было тем, как обычно его представляют. Приятная разрядка – не более. Но не фейерверк, наполняющий каждую клеточку тела. Такое, пожалуй, происходило только во время погружения в моделированные сны.

И все-таки с Яном ей приятнее, чем со всеми ее предыдущими партнерами. Пожалуй, следующего ей тоже искать на такой почти постоянной основе.

Так это обычно бывает.

А потом она впадает во сны. Тягучие, туманные. Ее прекрасная тайна, ее изумительный мир. Сейчас, правда, она сбегает в них не каждый день. В реальности все не так отвратительно, все складывается очень даже так, как именно ей хочется, но иногда, порой… Хочется обостренных ощущений, хочется ярких красок, удовольствия, способного наполнить каждую клеточку. Мурашек, бегущих по голове. Ей хочется почувствовать реальность на все сто десять процентов.

И вот тогда Серверджина сбегает во сны. Правда, сейчас все становится как-то хуже. Тяжелее вырываться из спасительной пелены, тяжелее возвращаться в серую и тускнеющую сразу на половину реальность. Совсем недавно она, кажется, вырвалась далеко не сразу, впадая обратно и выбираясь, снова впадая, в течение часа. Так странно, так непохоже… Но сны звали, и Серверджина к ним шла.

Удивительно, но в их преддверии почему-то сильно подводит память, все как-то мутнеет и тускнеет еще больше. Серверджина не помнит, договаривались ли они с Яном на сегодня. Может быть, да, а может быть, нет, но какая ей сейчас, собственно, разница? Магия говорит: никакой.

Сейчас важнее лечь на диван, даже не в собственной комнате, лечь и прикрыть глаза. Нырнуть в себя и начать моделировать. Да, именно так. Движения становятся невероятно тяжелыми. Серверджина чувствует себя грузной и пригвожденной к полу, Дракон, да она бы рухнула прямо там, на этом дорогом паркете, но нет, нельзя… Рафстеры не валяются на полу, Рафстеры…

Дивана она наконец-то достигает, наскоро сбрасывает туфли на каблуке, ложится на спину, не боясь помять дорогое платье… И тут же закрывает глаза, чувствуя, словно бы падает вниз. Все подождет, Дракон, мир подождет. Главное сон. Сон, сон…

***

Она не сразу понимает, что происходит.

– Серверджина, Серверджина!

Страх, страх в его глазах. Мутным взглядом она пытается взглянуть на него, даже чувствует его руки, трясущие ее за плечи, пытающиеся растормошить. Пытается взглянуть… И снова проваливается в спасительный сон. Прекрасный, смоделированный сон. Сон…

– Не смей спать!

И снова ее возвращают в реальность. В серую, замутненную, бескрасочную реальность. Тусклую, как ее волшебство. Как ее бледный свет, никогда не отливающий теплом. И снова провал.

Сон красочен. Здесь она жива, здесь ее спасение, здесь…

– Не спи!

Она чувствует легкие удары по щекам, болезненно морщится, снова широко распахивает глаза и встречается с очень серьезным взглядом Яна, который склонился над самым ее лицом.

– Прости, прости, я не знаю, как привести тебя в чувство, – он снова хлестает ее по щекам, но Серверджина с трудом удерживает налитую свинцом голову, ее взгляд снова теряет осмысленность. – Нет, не засыпай снова!

Но сон не закончен, он словно полупрозрачная шелковая лента скользит по оголенным плечам, словно крепким обручем обхватывает голову и тянет за собой, тянет вниз, тянет в спасительное… Забвение. Ее голова тяжелеет.

– Нет, ты не заснешь, я тебе не позволю.

Дракон, зачем? Зачем он все это делает? Откуда в нем этот альтруизм? В этом светлом мальчике, лучше всего в школьной программе освоившем именно яды? Откуда? Зачем, зачем…

– Прошу, оставь меня там… – невнятно бормочет она.

– Спокойно, Серв, спокойно, – Дракон, ее называли Миленой, называли игриво-полушутливо Раф, но… – Я знаю, что это опасная штука. Я знаю. Из нее очень сложно выбраться. Я говорил тебе, что хватит, пора заканчивать с этими снами. Но ты продолжаешь сбегать от реальности.

Все верно. Всю жизнь она только и делает, что сбегает туда. Сбегает в яркие моделированные сны, формирирующиеся с помощью собственной магии, собственного желания. Туда, где все легко можно переиграть. Зачем тормошить ее снова. Но в Серверджине шевелится другой вопрос. Когда она успела сказать ему о своих снах? Когда? Неужели тогда, когда вспомнила бурную молодость и приняла…

– Не спи! Не уходи в себя! Не спи.

Провалов и вырываний из них следует еще много. И каждый раз Ян терпеливо вытягивает Серведжину из них, тормоша за плечи, хлестая по щекам, слишком сильно сжимая кисти рук, но не давая ей снова заснуть. Каждый раз она спрашивает то ли себя, то ли его, то ли про себя, то ли вслух: зачем? Зачем он это делает? Зачем?

Но каждый новый провал меркнет по сравнению с предыдущим, тускнеет, яркие краски исчезают, а потом Серверджина понимает, что уже и не спит, смоделированный сон окончательно покинул ее, она сидит на том же диване, на котором и в очередной раз сбежала в спасительную ирреальность. Она пытается вернуть контроль над телом, но оно словно ватное, руки, ноги, все это так плохо слушается.

И не упасть, не откинуться назад ей не дают руки Яна, которые очень крепко держат ее за плечи.

– Серверджина, так нельзя, ты что, решила раньше времени свести себя в могилу?

Она вспоминает. Да, она уже говорила ему. Тогда, однажды, не выдержала, выпила слишком много, и состоялся у них такой внеплановый разговор по душам. Тогда он уже так неодобрительно посмотрел на нее и сказал, чтобы она завязывала. Что это нехорошо. Она еще тогда посмотрела на него, как на несмышленного ребенка, который не понимает особо в этой жизни. А действительно, много ли он понимал в ней?

И все-таки в этот раз возвращаться в реальность как-то… Странно. Может быть, дело в том, что ее никогда не вырывали насильно? А еще может, может быть… Она там настолько долго не задерживалась? Смогла бы вырваться в этот раз сама? Беда в том, что Серверджина не совсем уверена в том, что могла бы сейчас дать положительный ответ.

По ее телу волна за волной пробегает крупная дрожь. То ли от нервов, то ли еще от чего-то. Ну, вроде пару раз у нее такое было. После секса с удачными вроде бы партнерами, но что-то было тогда не так. Тогда, оба пьяные, двигаемые лишь желанием и человеческой природой, в каком-то трансе срывающие друг с друга одежду. Наспех брошенное противозачаточное, бурная ночь, а потом сон. Первые провалы в трезвость, осознание какой-то неправильности при вроде бы удовлетворении. И наспех принимаемое решение о том, чтобы смоделировать спасительный сон. Вот после такого просыпалась она с трудом. Один раз ее тоже достаточно грубо (но не как Ян, он еще пытался аккуратно действовать) растормошили. Смотрели в глаза, пока она с трудом приходила в себя, с раскалывающейся от принятого вчера алкоголя и затягивающего сна головой. Ничего не говорили, одевались и молча уходили.