Текст книги "Дикие груши"

Автор книги: Магомед-Расул Расулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Первой в атаку двинулась наша конница. За ней те, у кого коней не было. Бешеный пулеметный огонь обрушился на нас. Хрипели раненые кони, падали убитые товарищи, быстро кончались боеприпасы. Вот уже и у меня не осталось патронов. Я вытащил кинжал. Мой друг Хабибулла́ протянул мне винтовку. Ему только что снарядом оторвало левую руку. Ненависть и отчаяние охватили меня.

– И ты из этого ружья убил много врагов?

– Да нет, внучек, почти сразу же ранило и меня. Потерял я сознание. Пришел в себя, попытался встать – не могу. Голова кружится, в глазах туман. Рана на ноге болит…

Вокруг убитые лежат. А где-то вдали все еще стреляют. Хотя уже беспорядочно. Без прежнего напора. Я решил: все кончено. Лежал и мысленно прощался с родными, с друзьями, с горами и небом… Я даже не пытался уползти. Лежал и лежал. Не знаю, сколько времени прошло так. Поймал себя на том, что слежу за муравьем. А муравей упорный такой. Тащит на себе ячменное зерно, которое в три раза его больше. Пробирался он через траву, густую и высокую…

Уронит зернышко, остановится, снова его ухватит и дальше тащит. Кругом стреляют, убивают, а он знай себе свое дело делает. Мирное. Такая воля к жизни, такое упорство. Я помню, это поразило меня, как до того мужество Хабибуллы.

Стало совестно, что я сдаюсь, что безволие проявляю. Собрался я с силами и пополз. Добрался до какого-то источника и сознание потерял. Но это уж от меня не зависело. А потом я очнулся и узнал – подобрали меня мекеги́нские женщины, несколько дней выхаживали, пока я в себя пришел. А тяжелораненых, которые на поле остались, после боя поповцы прикончили…

– Но вы все-таки прогнали белых? – спросил Омар. Рассказ показался ему не таким уж интересным. Лучше бы дедушка о своих подвигах вспомнил. А то что там! Муравей… Женщины… Ребятам будет нечего пересказать. Окажись он в таком бою, нашел бы, что вспомнить… Кстати, ведь и проверять бы никто не стал.

Дедушка вот говорит, что Хабибулла героически сражался, но когда ему руку оторвало – в лес ушел. А он, Омар, сам читал в книге одного дагестанского писателя, как Хабибулла именно после этого с криком «Ура!» на врагов бросился и других за собой повел…

– Нет, Омар, – сказал дедушка, помолчав немного. – В том бою мы не победили. Трудные дни тогда были. Победили мы позднее. Много товарищей моих погибло. И я в тех последних боях уже участия не принимал. После ранения еще не поправился…

Странно как-то рассказывал дедушка. Будто ничего особенного не произошло.

– Ну, а ордена есть у тебя, дедушка?

– Какие ордена?

– За участие в войне. Боевые.

– Вижу, хочется тебе дедушкой похвастаться. Ордена и медали иметь, конечно, почетно. И у меня они есть. Но нельзя только по ним о людях судить. Нехорошо это. Вот мой друг Муртуз. У него нет ни орденов, ни медалей, но его в ауле все уважают. Потому что он живет и работает честно. В трудную минуту всегда на помощь придет. О других, как о себе самом заботится. Одним словом, хороший человек. Ему никогда не бывает стыдно ни за свои дела, ни за свои слова. Ничего он против совести не делает. И для него нет высшей награды, чем доверие и уважение людей, среди которых он живет. И это не имеет значения, где все происходит: в городе, в ауле ли. Люди везде есть люди…

На веранде распахнулось окно и показалась бабушка:

– Хватит, поди, секретничать-то. Ужинать пора!

– Пора так пора, – согласился дедушка. – Только мы сперва аппетит поднимем. – Он подмигнул Омару, вытащил из кармана газырь и высыпал на ладонь мальчика горсточку грушевой муки.

* * *

За ужином Омар решил не давать себе волю и есть поменьше. Бабушка сразу это заметила и всполошилась:

– Что с тобой, соколенок мой, не заболел ли?

– И работать и отдыхать лучше, когда в животе легко! – важно ответил Омар.

Это были слова Муртуза, и дедушка с бабушкой осторожно переглянулись, чуть улыбнувшись друг другу.

Во сне Омар увидел дедушку Хасбулата. Дедушка не был больше маленьким и щупленьким, словно мальчик. Он был крупнее дяди Муртуза. Борода его стала густой и длинной. Голос гремел, словно гром. Он был не просто дедушка, а дедушка-дерево. Омар заметил, что одна из веток его сломана. И из нее на землю крупными красными каплями стекала кровь…

Дедушка молча смотрел то на эту ветку, то на Омара. Из-за густого кустарника в него целился из лука босоногий мальчишка. На дедушкиных плечах удобно уселся Карим и жевал груши, беспечно болтая ногами… Где-то поблизости смеялась девочка-синичка.

Зачем они собрались все вместе?

Омару стало жутко и страшно. Ему захотелось увидеть тетю Салихат. Но она была далеко…

– Прости меня! – крикнул он дедушке.

Но вокруг стоял такой шум, что дедушка ничего не услышал.

Дедушка вытаскивал из земли мощные ноги-корни. Карим поднялся на его плечах и заплясал что-то дикое: оказывается, он нашел зрелую грушу!

Синичка крикнула издали, что ей пора спать, и исчезла.

Босоногий, туго натянув тетиву, выпустил, наконец, стрелу в Омара…

Его разбудил знакомый голос:

– Ома-ар! Ома-ар! Выгляни на минутку!

Ах, это Карим зовет его из сада. Может, и вправду нашел спелую грушу? Сейчас будет хвалиться, как помогал дедушке в лесу.

– Чего тебе? – спросил Омар, подойдя к окну. И сам почувствовал, как недружелюбно звучал его голос.

– Ты видел, на липе ветку сломали?

– Я? – Омар собрался было выложить всю правду, но вспомнил о девочке-синичке. – Я? Н-нет, не видел. Не могу я все видеть.

– Так ты же дома был.

– Я не все время был дома. Дяде Муртузу помогал. И еще там…

– А ветку когда перевязал?

– Я не перевязывал.

– А кто же? Бабушка сюда бы не забралась.

– Это дедушка перевязал. Когда вернулся из леса. Он сказал, что ветка прирастет.

Омару очень хотелось успокоить Карима и перевести разговор на другое.

Но Карим не успокаивался.

– Срастется-то, может, и срастется… Но почему он не пришел и не сказал тебе, что сломал, этот осел? Объяснил бы, что нечаянно все вышло. А то сломал – и молчит. Совести нет! Но я все равно его найду. Не сомневайся!

Омару стало стыдно. Он спросил первое, что пришло ему в голову:

– А груши как, созрели, да?

«Может, ему рассказать про сон, – подумал Омар. – Хотя нет, не стоит. Слишком многое объяснять тогда придется».

– Спи подольше! – засмеялся Карим. – Как только они созреют, первым тебя разбужу.

«Еще неизвестно, кто из нас первым найдет спелую грушу», – подумал Омар, но вслух ничего не сказал. Ему хотелось, чтобы Карим поскорее ушел…

Карим ушел, но лучше Омару не стало.

Надо же, как неудачно начался новый день. Принесло этого Карима. И что он к нему пристал с веткой! В конце концов это их дерево! Мог бы и не беспокоиться. Все равно он найдет виноватого! Шерлок Холмс какой!..

А может, пойти к дедушке и про все-все ему рассказать? И тогда, наверное, станет спокойнее.

Омар быстренько оделся, вышел в соседнюю комнату и прошел по лестнице во двор. Дедушки не было дома. Веселый рыжий котенок бросился под ноги Омару, предлагая поиграть.

Нет, сейчас ему не до котенка. Он отшвырнул его ногой. Котенок мяукнул и исчез.

Во дворе бабушка сметала в кучу мусор.

– Не глотай зря пыль, внучек. Посиди пока дома. Я сейчас. Приду и накормлю тебя вкусненьким.

– А где дедушка?

– На годекан ушел. Соображает, чему день посвятить. Кому он еще помочь не успел.

– Ну, так и я на годекан. Я быстро!

На годекане собралось несколько стариков. Дедушка стоял спиной к Омару и что-то рассказывал.

Омар понял, что сюда он пришел напрасно. Не станет же он признаваться в своих грехах в присутствии почтенных людей аула. Это было бы неприятно не только ему, но и дедушке. Вот-вот! Не может же он не думать о своем дедушке!

И Омар издали, не подходя к годекану, свернул в сторону, словно он и не собирался идти сюда.

На узкой улочке, зажатой с обеих сторон саклями, из-за угла неожиданно выскочила Синичка. Она едва не налетела на Омара.

– Ой, там соседский козленок. Во-от с такими рогами. – Она показала над головой что-то огромное и замысловатое и сама же рассмеялась: – Такая уж я трусиха! Ничего не могу с собой поделать!

Омар растерялся, не зная, что ей ответить.

– А ты куда? – спросила девочка, опасливо поглядывая по сторонам.

– Я? Я хотел… – Нет, Омар совершенно не знал, о чем он сейчас может говорить с Синичкой. Надо уж или честно про все рассказать или… – Меня бабушка ждет, – глупо пробормотал он и бросился со всех ног домой.

Бабушка действительно ждала его. Нельзя сказать, что он обманул Синичку. Но если быть до конца честным…

При виде Омара котенок взлетел на подоконник и выскочил в окно.

Бабушка обрадовалась Омару. У нее уже был накрыт стол: на блюдечке лежали сваренные всмятку яйца, отпотевал после погреба горшочек с кислым молоком, на тарелке белел крупно разрезанный овечий сыр. Румяные булочки благоухали на всю комнату.

– Кушай, внучек, кушай!

Нет, Омар не мог есть.

– Что с тобой, мой соколенок? Я же вижу… Ты не заболел? А может, тебя что-то беспокоит? Скажи мне. – И бабушка прижала шершавую ладонь к его лбу.

Омар глубоко вздохнул. Сейчас он, кажется решится. Но противный липкий страх стал подниматься из каких-то его глубин: бабушка, человек всеми уважаемый, сейчас узнает, что ее внук совсем не такой, как ей кажется. Он уже и здесь успел…

После каждого бабушкиного вопроса Омар все ниже и ниже опускал голову.

Очень хотелось быть хорошим…

Оставалось полшага

ДОМА

Сабур открыл ключом входную дверь и услышал веселый голос матери:

– Ты, сынок?

– Это Сабур, – шутливо отозвался он, хотя обычно ему не нравилось, когда мама переходила с ним на какой-то детский язык: «сынок, мальчик, милый!» Он давно уже не ребенок!

В прихожую навстречу ему вышел отец. Улыбнулся, шевельнув прокуренными рыжими усами.

– Ну как, порядок?

Сабур неторопливо вытащил из внутреннего кармана пиджака только что полученный новенький паспорт и протянул отцу. Султа́н перелистал странички паспорта и серьезно, по-взрослому пожал сыну руку.

Это совсем иное дело – настоящее мужское рукопожатие… Отец не любит громких слов. Доволен, скажем, Сабуром – улыбнется ему, похлопает по плечу. И они отлично поймут друг друга. Сабур не помнит случая, чтобы, даже в детстве, отец был с ним снисходительным. Он всегда относился к сыну уважительно, как к человеку, во всем себе равному.

Сабур не спеша умылся и отправился переодеваться. Синюю школьную форму он сменил на джинсы и полосатый свитер.

В это время мама позвала к себе на кухню.

«Ну, вот, – скис Сабур, – сейчас скажет, чтобы в половине десятого был дома. И почему именно в половине, а не без десяти десять, например?» В кухню он вошел нахохленный, готовый буркнуть обычное: «Знаю, знаю, знаю…»

Но мама только улыбнулась и сунула ему что-то в руку. Сабур посмотрел – три рубля. Это означало, что у отца сегодня получка. В такие дни мама давала ему рубль или два, смотря что получал отец, только зарплату или еще и премиальные. Ну, а нынешняя щедрость, видно, в честь паспорта. Сабур благодарно улыбнулся матери. Только почему она дает ему деньги тайно? Как будто отец станет возражать. Ничего подобного, Сабур и не сомневается в этом.

Мама обняла его за плечи и подтолкнула к дверям стоповой.

Отец уже сидел за столом, покручивая усы. На веселой зеленой клеенке стояли три тарелки с хинка́лами – тоненькими квадратиками вареного теста, залитыми приправой из кислого молока, чеснока и орехов. А посередине стола на эмалированном подносе ароматно дымились куски вареной баранины.

– Бисмилла-а-хи[10]10
  С именем аллаха начинаю.


[Закрыть], – шутливо сказал Султан. Он положил себе на тарелку кусок мяса с большой мозговой костью, наколол на вилку хинкал и с откровенным удовольствием принялся за еду.

Мать с улыбкой глядела на мужа и сына.

– А ты почему не ешь? – поднял голову Султан.

– Жду, когда ты к хинкалу вина попросишь.

– Вина? Вах, у нас сегодня и вино есть? – Отец старался казаться удивленным. – Мои премиальные или паспорт Сабура отмечать будем?

Насиба́, довольная произведенным впечатлением, отправилась на кухню и принесла бутылку «Ркацители». Бутылку она держала за горлышко высоко и бережно, точно букет цветов.

Заходящие лучи солнца вспыхнули в бутылке зелено-голубым пламенем – таким в тихий погожий день бывает Каспий.

Из буфета мать достала тонкие хрустальные фужеры. Сабур отчетливо представил себе, как все будет дальше. Осушив фужер, отец поднимет на маму глаза, и она чуть коснется губами рюмки.

«Могла бы немного и выпить», – ворчливо заметит отец, но в голосе его почувствуется одобрение.

«Забавные у меня родители, – подумал Сабур. – Мне здорово повезло. Впрочем, и сын у них не худший!»

Отец поднял фужер, посмотрел в глаза Сабуру и сказал:

– Ну, сын, за тебя! Будь человеком, это – главное. Остальное приложится.

Он улыбнулся Сабуру и обернулся к жене:

– А ты почему молчишь? Ничего не хочешь сказать сыну?

Насиба встала, подняла бокал и задумалась.

Сабур смотрел на нее и дивился. Еще никогда мать не казалась ему такой красивой: большие влажные глаза ее лучились теплом, по лицу разлился нежный легкий румянец. Даже зеленая косынка с желто-белыми бабочками, обычно то и дело соскальзывавшая с волос, сейчас хорошо подхватывала мамины густые волосы. Казалось, бабочки замерли, прислушиваясь к тому, что она скажет.

– Сын мой, дорогой! – начала Насиба, голос ее вдруг зазвучал сдавленно и глухо. – Мне кажется, только вчера я отвела тебя в первый класс…

Насиба замолчала, виновато улыбнулась. «Будь счастлив, сынок!» – сказала и торопливо вышла из комнаты.

– Женщина всегда есть женщина, особенно, когда она мать, – задумчиво сказал отец.

Сабур видел, что отцу жаль маму, он хотел бы ее сейчас успокоить, но стесняется его, Сабура. Молодец мама, не стала говорить всякие напыщенные слова, как это часто бывает со взрослыми. Только почему она так разволновалась? Ничего ведь не произошло. Действительно, наверное, женщина всегда есть женщина…

Мама вернулась в столовую с кастрюлей бульона. Из кастрюли торчала деревянная ручка половника, темно-коричневая, инкрустированная золотыми снежинками. Ручку эту Сабур сделал, когда ему было двенадцать. Отец тогда похвалил работу, хотя теперь Сабур понимает, что сделана ручка так себе и снежинки расположены по-школьному старательно. Но мать очень любит показывать половник гостям. И с таким видом показывает, будто это работа какого-нибудь знаменитого мастера. Словом, давно пора сделать новую ручку. Как только появится время, Сабур сядет и сделает. Решено!

Разливая по тарелкам бульон, Насиба сказала задумчиво:

– Надо же, как бежит время… Год за годом. Не успеваешь оглянуться. А ведь прошлого не вернешь.

– Это ты про что? – улыбнулся Султан.

– Про то, что не заметишь, как сын кончит школу и поступит в институт.

– А если не поступит?

– Как не поступит? А ты для чего?

– Разве я поступаю?

– Не ты, но твой сын.

– Прекрасно. Пусть себе поступает. Я ему нисколько не мешаю.

Сабур кивнул, соглашаясь с отцом. Ему нравилось, что отец не пытается опекать его.

– Не мешаешь… Ну и разговор. А помочь ему ты не собираешься?

– Он и сам с усам.

Сабур важно потянулся было к верхней губе, но вовремя вспомнил, какие у него еще реденькие усы, и опустил руку.

– И другие дети тоже с усами, но родители заботятся о них и даже вместе с ними едут в город в институт. – Косынка соскользнула с маминой головы. Почему-то она всегда сползала, стоило маме начать нервничать.

– Другие, я думаю, только унижают себя и вредят своим детям. – На лице Султана не было уже и тени улыбки.

– А я думаю, что это ты вредишь своему сыну. Если он не поступит первый год, то на второй у него уже и времени не останется.

– Почему же не останется?

– Да потому что в армию пойдет!

– Ну и что?

– Потеряет два года.

– Во-первых, неизвестно, потеряет ли. А во-вторых, объясни мне, кого ты хочешь из него вырастить? Хочешь, чтобы он кому-то прислуживал? Как я твоему профессору?

Сабур знал, что отец по выходным дням работал на даче у профессора. Только почему же прислуживает? Может, ему, опытному резчику по дереву, приходится делать что-то примитивное, неинтересное?..

Мать возмутили слова отца:

– Это почему же ты прислуживаешь? Просто помогаешь! Денег не берешь? Ну так и что? Зато когда Сабур будет поступать в институт, он нам тоже поможет. И никто от этого не пострадает, как ты понимаешь…

– А совесть?

– Вах! При чем тут совесть? Должен ты о сыне побеспокоиться или нет? Я ведь и сама могу все устроить… Если тебе трудно. Только напрасно ты относишься к нему как ко взрослому. Он еще мальчик!

– Я давно не мальчик, мама! – Сабур встал из-за стола. Он терпеть не мог такие разговоры. – Если вы с отцом найдете окольные дорожки к моему институту, я просто не буду туда поступать. Что я, законченный олух и сам ничего не могу? Кстати, учтите, я еще не решил, пойду ли я после школы в институт. Может, поступлю на работу.

– Ты слышишь, слышишь, что он говорит! – возмутилась Насиба. – Конечно, это мне одной нужно, чтобы он поступил в институт. Твоя работа!

Насиба сорвала с головы косынку и принялась завязывать и развязывать узелки на ее концах…

– Я знаю, что тебе нужно, – миролюбиво улыбнулся Султан, откровенно пытаясь переключить разговор. – Тебе нужно купить сережки с бирюзой. Ну, те, которые тебе тогда понравились. И купи, пожалуйста. Вот деньги на них. Это профессор сегодня заплатил.

– Как заплатил?

– За честную работу… А ты думала, премиальные? Нет, премиальных в этом месяце не будет: стояли много, не хватало материала…

Султан работал в экспериментальном цехе на мебельной фабрике. Он был родом из Унцукуля. В этом ауле жили резчики по дереву – инкрустаторы. На фабрике Султан делал эскизы различных отделок и по ним – образцы. Его работу ценили, и он хорошо зарабатывал. Считался одним из лучших резчиков по дереву, занимался делом отцов и дедов.

Султан был уравновешенным человеком. Сабур не помнил, чтобы он, разговаривая с матерью, когда-нибудь повысил голос. И только чуть насмешливые интонации нет-нет да и проскальзывали у отца. Впрочем, может быть, так и следует разговаривать с женщинами?..

НА КАНАТЕ

Спустились сумерки. Город засверкал вечерними огнями. На светлом еще небосклоне четко проступил силуэт горы Таркита́у – словно старая крепостная стена. Рассказывают, когда-то Петр Первый поднялся на вершину Таркитау, полюбовался оттуда видом гор и моря и решил, где следует проложить путь через горы к морю. Проницательный был государь.

Сегодня в школе будет долгожданный бал для старшеклассников – с концертом, играми и танцами. Девчонки из класса начали готовиться к нему еще два месяца назад. Сабур вышел из дома задолго до начала школьного вечера. Во-первых, он обещал зайти за своим другом Али́; во-вторых, он вообще любил вечерние прогулки.

Сабур пошел так, чтобы Таркитау все время был у него перед глазами. Слева от Сабура на склоне широко разбежались огни аула Тарки́, почти слившегося с новостройками города. На поворотах дороги, идущей из аула, то и дело вспыхивали фары машин. На миг они высвечивали треугольные дорожные знаки, которые то словно загорались, то гасли, убегая в темноту.

Сабур вспомнил недавний разговор отца с матерью и недовольно поморщился. Почему-то он для мамы все еще мальчик. Мальчик!.. Похоже, когда ему будет тридцать, он так и останется мальчиком. А как он сам при этом к себе должен относиться, она подумала? Хорошо еще, что отец все понимает.

…Али стоял у подъезда своего дома и разговаривал с Сала́мом, парнем из их же класса.

– Салют! – крикнул Салам, увидев Сабура, и тут же куда-то умчался.

– А я уже собрался идти тебе навстречу, – Али улыбнулся и дружески похлопал Сабура по плечу.

– Куда это Шти́хель так спешит?

– Кто его знает, он всегда спешит. Говорил, кому-то обещал кулон вырезать.

Салам был сыном ювелира и во всем старался походить на отца. Каждую свободную минуту он что-нибудь мастерил – то серьги, то брошку. Карманы Салама всегда были набиты всякой всячиной. Свое прозвище он получил за то, что вечно таскал с собой штихель, инструмент, которым работал. Али шутил и смеялся, глаза его возбужденно блестели. «Какой-то он необычный сегодня», – подумал Сабур. И вдруг он понял, в чем дело.

– Ты что, пил вино?

– Разве заметно?

– Еще бы!

Это было совсем не похоже на Али. Али – спортсмен, кандидат в мастера. И нисколько не расположен к выпивкам. Сабур помнит, что даже в день рождения Али, когда тому исполнилось семнадцать, они, собравшись, не выпили ни капельки. Сегодня, правда, Али ушел с третьего урока, чтобы поздравить знакомого спортсмена, нового чемпиона по вольной борьбе. Может, там…

– Ну что, поучаствовал в поздравлении? – спросил Сабур.

– Не в поздравлении, а в чествовании! – Али назидательно поднял палец над головой.

– Значит, там ты и начествовался?

– Неужели до сих пор что-то осталось?

– Осталось! – признался Сабур. – И мне кажется, Штихель догадался. Знаешь, если стоишь рядом, просто нельзя не догадаться. Только я вот чего не пойму: вы же спортсмены, разве спортсмены пьют?

– А мы не люди, что ли? Сам посуди. Как я мог отказаться? Тренер назвал меня «надеждой номер один», сказал, что включит в состав сборной на соревнования вольников юга России.

– Поздравляю! Здорово!

– А за Тайма́на как не выпить? Он ведь чемпион! Правда, сам он не пил.

– Значит, получилось две рюмки – за тренера и за чемпиона?

– Да нет, вышло три. Потом подняли тост за меня. Надо бы, конечно, не пить, а только пригубить. А я что-то разошелся, и все три рюмки хватил до дна. Смотрю, тренер косится. Да уже поздно. Завтра на тренировке не миновать неприятных разговоров. Буду выкладываться изо всех сил. Может, как-нибудь обойдется. Давай прибавим шагу!

Приятели вышли на залитый электрическим светом бульвар. На асфальте перед ними поплыли их длинные тени. Дурачась, друзья тут же затеяли состязание, кто первый наступит на чужую тень.

Вдруг из-под кустов выскочила маленькая собачонка. Сабур пронзительно свистнул. Собачка испуганно метнулась назад, в темноту.

– Ну, зачем ты так? Собака, наверное, бездомная, – укоризненно сказал Али.

– Эх-хех, молодость называется, – протяжно вздохнула сидевшая на лавочке старуха в большом черном платке.

– С жиру бесятся, работы себе не найдут, – буркнул куда-то спешащий прохожий.

– Пойдем лучше переулками, Сабур, – Али потянул приятеля за рукав.

Ребята свернули с бульвара. Это был хорошо знакомый Сабуру переулок. Он сразу заметил, что у Джейра́н в комнате горит свет. Более того, дверь на балкон была открыта и из комнаты доносился смех, заливистый, заразительный – так умела смеяться одна Джейран.

– Давай зайдем, – предложил Сабур, стараясь, чтобы голос его звучал как можно безразличнее.

– Да она вроде не пойдет. У нее мать работает во вторую смену. Сестренку не на кого оставить.

– Возьмем на бал и сестренку! И будем танцевать с ней по очереди. И чур, я первый ее приглашаю! Договорились?

Али засмеялся.

– Давай зайдем.

Но дверь им открыла не Джейран, а Ми́на. Хотя ничего сверхъестественного в этом не было, Сабур от неожиданности попятился. Все они учились в одном классе, и Мина вполне могла зайти за Джейран.

– Ты был у меня? – спросила Мина. И просияла, не дожидаясь ответа: она была уверена, что не ошиблась.

Сабур скривил губы, что должно было бы означать: «Чего бы это я стал за тобой заходить?» Но и на этот раз Мина поняла его по-своему: «Да, я был у тебя, но совсем не обязательно, чтобы весь мир об этом знал». И такое толкование ее вполне устроило.

Когда-то Сабуру немного нравилась Мина. И она это сразу поняла. Но потом она стала его раздражать. А в последнее время Сабур, похоже, просто влюбился в Джейран. Иначе почему бы он все время только о ней и думал? Мина улыбнулась Сабуру. «Пожалуй, она неплохо выглядит. Вот только новое, голубое, в серебристых блестках платье чересчур ее обтягивает. Фигуру для этого надо иметь получше».

– Заходите, пожалуйста, мы уже почти готовы. – Мина еще раз улыбнулась мальчикам.

Сабур шагнул в комнату, Али остался у дверей. Он растерялся, увидев в комнате их молоденькую учительницу литературы Хами́с Хади́совну.

Но Хамис Хадисовна уже заметила его.

– Заходи, Али, – позвала она.

– Да ладно, – Али нерешительно топтался на месте. – Я уж постою здесь…

Хамис Хадисовна выглядела удивительно празднично. На ней было красивое лиловое платье, щеки полыхали румянцем, а глаза… Впрочем, глаза у нее вообще были удивительные. Али первый заметил это и сказал Сабуру, несколько выспренно: «У нее не глаза, а море обаяния». С его легкой руки учительницу стали звать Море обаяния.

На коленях у Хамис Хадисовны, нежно ее обняв, сидела четырехлетняя сестренка Джейран, такая же круглолицая и глазастая. Учительница надевала ей на ноги узорчатые красно-зеленые джурабы.

Джейран в стареньком домашнем халатике, опустившись на колени, гладила на разложенном на полу байковом одеяле свое праздничное зеленое платье. Косы ее были связаны концами на спине, чтобы не мешали гладить. Джейран приветливо улыбнулась ребятам, она любила, когда в дом приходили ее одноклассники. Ну, а Сабур, пожалуй, нравился ей. Впрочем, все это глупости, она обычно об этом и не думает.

– Знаешь, Сабур не застал меня дома и решил, что я у тебя, – пояснила Мина, вся сияя.

– А-а… – Джейран быстро-быстро водила утюгом по складкам платья.

– Хамис Хадисовна, а вы пойдете с нами? – спросил Сабур, внимательно следя за ее руками: теперь учительница проворно вплетала яркие ленты в косы девочки.

– Мы не пойдем, нам нужно проверять тетради! – важно ответила малышка.

Хамис Хадисовна улыбнулась и кивнула головой, подтверждая ее слова.

– Может быть, вы все-таки пойдете? – виновато предложила Джейран. – Мне так неудобно, так неудобно.

– Не беспокойся, пожалуйста. Если бы я не пришла к тебе, я бы дома проверяла все те же сочинения. Обещала завтра раздать восьмиклассникам. Ну, а с такой помощницей я прочту все гораздо скорее.

Али, как вкопанный, застыл у дверей. Он боялся, что учительница может догадаться, куда и зачем он уходил сегодня с уроков.

– Ребята, подождите нас на улице! – Мина решительно подтолкнула Сабура к двери. – Джейран надо переодеться!

Сабур и Али вышли на улицу, и оба вдруг почувствовали облегчение. Переглянувшись, они рассмеялись тому, как хорошо понимают друг друга. Однако девочки, похоже, особенно не спешили. Али переступал с ноги на ногу, ему надоело ждать этих модниц. И если бы не сознание, что он не может оставить друга, он бы давно ушел один, очень ему нужны эти разодетые девчонки. Кривляки!

Али родился в ауле пехлева́нов-канатоходцев. У них в ауле днем рождения мальчика считается не тот день, когда он появился на свет, а тот, когда он впервые пройдет по канату. Каждому хочется как можно раньше научиться ходить по нему. И чтобы все про это узнали.

У Али с канатом долго ничего не выходило. Падал, и все тут. Раз даже ногу подвернул. Больно было. Неделю вообще ходить не мог. Очень ему хотелось бросить это занятие совсем и к канату больше не подходить. Но как бросишь, когда девчонка Курсу́м, его соседка, только и ждала этого. Каждый раз, когда он срывался с каната, она оказывалась тут как тут. Словно у нее и радостей других не было. Смеется до слез, рожи корчит, дразнится.

– Чтоб тебя шакал съел! – не выдержал однажды Али. – Чего веселишься? Сама-то ведь ничего не умеешь!

Он договорить не успел, как Курсум уже взлетела на канат и пробежала по нему туда и обратно. Легко так. Словно ей все равно – что по земле, что вот так по воздуху. Уж лучше бы корчила свои рожи!

Недели через две после этого рано утром Али дважды из конца в конец прошел по канату. Только, как назло, никто этого не видел. И Курсум куда-то запропастилась. Спит до полудня, что ли? Он не пошел завтракать, остался возле каната, должна же она когда-нибудь встать на самом-то деле. Как только Курсум показалась на тропинке, Али поднялся на канат и, не обращая на нее внимания, сделал шаг, другой, третий…

Очень хотелось посмотреть, следит ли за ним Курсум. Но Али держал себя в руках и все шел и шел. Оставалось полшага до конца, когда он оглянулся и потерял равновесие.

Али успел зацепиться за канат и не упал, но все было испорчено…

– Молодец, Али, поздравляю! – услышал он как-то очень по-дружески звучащий голос Курсум. – Ты бы дошел до конца, если бы не оглянулся. Тебе оставалось всего полшага.

– Да что ты меня успокаиваешь! – разозлился Али. – Отстань!

С тех пор он никогда не поднимался на канат, а потом они вообще переехали в город. Наступила новая жизнь, он увлекся борьбой. Но вот канат и Курсум все не забывались. Он часто вспоминал, как дружески сказала она ему, что оставалось-то всего полшага. И чего он тогда на нее накричал? Ведь она правильно заметила. Он часто не может сделать именно эти последние полшага, когда надо обязательно добиться чего-нибудь. И никогда он больше не встречал такой, как Курсум. Может, таких больше и вообще нет?..

* * *

– Э-эй, ждете? – крикнула Мина, выбегая из подъезда. – Давай скорее, Джейран, а то опоздаем!

Наконец появилась и Джейран в новом зеленом платье.

– Вы еле двигаетесь! – возмутился Сабур. – Там уже, наверное, концерт начался, а они все прихорашиваются!

– Ты что, Али, выпил вина? – спросила Мина.

– Раз я тебе улыбнулся, то скорее всего дело именно в этом! – на всякий случай Али отвернулся.

– А ты почему не улыбаешься? – обернулась Мина к Сабуру.

– Я свои улыбки берегу! – Сабур подумал, что он ответил достаточно многозначительно, и незаметно скосил глаза на Джейран.

– Для кого же? – вспыхнула Мина. Она была уверена в Сабуре. Но ей бы хотелось, чтобы и другие догадались о его чувствах к ней.

– А вот это уже мое дело! – холодно ответил Сабур.

Когда они вчетвером вошли в актовый зал, конферансье зычным голосом объявил следующий номер программы.

После концерта Али тихо сказал Сабуру:

– Знаешь, я лучше пойду домой. А то еще кто-нибудь из учителей заметит, как я сегодня праздновал. Разговоров тогда не оберешься!

– Жаль, конечно, но ты прав, – согласился Сабур. – А я немного потанцую.

Али кивнул ему, но не вышел из зала. Наверное, не хотелось уходить одному. Сабур украдкой поглядывал на Джейран. Ее лицо, казалось, светилось изнутри. Конечно, она была самой красивой девочкой в их школе. А может, и не только в школе… Она улыбалась, встречаясь с ним глазами. Но она улыбалась всем, кто на нее смотрел. И это почему-то обижало Сабура. Ему, например, никому больше не хотелось улыбаться.

Зазвучал вальс, и Сабур, не раздумывая, подошел к Джейран. Джейран виновато оглянулась, поискала глазами Мину, не увидела ее и грациозным движением положила руку на плечо Сабуру.

Прячась за спинами ребят, Мина следила за Сабуром. Лицо у нее было несчастное и растерянное. Она никак не ожидала, что Сабур пригласит танцевать не ее, а Джейран.