Текст книги "Солнце светит не всегда (СИ)"

Автор книги: МаККайла Лейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

А она сидела еще некоторое время обнаженная, среди смятых простыней, а по телу пробегала все та же дрожь.

Она вспоминает.

Но в этот раз ее глаза от удивления расширяются, когда она вдруг понимает, что ее заворачивают в теплое одеяло, словно в кокон. И это настолько… Настолько странно, что вопрос сам собой срывается с губ.

– Что?

– Ну и зачем? – мрачно уставляется на нее Ян, присаживаясь рядом. – Зачем, ты можешь мне сказать? – Дракон, оказывается, он умеет смотреть, как его отец. Серведжине бы сейчас застонать, но в ее глазах отражается только… Растерянность?

– Ты понимаешь, что с этим не шутят?

– Ян, – ее хватает только на то, чтобы назвать его по имени, но Серверджина замолкает, снова встретившись с ним взглядом.

– Это, конечно, не астрал, – вдруг усмехается Ян, причем как-то… Зло, отстраненно, по-чужому, что у Серверджины вдруг сжимается сердце, а внутри раздается вопль: пожалуйста, перестань! Пожалуйста, вернись, милый мальчик по имени Ян, у которого не бывает вот такого серьезного взгляда и таких почти ледяных интонаций, от которых внутри от ужаса все сворачивается. Пожалуйста, не надо. – Но тоже опасная штука. Несмотря на то, что эти твои сны ты моделируешь явно с помощью собственной магией, которая вроде бы безопасна, затягивает это так же.

– Причем тут астрал? – чуть удивленно спрашивает Серверджина.

– Не думай, что я тебе читаю просто нравоучения, – Дракон, убери, пожалуйста, эти интонации. Будь таким, каким был ты раньше. Не ломайся, не давай себя сломать, пожалуйста. Да что с тобой. Неужели он так переживает из-за… Из-за нее? Дракон… – Мне отлично знакомо это чувство, когда… Нечто, сильнее тебя во много раз, затягивает. И один ты уже в конце концов не справишься. В моем случае это был астрал.

И она заторможенно слушает, пока он рассказывает. Даже не спрашивая, хочет ли этого она сама. С какой-то поспешностью, той же злостью, пока она зачем-то отчаянно молится про себя, чтобы он замолчал или хотя бы… Хотя бы заговорил так, как раньше.

Но Серверджина слушает все, до самого последнего слова, а Ян все говорит и говорит. Она узнает и про то, как его родители приняли решение родить его на свет, и как он сходил в астрал и какие (не)последствия оттуда вынес. Что если бы не вмешательство знакомой ведьмы, кто знает, рассосалась бы эта связь сама собой или нет.

– Я ни за что не сунулся бы туда просто так, – сухо продолжает Ян. – Но даже когда я ходил туда с определенной целью, мне хватило ума прекратить это, когда я почувствовал, что ситуация вышла из-под моего контроля. А ты продолжаешь моделировать свои сны снова и снова. Зачем ты намеренно себя губишь?

Он чужой. Абсолютно чужой. Хотя он всегда был таким, но сейчас особенно. Серверджина не хочет признаваться, но ей страшно, она понятия не имеет, как вести себя с таким Яном. Видел ли кто-нибудь его вот таким?

– Зачем ты вообще вытаскиваешь меня? – она все-таки не может не спросить его. – Зачем тратишь силы на…

– Может быть, потому что мне не все равно, что происходит с тобой, Северджина? – а вот это сказано, пусть и с теми же ледяными интонациями, которые словно стальные иголки закрадываются под кожу, но с какой-то поспешностью и… Укором?

А вот Серверджине почему-то рассмеяться хочется.

– Не надо, – мотает она головой, все также завернутая в одеяло, – не надо врать. Ты любишь ее.

– А ты сбегаешь в сны к моему папе, – парирует Ян и, встречаясь с ошарашенным взглядом Серверджины, поясняет: – Тогда ты все мне рассказала.

Она замирает. Что? Она не могла. Не могла столько наболтать ему. Или… Но даже если и так…

– Я уже давно делаю своим тебя, – шепчет Серверджина в каком-то полубезумстве, леденяя от собственных слов и не понимая, кого ей хочется убедить в них больше, себя или его, – он уже давно не моя панацея.

– Никого не надо делать своим. Ни его, ни меня. Люди – не вещи, чтобы принадлежать кому-то. Их не надо ломать и поглощать до самого конца. Ты можешь сильно желать обладать кем-то, но знаешь, вот что точно не панацея, так это попытки такого обладания. Можно сделать только хуже и больнее другим людям. Когда поглотишь их без остатка и разочаруешься, в конце концов оставив их, они с трудом вернутся к жизни без тебя, если вернутся вообще. Потому что к тому времени ты уже слишком сломаешь их и подстроишь под себя.

Серверджина почему-то дрожит, слушая эти слова. Дрожит, широко распахнув свои глаза. Его слова как будто проходят сквозь нее, долго не задерживаясь. Но легче от этого не становится, ведь они звенят, крупными буквами закрепляясь внутри.

Ян говорит страшные, даже ужасные вещи. Потому что их не хочется слышать. Хочется попросить его заткнуться, но Серверджина не может, потому что впервые за двадцать три года своей жизни почувствовала себя абсолютно беспомощной. У нее словно выбили почву из-под ног.

Раньше у нее была собственная подушка безопасности, ее сны. Но теперь забрали и ее. Оставшись без надежного тыла, Серверджина словно пошатнулась.

И это оказалось ужасно – чувствовать себя такой. И вдобавок еще и слышать сухие, ранящие, врезающиеся в сознание слова. Сказанные без всякой деликатности, присущей Яну. Он не пытался щадить ее. Он просто говорил: отстраненно и зло, так, как оно есть.

Она бы правда поняла, если бы он злился на то, что она представляла в течение долгого времени, как крутит роман с Велигдом Лайтмером. Но он злился совершенно не на это, а на что, Серверджина пока понять не могла. Но все это ей очень не нравится.

Все внутри кричит о том, чтобы вернулся прежний Ян, но Дракон будто ее не слышит.

– Разрушающее обладание никому счастья не приносит, – продолжает он, – ни тебе, ни тому, кем ты так стремишься обладать.

И Серверджина, к своему ужасу, даже не понимая этого, кивает. Кивает, соглашаясь с каждым его словом. Беззащитная, беспомощная, она просто сломалась под его напором.

Его ледяной, тяжелый взгляд и ее – растерянный. Они словно поменялись местами. Серверджина нервно сглатывает, потому что во рту вдруг становится сухо-сухо, а внутри поселяется такое ощущение, как будто все это похоже на… На то же самое. На тех же партнеров, случайных и не очень, но труднейшее пробуждение после крепкого алкоголя и парочки принятых голубых таблеточек. Еще ночью вы были ближе друг другу, чем кто-либо в этом мире. А теперь – снова чужие. И хорошо, если хоть какое-то пристойное или дружеское слово будет брошено в ее адрес.

Ничего не меняется.

А он еще спрашивает ее, зачем она сбегает в эти сны. Чтобы выжить. Чтобы не сломаться.

Но тут происходит что-то совсем странное, Ян словно бы выныривает из своей злости, его глаза вдруг так же широко распахиваются, как и у нее. Он смотрит на Серверджину, а затем присаживается к ней и… Обнимает. Вот такую: беспомощную, слабую, завернутую в одеяло, ошарашенную от его слов, абсолютно не понимающую, что делать дальше.

– Тише. Успокойся. Я тебя вытащу.

Что? Она не могла ослышаться.

– Я тебя вытащу, – повторяет он. Глупый-глупый, в чем-то упрямый ребенок. Или не ребенок? Или это она сама так и не выросла? Серверджине крайне не хочется этого признавать, но, кажется, она совершенно и в край запуталась.

– Зачем, зачем тебе это? – бесцельно шепчет она в пустоту. – Я тебе никто, ты мне…

– Помолчи, пожалуйста, – Дракон, а вот сейчас ей впервые почему-то расплакаться хочется. – Тебе плохо, я же вижу. Я не оставлю тебя.

Серверджина судорожно выдыхает, потому что, потому что…

– Послушай, – она готова благословлять Его просто за то, что Ян, пусть и говорит серьезно, говорит снова так, как и обычно, она снова видит в нем Яна, а не этого чужого незнакомца. – Ты просто запуталась, и это нормально. Все люди могут ошибаться. Ничего страшного. Все хорошо. Скажи, ты никогда не думала о том, почему твои сны с моим папой ни к чему так и не привели? – она растерянно поднимает на него глаза. – Ты сама говорила, что твои сны с ним в конце концов зашли в тупик. И даже не потому, что ты поняла, что они никогда не станут реальностью.

– Я не знала причины, – почти шепотом произносит Серверджина.

– Ты хотела им обладать без остатка, – вот он же умеет сказать те же самые слова без ледяных интонаций, но они все равно все режут внутри. – Я говорил тебе, что это разрушающее обладание. Не получилось с ним, ты переключилась на меня. Ведь так же, Серв? – Серведжина. Очень. Медленно. Цепенеет. Как… – Ты пыталась найти во мне его копию, заменить его мной. Но ты же не воспринимала нас как людей. Ни моего папу, ни меня. Ты увидела в папе только определенной набор черт, который привлек тебя. Ты не хотела считаться с ним целиком. Ты не хотела видеть в нем человека. Ты только желала им обладать. Ведь в конце концов ты получила то, что хотела, так? Получила. Но испытала ли ты от этого счастье?

– Нет, это было не то, – очень слабым голосом, напоминая самой себе маленькую девочку, говорит Серверджина.

– Игрушки, вещи, мы для тебя все кто угодно. Кроме живых людей со своими чувствами и желаниями. Но тебе неинтересно с послушными куклами, да? А вот моего папу в своих снах ты почти таким и сделала. Поэтому и зашла в тупик. Не знала, что делать дальше.

Она не хочет думать, насколько он прав. Но ее больше заботит другой вопрос, и почему-то от того, как именно он ответит, сейчас, как ей кажется, зависит гораздо большее, чем даже от этих страшных выводов.

– Как ты можешь так спокойно говорить об этом? Если ты знаешь, что и тебя я хочу сломать, почему вообще сидишь здесь? Ты должен…

– То, что я должен, решаю я сам, – как-то странно цедит Ян, и внутри Серверджины все сжимается. – Да, я знаю. Знаю это очень хорошо. Но мне почему-то не кажется, что ты такая… Способная идти по головам и не способная видеть в людях людей. Ошибаются все. Это нормально. Ты просто ошиблась. Но никогда не поздно исправить…

– Иногда поздно, – зачем она это говорит, непонятно.

– Да, – как-то слишком легко соглашается с ней Ян, – иногда поздно. Но, слава Дракону, мы вроде до такой степени еще не дошли. Послушай, – вдруг его тон снова меняется и становится каким-то озабоченным. – Если тебе никто этого не говорил, я скажу. Ты хорошая, Серверджина. Ты очень, очень хорошая. И то, что ты в чем-то ошибаешься… Идеальных людей не бывает.

– Бывают. Ты, – шепчет Серведжина, по губам бежит какая-то странная улыбка. Дракон, она просто… Да просто не заслуживает такого человека рядом. Такого доброго и отзывчивого человека. Он прекрасно знает, как она к нему относилась – и относится? – но все равно хочет помочь, причем искренне. И совсем не держит на нее зла. А сердился он потому (осознание всегда приходит внезапно), потому что она подвергла себя опасности по его мнению. Он волновался за нее. Подумать только, он за нее волновался.

– Не бывает идеальных, – чуть хмурится Ян, а Серверджина вдруг как будто бы впервые за весь вечер замечает, что он ее обнимает. Это странно, потому что даже во время секса он никогда так долго не держал ее в своих руках. И вдруг в ней формируется странный порыв, которому Серведжина поддается, но с большим сомнением. С большим сомнением она кладет голову ему на плечо. И замирает. Странные ощущения. От этого не легче и не тяжелее. Но не сделать она этого… Любопытство сгубило? Возможно. Но все-таки голову она не убирает, так и склонив его набок, чувствуя, как тоннель в мочке уха врезается в ее кожу.

Пускай, пускай думает, как ему хочется. Бывают. Бывают идеальные люди. Только они, как правило, совершенно себя такими не считают. И когда им начинаешь это доказывать, они только отнекиваются, и меньшее, что хочется в итоге сделать – это просто врезать им по лицу.

Будь Серверджина не сдержанной, воспитанной в традициях аристократии Эраклиона и рода Рафстер, с обязательным умением держать лицо и выходить победителем из любого сражения, она бы, может, и сделала так. Будь она горячее, эмоциональнее, порывистее, она бы так и поступила. Увы, упрямство не всегда шагает рука об руку с упрямой головой.

Но сегодня держать лицо с каждой минутой становится все сложнее и сложнее. А то, что она уже давно уронила его, Серведжина понимает только сейчас, все еще лежа на его плече.

И – что самое главное – он так и не высказал ни слова против.

– Слушай, – наконец после некоторого времени молчания задумчиво, но все еще взволнованно говорит Ян. – Серверджина, ты можешь сделать то, что я тебя прошу? Пожалуйста, – и это так звучит, что Серверджина готова сделать что угодно, лишь бы он перестал, перестал так печалиться. – Иди спать, пожалуйста. Тебе нужно поспать, ты и сама знаешь. Но… Без моделирования. Пожалуйста.

Серверджина не говорит слов “после того, что было, я уже не смогу заснуть”.

– Хочешь, я могу остаться с тобой? – предлагает Ян, и Серверджина резко поднимает голову, глядя на него как-то… Даже серьезно.

– Зачем? – а в голосе – сталь. Почти как всегда. Но дрожь-то тоже пробивается.

– Тебе нельзя сейчас оставаться одной, – замечает Ян. – Если хочешь, мы можем спать сегодня вместе.

– Спать?

– Да, спать, – уверенно повторяет Ян, но тут же поспешно уточняет. – Без секса, Серв. Я имею в виду, я просто могу заснуть рядом с тобой, чтобы ты… Не чувствовала себя одинокой.

И снова у Серверджины в горле образуется противный ком. Спать… Никогда и ни с кем просто так в одной кровати она не спала. Заснуть с кем-то для нее уже давно стала синонимом “сначала потрахайтесь после того, как хорошенько надрались”. До беспамятства, с теми, голубенькими. Потрахаться и вырубиться, чтобы было все равно, с кем, где и по какой причине. В такие моменты все равно ни один не замечл другого – каждый находился глубоко в самом себе.

Даже с Яном она не спала… Вот так. Просто ей даже в голову это не приходило.

– Хорошо.

– Тебе нужно в душ, Серв, – Ян по-прежнему обнимает ее, – и приготовиться ко сну. Мне тоже. Давай, чтобы было быстрее, сразу телепортируемся в твою комнату?

Серверджина лишь согласно кивает. Когда живешь в огромном родовом поместье, где большинство комнат пустует, где чувствуешь себя своим-чужим, где вроде бы близким людям нет друг до друга ровным счетом никакого дела и все сразу же стремятся разбежаться по своим покоям, то тогда меньше всего заморачиваешься по поводу того, кого приводят твои вроде бы родные и кого приводишь ты сама.

Ян очень аккуратно переносит их обоих в ее комнату, путь к которой он уже успел запомнить – сколько раз он прерывисто дышал на огромной кровати с шикарнейшим балдахином – в лучших традициях богатых семей.

И свой пристроенный к спальне Серверджины душ – чтобы хранить свои секреты и чтобы никто не покусился на ее пространство. Ян отправляет ее прямиком под струи горячей воды. Почему-то Серверджине кажется, что он вполне мог стоять под дверью все это время, просто карауля, чтобы она не отключилась прямо там. Нет уж, она не настолько… Как он думает.

И все-таки под горячими струями Серверджина думает обо всем и одновременно ни о чем. Выскальзывает она – заходит Ян, и на какое-то время она остается одна, в полутемной тишине спальни.

– Я никогда не понимал, как можно спать на таких огромных кроватях, – Серверджина цепенеет, когда Ян легко пробирается к ней и снова закутывает ее в одеяло, наглейшим образом сминая прекрасную композицию, которую прислуга, работающая на Рафстеров, так тщательно сооружала утром.

– Вообще-то так не…

– Вообще-то ты по-прежнему дрожишь, – замечает Ян. – По-моему, эта огромная кровать с такими холодными одеялами, которые толком и тронуть нельзя, – просто издевательство.

Возможно. Она не думала об этом.

Просто не осталось сил на такое. Но вдруг Ян делает что-то странное, что заставляет Серверджину вздернуть брови от удивления. Он не устает поражать. Легко скользя по ее щекам большими пальцами, он осторожно распускает ее забранные волосы и тихонько гладит ее по вискам.

Серведжина с сомнением замирает. Не приятно, но и не мерзко. Странно. Она никогда в этом не нуждалась. Но попросить его прекратить почему-то не хочется, так же, как и убирать голову с его плеча тогда.

– Папа всегда так успокаивал маму. Это всегда действовало, – видя ее замешательство, поясняет Ян.

– Я знаю. Я знаю его потребность в нежности. Мне она никогда не нравилась, и я делала все, чтобы ее искоренить.

– А сейчас нравится?

– Не знаю.

– Хорошо.

Странные ощущения.

Но это почему-то почти укалывает сейчас. Это его снисходительность, почти такое себе превосходство.

– Я знала о нем больше, чем Анастейша, больше, чем ты, больше, чем он сам, – он должен понимать, в каких отношениях она состояла с его отцом. Пусть и в собственных снах. Должен знать, что ей известно о нем.

– И все же это не помогло тебе построить с ним счастливых отношений, так? Знать не значит принимать.

Так? Наверное, так. Странно, что такие мысли приходят ей в голову. Но Серверджина слишком, слишком слаба, чтобы как-то спорить. Возможно, он прав, возможно, нет. Силы словно покинули ее тело, и больше всего ей хочется просто забыться. Неважно, как, лишь бы просто уснуть. До утра. Пусть даже и обычным бесцветным сном.

Однако позже, ночью, возможно, почти в четыре она просыпается. Шевелится, возится в постели, со вздохом понимая, что забыть сегодня крепким сном – несбыточная мечта. Но оказывается, не спит она одна.

– Не волнуйся, ты заснешь еще раз, – шепотом говорит Ян.

– С моделированным сном такого не было бы.

– Все люди могут просыпаться несколько раз за ночь. Ты заснешь, время еще есть. И я рад, что ты все-таки сдержала обещание и ничего не моделировала, – в его голосе и правда слышится радость. А Серверджине почему-то приятно, что она не подвела его в такой пустяковой вещи. И поэтому, и еще по какой-то причине делится самым сокровенным, что у нее осталось: всем, что касается моделированных снов.

– После них входить в нормальный режим всегда сложно.

– Ничего. Это не страшно. Ты же не страдаешь бессоницей? Ты проворочаешься какое-то время, а потом усталость все равно возьмет свое, и организм вырубится. Все хорошо. Нет ничего такого в том, что ты сейчас проснулась. Если ты не забылась сегодня крепким сном до утра, значит, в этом нет необходимости.

Он говорит, и кажется, что все в этом мире легко и просто. Жаль, что это немного не так. Но почему же ему хочется верить?

– Джина, – успокаивающе произносит Ян, – все будет хорошо. Ты обязательно заснешь сегодня еще раз. Если ты устанешь, то заснешь, но если нет… Значит, тебе было достаточно.

Но она слышит только одну вещь из всех его слов.

– Джина?

– Ну да, Джина, – Ян, кажется, немного смущен. – Твое имя все-таки длинное, и мне кажется, его все-таки стоит как-то сокращать. Я думал, как лучше… Серв… Мне кажется, слишком бесцветно для тебя. Ты же не против, чтобы я тебя сокращал? – вдруг его интонации меняются.

Серверджина чувствует себя слишком уставшей, чтобы вздергивать бровями от изумления. Ее сокращали по-разному. Каждый на что горазд. Она сама заставила Велигда Лайтмера сократить ее имя, не спрашивая, нравится ему это или нет. А Ян еще и разрешения спрашивает. Единственный, надо сказать, кто спросил у нее это чертово разрешение. И это…

– Я не против. У меня много вариантов сокращений имен, – как-то глухо произносит она.

– Знаю. Милена, Раф, Серв, Джина, Джин… Даже перечислять не буду. А какое нравится тебе? – Ян по-прежнему улыбается. Как бдуто это более чем нормально – то, что она прервала его сон. Будто он по-прежнему не злится. И частенько так болтает посреди ночи.

– Я не буду против Джины, – наконец говорит она.

– Хорошо, – легко соглашается он. – Давай все-таки попытаем заснуть, Джина? Ничего страшного, если не получится. Просто не пытайся делать это слишком… Усердно. Потому что чем больше об этом думаешь, тем сложнее все-таки заснуть. По себе знаю, – с грустью вздыхает Ян. – Спокойной ночи, Джина, – и замолкает.

Серверджина ничего ему не отвечает. Не видит смысла. Или просто не находит сил. Но Яну, кажется, и не нужен ответ: ему вообще не очень поймешь нужно. Скоро он засыпает, это Серверджина слышит по ему ровному дыханию, а сама она долго еще лежит, глядя в высокий потолок и, кажется, все-таки забываясь под утро примерно на час.

А может, ей только кажется.

========== Глава 5. Солнце светит не всегда ==========

Она не успела испугаться, когда это было нужно, но когда к ней пришло осознание того, что случилось… Вот тогда, пожалуй, Серверджина задрожала всем телом, ее не по-человечески затрясло, а по спине и шее крупными каплями покатился холодный пот. Потому что осознать, что… Что она лишилась… Нет, не лишилась, предательски потеряла свою власть по всем фронтам, потерпела оглушительное фиаско, будучи слепо уверенная в своей победе, она даже не заметила, как над ней огромной тенью навис Ян Лайтмер без всяких злых намерений, лишь с искренним желанием помочь – это было как раз страшнее всего.

Серверджина никогда не оказывалась в таких ситуациях. Она не знала, что делать. Не знала, как ей нужно реагировать. Потому что когда она проснулась на следующий день, то увидела взгляд внимательных голубых глаз Яна, и какой это был взгляд. Абсолютно спокойный, абсолютно уверенный. Глаза в глаза. Впервые он смотрел на нее так и впервые они были равны, и вот тогда, столкнувшись с подобным, она… Ее собственные глаза предательски расширились, и на секунду, всего лишь на одну предательскую секунду Серверджина потеряла контроль – то, с чем представительница рода Рафстер с самого детства должна идти рука об руку. Тогда ее рот некрасиво искривился, и, может быть, она чуть не выдала эмоций больше, чем за всю свою жизнь – закричала беззвучно, с отчаянием. И страшнее всего стало, что взгляд Яна не изменился, казалось, он ожидал подобного. Это была всего лишь одна секунда, которая показалась Серверджине целой вечностью.

А потом начался новый день, где нет места подобным проявлениям слабостей и прочим неудобствам. Дела не требуют отлагательств. К Серверджине вернулось ее самообладание, она снова взяла себя в руки, вот только… Вот только взгляд Яна не изменился совершенно, и как Серверджина не пыталась вернуть все на свои места… У нее ничего не выходило.

Но чуть позже она столкнулась с другим более важным вопросом, напугавшим ее не меньше: а хотелось ли ей возвращать все на свои места? Потому что с огромным неудовольствием и все тем же страхом Серверджина признала одну неприятную вещь: в борьбе со своей магией она проигрывала по всем фронтам. Потому что это была ее сила, которая всегда по умолчанию идет за своей хозяйкой. Все ее аспекты, и свет, и считывание информации о других существах, заинтересовавших ее, и моделированные сны. Отказаться от чего-то – предать собственную силу, бежать от собственной силы. Дать слабину – сломаться внутренне. А Серверджина проигрывать не умела. И никогда не ломалась внутри. Она чувствовала себя, словно дрожащий осиновый лист, готовый сломаться под натиском грозного ветра. Магия тревожно замолчала, притаившись внутри, и словно нависла над Серверджиной грозовой тучей.

Она просто больше не могла оставаться наедине с собой. Поэтому она просто подняла свои глаза с мольбой на Яна Лайтмера, который единственный знал… И который единственный мог ей помочь. “Я вытащу тебя”. Так вытащи, Дракон. Она не могла сказать это вслух, потому что… Слишком много собственных принципов пришлось бы переступить. Но Ян понял все без слов.

Вернее, его даже просить не нужно было, просто пока позиция Серверджины временно пошатнулась, он мягко и ненавязчиво взял власть в свои руки. И она не могла понять, то ли он возвысился над ней, то ли она опустилась до него. Но, кажется, начало происходить то, о чем говорил ей Ян: Серверджина, пожалуй, впервые с того дня, когда повернула их отношения в нужное русло… Увидела в нем живого человека. Так? Она не совсем понимала, что изменилось кардинально, не понимала также, нравится ей это или нет, но просто ее власть немножечко сместилась. Раньше ведущей была она… А теперь, когда она ослабела, ее мягко стал направлять Ян. Внешне, казалось бы, не изменилось ничего, но… Вот внутри Серверджина больше не ощущала себя в безопасности.

Потому что уже собственная интуиция без увещеваний Яна подсказывала: в моделированные сны ей путь заказан. Магия не простит ей такого резкого отказа. А если не в них, то… Куда? Отберите у человека его единственную отраду и посмотрите, как долго он протянет. Разбитой. Потерянной. Лишившейся покоя. Вот так чувствовала себя Серверджина.

У нее больше не было внутреннего стержня. А чем его можно было заменить, она не имела ни малейшего представления. И вот тогда на помощь пришел Ян, который и стал ее… Спасением. Суррогатом.Не оставлявшим ее ни на час. Да, потому что следующую неделю они буквально прикрепились друг к другу: ели, спали бок о бок, ходили везде, куда Серверджине было нужно. Обладая особыми полномочиями, она временно сняла его с работы, потому что рядом с собой он нужен был ей больше, чем там.

И он действительно не оставлял ее почти ни на секунду. Это было так странно, постоянно терпеть рядом с собой живого человека, не тогда, когда ей удобно, не отсылать его прочь, когда ей не хотелось его видеть. Впрочем, она, по сути, снова не учитывала его желаний, но в ту неделю Серверджина понимала, что пошла на вынужденные меры. И Ян ничего против не высказал.

Если кто и удивлялся тому, что у Серверджины Рафстер появился спутник, прилагающийся по умолчанию, то вида не подал.

Эта неделя была слишком странной и непривычной, но дала свои плоды: за нее Серверджина смогла более-менее разобраться в себе, научиться жить без моделированных снов и признать, что вход ей в них заказан, и окончательно прийти в себя, вернув себе главенствующие позиции в отношениях с Яном… Почти по половине пунктов. Потому что, оказавшись с ней на равных, опускаться он не желал. А Серверджина уже и не могла посмотреть на него, как раньше.

Их связывала общая тайна, которая словно бы сформировала мощнейшую цепь, опоясавшую и приковавшую их друг к другу. Ян знал о ней больше, чем кто угодно во всем этом мире. На светском ли мероприятии, в залитом ли огнями зале с натертым до блеска паркетом, среди ли котлов и разделанных ингредиентов… Он всегда теперь знал о ней больше, чем остальные, и это давало ему особую, магнетическую власть над ней. И он всегда мог при желании дернуть за ниточки, но… Он никогда не делал этого. Он вообще не использовал возникшие преимущества в угоду себе.

Просто как-то внезапно очень многое стало происходить не только по ее инициативе. В последующие дни, после того как Серверджина относительно пришла в себя, Ян просто рассказывал о себе. К случаю и без. Когда она слушала и когда не очень. Возможно, даже повторял одно и то же несколько раз, пока она, наконец, не обращала на него внимание. Пока у нее в мозгу не отпечатывалась та или иная информация о нем. Все те неважные мелочи и стоящие факты, которые она никогда не спрашивала и которыми интересовалась разве что лишь из вежливости. Таким образом Ян не давал Серверджине уйти от одного важного факта: он – такой же человек, как и она. И с его мнением стоит считаться. Если она и хотела сбежать, то он просто мягко и уверенно разворачивал ее к себе лицом, вновь и вновь ставя перед этой мыслью, пока в конце концов Серверджина не прекратила всякие попытки изменить это.

Открывшись ему, по собственному желанию или нет, Серверджина уже тогда понимала, что после этого ничего не будет как прежде. И, пожалуй, то, что настало теперь… В общем, она с полной уверенностью считала так: могло быть значительно хуже. И, пожалуй, впервые в жизни искренне порадовалась тому факту, что на месте Яна Лайтмера находится именно он, Ян, а не Велигд Лайтмер, который был в несколько раз тяжелее и темнее.

Он приходил уже не только по одному ее зову. Он мог заявиться сам, причем иногда в неподходящий момент. Или потянуть Серверджину за собой, просто потому что… Правда хотел ее видеть? Этого она понять не могла. Мотивация Яна вообще порой не укладывалась ни в одни рамки. Если его устраивали их первоначальные отношения, в которых присутствовал только секс без каких-либо обязательств, ну хорошо, определенные обязательства были, которые диктовала ему она сама и которые не слишком-то нарушали его привычный уклад жизни, тогда почему он ввязался все это? И вот это его: ” Ятебя вытащу”. Такие спасают всех – это верно. Здесь Серверджина не удивлялась, но порой ее преследовало странное чувство, что Ян несколько выходит за рамки этого самого спасения.

Он назвал ей хорошей. Интересно, в каком месте он это увидел? Так отчаянно верил в придуманную им самим глупость… Или в его словах действительно была доля правды? Серверджина до сих пор относилась очень скептически к некоторым его словам, но не могла не признать, что измени он свое поведение, то, наверное, она даже чуть встревожилась бы.

Они словно стали ближе в морально-духовном аспекте их отношений, и Серверджина не могла понять саму себя: ей вроде бы не было противно от этого, даже наоборот. Просто казалось очень непривычным то, что теперь ее позиция немного сместилась. В какие-то моменты она словно бы снова оказывалась той самой растерянной девочкой, какой ее увидел Ян, когда вырвал из ее моделированного сна. Девочкой, которую он завернул в одеяло. Это, казалось бы, такое простое действие, которое он совершил, абсолютно не задумываясь, просто потому, что для него это, наверное, было совершенно нормально, оно тогда ввергло ее в такой ступор, что вышла она из него очень нескоро. И с тех пор, когда эта сцена иногда всплывала перед ее глазами, Северджина иногда невольно задумывалась, а почему… Почему он это сделал? Просто потому, что она была человеком, попавшим в беду, или потому что…

Вот это “потому что” ей совершенно не нравилось, и она решительно отбрасывала его прочь.

Но просто потом случилось кое-что, введшее ее не в меньший ступор, чем та ситуация. С той ночи у них появилась негласная традиция: Ян исправно засыпал рядом с ней, занимались они сегодня сексом или нет. Сначала Серверджина чувствовала себя странно и непонятно, но потом, кажется, уже постепенно привыкла. Потому что если она просыпалась посреди ночи, что неизменно преследовало ее в первые недели, то ей было с кем поговорить. Да и вообще присутствие другого человека… Оно не мешало. И почему-то было намного легче, что рядом с ней засыпал и просыпался именно Ян, а не Велигд. Потому что все больше ситуаций с ней случалось, когда Серверджина с неудовольствием понимала, что Велигд Лайтмер уже наскучил, приелся и был… Совершенно не таким, каким она видела его в начале своих моделированных снов. Не был героем ее романа? Так она бы сказала, если бы была влюблена в него.