Текст книги "Бои на Карельском перешейке"

Автор книги: М. Гурвич

Соавторы: А. Шаверин,В. Ставский,Ф. Матросов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

Красноармейцы уже хозяйничали в белофинских траншеях.

Только тогда Гудзенко почувствовал, как по лицу медленно ползли теплые капли. Он был ранен вторично…

* * *

Лелюшенко лежал на опушке леса. Белый маскировочный халат полковника казался продолжением небольшого холмика.

Полковник следил, как из укрытия, вздымая бешеные снежные вихри, в атаку помчались танки.

Он узнал машину Прошина. Она была впереди. Танк лейтенанта плыл, как ледокол, то взлетая, то исчезая в глубоких оврагах и ямах. Послушная воле водителя, машина преодолела глубокий ров, занесенный снегом, и поднялась по крутому скату вверх, прямо на обезумевших от неожиданности врагов.

Справа – обгоревший домик. Пулеметчик-белофинн обстрелял машину Прошина из-за уцелевшей печной трубы.

Будто невзначай повернулась башня прошинской машины. Раздался выстрел. Труба рухнула на пулеметчика. Взвился столб пыли.

Прошин мчался по следам бегущих врагов.

Он направил свой танк на ряды колючей проволоки и прорвал заграждения.

Невдалеке шел танк Пальченко, другие машины еще находились во рву. Прикрываясь их огнем, подтягивалась рота Луценко.

Прошин обнаружил долговременную огневую точку.

Подвижная бронированная крепость вступила в единоборство с хорошо замаскированной подземной крепостью врага, защищенной прочной толщей железобетонных стен.

На танке, ведомом мастером-водителем Русиным, Прошин подошел к доту. Противник наглухо задвинул амбразуры.

Спасая осажденную точку, белофинны открыли сильный орудийный огонь из глубины.

«Надо быстро рассредоточить танки и подтянуть пехоту вперед», – решил Прошин.

Он отбрасывает люк. Наполовину высовывается из танка.

– Немедленно занять ров! – приказывает он пехотинцам.

Прошинская машина рванулась вперед. Вслед за ней остальные танки на стремительном ходу лавиной проскочили в тыл белофиннов. Но вдруг командирский танк передней частью свесился над отвесной стеной оврага.

– Ловушка?

Русин был достойным учеником своего командира. Он резко затормозил. Танк покачнулся, отполз назад, затем рванулся вперед вдоль оврага, осыпая белофиннов дождем осколков. За ним шли остальные машины.

Но где Луценко?

Прошин с нетерпением ждал появления пехотинцев.

– По какой причине они остались позади?!

Где-то сбоку трещали пулеметы. Прошин понял: фланговым пулеметным огнем финны отсекали пехоту от танков; Луценко со своей ротой остался в первом овраге. Тогда Прошин принял необычное решение. В канаве между двух рвов он стенкой выстроил все танки. Башни, ведущие беспрерывный огонь, направлены в сторону противника.

Прикрываясь стальным забором, Прошин лично вывел пехотинцев вперед.

Во втором овраге завязался рукопашный бой. Слева открыл огонь фланкирующий пулемет врага. Одним прыжком Прошин подскочил к ближайшему танку.

– По пулемету слева – огонь!

Прошин следил за разрывами и корректировал стрельбу.

Тем временем стрелки в овраге приканчивали остатки неприятельской пехоты.

Надвигался вечер. Под прикрытием темноты белофинны снова стали накапливаться у оврага. Загорелся ночной бой.

Пехотинцы нуждались в срочной помощи танкистов. Путь через овраг был рискован. Танк Янушкина, сорвав гусеницы, чинился, загородив единственный путь.

Прошин приказывает водителю идти напрямик через овраг. Русин дает газ. Машина «клюнула». Не останавливаясь, уверенно взобралась по противоположной крутой стенке. Едва она выползла наверх, по броне дробно застучали пули невидимого во мгле, изготовившегося к броску в атаку врага.

– Ночь темна, но побеждает тот, кто лучше видит.

Прошин приказывает водителю Русину включить фары.

Декабрьскую ночь на мгновение разорвали лучи яркого света.

Прошин увидел ползущих белофиннов и повел по ним прицельный огонь. Несколько раз машина разворачивалась, снова вспыхивали фары и снова град пуль обрушивался из танка на врагов…

Контратака финнов захлебнулась.

На рассвете Прошин проверял свои машины.

– В порядке! – сказал он, сосчитав все до единой.

* * *

Командирская машина находилась на соседнем участке, где действовало другое подразделение танков. Из-за гребня сюда доносились яростные звуки ожесточенной схватки, а пехотинцы медлили.

Дорога каждая минута! Около пехотинцев на полном ходу остановился танк. Из него выпрыгнул Лелюшенко. Полковник скомандовал:

– За Сталина! Вперед!

Батальон дружно поднялся.

Со штыками наперевес вперед устремились пехотинцы. Они завершили атаку танкистов.

До конца боя вместе с пехотинцами с револьвером в руке шел полковник-танкист.

На рассвете вернулось подразделение старшего лейтенанта Волкова, вслед за ним – подразделение Моисеева.

Подошел танк Баскакова, обезображенный, как оспой, следами сотен пуль и глубокими вмятинами от осколков снарядов. Баскаков славно поработал. Он разгромил две белофинские огневые точки и уничтожил множество врагов в захваченных траншеях.

Весь под впечатлением боя возвратился лейтенант Прошин.

Привел целиком свой взвод дважды раненый лейтенант Гудзенко.

– Все, нет только Руфова…

Но вот появилась машина Руфова. В башне зияло отверстие.

У всех еще теплилась надежда.

– Жив?

Но недвижим Руфов, погиб Швалов. Тела погибших товарищей бережно вынесли танкисты. На темносинем комбинезоне Руфова алели следы замерзшей крови.

Вырвался вздох:

– Прощай, Руфов…

– Прощай, Швалов…

Потом из танка, поддерживаемый товарищами, качаясь, вышел водитель. Ноги его подкосились. Он упал в объятия друзей…

…В этот день район высоты 13,2 перестал быть загадкой. Танкисты и пехотинцы боем выяснили расположение дотов и огневую систему противника.

* * *

Каждый раз, когда машины уходили в бой, писарь Косетченко волновался больше всех. Всегда он первым выскакивал из землянки навстречу прибывающим машинам и близорукими глазами искал полковника Лелюшенко.

– Какой я писарь, товарищ полковник? Ведь я же башенный стрелок.

И он вытаскивал замусоленную старую мишень с продырявленным насквозь яблоком.

– Вот она, моя работа.

Но Лелюшенко отклонял его просьбы о переводе на танк: Косетченко не мог быть там по близорукости.

Тогда писарь стал обращаться к Прошину.

– Возьмите, товарищ лейтенант, хоть раз в бой.

Прошин отвечал:

– Занимайтесь своим делом, товарищ Косетченко.

Случилось, что заболел башенный стрелок на одной машине. Прошин потребовал замену. Начальник штаба капитан Ситников прислал ему нового стрелка. Быстрой походкой танкист подошел к Прошину.

– Товарищ командир роты, башенный стрелок Косетченко прибыл в ваше распоряжение…

– А… писарь, – разочарованно бросил Прошин. – Стрелять-то хоть умеете?

– Отлично умею, товарищ лейтенант.

Прошин недоверчиво посмотрел на Косетченко. Они приблизились к машине.

– Ставьте придел… угол возвышения… – скомандовал Прошип.

Проворные руки писаря быстро установили нужный придел.

– Противник слева… огонь…

Башня, повинуясь стрелку, послушно развернулась. Орудие грозно нацелилось влево.

– Справа пулемет.

Косетченко виртуозно развернул башню вправо.

– Ну ладно, – примирился Прошин. – Будете следовать за мной неотступно. Ведите наблюдение за моим танком…

Полчаса спустя рота Прошина вновь пошла в бой. Прошин зорко следил за машиной необстрелянного еще писаря. Машины проскочили первый ров. У деревушки начался подъем. Прошин насторожился: где-то здесь неприятельская бетонированная точка, которую нужно разведать. Прошин приказал уклониться влево. Грохот вражеских снарядов усиливался. Резкий удар в башню. Бронебойный снаряд пробил лобовой щит, повредив подъемный механизм.

– Полный вперед! – приказал Прошин и выпустил два снаряда по противотанковому орудию.

Теперь, чтобы вести огонь, танкисту приходилось плечом поднимать и опускать орудие, набирая нужный угол склонения пушки.

На полном ходу танк врезался в опушку леса. У окопов противника остановился. Почему же противник умолк? Прошин обратил внимание на то, что писарь с места куда-то посылает снаряд за снарядом. Догадался: писарь бьет по амбразуре точки, вот почему она прекратила огонь. Прошин смотрит в щель.

– Троньте вперед, – приказывает он Русину.

Приоткрыв люк, Прошин метнул гранату в кучу ползущих на танк врагов, затем вторую, третью.

Тем временем рядом с прошинской машиной остановилась машина писаря. Оба танка бросились на вражеские блиндажи, давили пехоту в ходах сообщения.

Поддерживая друг друга, истребляя врагов, они продвигаются вперед. Надо проскочить на виду у вражеской точки. Прошин открывает огонь по амбразуре. Косетченко, сразу поняв замысел командира, продолжая стрелять, идет вперед. Затем писарь, замаскировавшись за деревьями, в свою очередь начинает класть снаряды в амбразуры. Этим пользуется Прошин и присоединяется к Косетченко.

Отсутствие снарядов вынуждает их возвратиться обратно.

Впереди взорванный мост. Из глубокого оврага торчат лишь сваи, на которых лежат толстые перекладины.

– Русин, проведете? – спрашивает Прошин водителя.

Путь по перекладинам рискован. Русин смерил ширину моста. И машина понеслась над пропастью по двум перекладинам, как по рельсам. Гусеницы наполовину повисли в воздухе. Ошибись водитель на несколько сантиметров, и машина ринулась бы вниз.

За Русиным успешно прошла вторая машина…

На сборном пункте Прошин обнял писаря.

– Вы настоящий танкист, – похвалил его лейтенант.

* * *

Дни и ночи героические танкисты вместе с пехотинцами, артиллеристами и летчиками штурмовали вражеские укрепления.

В железобетонном поясе танкисты пробивают широкую брешь для. стремительного марша в глубокий тыл врага…

Два месяца непрерывных боевых действий в глубоких снегах, при лютых морозах, борьба в укреплениях, построенных по последнему слову военной техники, – позади…

Об этих героических днях напоминает сейчас боевое знамя бригады с приколотым кинему орденом Ленина – наградой правительства. На груди генерал-майора Лелюшенко, капитана Прошина, водителя Русина – горят золотые звезды Героев Советского Союза.

Такой же высокой наградой правительство отметило водителя моисеевского танка – участника двадцати двух танковых атак – младшего командира Серебрякова. Так Родина отблагодарила своих верных сынов – героев Карельского перешейка.

Механик-водитель Д. Затулавитер

В первой атаке

Сначала мы ехали колонной за машиной нашего командира взвода. На опушке леса он высунул из башни желтый флажок и помахал им направо и налево. Это была команда развернуться. Мы приняли боевой порядок углом вперед. Вырвались на открытое место и пошли в атаку. У нас была задача – поддержать пехоту, помочь ей выбить белофиннов, которые засели в укреплениях в лесу, за рекой Тайпален-йоки.

Едва мы вышли из леса, как сразу же застучали по броне пулеметные очереди.

Я был совсем еще молодой водитель и в бой шел в первый раз. Было непривычно вести машину с закрытым люком. Через узкую смотровую щель все, что проходило мимо, было видно какими-то кусочками. Далеко впереди за оврагом темнел лес и перед ним какие-то сараи. Это и была первая цель нашей атаки. Говорили, что там прячутся финские пулеметчики.

Так дошли мы до проволочного заграждения и легко поломали его. Машина даже не тряхнулась. Прошли поляну, заваленную камнями… Наконец, подошли к овражку. Здесь машины развернулись – кто вправо, кто влево, чтобы найти проход. Командир приказывает взять влево. Конечно, он не говорит: в танке трудно докричаться, чтобы тебя услышали, а просто толкает в левое плечо. Это и значит – поворачивай.

Когда мы пошли вдоль оврага, я увидел впереди покосившийся сгоревший танк, подбитый белофиннами еще накануне. Я нет-нет, да и поглядывал на него. А лучше было не глядеть. Был он весь искореженный, черный. Катки сгорели, гусеницы рассыпались, а пулеметный ствол торчал перекрученный, как простая железка.

Наконец, я нашел проход через овраг. И только сунулся в него, командир застучал по спине часто и быстро. Это значит – проезжай скорей, место опасное. Может быть, белофинны нарочно оставили этот проход, а где-нибудь неподалеку поставили противотанковое орудие. Я вспомнил сгоревший танк, и понеслась моя машина, как шальная, подскакивая на кочках.

Попали на открытое место. Здесь бой был в самом разгаре. Откуда-то справа появились наши танки. На опушке лежали красноармейцы в маскировочных халатах. Очень сильный огонь был на этой полянке, и пули стали стучать по броне, как дождь по стеклу. И увидел я, как один боец приподнялся, крикнул что-то, оглянувшись на наш танк, и показал рукой вперед. А впереди, метров за четыреста, стояла еще какая-то большая постройка. Я понял, что оттуда белофинны ведут огонь и что надо эту постройку уничтожить. И хоть плюхая была местность, попадались камни, бугры и воронки от снарядов, но дал я машине третью скорость и понесся вперед.

Метров сто оставалось до сарая, и уже примечал я, как бы удобнее к нему подойти, когда вдруг нестерпимый гул раздался в ушах, и танк загремел так, как будто его броню вспарывали по швам. Я успел только выключить мотор, нажать тормоз… И вдруг увидел у себя под ногами маленький раскаленный предмет… Дрожь прохватила меня, когда я понял, что это бронебойный снаряд. «Вот, значит, и конец, – подумал я, – сейчас он разорвется, тут и смерть моя будет…»

Но снаряд не рвался. И я сидел, не двигаясь, и смотрел на него, пока не пришел в себя. Затем откинул его носком в сторону. Снаряд опять подкатился ко мне. Тогда я осмелел – прижал его ногой, и от сырого валенка пошел пар.

Обернулся назад, хотел посмотреть на командира, узнать, что с ним, и показать, какой со мной случай произошел. Повернулся к башенному:

– Где командир?

– Контужен. Нам башню снарядом пробило.

– Да снаряд вот он, в ногах у меня валяется.

И вдруг снова удар. Второй снаряд. Машина заглохла, и башенный закричал:

– Ранили…

Посмотрел назад – в танке огонь. Снаряд пробил резервуар, башенного обрызгало, и огонь по ватнику змейками ползет. Вытащили командира, вывалились сами из горящего танка…

Много раз я слушал рассказы о том, какие бывают на войне страшные случаи. Только недавно смотрел я на сожженный танк, и было мне не по себе. А когда случилась такая же беда со мной, как будто и страху не стало. Очень много сразу забот появилось, и огонь надо на ватнике загасить, и за командиром уследить – где он, жив ли, и товарищу плечо перевязать – его осколком немного ранило. А когда сделал все это да увидел, что командира соседний танк забрал, новая забота появилась: жалко стало пулемет оставлять в танке. Да и плохо среди боя без оружия оставаться. Подполз я к переднему люку, попробовал сунуться в машину, но ничего не вышло. Успел только взять наган, который за сиденье зацепился, а сам едва не задохнулся. В машине горело все – краска, резина, одежда, масло, бензин… Залез я снова под танк, но чувствую, что долго там не усидеть. Жарко становится, и снег начинает таять. Башенный толкает меня:

– Давай побежим к своим…

– Обожди. Не торопись. Давай оглядимся.

Огляделся. До нашей пехоты метров триста-четыреста. Место открытое, все под огнем. А неподалеку от танка бугор и густой кустарник. До него метров двадцать. Пополз я туда и башенному скомандовал:

– За мной!

Легли мы в кустах и смотрим, что дальше будет. Над нашим танком целая туча поднялась. И дом видим, до которого не доехали. Так мы лежим за бугром и посматриваем, а в кустарник все время пули залетают. Как будто кто-то невидимкой пробегает мимо и ножиком прутья скашивает. И опять башенный толкает меня:

– Пошли к своим. Поймают здесь нас…

– Обожди, – говорю. – Куда ты торопишься? У нас еще наган есть. Даром не дадимся.

А к нам еще танкист подползает, из той машины, которая обстреливала дом.

– Ты кто такой? – спрашиваю.

– Водитель Назаренко.

– Ну, здравствуй. Я тоже водитель. А командир твой где?

– Убили. И танк загорелся.

– Ну, – говорю, – ложись с нами. А башенного не слушай. Сейчас пойдешь дальше – зря убьют. Надо подождать до ночи.

А башенный все-таки пополз дальше, и больше мы его не встречали. И остались мы вдвоем – водители с подбитых машин. Забрались с ним в кусты поглубже и вдруг увидели небольшой колодец. На дне его было еще немного воды, она даже не успела замерзнуть.

– Вот нам и квартира. Сырая немного, обидно валенки мочить, а все лучше, чем под пулями.

Так и засели мы с ним в эту яму. Нет-нет, да высунемся и поглядим на танки. Мой танк горит до конца, и патроны в дисках уже рвутся. А его только дымится, как трубка. И интересно мне поглядеть, что же с ним такое…

Долго сидели мы в колодце. Я даже прикорнул немного, дремота меня взяла. И почудилось мне, будто я у себя в колхозе взял лошадь, чтобы ехать куда-то, а обратно хватился – лошадь увели. И никак мне нельзя без нее возвращаться… Это все танк у меня в голове вертелся. Очнулся я – сосед меня в бок толкает:

– Ну, вот и темно стало. Стреляют меньше. Пошли.

– Обожди, – говорю. – Приехали мы сюда на машинах, а обратно что ж – пешком?

– Мне самому обидно пешком. А что же, по-твоему, делать?

– Давай посмотрим. Моя машина пропащая. А твою надо поглядеть. Может еще и живая.

– А вдруг подстрелят нас, когда шуметь начнем. Ночь-то светлая, заметят…

– Чего же бояться. Начнут стрелять – снова в кусты спрячемся.

Мы, согнувшись, подбежали к машине и обошли ее кругом.

Как будто все в порядке.

– Ну, – говорю, – залезай. Посмотри, отчего там дым идет.

Он сунул голову в люк – и тут же обратно, а в руках обгоревшая куртка. Снова сунулся и вытащил ватники, которые еще дымились. Мы открыли все люки, выпустили дым, закидали снегом остатки огня. Оказалось, что снаряд пробил в машине маленький бензобак. Бензин вспыхнул, загорелись ватники, а дальше огонь не пошел… Ну, значит, машина в порядке, теперь надо заводить.

Он к стартеру – стартер отказал. Я взялся за рукоятку, стал крутить, а машина захолодела, масло остыло и не расшевелишь. До того крутил – мочи больше нет! А тут стрелять начали. То и дело свистят пули, щелкают по танку. Залез я под машину отдохнуть, и даже слезу у меня прошибло от досады. Отдохнул, вылез и говорю:

– Давай сначала.

И стали крутить сначала. И вдруг пошел мотор! Заработал! Застучал! Сначала на двух свечах, потом на трех…

– Ну, – говорю, – залезай в башню. Будь за командира. А машину я сам поведу. До того она мне дорога стала – никому не отдам…

Включил сцепление. Загрохотала машина, качнулась и пошла. А когда отъехали мы немного, стали нам попадаться раненые– и танкисты и пехотинцы. Мы их брали на заднюю броню, потому что она над мотором: лежать там тепло и удобно. А потом стали брать и на переднюю. Одного раненого взяли с собой, был он сильно контужен и идти не мог. И вел я машину между камнями и кочками осторожно, чтобы раненых не потревожить. А когда вышли на дорогу, – перевел на третью скорость, а потом и на четвертую, и понеслась она во всю мочь, как живая.

– Ну, думаю, прощайте пока, белофинны. Только мы к вам еще вернемся и посчитаемся за этот день.

И возвращался я к ним еще много раз. Много раз наши танки ходили в атаку на белофинские доты. И научились мы распознавать повадки врагов, уходить от их пушек. Научились налетать на доты, корпусом закрывать амбразуры и выбивать врагов из укрытий.

А машину, которую увел я у белофиннов, отремонтировали и снова пустили в бой. И хотя ходил я на других танках, но не раз еще встречался с этой машиной и узнавал ее по маленькой заплатке, которую наши ремонтники поставили на ее броне так чисто и аккуратно, как будто привесили ей боевую медаль.

Герой Советского Союза Г. Лаптев

Жаркая схватка

Нам предстояло обстреливать маннергеймовские укрепления и подавлять огневые точки противника.

Батарея завяла огневую позицию примерно в десяти километрах севернее станции Пэрк-ярви.

Связь батареи с внешним миром держалась на телефонном проводе. Не было живой связи и с расположенной в 2–2,5 километра передовой линией наших войск. В случае непосредственного нападения противника надо было рассчитывать только на свои силы.

Лютая зима. Глухая лесная поляна, редкий ельник кругом. Для маскировки позиции от наблюдения из леса мы натыкали елочек вокруг орудий. Неплохо были укрыты орудия и от воздушного наблюдения. Над ними были поставлены на столбах жердевые навесы, которые припорошил сверху снег, а мы еще по снегу разбросали ветки.

Слева и справа от орудий были устроены блиндажи с амбразурами для двух легких пулеметов. Позади фронта батареи, против каждого орудия, мы выкопали щели в рост человека, это на случай внезапной атаки танков противника.

Расчеты находились тут же, в землянках. От землянок к орудиям вырыли ходы сообщения.

Так была оборудована позиция батареи.

Между нашими землянками и землянками взвода управления, на снегу, в ящиках находился запас снарядов. С каждым днем штабели ящиков раздавались вширь: нам все добавляли снарядов, и к моменту нападения белофиннов на батарею этот запас достиг 1500 выстрелов.

Нападение на батарею произошло так.

23 декабря на рассвете командир батареи получил по телефону сообщение из штаба артиллерийской группы:

– Будьте готовы. Через наше расположение просочился отряд белофинских лыжников. Человек тридцать…

В этот момент телефон перестал работать. Связь была прервана, – как после оказалось, линию перерезали белофинны.

Командир батареи вызвал расчеты к орудиям.

Я был наводчиком третьего орудия. Командир приказал мне проверить, все ли у меня наготове (снаряды, заряды), исправны ли механизмы. Проверив все, я опустил ствол орудия к горизонту, чтобы встретить врага прямой наводкой.

Командир усилил караулы вокруг батареи подчасками за счет бойцов из взвода управления. Бойцов орудийных расчетов он предупредил, чтобы они были готовы идти в контратаку.

Приготовились. Ждем. Мороз за 30 градусов, снег, метет поземка. Выбрали белофинны погодку!

Ждать гостей пришлось недолго. Сразу же после полудня раздался винтовочный выстрел: правофланговый дозор дал сигнал о замеченных им белофиннах.

Старший лейтенант Маргулис тотчас вывел на батарею человек пятнадцать красноармейцев, рассчитывая одним ударом ликвидировать диверсантов. Мы полагали, что их всего три десятка.

Но белофиннов оказалось не 30, а, как выяснилось уже в самом бою, свыше 300, к тому же отлично вооруженных автоматами и пулеметами.

Противник сразу начал окружать батарею.

Мы все отстреливались из винтовок. Непрерывно били оба наши легких пулемета, но огонь врага был неизмеримо сильнее. И если бы не самообладание командира и отвага бойцов, – не знаю, чем бы кончилась эта схватка.

Финны с криками пошли на батарею. Мы встретили их дружным огнем пулеметов, винтовок и револьверов. Финны отступили.

– Батарея, огонь! – скомандовал старший лейтенант.

Все наши четыре орудия ударили с короткой дистанции.

Земля дрогнула, и на опушке леса взлетели, кувыркаясь в воздухе, огромные деревья. Огненный шквал смел группу подбиравшихся к нам белофиннов.

Финны на мгновение притихли. Но вслед за этим снова еще яростнее пошли на нас в атаку, только уже не в лоб, а со стороны, где их не могли достать наши орудия.

Кричу:

– Товарищ старший лейтенант, финны слева!

А командир старший лейтенант Маргулис лежит раненый.

– Лаптев, дайте мне винтовку! – слышу его голос.

Я раздобываю винтовку, но подползти к командиру не могу– сплошной ливень пуль.

Заряжаю винтовку и перебрасываю ее командиру. Он снова начинает стрелять. Метким огнем укладывает одного белофинна за другим.

Глянул я, – а белофинны пробрались уже к нашему складу снарядов. Они швыряют бутылки с горючим. Уже вспыхнули и горят несколько ящиков.

Что делать? Вот-вот взлетим на воздух. Ведь на складе 1500 снарядов…

Кричу не своим голосом:

– Товарищ старший лейтенант, горят снаряды!

А он спокойно в ответ:

– Прямой наводкой, огонь! Снаряды без нас потушат.

И действительно, младший лейтенант Сидоров с несколькими бойцами разбросал горящие ящики по снегу и потушил начинавшийся пожар.

– Есть бить прямой наводкой!

И тут-то мне пришлось поработать.

Один я остался у своего орудия. Часть людей выведена из строя, остальные обороняют батарею справа, слева, сзади, действуя винтовками.

А у меня орудие. И тоже надо бить из него одному, как из винтовки. Огромная 122-миллиметровая пушка превратилась в мое личное оружие…

Финны на поляне перед орудием. Финны у опушки. Стреляют, собираются группами, перебегают с места на место. Вражеские пулеметы и автоматы, сея пули, не дают мне возможности голову поднять.

Я свернулся клубочком между железными станинами орудия, раздвинутыми на снегу в форме ласточкиного хвоста.

К панораме подойти – и думать нечего. Да и лишне. Стреляю прямой наводкой. Поднимаю над головой руку, открываю затвор. Поднимаю снаряд и закладываю. Таким же порядком посылаю заряд. Затем, действуя одновременно поворотным и подъемным механизмами, ловлю белофиннов «на мушку», а попросту сказать, прикидываю на глаз, куда, в какую группу выгоднее ударить.

Финны – ни минуты на месте. Все время перебегают. Я это учитываю. Навожу не в бегущих, а перед ними.

Навел. Раз! – дергаю за шнур, конец которого тут же, у меня на коленях.

Выстрел.

Осторожно бросаю взгляд вперед, проверяю исполнение.

Разнесло белофиннов в прах…

Опять тянусь рукой вверх, открываю замок. Вываливается на меня стреляная гильза.

Опять заряжаю орудие. Опять, улучив момент, стреляю по скоплению противника.

Кончаются снаряды, а раскупоривать новый ящик долго, канительно. Схвачу целый ящик, подниму – да ребром о станину орудия. Хрясь! – снаряды вылетают из ящика.

Я закладывал снаряд в орудие, даже и не глядя – свернут колпачок или не свернут. Где уж тут колпачки сворачивать, – станешь разбираться, так самого свернут.

Финны то тут, то там. Работаю, а сам только и оглядываюсь по сторонам. То и дело приходилось пускать в ход винтовку или револьвер. Тут у меня на станине, как на полочке, – и ружейные патроны и револьверные. Полный арсенал наготове.

Идет бой. Жарко.

Командир дивизиона капитан Хоменко, собрав позади с десяток бойцов, прибежал с возгласом:

– Товарищ Маргулис! Иду на помощь.

Раненый командир тотчас скомандовал:

– В атаку! За Родину! За Сталина!..

И бросился, возглавляя горстку бойцов, вперед.

Но и после этой атаки финнов оставалось еще немало, и они продолжали свои попытки захватить батарею, действуя против нас группами по 15–20 человек.

Гляжу – одна такая группа с криками бросилась прямо к моему орудию.

Я успел выстрелить из орудия, и от наскочивших финнов ничего не осталось, но своим же снарядом я едва не вывел из строя пушку, – так близко разорвался снаряд. Осколки перекорежили щит.

Вдруг слышу сзади шорох. Я обернулся с наганом в руке.

– Кто?

– Не стреляй, Лаптев. Это я, Пулькин, кузнец.

Вижу – верно, Пулькин. Удивился я: как же это он прополз сюда, когда над снегом головы не поднять. Весь снег кругом так и вихрится от белофинских пуль.

Но расспрашивать некогда.

Приполз, оказывается, Пулькин мне помогать.

Я обрадовался:

– Давай, – говорю, – давай, подноси снаряды.

Облегчил мне Пулькин работу, хотя сам он был кузнецом – к орудию, к снарядам никогда не прикасался. Здорово облегчил. А то я уже насквозь промок, словно в бане побывал. Шутка сказать – за восьмерых один работал. Тут и 30 градусов мороза– не в прохладу…

Стали работать с Пулькиным. И у орудия он мне облегчил работу и отбиваться по сторонам помог.

Подал, помню, мне Пулькин снаряд. И сразу у меня над ухом– хлоп! – винтовочный выстрел.

Оглянулся я и вижу – падает в снег белофинский офицер и граната в руке. Это его Пулькин стукнул.

Поработал со мной парень, поработал. Вдруг я оглядываюсь, – где Пулькин?.. А он уже пошел в атаку.

…Бой с белофиннами продолжался несколько часов. Враги были отброшены от батареи. Только ушло их очень немного.

Капитан К. Голубенков

В честь любимого Сталина

Двадцатое декабря, канун дня рождения товарища Сталина, мы провели у самолетов. Вылета опять не было. Лишь к вечеру погода стала улучшаться, и мы впервые за двадцать дней увидели розоватую полоску заката. Каждый радовался улучшению погоды, каждому хотелось отметить день шестидесятилетия великого Сталина боевым вылетом. Метеоролог Мельниченко высказывал сомнения, говорил о «соединении двух облачных фронтов» в районе Луги, о возможных осадках, а между тем стояла тихая морозная ночь, небо было усеяно звездами.

Стенная газета и боевой листок вышли, как всегда, любовно оформленные. В них было множество заметок летчиков, радистов, штурманов, техников и авиамехаников с самыми сердечными пожеланиями дорогому товарищу Сталину в день его шестидесятилетия. В каждой строчке чувствовалась безграничная преданность наших людей Родине, делу Ленина-Сталина. В этот день машины были готовы к вылету еще до рассвета. Стоял 25-градусный мороз. Чистое небо радовало всех. Но с рассветом стали появляться разорванные облака на весьма подозрительной высоте – метров сто пятьдесят-двести. И к восходу солнца все небо закрылось облачками, сильно ухудшилась горизонтальная видимость.

Настроение, как говорил мой штурман Шведовский, опустилось ниже нуля. Неужели не будет вылета? Эта мысль томила всех нас.

Но вот снова появились разрывы облачков, видимость увеличилась. На аэродроме началось оживление. Через 15 минут командир полка сообщил летному составу боевой приказ: «Вылетаем в 10.30 в составе 9 экипажей. Цель: головной склад противника, что южнее Выборга 18 километров, в 2 километрах восточнее железнодорожной станции. Маршрут на карту наносить, курсы, расстояние и время даст штурман при подходе к заливу, записи уничтожить. В случае посадки на вражеской территории в плен не сдаваться. В тылу противника сделать все, что можно, для облегчения действий нашей пехоты».

Штурман эскадрильи коротко рассказал о признаках цели, дал курс, расстояния, а также указания на случай отрыва кого-либо от строя.

Нашей эскадрилье разрешили вылететь первой. Когда после взлета легли на курс, погода не радовала. Облачность была до 200 метров, видимость стала ухудшаться. Пролетев минут тридцать, неожиданно вышли из-под облаков, и над нами открылось голубое небо. Лучи декабрьского солнца весело играли на серебристых машинах. Но впереди лежала черная гряда облаков, видно было, что она несет с собой снегопад.

Командир эскадрильи принял решение идти над облаками. Полет над ними продолжался не больше часа. Показался край облачности, а за ним и вражеская земля.

Трудно описать нашу радость, но забыть ее нельзя. Вот под нами северный берег Финского залива. Высота 5 тысяч метров. Хорошо виден Выборг. По земле стелется дым пожарищ. Больше с такой высоты ничего нельзя разглядеть.

– Скоро цель, – сказал мне штурман Шведовский по телефону.

Все девять самолетов идут в плотном строю, как это не раз бывало, когда мы летали на парад.

Вот у ведущего открылись люки. Нервы напряглись; кажется, будто секунды идут гораздо медленнее, чем обычно. Но вот от ведущего самолета оторвалась первая бомба. Все самолеты сбросили свой грозный груз. Сразу стало легче, веселее.