Текст книги "Энн в Инглсайде"

Автор книги: Люси Монтгомери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

– Ну как, черной краски на всех хватило? – тем временем спрашивал жену Джильберт.

– Я над одеялами не работала, так что сплетен не слышала, – ответила Энн.

– Вы никогда их и не услышите, милая, – заявила миссис Корнелия, которая задержалась, чтобы помочь Сьюзен свернуть и упаковать одеяла. – В вашем присутствии у них связаны языки. Они считают, что вы не любите пересудов.

– Ну, смотря про что, – сказала Энн.

– Вообще-то сегодня никто ничего особенно ужасного не сказал. Все больше говорили о тех, кто уже умер или должен был бы умереть, – миссис Корнелия улыбнулась, вспомнив историю о неудавшихся похоронах Абнера Кромвелла. – Только миссис Миллисон опять притянула за уши эту старую историю о том, как Мадж Кэрри убила своего мужа. Я прекрасно помню, как все было. Никаких доказательств вины Мадж не было и в помине… не считая того, что кошка, которая поела этого супа, издохла. Но кошка до того болела целую неделю. По-моему, Роджер Кэрри умер от аппендицита, хотя в то время никто не знал про аппендикс.

– Лучше бы и дальше про него не знать, – вздохнула Сьюзен. – Все ложки на месте, миссис доктор, голубушка, и скатерть тоже не испачкана.

– Ну, ладно, пора мне домой, – сказала миссис Корнелия. – На следующей неделе, когда Маршалл зарежет поросенка, я вам пришлю отбивных.

А Уолтер сидел на крыльце и глядел в темный сад, дав волю воображению. Опускались сумерки. Откуда они берутся? Может, какой-нибудь дух с крыльями, как у летучей мыши, поливает сумерками мир из большого кувшина чернил?

– Детка, – позвала сына Энн, выходя на крыльцо, – пора в дом. Уже холодно. Не забудь, что у тебя еще не совсем прошло горло.

– Мама, а ты мне расскажешь, что случилось на похоронах Питера Керка?

Энн подумала минуту, передернула плечами и ответила:

– Нет, милый, сейчас не расскажу. Может быть, как-нибудь в другой раз.

Глава тридцатая

Миссис Блайт была одна у себя в комнате. Джильберта опять вызвали к больному. Энн села у окна пообщаться несколько минут с теплой ночью, насладиться волшебным очарованием освещенной луной комнаты.

Она немного устала от хлопот, а сейчас наступила такая славная тишина… дети заснули, дом прибран. Из окна доносились ночные звуки, которые Энн так хорошо знала и любила. В гавани слышался тихий смех. В Глене кто-то пел, и мелодия была неуловимо знакома, как песня, услышанная много лет тому назад. На водной глади лежала серебряная лунная дорожка. Деревья вокруг Инглсайда таинственно перешептывались между собой. В Долине Радуги ухала сова.

«Какое это было счастливое лето», – думала Энн… и у нее вдруг кольнуло в сердце: она вспомнила слова, которые как-то произнесла тетя Китти из Верхнего Глена: «Лето прошло, и оно уже никогда не повторится».

Да, это лето уже никогда не повторится. Наступит другое, но ее дети станут немного взрослее… Рилла пойдет в школу… «и у меня больше не будет в доме малышки», – грустно подумала Энн. Джиму двенадцать лет, и уже идет разговор о «вступительных экзаменах». Давно ли он был младенцем в беленьком домике? Уолтер очень вырос; утром Нэн дразнила Ди по поводу какого-то «мальчика» в школе, а Ди покраснела и тряхнула головой. Что ж, такова жизнь. Радость и боль… надежда и страх… и беспрерывные перемены. Надо без сожаления расставаться со старым и с радостью принимать новое, научиться его любить, а потом расстаться и с ним. Как ни прекрасна весна, она должна уступить дорогу лету, а лето – осени. Рождения… свадьбы… смерти…

Энн вдруг вспомнила, как Уолтер попросил рассказать ему про то, что случилось на похоронах Питера Керка. Она не могла забыть это происшествие. Никто, кто был там, конечно, не забыл и никогда не забудет. И сейчас, сидя в сумерках у окна, Энн вспомнила те похороны.

Это было в ноябре – вскоре после того, как они переехали в Инглсайд… Всю неделю перед похоронами стояло чудное бабье лето. Керки жили в Моубрей Нерроуз, но ходили в церковь в Глене, и Джильберт был их доктором. Так что Блайтов пригласили на похороны.

День был теплый, тихий, перламутрово-серый. Природа надела коричнево-лиловые одежды ноября. Там, где солнце прорывалось сквозь облака, на холмах и на равнине пестрели пятна солнечного света. Дом Керков стоял близко от берега, и хотя его отгораживал от моря еловый лесок, сквозь него прорывался соленый морской ветер. Дом был большой, зажиточный, но Энн всегда казалось, что с торца он напоминал узкое, злобное лицо.

Энн остановилась поговорить со стоявшими в ожидании женщинами. Все они были трудяги, для которых похороны представляли собой немалое развлечение.

– Я забыла взять носовой платок, – сказала миссис Блейк. – Чем же я буду вытирать слезы?

– А с чего это тебе плакать? – спросила ее золовка Камилла Блейк. Она не любила женщин, готовых пустить слезу по любом поводу. – Питер Керк тебе не родственник, и ты никогда его не любила.

– Я считаю, что на похоронах полагается плакать, – сказала миссис Блейк. – Этим мы выражаем уважение к ближнему, которого призвал Господь.

– Если на похоронах Питера будут плакать только те, которые его любили, боюсь, что слез мы вообще не увидим, – сухо заметила миссис Родд. – Чего уж скрывать – ханжа он был и лицемер, и все мы это отлично знаем. Ой, кто это пришел? Неужели Клара Уилсон?

– Она, – прошептала миссис Брайан, как бы не веря собственным глазам.

– Да-а. После смерти первой жены Питера она сказала ему, что ее ноги больше не будет в его доме и что она придет только на его похороны – и вот сдержала слово, – шепнула Камилла Блейк. – Первый раз он был женат на ее сестре, – объяснила она Энн, которая с любопытством взглянула на Клару Уилсон. Та прошла мимо них, устремив горящий взор вперед. Это была худенькая женщина с трагическим лицом, на котором резко выделялись черные брови. На волосах цвета воронова крыла у нее сидела смешная шляпка с перьями и короткой вуалью, которые еще носили пожилые женщины. Клара ни на кого не посмотрела и ни с кем не заговорила. Шурша черной юбкой из тафты, она поднялась по ступеням на веранду.

– Вон Джед Клинтон вышел – уже скорчил свою похоронную мину, – саркастически сказала Камилла. – Видно, пора заходить. Он вечно хвастается, что на похоронах, которые организует он, все идет как по нотам. Никак не может простить Винни Клоу за то, что она упала в обморок перед проповедью. Ну, на этих похоронах никто в обморок не упадет. Оливия не из тех, что падают в обморок.

– А почему они обратились к похоронных дел мастеру из Лоубриджа, а не из Глена? – спросила миссис Дональд.

– К кому? Картеру Флэггу? Да что вы, милая, они с Питером всю жизнь на ножах были. Картер ведь хотел жениться на Эми Уилсон.

– Она многим нравилась, – вздохнула Камилла. – Такая была красивая девушка: волосы цвета меди и черные глаза. Но Клара была еще красивее ее. Странно, что она не вышла замуж. А вот наконец и пастор… и с ним преподобный мистер Оуэн из Лоубриджа. Ну, конечно, он же кузен Оливии. Неплохой пастор, только слишком уж много «О!» вставляет в свои проповеди. Пошли, что ли, а то Джед на стенку полезет.

Энн задержалась на секунду возле гроба. Ей никогда не нравился Питер Керк. «У него жестокое лицо», – сказала она, увидев его в первый раз. Довольно красивое, но с холодным стальным блеском в глазах, под которыми уже тогда образовались мешки, и тонкими, крепко сжатыми губами скупца. Он слыл заносчивым эгоистом, даром что изображал из себя елейно-набожного человека. «Никогда не забывает, какая он важная птица», – говорили о нем. Но в целом Питер пользовался уважением соседей.

Керк и в смерти выглядел таким же заносчивым, как в жизни, а его сложенные на груди руки с длинными пальцами вызвали у Энн неприятное ощущение. Она представила себе зажатое этими пальцами женское сердце и бросила взгляд на Оливию Керк, сидевшую рядом с гробом. Это была высокая красивая женщина с большими голубыми глазами. «Зачем мне дурнушки?» – как-то сказал Питер Керк. Ее лицо было бесстрастно, на нем не было следов слез. Но, может, это потому, что Оливия из рода Рэндомов, а те известны своей сдержанностью. Во всяком случае, она была в трауре и держалась, как подобает скорбящей вдове.

В комнате стоял тяжелый запах от множества цветов, окружавших гроб Питера Керка, который при жизни вообще не подозревал о существовании цветов. Венки прислали прихожане его церкви, Ассоциация консерваторов, попечительский совет школы, цех сыроделов. Его единственный сын, с которым он уже много лет был в ссоре, не прислал ничего, но клан Керков сложился на огромный венок из белых роз, на котором красными бутонами была сделана надпись «Мир праху твоему». Был венок и от Оливии – из белых лилий. При взгляде на него лицо Камиллы передернулось, и Энн вспомнила ее рассказ, как вскоре после второй женитьбы Керка она приехала к нему на ферму и Питер при ней выбросил в окно горшок с лилией, которая принадлежала Оливии. При этом он крикнул, что не потерпит в доме всякой дряни.

Оливия, кажется, восприняла этот инцидент спокойно, и больше в доме лилий не появлялось. Неужели этот венок?.. Энн посмотрела на спокойное лицо миссис Керк и решила, что ее подозрение необоснованно. В общем-то цветы обычно выбирает человек, ответственный за оформление похорон.

Хор запел «Смерть, как узкий пролив, отделяет наш мир от небесного». Энн поймала взгляд Камиллы и поняла, что обе они думают об одном: придется ли Питер Керк ко двору в мире небесном? Энн, казалось, слышала насмешливые слова Камиллы:

– Попробуйте представить себе Питера Керка с нимбом вокруг головы и арфой в руках!

Преподобный мистер Оуэн прочитал главу из Библии, а потом молитву, перемежая свои слова многочисленными «О!» и взывая к скорбящим сердцам. Затем пастор из Глена вознес покойнику хвалу, которая многим показалась чрезмерной, хотя, конечно, на похоронах об усопшем полагается говорить хорошее. Но назвать Питера Керка чадолюбивым отцом и нежным мужем, добрым соседом и ревностным христианином – это уже чересчур! Камилла закрыла лицо носовым платком, чтобы скрыть усмешку, а Стивен Макдональд раза два кашлянул. Миссис Брайан, видно, все-таки одолжила у кого-то носовой платок и вытирала им слезы, но опущенные вниз голубые глаза Оливии оставались сухими.

Джед Клинтон вздохнул с облегчением: все прошло как нельзя лучше. Еще один псалом… прощание с покойным… и к длинному списку удачных похорон можно будет добавить еще одни.

И тут в углу комнаты кто-то зашевелился. Клара Уилсон пробиралась между стульями к столу, на котором стоял гроб. Дойдя до него, она обернулась к собравшимся. Ее смехотворная шляпка немного сползла набок, из-под нее выбилась прядь черных волос и упала ей на плечо. Но никому не показалось, что у Клары Уилсон глупый вид. На бледном лице горел лихорадочный румянец, трагические глаза пылали гневным огнем. Она казалась одержимой. Все ее существо было исполнено горечи, иссушившей ее, как неизлечимая болезнь.

– То, что вы сейчас слышали, – это сплошная ложь. Не знаю, зачем вы сюда пришли – «отдать последнюю дань» или удовлетворить любопытство, – но это не важно. Сейчас я вам расскажу правду про Питера Керка. Я лицемерить не буду… я не боялась его, когда он был жив, и я не боюсь его мертвого. Никто ни разу не осмелился сказать ему в лицо то, что о нем на самом деле думают, но сейчас он это услышит… на своих похоронах, где его назвали нежным мужем и добрым соседом. Это он-то был нежным мужем! Он женился на моей сестре Эми… моей красотке Эми. Вы все знаете, какое это было доброе, прелестное существо. Он отравил ей жизнь, он издевался над ней… ему просто нравилось ее унижать. Да, он ходил в церковь… подолгу читал молитвы… и платил долги. Но это был жестокий человек – даже пес Питера убегал, заслышав его шаги. Я сказала Эми, что она пожалеет, если выйдет за него замуж. Я помогла ей сшить подвенечное платье… лучше бы я сшила ей саван. Бедняжка была в него безумно влюблена, но уже через неделю после свадьбы поняла, что он за человек. Его мать повиновалась ему, как рабыня, и того же он ожидал и от жены. «В моем доме со мной не спорят», – сказал он ей. У нее не хватало духу с ним спорить… он разбил ее сердце. Я знаю, чего она от него натерпелась, моя голубка. Он запрещал ей все. Запрещал сажать цветы в саду, запрещал даже завести котенка… Однажды я принесла ей котенка, так он его утопил. От требовал от нее отчета за каждый истраченный цент. Вы когда-нибудь видели Эми в красивом платье? Он ругал ее за то, что она надела шляпку получше, если ему каз?лось, что будет дождь. Как будто дождь мог испортить те шляпки, что у нее были! А сестра так любила хорошо одеваться! Он вечно насмехался над родными Эми. И он за всю жизнь ни разу не засмеялся… кто-нибудь из вас слышал, чтобы он смеялся? Да, он улыбался… он все время улыбался, этакой ласковой улыбочкой – и поступал самым бессовестным образом. Когда она родила мертвого ребенка, он с улыбкой сказал ей, что если она кроме дохлых щенков неспособна никого произвести на свет, то лучше ей было бы умереть вместе с ним. После десяти лет такой жизни она умерла… и я была рада, что она вырвалась из-под его власти. Я тогда сказала Питеру, что больше не переступлю порог его дома, а приду только на его похороны. Некоторые из вас слышали, как я это говорила. Так вот, я выполнила свое обещание и пришла рассказать вам, что это был на самом деле за человек. Это все правда… и вы это знаете, – Клара яростно ткнула пальцем в сторону Стивена Макдональда, – и вы знаете, – палец указал на Камиллу Блейк, – и вы, – Оливия и бровью не повела, – и вы! – Бедный пастор вздрогнул, точно его пронзили кинжалом. – Я плакала на свадьбе Питера Керка, но я сказала ему, что буду смеяться на его похоронах. Сейчас я это сделаю!

Клара резко обернулась и склонилась над гробом. Она отомстила за все зло, что он причинил ей. Она излила наконец свою ненависть. Глядя в холодное лицо покойника, она трепетала от удовлетворения и торжества. Все ждали, что сейчас она злорадно захохочет. Но этого не произошло. Гневное лицо Клары вдруг дрогнуло, сморщилось, как у ребенка… и Клара Уилсон заплакала.

Она повернулась к выходу. По ее увядшим щекам струились слезы. И тут Оливия Керк встала и взяла ее за руку. Какое-то мгновение женщины смотрели друг другу в глаза.

В комнате стояла такая тишина, словно кто-то невидимый приложил палец ко рту.

– Спасибо, Клара Уилсон, – сказала Оливия Керк. Ее лицо было по-прежнему бесстрастно, но в спокойном ровном голосе было что-то, от чего у Энн по спине пробежал холодок. Ей показалось, что перед ней открылась бездонная пропасть. Клара Уилсон, несомненно, ненавидела Питера Керка и живого и мертвого, но Энн поняла, что ее ненависть бледнела по сравнению с тем, что к нему испытывала Оливия Керк.

Клара вышла из дома, заливаясь слезами, а взбешенному Джеду пришлось как-то доводить до конца безнадежно испорченные похороны. Пастор, который собирался объявить последний псалом «Прими его, Христос!», вместо этого произнес прощальное благословение.

Джед не предложил, согласно обычаю, родственникам и друзьям попрощаться с усопшим. Он понимал, что после произошедшего оставалось только накрыть гроб крышкой и побыстрей закопать его в землю.

Энн спустилась по ступеням веранды и вздохнула полной грудью. Какая чудесная свежесть по сравнению с той душной комнатой, где излили свою горечь две несчастные женщины.

Набежали тучи, и стало холодно. Во дворе стояли группы людей, вполголоса обсуждая происшедшее. Им еще было видно Клару Уилсон, которая шла через пастбище к себе домой.

– Нет, каково? – ошеломленно сказал Нельсон Крейг.

– Ужасно… ужасно, – отозвался церковный староста Бакстер.

– Почему никто ее не остановил? – спросил Генри Риз.

– Потому что вам всем хотелось услышать, что она скажет, – отрезала Камилла.

– Это было нарушением… благопристойности, – сказал Сэнди Макдугал. Найдя подходящее слово, он с Удовольствием его повторил: «Благопристойности. Похороны должны быть во что бы то ни стало благопристойными… благопристойными…»

– Господи, чего только не бывает в жизни, – вздохнул Огастус Палмер.

– Я помню, как Питер начал ухаживать за Эми, – как бы подумал вслух старый Джеймс Портер. – Я тогда тоже ухаживал за своей будущей женой. А Клара была красоткой. И какой вишневый пирог пекла!

– Но на язык она всегда была резка, – сказал Бойс Уоррен. – Когда я увидел, что она пришла на похороны, я подумал: не к добру это. Но чтобы она выкинула такое, мне и не снилось… А какова Оливия? Вот уж о ком не подумаешь! Чудные они все-таки, женщины.

– Об этих похоронах мы теперь до конца своей жизни будем помнить, – заметила Камилла. – В конце концов, если бы время от времени не случалось что-нибудь в этом роде, история была бы очень скучным предметом.

Вконец деморализованный Джед собрал своих носильщиков, гроб вынесли из дома и поставили на катафалк. Когда он медленно выехал на дорогу в сопровождении траурной процессии, в сарае горестно завыла собака. Может быть, все-таки одно живое существо оплакивает Питера Керка? К Энн, дожидавшейся Джильберта, подошел Стивен Макдональд. Это был высокий человек с головой римского императора. Энн всегда симпатизировала ему.

– Снег, наверное, пойдет, – предположил он, нюхая воздух. – Ноябрь, по-моему, очень грустный месяц, правда, миссис Блайт?

– Да. Природа грустит об ушедшей весне.

– Да… весне. Я старею, миссис Блайт, и мне начинает казаться, что времена года изменились к худшему. Зима стала не такая, как раньше… и лето я не узнаю, а весну и подавно. Сейчас у нас вообще не бывает весны. По крайней мере так кажется, когда осознаешь, что с нами нет тех, с кем мы радовались весне. Бедная Клара Уилсон. Что вы обо всем этом думаете?

– У меня сердце разрывалось от жалости. Такая ненависть…

– Да-а… Видите ли, она сама была влюблена в Питера Керка… без памяти влюблена. Клара была самой красивой девушкой в Моубрей Нерроуз… черные кудри, молочно-белое лицо… но Эми была такая веселая, смешливая. И Питер бросил Клару и стал ухаживать за Эми. Странно мы все-таки устроены, миссис Блайт.

Ветер зашумел в елях, росших за фермой. Вдали, над холмом, где в серое небо вонзались пирамидальные тополя, пошел густой снег. Все заторопились домой, пока туча еще не достигла Моубрей Нерроуз.

«Какое право я имею быть такой счастливой, когда другие женщины так несчастны?» – спросила себя Энн по дороге домой, вспоминая глаза Оливии Керк, благодарившей Клару Уилсон…

Энн встала со своего места у окна. С тех лет прошло почти двенадцать лет. Клара Уилсон умерла, а Оливия Керк уехала на материк, где вторично вышла замуж. Она была много моложе Питера.

«Время добрее, чем мы думаем, – подумала Энн. – Нельзя столько лет держать в душе ненависть. Однако вряд ли я когда-нибудь расскажу эту историю Уолтеру. Она совсем не для детских ушей».

Глава тридцать первая

Рилла сидела на крыльце веранды, закинув одну ногу на другую – такие прелестные полненькие загорелые ножки! – и изнывала от горя. И если читатель спросит, какое может быть горе у девочки, которую все обожают и нещадно балуют, то пусть он вспомнит собственное Детство и собственные страдания по ничтожному, как представлялось взрослым, поводу. Рилла впала в отчаяние по той причине, что Сьюзен собиралась печь «серебряно-золотой» торт для приютских детей, который ей, Рилле, надо будет отнести в церковь.

Не спрашивайте меня, почему Рилла считала, что лучше умереть, чем идти через весь Глен с тортом в руках. Детям в голову приходят самые странные идеи, и Рилла почему-то была убеждена, что показаться людям с тортом в руках постыдно и унизительно. Возможно, что эту идею заронила в головку пятилетней Риллы встреча с Тилли Корк, неопрятной старухой, которая жила на мысу. Тилли тогда несла по улице торт, а за ней бежали мальчишки и, издеваясь, пели:

 
Тилли Корк Украла торт
И у нее сделался запор!
 

Рилле было страшно подумать, что ее поставят на одну доску с Тилли Корк. У девочки в голове прочно засела мысль, что «приличные люди» не ходят по улицам с тортами. Поэтому она и была в таком горе, и на ее милом личике отсутствовала всегдашняя радостная улыбка. Даже огромные карие глаза, которые зажмуривались, когда Рилла смеялась, были полны печали, вместо того чтобы, как обычно, излучать обаяние. Тетя Китти Макалистер однажды сказала, что не иначе как феи дотронулись до глаз малышки волшебной палочкой. А Джильберт говорил, что она родилась чаровницей и улыбнулась доктору Паркеру через полчаса после рождения. Рилла пока что говорила глазами лучше, чем языком, потому что сильно картавила. Но родители были уверены, что это пройдет. Она очень быстро росла. В прошлом году она была ростом с розовый кустик, в этом году – уже с флоксы, а вскоре, наверное, дорастет до георгинов, и придет пора ей идти в школу. Жизнь протекала радостно и беззаботно – и вдруг это ужасное поручение Сьюзен! «Ну, разве это справедливо?» – взывала Рилла к небу. У нее, правда, получалось «Лазве это сплаведливо?», но голубое ласковое небо, видимо, ее понимало.

Мама с папой уехали утром в Шарлоттаун, все остальные дети были в школе, и Рилла с Сьюзен остались в Инглсайде вдвоем. В другое время Рилла этому очень обрадовалась бы. Ей никогда не бывало скучно одной; она с удовольствием сидела бы здесь на крылечке, или в своем заповедном мшистом уголке в Долине Радуги, вообразив себе в друзья волшебного котенка, а то и двух, и придумывая сказки обо всем, что попадалось ей на глаза: об анютиных глазках, которые похожи на веселый рой бабочек… об одиноком пушистом облаке… о больших шмелях, гудящих над настурциями… о жимолости, оранжевые ягоды которой касались ее волос… о поднявшемся ветерке – а куда он, интересно, дует? Робин, который опять вернулся на лето домой, вышагивал с важным видом по перилам веранды и не мог понять, почему Рилла с ним не играет. А девочка не могла думать ни о чем кроме того, что ей придется нести через всю деревню – торт! – предназначенный для приютских детей. Она смутно сознавала, что приют находится в Лоубридже и что в нем живут сироты – дети, у которых нет ни папы, ни мамы. Ей было их очень жаль. Но даже во имя самого сиротского сироты Рилла Блайт не желала показаться в деревне с тортом в руках.

Может, пойдет дождь и Сьюзен ее не пошлет? Но небо было ясное. Рилла сжала на груди руки, подняла глаза к небу и взмолилась:

– Позалуйста, дологой Бозенька, сделай так, стоб посел доздь как из ведла… или… – Рилле пришел в голову другой способ избавиться от торта – или стоб толт У Сьюзен сголел дотла.

Увы, когда пришло время обедать, на столе у Сьюзен красовался покрытый глазурью «серебряно-золотой» торт. Рилла обожала этот торт, но теперь ей казалось, что она никогда в жизни не возьмет в рот ни кусочка.

Но не гром ли там гремит? Может быть, Боженька услышал ее молитву, может, он еще устроит землетрясение? Или сказать, что у нее болит живот? Нет, содрогнулась Рилла, тогда Сьюзен заставит ее пить касторку. Лучше уж землетрясение.

За обедом остальные дети и не заметили, что Рилла притихла на своем любимом стульчике, на спинке которого была вышита задорно разинувшая клюв утка. Извелги! Если бы мама была дома, она бы заметила. Мама ведь сразу заметила, как огорчилась Рилла, увидев папину фотографию в газете. Рилла тогда горько плакала в кровати, потому что думала, что в газетах публикуют фотографии одних убийц. Мама тут же все исправила. А маме понравилось бы, что ее дочь несет через Глен торт, как старуха Тилли Корк?

Рилле кусок не лез в горло, хотя Сьюзен подала ей ее любимую голубую тарелочку с розами, которую тетя Рэйчел Линд прислала ей на день рождения. Сьюзен обычно ставила ее на стол только по воскресеньям. Подумаешь, тарелочка! Когда она будет опозорена на всю деревню! Но яблоки в тесте, которые Сьюзен подала на десерт, были довольно-таки вкусные.

– Сьюзен, а Нэн с Ди не могут отнести толт после сколы? – умоляюще спросила Рилла.

– Ди пойдет после школы к Джесси Риз, а у Нэн кость в ноге, – беззаботно ответила Сьюзен, полагая, что малышка шутит. – И потом, тогда уже будет поздно. Комитет просил принести все пироги и торты к трем часам, чтобы они успели их нарезать и разложить по тарелкам. Ну, почему ты не хочешь туда идти, Булочка? На почту ты же обожаешь ходить.

Рилла действительно была полненькая, но ненавидела, когда ее называли Булочкой.

– Мне это осколбительно, – надувшись, буркнула она.

Сьюзен рассмеялась. В семье теперь часто смеялись над высказываниями Риллы, а она не могла взять в толк, чего они смеются – ведь она говорит совершенно серьезно! Только мама никогда не смеялась: она даже не смеялась, когда Рилла решила, что ее папа убийца.

– Но это же делается для бедных сироток, у которых совсем нет родителей, – объясняла ей Сьюзен – будто она сама этого не знала!

– Я тозе почти сто силотка – у меня только один папа и одна мама, – ответила Рилла.

Мисс Бейкер опять засмеялась. Никто не хотел понять бедную Риллу.

– Ты же знаешь, что мама обещала комитету прислать торт, детка. Мне самой некогда туда идти, так что придется тебе. Надевай-ка свое голубенькое платьице и иди.

– У меня кукла заболела, – с отчаянием выпалила Рилла. – Мне нузно полозить ее в кловать и ухазивать за ней. Мозет, у нее нимония.

– Твоя кукла может подождать до твоего возвращения. Всего и дела-то на полчаса, – бессердечно ответила Сьюзен.

Надежды не было. Даже Бог не услышал ее молитв… дождем и не пахло. Едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться, Рилла пошла и надела свое новое платье и новую шляпку с ромашками. Может быть, если у нее будет приличный вид, никто не подумает, что она похожа на Тилли Корк?

Рилла боялась, что Сьюзен велит ей снять воскресный наряд, но Сьюзен вручила ей корзинку с тортом и только сказала, чтобы она вела себя хорошо и, ради Бога, не останавливалась побеседовать с каждой встречной кошкой.

Рилла скорчила страшную рожу Гогу и Магогу и ушла. Сьюзен ласково смотрела ей вслед.

«Подумать только, наша малышка уже так выросла, что ее можно послать одну в церковь», – подумала она с гордостью и печалью одновременно, а затем вернулась к своим делам, не подозревая, на какие муки обрекает ребенка, за которого с радостью отдала бы жизнь.

У Риллы только раз в жизни было так же плохо на душе – когда она заснула в церкви и свалилась со скамейки. Обычно она очень любила ходить в деревню: там было столько всего интересного. Но сегодня она даже не глянула на веревку, на которой миссис Флэгг развешала выстиранные ватные одеяла – все разного цвета и рисунка; и даже при виде чугунного оленя, стоявшего во дворе Огастуса Палмера, она не стала мечтать, чтобы завести такого же перед Инглсайдом. Ей было не до чугунных оленей. Залитая солнечным светом улица просто кишела народом. Мимо, перешептываясь, прошли две девочки. Рилле показалось, что они говорят о ней. Человек, ехавший в телеге, внимательно посмотрел на девочку. На самом-то деле он подумал: «Неужели это малышка Блайтов так выросла и какая же она красотка», – но Рилле казалось, что он вперился в ее корзинку и, конечно, догадался, что там лежит торт. А когда мимо на тележке проехала Анни Друк с отцом, Рилла решила, что смеется она, конечно, над ней. Анни было десять лет, и Рилла считала ее чуть ли не «взрослой девочкой».

На углу возле дома Расселов ей повстречалась целая ватага мальчишек и девчонок. И надо пройти мимо них! Они все смотрят на нее! Рилла прошла мимо детей с таким гордым видом, что они решили осадить эту воображалу. Слишком много о себе понимает, как все эти Блайты! Подумаешь – они жив}т в большом доме! Ну, и что с того?

Милли Флэгг пошла вслед за Риллой, передразнивая ее походку и загребая ногами тучи пыли.

– Куда это идет корзина с девчонкой? – крикнула Слики Друк.

– У тебя лицо в варенье, грязнуля! – хихикнул Билл Палмер.

– Чего молчишь – язык проглотила? – спросила Сара Уоррен.

– Задавака! – прошипела Бини Бентли.

– Иди по своей стороне дороги, а то суну в рот майского жука. – Сэм Флэгг перестал на секунду грызть морковку.

– Смотрите, покраснела! – фыркнула Мейми Тейлор.

– Небось торт несешь в церковь? – спросил Чарли Уоррен. – У вашей Сьюзен все торты кислые.

Гордость не позволяла Рилле расплакаться, но сколько же можно терпеть? Сказать такое о торте, который испекла Сьюзен!

– Вот если кто из вас заболеет, я сказу папе вас не лецить, – отпарировала Рилла.

И вдруг она увидела, что на дороге показался Кеннет Форд. Не может быть! Точно он!

Надо же, чтобы так не повезло! Кен дружил с Уолтером, и Рилла в глубине души считала его самым красивым и добрым мальчиком на целом свете. Он редко обращал на нее внимание… но однажды дал ей шоколадную утку. А в один незабываемый день сел рядом с ней на поросший мхом камень в Долине Радуги и рассказал сказку про трех медведей. Но Рилла была согласна боготворить его издали. И теперь этот замечательный мальчик видит ее с тортом в руках!

– Привет, Булочка! Жарко, правда? Надеюсь, мне достанется кусочек твоего торта?

Он знает, что у нее в корзинке торт! Все это знают!

Но Рилла уже прошла деревню и думала, что самое худшее позади. И тут-то и случилось самое худшее. Она увидела в переулке свою учительницу из воскресной школы мисс Эмми Паркер. Та была еще довольно далеко от дороги, но Рилла узнала ее по платью – светло-зеленому платью с гроздьями белых цветочков, похожих на цветы вишни. В прошлое воскресенье мисс Эмми пришла в нем в школу, и Рилла решила, что красивее платья она никогда не видела. Вообще-то мисс Эмми всегда носила красивые платья, с кружевами и фестончиками, а иногда даже шелковые.

Рилла обожала мисс Эмми. Она такая красивая! У нее белая кожа, карие глаза и грустная улыбка. Одна девочка сказала Рилле, что у мисс Эмми грустная улыбка, потому что у нее умер жених. Рилла так радовалась, что попала в класс к мисс Эмми, а не к мисс Флорри Флэгг.

Флорри Флэгг некрасива, а Рилла не хотела, чтобы у нее была некрасивая учительница.

Когда Рилле случалось повстречать мисс Эмми за пределами воскресной школы и та улыбалась ей и говорила ласковые слова, для девочки это был настоящий праздник. Даже если мисс Эмми только кивала ей на улице, у Риллы сердце пело от радости. А когда мисс Эмми пригласила весь класс к себе в гости и они там пускали мыльные пузыри, подкрашенные клубничным соком, Рилла была на седьмом небе от счастья.

Но чтобы мисс Эмми увидела ее с тортом в руках – нет, этого девочка не могла и не собиралась выносить! Кроме того, в следующем школьном концерте мисс Эмми собиралась поставить сценку, и Рилла втайне мечтала получить роль феи в красном платье и зеленой шапочке. Но если мисс Эмми увидит, что она несет торт, о роли феи придется забыть.