Текст книги "Дикие груши"

Автор книги: Магомед-Расул Расулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

МОЯ БЫ ВОЛЯ…

Сабур забежал домой, бросил портфель на диван.

– Я скоро вернусь! – крикнул он, исчезая за дверью.

– Опять! – всплеснула руками Насиба. – Опять!

Она сердито посмотрела на мужа, которому, казалось, и дела не было до сына.

– Что опять? – вежливо спросил Султан, но Насиба не уловила в его голосе ни малейшего любопытства.

– А ты не знаешь, куда он обычно в это время ходит? Я бы на твоем месте давно запретила ему дружить с этим Али!

– Почему же?

– Чему может Сабур у него научиться?

– А ты хорошо знаешь Али?

– Не хуже тебя!

– Раз Сабур с ним дружит, значит, он находит в нем то, чего ты не видишь.

– Именно этого я и боюсь.

– Не доверяешь сыну?

– А ты ему слишком доверяешь!

– У него есть своя голова на плечах. И он должен научиться сам за себя отвечать.

– Только это я от тебя и слышу! Но ты доведешь сына до беды, помяни мое слово. Он в школе оторвал голову какому-то скелету, ты хоть это знаешь?

– Я не верю, что Сабур может совершить плохое.

– А ты поинтересуйся, поинтересуйся хоть когда-нибудь, чем он живет! Придет из школы, бросит портфель и мчится к этому… А отец – ни слова. Он, видите ли, ему верит, и все тут. Говорят, его в школе собираются серьезно наказать…

– Накажут, значит, заслужил. Пусть сам над этим подумает!

– А тебе не надо знать, заслужил он наказание или нет? Правильно, я и говорю, тебе дела нет до того, чем сын занимается вне дома! Куда он ходит, к кому… Сам ты, небось, с отцом Али Максу́дом не дружишь…

– Не дружу, – согласился Султан. – Мы с ним разные люди.

– Али, конечно, такой же, как его отец. Яблоко от яблони… Чтоб ноги его не было больше в нашем доме!

Султан видел: жена не столько сердится, сколько изображает гнев. Разумнее было бы промолчать. Но ему было жаль ни в чем не повинного Али, и он сказал:

– Не говори глупостей, Насиба. Может, наш дом – единственный, куда Али может прийти?

– Нет, я вижу, тебе все равно, развалится наш дом или нет. Об Али ты беспокоишься больше, чем о родном сыне!

– У Али неприятности, а у Сабура пока все в порядке.

– Ты хоть понимаешь, что Али плохо влияет на Сабура?

– Все как раз наоборот.

– Что наоборот?

– Это наш Сабур влияет на Али.

– Сабур плохо влияет на Али?

– Ну что ты все: «плохо да плохо». А другого влияния быть не может? Скажи лучше, что у нас на ужин.

– Ничего! – вспыхнула Насиба.

– Так мне идти в столовую? – улыбнулся Султан.

– Хоть в ресторан! Там вкуснее накормят.

ЧУДУ ИЗ КРАПИВЫ

После собрания на душе у Али стало спокойнее и легче: сомнениям пришел конец. Он сам во всем честно признался. И заявил о своем решении. Пути назад отрезаны: слово мужчины должно быть одно.

Придет наконец долгожданная независимость!..

Мать, ни о чем не подозревая, ждала Али у открытых дверей.

– Ты что так долго, сынок?

– Задержался в школе.

Али заметил: вид у матери довольный, даже торжественный, глаза светятся, губы улыбаются.

– А какой костюм тебе папа купил! – радостно объявила она и потащила Али в комнату, где, лежа на диване, дымил сигаретой отец.

Мать сняла со спинки стула новый коричневый пиджак с серебристыми пуговицами и протянула сыну.

Али надел пиджак. Он был ему впору.

– Видишь, до чего хорошо. Словно на тебя шили, – мать погладила Али по плечу и отошла в сторону полюбоваться сыном.

– А вы вечно мной недовольны… – пробурчал с дивана отец. – Для вас ведь всегда стараюсь. Не помню только, чтобы вы когда-нибудь это оценили.

– Прошу тебя, не начинай, Максуд, все ведь так хорошо сейчас.

Кто-то позвонил в дверь, и мать бросилась открывать.

Вошел Сабур.

Али с облегчением вздохнул.

– Мам, я пойду, погуляю с Сабуром.

– Нет, нет! Поужинайте, а потом пойдете.

– Да мы есть не хотим, мама.

– Что ты говоришь, сынок! Я приготовила чуду из молодой крапивы с яичками. Ты это любишь. Все вместе и поужинаем.

Она быстро накрыла на стол. На белом эмалированном подносе аппетитно светились разрезанные на треугольники чуду.

Рассеянно кивнув Сабуру, Максуд поднялся с дивана и сел за стол.

– Уж и не знаю, вкусно ли получилось, – говорила мать, раскладывая чуду по тарелкам.

– Вкусно! – похвалил Али.

– Очень! – прибавил Сабур и подумал, что он немного запоздал.

– Правда, все немного остыло, пока мы вас ждали. Я говорю Максуду, поешь, пока горячее, а он не захотел. Подождем, говорит, скоро Али придет.

Максуд раздраженно посмотрел на чрезмерно разговорившуюся жену. На самом деле все происходило иначе.

Но мать не могла остановиться.

– Я сама и крапиву собирала. У подножия горы Таркитау. До сих пор руки горят.

Сабур вежливо улыбался, а про себя с тревогой думал: «Успел сказать Али о собрании или нет?»

Раздражение Максуда росло с каждой минутой. Ему были неприятны и неестественное оживление жены, и хмурая неприветливость сына, и в этот раз не проявившего должной благодарности ему, отцу, и непонятный молчаливый Сабур.

Он встал из-за стола и направился к дивану.

– Спасибо! – поблагодарил Сабур и тоже встал.

Наконец-то ребята могли уйти из дома.

– Ты сказал родителям о собрании? – спросил Сабур, когда они вышли из дома.

– Нет, мать пожалел.

– Может, ты сгоряча объявил об уходе из школы? Может, не надо торопиться?

– Нет, я решил.

– И куда ты хочешь пойти?

– Может быть, в порт. Грузчиком. Здоровье у меня что надо. Сила есть. А там платят хорошо. Если бы еще комнату дали в общежитии, я бы и мать с собой забрал.

– Знаешь, лучше на мебельный иди. К моему отцу. Он из тебя настоящего столяра сделает. А?

– Нельзя! Тогда мой отец на вас всю вину свалит.

– А если на стройку?

– Кто меня туда возьмет?

– Там всегда люди нужны. Да и с жильем у строителей легче.

– Ты думаешь?

– Помнишь моего дядю Мухтара? Он нашу школу строил?

– Ну?

– Он работает бригадиром СМУ-1. На днях они получили великолепную квартиру. И в самом центре.

– Думаешь, он возьмет меня?

– Пойдем к нему! Сейчас же!

– Неудобно беспокоить. И поздно.

– Ну тогда завтра с утра. Они работают с семи. Строят дома работников милиции. На горе, около маяка. Представляешь?

– Я хоть на край света готов, лишь бы домой не возвращаться…

– Нельзя! Мать ведь изведется без тебя.

– Не могу понять, что она в нем нашла?

– Может, она… просто любит его?

– Не думаю… Скорее всего, не хочет, чтобы я остался без отца. А того не понимает, что мне каждый его кусок хлеба с попреками поперек горла встает. Сегодня мне новый костюм купил. И все ждет изъявлений благодарности. Злится, что молчу. Ворчит.

Сабур посмотрел на друга с сочувствием.

– А в школе разве лучше? На классном собрании, видите ли, меня обсудить надо. А потом – на родительском. Чтобы уж все знали. И каждый должен тебя воспитывать, говорить про тебя. А может, мне неинтересно его мнение? Только бы опозорить перед всеми!

– Ты неправ! И представить себе не можешь, как хорошо говорила о тебе Хамис Хадисовна. Жаль, ты ушел и не слышал.

– Знаешь, мне до сих пор неудобно, что я позволил взять тебе мою вину на себя. Думал, у тебя все обойдется…

– Ничего! Похоже, и так все обойдется. Ты только напрасно погорячился, да и на собрании до конца досидеть стоило.

– А… – Али махнул рукой. – Чем там все кончилось-то?

– Сначала Хамис Хадисовна выступила. А потом завуч. Мы думали: вот сейчас он нас поучать начнет, приказ с выговорами зачитает. А он возьми да и реши все по-своему. Сказал: всем надо подумать, что есть своя правда у Сарат Магомедовны и у Хамис.

– Чем же кончилось-то?

– Да тем, что и у нас с тобой своя правота есть!

– Я тебя серьезно спрашиваю.

– А я серьезно и говорю! Пусть каждый еще о происходящем подумает. На том разошлись.

– Ничего не пойму…

– Мне кажется, это Хамис Хадисовна всех так повернула.

– У нее – душа.

– Я недавно читал Монтеня «Об искусстве жить достойно». Так вот он считает: для этого нужен особый талант, природный дар.

– Знаешь, талант талантом. Мне бы – чтобы понимали.

– Понимать – это, по-моему, тоже талант. А?

– Не знаю. Мне пока все вокруг кажется довольно мерзким. Может, я и неправ. Может, настроение такое.

– Знаешь, я тебе немного завидую.

– Смеешься, что ли?

– Ничего не смеюсь. Думаю, что совсем неплохо – начать самостоятельную трудовую жизнь!

СЕМЕЙНЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

Сабур и Али возвращались со стройки. Еще издали они заметили идущую им навстречу Хамис Хадисовну.

– Далеко направились? – спросила она.

– К вам, – улыбнулся Сабур.

Али остановился, виновато опустив голову. Это, конечно, нехорошо, что он самовольно ушел с собрания. Он боялся, сейчас учительница начнет уговаривать остаться в школе. А он не сможет ей ничего объяснить…

– Надо же как, – удивилась Хамис Хадисовна, – вы – ко мне, а я – к вам.

Она встала между Али и Сабуром, взяла их под руки, и они направились в парк. Все у Хамис Хадисовны выходило естественно и непринужденно. И разговаривать с ней было легко и интересно. Это ребята давно заметили.

А Сабуру сейчас, конечно, было легче: ведь не его дела обсуждались, а Али. Со стороны, во-первых, говорят, всегда виднее. Во-вторых, за себя просить трудно, почти невозможно. А за друга – пожалуйста. Вполне удобно. Такова уж, наверное, природа человека, думал про себя Сабур. А вслух он сказал:

– Мы сейчас говорили о вас, Хамис Хадисовна.

– Что же говорили?

– Вот вы можете помочь Али, а не помогаете, – пошутил Сабур.

Али с недоумением посмотрел на друга. Что это он такое выдумывает?

Но учительница только улыбнулась.

– Али берут на стройку, – серьезно начал Сабур. – И теперь ему нужна справка.

– Какая справка?

– Что он не учится в дневной школе.

– А он уже не учится?

– Уже не учится. Без этой справки его не имеют права принять на работу. Мы были у моего дяди. Он бригадир СМУ-1. Дядя готов взять Али на работу. У них бригада коммунистического труда. Там можно работать и учиться.

Только что Хамис Хадисовна хотела поговорить с Али совсем о другом. Она хотела убедить его не бросать школу. Хотела объяснить, что Али и сам может хорошо повлиять на родителей, он ведь у них один, и они его, конечно, очень любят…

И Али ждал, что разговор будет совсем о другом. О том, где он тогда выпил, как разбил стекло, не знает ли чего про скелет и прочее. И вероятно, про родителей. Про то, как он огорчит мать. Про то, как неразумно его решение. Конечно, Хамис Хадисовна имеет право говорить с ним про все это. Как учительница. Как человек, которому не безразлична его судьба…

Но Хамис Хадисовна ни о чем не стала спрашивать.

Она только сказала:

– Может, переведешься в вечернюю школу?

Али отрицательно покачал головой.

– Кто же меня переведет?

– Напиши заявление. «По семейным обстоятельствам прошу перевести меня в вечернюю школу».

Али ничего не ответил.

Сабур с укоризной посмотрел на учительницу. Не стоило, мол, упоминать о «семейных обстоятельствах» – самое больное место ведь!

И она поняла свою промашку. Ласково коснулась плеча Али.

– Знаешь, напиши просто: «Прошу перевести в вечернюю школу». Я постараюсь помочь.

ТРЕТЬЯ СТРУНА ЧУНГУРА[14]14
  Чунгу́р – национальный музыкальный инструмент с четырьмя струнами.


[Закрыть]

Хамис Хадисовна взяла заявление Али и пошла к завучу.

Ее беспокоил предстоящий разговор. Ахмед Мамедович был хорошим педагогом, образованным человеком, и ребята его любили. Но вот администратор из него не получался. Став завучем, он, похоже, и относиться к себе стал по-другому. Как будто с бо́льшим почтением. Если раньше он с увлечением разговаривал с ребятами после уроков, то теперь – не говорил, а вещал. Нет, конечно, Ахмед Мамедович и сейчас временами забывал о своем начальственном положении, тогда с ним было легко и интересно разговаривать. Но уж если ему казалось, что он должен изобразить строгого начальника, ни один вопрос нельзя было решить как надо. Лучше и не обращаться.

Кажется, тогда на собрании он правильно разобрался в ситуации, понял, насколько серьезно все происходящее в классе. Не побоится ли он и теперь довести дело до конца и позволить Али перейти в вечернюю школу?

Ахмед Мамедович был родом из Чу́лли – единственного в стране гор аула мастеров чунгура.

Говорят, что он сам хорошо играет на чунгуре, и в молодости с ним произошла такая история.

Какой-то парень из их же аула полюбил сестру Ахмеда Мамедовича. Темной ночью он залез на дерево, росшее перед домом, и заиграл на чунгуре: «Я влез на самое высокое дерево, потому что я люблю самую красивую девушку и хочу на ней жениться…» Тогда Ахмед Мамедович взял свой чунгур, подошел к раскрытому окну и ответил влюбленному примерно так: «Дорогой односельчанин! Прежде чем залезать с чунгуром на самое высокое дерево и хвалиться перед аулом своими чувствами, тебе бы следовало настроить третью струну чунгура на нужный лад». Говорят, парень тут же проверил, как настроен чунгур, и убедился в правоте Ахмеда Мамедовича!

…Ахмед Мамедович встретил Хамис Хадисовну приветливо, усадил и приготовился слушать.

– Я хотела поговорить с вами о Али Валиеве, – сказала учительница.

– Я к вашим услугам.

– Чтобы его приняли на работу, ему надо перевестись в вечернюю школу.

– Вы так говорите, – перебил ее завуч, – будто уход Али из школы – дело решенное.

– Он так действительно решил.

– Но вы-то, взрослый человек, понимаете всю нелепость такого решения? И что вы сделали, чтобы переубедить его, доказать ему неразумность его поступка? Зачем ему нужно переходить в вечернюю школу?

– Раз он пойдет работать, только в вечерней школе ему и учиться.

– Не потянет он и то, и другое. Не переоценивайте его возможностей!

– Я бы хотела, чтобы вы поняли мальчика, вошли в его положение. Просто по-человечески.

– Ну и ну, – строго и насмешливо сказал завуч.

– Сейчас очень важно его поддержать, помочь ему. Иначе он может просто сбиться с пути – и школу бросит, и работать не пойдет. Мало ли что взбредет ему в голову?!

– Вот именно поэтому его и не следует отпускать из школы.

– Но нельзя же держать насильно! Он так любит свою мать…

– При этом не боится огорчить ее.

– Я очень прошу вас понять Али. Вот его заявление.

Завуч пробежал глазами бумагу.

– Какое же это заявление, здесь же нет мотивированных причин для перевода!

– А если бы он все перечислил в заявлении?

– То мы бы удовлетворили его желание – это вы хотели услышать?

– Да! Я была бы вам очень, очень благодарна! – сказала Хамис Хадисовна и раздраженно подумала: слишком уж часто она употребляет слово «очень».

– Но при этом мы бы расписались в собственном бессилье!

– А если он только формально будет числиться в школе, мы чего-нибудь добьемся?

– Но ведь это от нас с вами зависит, формально или не формально посещают школу наши ученики. Мы должны терпеливо воспитывать таких, как Сабур и Али. И двух мнений здесь быть не может…

Ахмед Мамедович говорил и говорил, как будто старался убедить в чем-то самого себя. А Хамис Хадисовна смотрела в окно и с тоской думала, что она, кажется, мало чем сможет помочь Али.

ЖИЗНЬ – ТАКАЯ ШТУКА…

У Сарат Магомедовны все, как всегда, шло по строгому плану. Утро она провела в суде, где была народным заседателем. Ситуация, в которой они разбирались, была сложной и запутанной. Но они нашли наконец правильное решение, и в школу она пришла в хорошем настроении. По привычке не откладывать дела в долгий ящик, она хотела тотчас же найти Хамис Хадисовну и пожурить ее за вчерашнее излишнее благодушие. Но остановила себя. Не так уж часто в последнее время у нее бывало такое приподнятое настроение. Можно его и поберечь…

Когда Ахмед Мамедович пригласил ее к себе в кабинет, Сарат Магомедовна была уверена: он хочет поговорить с ней про вчерашнее собрание, что называется, по душам.

Но Ахмед Мамедович был хмурый, думал все про свое и только неясно намекнул Сарат Магомедовне, хорошо бы Сабуру и Али прийти к нему с повинной.

– Значит, вы все-таки не хотите их наказать? – удивилась учительница.

По ее мнению, поведение завуча на собрании тоже было не очень понятным. Казалось, реплики весьма недвусмысленно свидетельствовали о его настроении. Но после выступления Хамис Хадисовны он вдруг как-то беспринципно стал соглашаться со всеми, и виновники вполне могли почувствовать себя на коне. Вот теперь он ждет покаяния. Он же сам вчера всех оправдал. А она, Сарат Магомедовна, добивалась именно этого – чтобы ребята осознали свою вину. Впрочем, не надо торопиться.

– Несомненно, – сказал завуч и поправил очки.

– Что несомненно? Вы не будете принимать никаких мер?

– Меры будут приняты в любом случае! Но вы же сами утверждали, наша задача не в том, чтобы просто наказать ребят, а в том, чтобы они осознали свою вину. Правильно?

– Да, это действительно так…

Когда Сарат Магомедовна вышла, от ее безмятежного настроения не осталось и следа. В вопросе с Али и Сабуром не было ясности. Понятно было только одно: она должна до родительского собрания поговорить с Али и его родителями.

Сегодня его не было в школе. Значит, он вчера не сгоряча сказал, что уходит. Придется идти к нему домой…

Сарат Магомедовна не сразу сообразила, что пришла не вовремя. Открыв ей дверь, мать Али испуганно попятилась. В большой комнате, куда они прошли, на диване полулежал и курил отец.

Увидев учительницу, Максуд глубоко затянулся, опустил ноги на шкуру тура и погасил сигарету. Это, видимо, означало готовность вступить в разговор с гостьей.

Али за столом перелистывал страницы учебника истории. Он так и не нашел удобного момента, чтобы про все рассказать родителям. Он подумал: появление Сарат Магомедовны хотя и сулит ему неприятные разговоры, зато уж внесет полную определенность в его положение.

Учительница присела за стол, и начались положенные в таких случаях ритуальные вопросы о жизни и здоровье, традиционные ответы, которые не содержали в себе тоже ничего, кроме «спасибо», «хорошо», «благодарю вас…».

Али поднялся из-за стола.

– Ты куда? – спросил отец.

– Я… В общем, я еще вчера хотел сказать… Я устраиваюсь на работу. Буду жить в общежитии. А подробнее вам все расскажет Сарат Магомедовна…

Али выскочил из комнаты.

Лицо матери потемнело. Она ухватилась за край стола и замерла.

Запоздало отец крикнул Али:

– Эй, перестань болтать глупости! Вернись назад, тебе говорят!

– Верни его, пожалуйста, – попросила мать.

– Никуда он не денется! Сам вернется.

– А вы знаете, что происходит с вашим сыном, что его тревожит? – обратилась к отцу Сарат Магомедовна. Ей показалось, сейчас для такого откровенного разговора наступил самый подходящий момент. – Али ведь вас так любит, так дорожит вашим авторитетом. По-моему, здесь и надо искать одну из причин его странного решения бросить школу.

Максуд кисло улыбнулся. Ну, в это-то он, допустим, не поверит.

– Ради аллаха, скажите, что случилось, не мучьте меня, – взмолилась мать Али.

– Я хочу, чтобы вы меня поняли. Я старше вас, тридцать с лишним лет работаю в школе и сама вырастила троих детей. Думаю, вы верите, что я желаю добра и вам и Али?

Максуд отвернулся к окну. Его раздражал этот разговор.

Но Сарат Магомедовна ничего не замечала и продолжала с жаром:

– Мне кажется, вы повторяете известную ошибку, от которой Сухомлинский предостерегал родителей. Жизнь такова: люди неизбежно ссорятся и мирятся. Но мы должны помнить, что мы не только люди, но и родители. И потому несем ответственность друг перед другом, перед детьми, перед обществом. Простите за откровенность, но если вы выясняете свои отношения при Али, то он, конечно…

– Вы заодно хотите и нас воспитать? – Максуд поднялся, глухая неприязнь закипала в нем.

– Нет, я только хочу вам помочь.

– Я думаю, вам платят зарплату за воспитание детей. Невоспитанных родителей вам простят! Что бы ни произошло в школе, вы призываете родителей. Парень не так слово сказал – пожалуйте родители. В школу не пришел – опять родители. Сами-то вы хоть что-нибудь в своей школе можете?

– Ну зачем так резко, Максуд!.. Не надо… Вы уж простите нас, пожалуйста, – виновато сказала мать Али.

– Я думала, вы меня поймете и сделаете нужные выводы, а вы ведете себя так, что мне больше не о чем с вами разговаривать. – Сарат Магомедовна была не в шутку оскорблена. – Придется нам встретиться на родительском собрании…

Детство Максуда Валиева было нелегким. Он рано остался сиротой, и родственники пристроили его подмастерьем к лудильщику. Небольшая прокопченная лудильная мастерская находилась на базаре, на самом видном месте. Максуд рос смекалистым парнем. Он быстро понял всю бесперспективность собственной работы – в магазинах появлялась красивая эмалированная посуда, а прохудившиеся кастрюли, как правило, шли на металлолом, не в лудильную мастерскую. Надо было учиться.

В пятнадцать лет Максуд ушел от мастера и поступил в Буйна́кский финансовый техникум. Правда, поступил только с третьей попытки. И в это время ему жилось особенно трудно. Но тем больше дорожил он своим новым положением – студент. После окончания техникума Максуда пригласили работать в горпищеторг. Там он и трудился по сей день. И хотя успел завести себе семью, продолжал учиться заочно в институте на торгово-экономическом факультете.

Максуд любил сына, но старался быть с ним требовательным и суровым. Мужское воспитание! Он терпеть не мог хлюпиков и маменькиных сынков. Али, как казалось Максуду, жил слишком легко и беспечно. Все словно бы само собой шло к нему в руки. Но не само, конечно, а с помощью его, Максуда. Вот этого-то Али как раз и не замечал и никакой благодарности к отцу не испытывал, что, само собой, обижало и сердило Максуда. Попробовал бы сын хлебнуть хоть немного из того, что доставалось ему в детстве… И ведь всего-то от него требуется – хорошо учиться и ценить отца!..

Правда, характер у Максуда вспыльчивый, и иной раз он разговаривает с сыном и женой резковато. Ну так что же ему теперь, особые выражения для беседы с ними выбирать?! И того не хотят помнить и понимать – нервы-то у него не железные. Он ведь и в детстве натерпелся, и сейчас тяжеленный воз на работе везет, да еще в институте учится! А они, между прочим, никогда ни в чем не нуждались. Все в доме есть. Тоже его заслуга. Ценили бы! А что разговоры по душам с ними не ведет, так у него на это времени нет. Он человек деловой. Это те, которым делать нечего, могут вечерами языки чесать с женщинами.

Домой он приходит усталый. Ничего, пусть немного покрутятся возле него – обед подадут, подождут, когда он отойдет! Может, тогда и он посидит с ними, поговорит, о своих делах расскажет. Ведь с какими людьми ему приходится встречаться! Кое-что поучительное для себя из его рассказов извлечь могли бы…

Осложнения сына в школе показались Максуду ничем иным как вздорными мальчишескими капризами.

– Выдрать его надо как следует, а ты кудахчешь возле него, словно курица, – раздраженно сказал он жене, когда Сарат Магомедовна ушла. – Придет домой, я с ним по-своему поговорю!

Жена молча плакала, сидя у окна. Уж лучше бы Али пока не возвращался…