Текст книги "Энн в Инглсайде"

Автор книги: Люси Монтгомери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Глава двадцать седьмая

– А я знаю секрет… а ты не знаешь… а ты не знаешь… а ты не знаешь, – напевала Дови Джонсон, раскачиваясь на цыпочках на самом краю причала.

Наступил черед Нэнни попасть в хронику чрезвычайных событий в Инглсайде. И Нэнни до конца своих дней будет краснеть при воспоминании о том, какой она была доверчивой дурой.

Нэнни с трепетом смотрела, как качается Дови – вот-вот упадет! – но одновременно это зрелище ее захватывало. Она была уверена, что когда-нибудь Дови та-ки упадет – и что тогда? Но Дови не падала. Ей везло.

Все, что делала Дови – или о чем она рассказывала, хотя это, наверное, было не одно и то же, – захватывало Нэнни. Ей, воспитанной в Инглсайде, где никто никогда не говорил неправды, не приходило в голову усомниться в словах Дови. Дови было одиннадцать лет, она всю жизнь жила в Шарлоттауне, и знала, и видела гораздо больше, чем Нэнни, которой было только восемь. Дови утверждала, что только жители Шарлоттау-на знают жизнь. А что можно знать, живя в этой дыре Глен Сент-Мэри?

Дови приехала на каникулы в Глен к своей тете Элле, и они с Нэнни очень подружились, несмотря на разницу в возрасте. Может быть, потому, что Нэнни признавала превосходство Дови, считая ее почти что взрослой, и восхищалась ею, как мы всегда восхищаемся совершенством – или тем, что мы принимаем за совершенство. А Дови нравилось, что вокруг нее, как вокруг солнца, вращается маленькая, исполненная обожания планета.

– Нэнни – неплохая девчонка, – сказала она своей тете Элле, – только чересчур слабохарактерная.

Внимательный взор взрослых обитателей Инглсайда не обнаружил в Дови ничего предосудительного, не считая того, что ее мать была в родстве с Пайнами из Эвонли. В общем, они не препятствовали дружбе Нэнни с Дови, хотя мисс Бейкер с самого начала испытывала недоверие к зеленым, как крыжовник, глазам Дови с белесыми ресницами. Но сформулировать своих возражений она не могла: Дови была воспитанной девочкой, всегда чистенько одета и не болтала без умолку, как некоторые. Когда начнется учебный год, Дови уедет домой, так что не стоило уж чересчур придирчиво приглядываться к ней.

Нэнни проводила очень много времени с Дови на пристани, где почти всегда стоял на якоре корабль со спущенными парусами, и в это лето Долина Радуги ее почти не видела. Другим детям Блайтов Дови не очень нравилась. Она как-то довольно зло разыграла Уолтера, чем вызвала гнев Дианы, которая сказала ей «пару теплых слов». Дови вообще любила устраивать розыгрыши. Наверное, поэтому другие деревенские девочки не стремились с ней дружить.

– Какой секрет, скажи! – просила Нэнни. Но Дови только хитро подмигнула и заявила, что ей еще рано знать такие секреты. Нэнни еще больше заело любопытство.

– Ну, Дови, ну скажи!

– Не могу. Мне самой это по секрету рассказала тетя Кейт, а она уже умерла. Теперь я – единственный человек на свете, который про это знает. Я ей обещала, что никому не скажу. А ты обязательно не удержишься и разболтаешь.

– Не разболтаю, честное слово, не разболтаю!

– Говорят, вы в Инглсайде все друг другу рассказываете. Сьюзен тут же выманит у тебя этот секрет.

– Нет, не выманит! Я много чего знаю, о чем никогда не говорила Сьюзен. Я тебе тоже расскажу секрет, если ты расскажешь мне свой.

– Зачем мне секреты маленькой девочки?

Как это обидно! Нэнни считала, что знает замечательные секреты… про дикую вишню, которую она нашла в полном цвету в еловом лесочке позади сарая мистера Тейлора… про крошечную белую фею, которая ей привиделась на листе водяной лилии в пруду… про приснившийся ей парусник, который привела в гавань на буксире из серебряных цепей упряжка белых лебедей… Да мало ли чего еще! Нэнни обожала свои прекрасные волшебные секреты, и потом, подумав, решила, что хорошо сделала, не рассказав их Дови.

Но что же такое знает подружка про нее, чего она сама не знает? Любопытство зудело, как комар.

На следующий день Дови опять заговорила про секрет:

– Знаешь, Нэнни, я подумала и решила, что, пожалуй, надо тебе его рассказать – ведь он касается тебя. Наверное, тетя Кейт не имела тебя в виду, когда велела мне никому его не рассказывать. Вот что: я тебе расскажу этот секрет, если ты отдашь мне своего фарфорового оленя.

– Нет, Дови, это невозможно. Этого оленя мне подарила на день рождения Сьюзен. Она страшно обидится.

– Ну и пожалуйста. Если тебе олень дороже секрета, пусть остается у тебя. Мне все равно. Я вообще не люблю рассказывать секреты: мне нравится знать то, чего не знают другие. Это придает мне значение в собственных глазах. В воскресенье я погляжу на тебя в церкви и подумаю: «Если бы ты только знала о себе то, что знаю я, Нэнни Блайт!» Вот будет весело!

– А это хороший секрет?

– Он очень романтичный… вроде того, о чем пишут в книжках. Но какая разница? Ты же не хочешь его узнать.

К этому времени Нэнни просто умирала от любопытства. Надо узнать таинственный секрет во что бы то ни стало! Вдруг ее осенило:

– Дови, я не могу отдать тебе оленя, но если ты расскажешь мне секрет, я отдам тебе свой красный зонтик.

Зеленые глаза загорелись: зонтик был предметом жгучей зависти.

– Тот самый красный зонтик, который тебе на прошлой неделе мама привезла из города?

Нэнни кивнула. Она тяжело дышала. Может, теперь Дови расскажет секрет?

– А твоя мама позволит его отдать? – спросила та. Нэнни опять кивнула, хотя с некоторым сомнением.

Она не была полностью уверена, что мама не будет возражать.

Дови почувствовала это сомнение.

– Вот когда принесешь зонтик, тогда и скажу, – твердо сказала она. – Не будет зонтика – не будет и секрета.

– Завтра принесу, – торопливо пообещала Нэнни. Все что угодно – лишь бы узнать секрет.

– Ну, ладно, я подумаю, – протянула Дови. – Но ты не очень-то надейся. Может, я все равно не расскажу. Мала ты еще – я уж сколько раз тебе это говорила.

– Но за эти дни я выросла, – взмолилась Нэнни. – Слушай, Дови, не вредничай!

– Это мой секрет – хочу говорю, хочу нет. Ты матери расскажешь…

– Я же тебе обещала, что не расскажу ни одной душе.

– Дай клятву, что никому не расскажешь.

– Клянусь!

– Нет, всерьез.

Нэнни не знала, куда уж быть серьезнее.

– Скажи: честное-пречестное, провалиться мне сквозь землю на этом самом месте.

Нэнни повторила эти слова.

– Приноси завтра зонтик, тогда посмотрим, – сказала Дови. – Что делала твоя мама до того, как вышла замуж?

– Она преподавала в школе… была очень хорошей учительницей.

– Так я и думала. Моя мама считает, что твой отец зря на ней женился. Никто ведь не знает, кто были ее родители. Мама говорит, что за твоего папу пошла бы любая девушка. Ну, я пошла. Оревуар.

Нэнни знала, что это слово значит «до свидания». Она очень гордилась подругой, которая умела говорить по-французски. После ухода Дови Нэнни еще долго оставалась на пристани. Девочка любила сидеть на причале и смотреть, как причаливают и отчаливают рыбачьи суда. А иногда ей удавалось увидеть отплытие большого корабля, отправлявшегося в дальние края. «В дальние края…» – с удовольствием повторила Нэнни вслух. Какие волшебные слова! Как и Джим, она часто воображала, как уплывает на корабле по голубой бухте, мимо косы с дюнами, мимо высокого мыса, на котором стоял маяк, и дальше, дальше – в голубую дымку залива, к заколдованным островам в южных солнечных морях. Сидя на старом причале, Нэнни облетала на крыльях воображения весь свет.

Но сейчас девочка могла думать только о секрете, который ей обещала рассказать Дови. Расскажет ли? Что это за секрет? Что она знает? И что это она сказала про «любую девушку», которая пошла бы за папу? Нэнни часто задавала себе вопрос: что бы было, если бы папа женился на другой девушке? Тогда она была бы ее мамой. Но другой мамы быть не может! Это просто немыслимо!

– Дови Джонсон хочет рассказать мне секрет, – призналась девочка Энн, когда та пришла поцеловать ее на ночь. – Но мне нельзя будет рассказать его даже тебе, мамочка. Я обещала никому не говорить. Ты не обидишься?

– Конечно, нет, – с улыбкой ответила Энн.

На следующий день Нэнни взяла на пристань зонтик. «Это мой зонтик, – говорила она себе. – Мне его подарили, и я могу сделать с ним все, что захочу». Успокоив свою совесть этим сомнительным рассуждением, она ушла из дома так, чтобы ее никто не увидел. Девочке было жаль расставаться со своим хорошеньким ярким зонтиком, но жгучее желание знать секрет пересиливало все остальные чувства.

– Вот зонтик, Дови, – сказала Нэнни, запыхавшись – она бежала всю дорогу до пристани. – А теперь расскажи мне секрет.

Дови очень удивилась. Она не думала, что дело зайдет так далеко… не верила, что мать разрешит Нэнни отдать зонтик. Она поджала губы.

– Боюсь, что этот оттенок красного мне не пойдет. Очень уж он кричащий. Нет, не стану я тебе ничего рассказывать.

Но Нэнни тоже была с характером, и несправедливость всегда приводила ее в бурное негодование.

– Нет уж, Дови Джонсон, порядочные люди не нарушают уговор. Ты сказала: зонтик за секрет. Вот тебе зонтик, и изволь выполнить свое обещание!

– Ну, ладно, – нехотя согласилась Дови.

Все вдруг затихло. Перестал дуть ветер, вода не плескалась у свай пристани. По спине Нэнни пробежал холодок счастливого ожидания. Наконец-то она узнает секрет Дови!

– Ты знаешь Джимми Томаса, что живет на мысу? – спросила Дови. – Его еще кличут «Шестипалый Джимми Томас».

Нэнни кивнула. Конечно, она знала Томаса… Шестипалый Томас иногда наведывался в Инглсайд со своим фургоном, предлагая рыбу. Сьюзен говорила, что рыба у него бывает не такой уж свежей. Нэнни этот человек не нравился. У него была лысина с пушком кудрявых светлых волосков по краям и красный горбатый нос. Но при чем тут Томас?

– А Касси Томас ты знаешь? – продолжала Дови.

Нэнни видела Касси Томас один раз, когда та сидела в фургоне Шестипалого Джимми. Касси была примерно того же возраста, что и Нэнни. Копна рыжих волос и наглые зеленые глаза. Она тогда еще показала Нэнни язык.

– Ну, так вот, – Дови глубоко вздохнула, – слушай же: на самом деле ты Касси Томас, а она – Нэнни Блайт.

Нэнни непонимающе смотрела на Дови. В ее словах не было никакого смысла.

– Как… как это?

– Очень просто, – ответил Дови со снисходительной улыбкой. Раз уж Нэнни хочет узнать так называемый секрет, то надо ее как следует ошарашить. – Вы с Касси родились в одну ночь. Томасы тогда жили в Глене. Акушерка отнесла Касси в Инглсайд, а тебя – к Гомасам и положила им в колыбель. Она и Ди отнесла бы, но не посмела. Она ненавидела твою мать и решила таким образом расквитаться с ней. Так что на самом деле ты – Касси Томас, и тебе следовало бы жить там, на мысу, а бедной Касси полагалось бы жить в Инглсайде, а не получать колотушки от своей мачехи, Мне ее очень жаль.

И Нэнни поверила этой дурацкой выдумке – от первого до последнего слова. Ей никогда в жизни не лгали, и ей даже в голову не пришло усомниться в достоверности истории, рассказанной подругой. Девочка не могла себе представить, чтобы кто-нибудь, тем более ее обожаемая Дови, стал бы такое выдумывать. Нэнни глядела на Дови страдающим взглядом.

– А как… как про это узнала тетя Кейт? – пересохшими губами спросила она.

– Акушерка призналась ей перед смертью. Наверное, ее мучили угрызения совести. Тетя Кейт никому, кроме меня, про это не говорила. А когда я приехала в Глен и увидела Касси Томас… то есть Нэн Блайт… то убедилась, что все это правда: у нее такие же глаза, как у твоей матери, и такие же рыжие волосы. А у тебя темные глаза и волосы. Вот поэтому ты и не похожа на Ди, а близнецы всегда похожи. И у Касси такие же уши, как у твоего отца – плотно прижатые к голове. Не знаю только, что теперь можно сделать. Но мне всегда казалось, что это несправедливо: ты как сыр в масле катаешься, а бедная Касси… то есть Нэн… ходит в лохмотьях и часто ложится спать голодная. А Шестипалый Джимми бьет ее, когда приходит домой пьяный. Ну, чего ты на меня вытаращилась?

У Нэнни душа разрывалась от горя. Теперь все ясно. Их знакомые всегда удивлялись, почему они с Ди не похожи. Так вот почему!

– Зачем ты мне это рассказала, Дови Джонсон? Та пожала плечами:

– Я же не говорила, что тебе этот секрет должен понравиться. Ты сама ко мне пристала. Куда ты?

Белая как мел, Нэнни, шатаясь, встала на ноги.

– Домой. Пойду скажу маме, – со слезами в голосе прошептала она.

– Не смей! Ты обещала никому не рассказывать – забыла, что ли?

Нэнни смотрела на Дови. Верно, она обещала не проболтаться. И мама всегда говорит, что обещания надо выполнять.

– Я, пожалуй, тоже пойду, – сказала Дови, которой не понравилось выражение лица Нэн.

Она схватила зонтик и убежала, мелькая полными голыми икрами. А несчастная девочка, маленький мирок которой превратился в руины, осталась стоять на пристани. Но Дови на это было наплевать. Эта Нэнни верит каждому слову. Ее даже обманывать неинтересно. Конечно, она все расскажет матери и узнает, что Дови ее провела.

«Хорошо, что в воскресенье я уезжаю домой», – подумала Дови.

А Нэнни долго-долго сидела на пристани, раздавленная отчаянием, ослепшая от горя. Она не мамина дочка! Она дочка Шестипалого Джимми… Шестипалого Джимми, которого она всегда в глубине души побаивалась за то, что у него шесть пальцев. Ей не место в Инглсайде, ее не должны любить мама и папа. Девочка жалобно застонала. Если папа с мамой узнают об этом, они перестанут ее любить. Они полюбят Касси Томас.

Нэнни обхватила голову руками.

– Как все ужасно, – проговорила она.

Глава двадцать восьмая

– Что это ты ничего не ешь, детка? – спросила ее за ужином Сьюзен.

– Может быть, на солнце перегрелась? – забеспокоилась мама. – У тебя не болит голова?

– Д-да, – проговорила Нэнни. Но болела у нее не голова. Вот она и соврала маме. И сколько еще придется врать? Теперь, узнав жуткую правду, она никогда в жизни не сможет проглотить ни кусочка. И с мамой поделиться нельзя. Не столько из-за клятвы – Сьюзен как-то сказала, что дурное обещание лучше нарушить, чем выполнить, – а потому, что мама расстроится. Каким-то образом Нэнни знала, что мама очень расстроится. А маму нельзя расстраивать… И папу тоже.

Но как быть с Касси Томас? Нэнни ни за что не станет называть ее Нэн Блайт. Ей просто невыносимо думать о Касси Томас как о Нэн Блайт. Тогда получается, что ее самой вроде как нет совсем. Если она не Нэн Блайт, то лучше уж быть никем. Она ни за что не будет Касси Томас!

Но мысли о Касси Томас преследовали Нэнни. Целую неделю она ни о чем другом не могла думать, и все это время Энн и Сьюзен никак не могли понять, что творится с девочкой. А та отказывалась есть, играть и, как говорила мисс Бейкер, «совсем скисла». Может, она скучает по Дови Джонсон, которая уехала домой? Нэнни сказала, что нет, не скучает по подруге, и вообще с ней все в порядке. Просто она устала. Отец осмотрел ее и прописал лекарство. Девочка покорно его принимала. Оно было не такое противное, как касторка, но теперь и касторка не имела значения. Ничто не имело значения, кроме Касси Томас… и страшного вопроса, который возник в смятенном уме Нэн и не покидал ее ни на одну минуту:

Должна она уступить Касси Томас свое место в Инглсайде или нет?

Разве это справедливо, что она, Нэн Блайт – Нэнни ни за что не хотела отказываться от своего имени, – пользуется всем тем, в чем отказано Касси и на что та имеет право? Нет, это несправедливо. Эта мысль повергала девочку в отчаяние. В ней было очень развито чувство справедливости. И она постепенно убедила себя, что должна обо всем рассказать Касси.

В конце концов, может быть, никто особенно и не расстроится. Конечно, поначалу мама с папой огорчатся, но когда они узнают, что Касси – их родной ребенок, они ее полюбят и забудут про Нэнни. Мама будет целовать Касси и петь ей на ночь песенки, которые любила Нэнни, особенно про кораблик, который плывет по морю и везет им подарки.

Нэн и Ди часто гадали, что будет, когда кораблик наконец приплывет. Но теперь все подарки, вернее доля Нэнни, достанутся Касси Томас. Касси Томас будет вместо нее исполнять роль королевы в школьном концерте и наденет ее корону. Как Нэнни мечтала об этом дне! Сьюзен будет печь пирожки для Касси Томас, а Пушинка будет мурлыкать у нее на коленях. Она будет играть в куклы Нэн в шалаше в кленовой роще и спать в ее постели. Понравится ли Диане, что теперь ее сестра – Касси?

Наконец пришел день, когда девочка решила, что больше не может терпеть. Она должна поступить по справедливости. Она пойдет к Томасам и расскажет им правду. А они уж пускай скажут маме и папе. Сама Нэнни этого сделать не в силах.

Приняв решение, девочка немного успокоилась, но страшно загрустила. И постаралась съесть ужин, потому что больше ей в этом доме ужинать, видно, не придется.

«Все равно я буду звать маму „мамой“, – с отчаянием думала Нэнни. – А Шестипалого Джимми ни за что не стану звать „папой“. Просто буду вежливо называть его „мистер Томас“. Против этого он не должен возражать».

Она почувствовала, что давится едой. Подняв глаза, Девочка встретила взгляд Сьюзен, в котором прочитала: «касторка». Сьюзен и не подозревает, что вечером ее здесь уже не будет, а касторку ей придется давать Касси. Ну, хоть в этом Касси можно не завидовать.

Нэнни ушла после ужина. Она решила, что надо пойти до темноты, а то потом у нее не хватит храбрости. Она ушла в своем клетчатом каждодневном платье, не осмелившись переодеться во что-нибудь получше: вдруг Сьюзен или мама спросят, с чего это она нарядилась. И вообще все ее хорошенькие платьица теперь принадлежат Касси Томас. Но Нэнни все-таки надела новый фартук, который ей сшила Сьюзен – такой хорошенький фартучек с фестончиками из красной ленты. Девочке он очень нравился. Неужели Касси Томас пожалеет отдать ей один фартук?

Нэнни спустилась с холма, прошла через деревню и направилась по дороге, которая вела на мыс. Маленькая девочка, решительно шагавшая по дороге, и не подозревала, что она героиня. Наоборот, ее мучил стыд: ей так трудно сделать то, что правильно и справедливо, так трудно не ненавидеть Касси и не бояться Шестипалого Джимми, так хочется повернуться и побежать домой.

Небо хмурилось. Над бухтой висела огромная черная туча, в которой нет-нет вспыхивала молния. Рыбацкая деревня на мысу была освещена красными лучами солнца, вырывавшимися из-под этой тучи. Лужи рдели, как большие рубины. Белый парусник тихо плыл мимо окутанных туманом дюн, повинуясь зову далекого таинственного океана. В небе резко кричали чайки.

Нэнни не понравился запах рыбы и грязные дети, которые с криками носились по песчаному берегу. Когда она спросила, в каком доме живет Шестипалый Джимми, они с любопытством на нее уставились.

– Вон в том, – показал один мальчик. – А зачем он тебе?

– Спасибо, – сказала Нэнни и повернула к указанному дому.

– Не можешь ответить на вопрос, воображала? – крикнула ей вслед одна из девочек.

Мальчик, показазший ей дом, вдруг возник перед Нэнни.

– Видишь тот дом, позади дома Томасов? Так вот, у меня там сидит морской змей, и я тебя туда запру, если не скажешь, зачем тебе нужен Шестипалый Джимми.

– Ну, ты, воображала, отвечай Биллу! – крикнула та же девочка. – Все вы в Глене чересчур много о себе понимаете.

– А то смотри, – добавил другой мальчик, – я тут собираюсь топить котят, могу и тебя за компанию утопить.

Другая девочка сказала с ухмылкой:

– У тебя есть десятицентовик? Могу продать тебе зуб. Вчера выдернули.

– У меня нет десятицентовика, и мне не нужен твой зуб, – набравшись храбрости, ответила Нэнни. – Отвяжитесь от меня.

– Ну-ну, не хамить, – прорычал мальчик, который собирался топить котят.

Нэнни бросилась бежать. Мальчик, который держал морского змея, подставил ей ножку, и она упала на песок. Обидчики захохотали.

– Теперь поменьше будешь воображать! – крикнула девочка, предложившая ей купить зуб. – Подумаешь – напялила фартук с фестончиками!

Тут кто-то из детей крикнул:

– Вон причаливает Мрачный Джек! – и они все побежали к лодке.

Черная туча совсем скрыла солнце. Рубиновые лужи опять стали серыми.

Нэнни встала на ноги. Платье было в грязи, чулки тоже. Но ее мучители отстали. Неужели ей придется играть с ними?

«Только не плакать, – говорила себе Нэнни, – я не должна плакать!» Она поднялась по скрипучим дощатым ступенькам дома Томасов. Как и все дома в рыбацкой деревне, дом Томасов стоял на сваях – чтобы его не залил необычно высокий прилив, а под домом была свалена битая посуда, пустые консервные банки, старые ловушки для крабов и прочий хлам. Сквозь дверной проем Нэнни открылась кухня, подобной которой она еще никогда не видела. На голом полу грязь, потолок прокопчен и весь в пятнах, в раковине полно немытой посуды. На облезлом старом столе тарелки с остатками пищи, и над ними вьются огромные мухи. В кресле-качалке сидела женщина с нечесаными седоватыми волосами и кормила грудью грязного толстого младенца.

«Моя сестра!» – подумала девочка. Ни Касси, ни Шестипалого Джимми не видно. За это последнее обстоятельство Нэнни была благодарна судьбе.

– Кто ты и что тебе нужно? – спросила женщина недовольным тоном.

Она не пригласила девочку войти, но та все равно шагнула в кухню. Начинался дождь, и от удара грома весь дом вздрогнул. Нэнни знала, что должна скорей сказать то, за чем пришла, а иначе она бросится бежать из этого кошмарного дома, от этого кошмарного ребенка и от этих кошмарных мух.

– Пожалуйста, можно поговорить с Касси? Она дома? – проговорила Нэнни. – Мне нужно сказать ей что-то очень важное.

– В самом деле? – ухмыльнулась женщина. – У такой мелюзги важное дело? Касси нет дома. Она поехала с отцом в Верхний Глен, а скоро начнется гроза, и Бог знает, когда они вернутся. Садись.

Нэнни села на сломанный стул. Она знала, что рыбаки живут бедно, но не представляла, что бедность может быть такой безобразной. Миссис Фитч в Глене называли бедной, но ее дом был такой же чистый, как и Инглсайд. Разумеется, все знали, что Шестипалый Джимми пропивает все, что зарабатывает. И здесь ей предстоит жить!

«Я попробую его отчистить», – тоскливо подумала Нэнни. На сердце у нее стало невыносимо тяжело. Пламя благородного самопожертвования, погнавшее ее в дорогу, погасло.

– А зачем тебе Касси? – спросила жена Шестипалого, вытирая грязное лицо младенца еще более грязным фартуком. – Если ты пришла насчет концерта в воскресной школе, так она в нем участвовать не будет. Ей нечего надеть. Ну, скажи, где я возьму ей приличное платье?

– Нет, я не по поводу концерта, – уныло сказала Нэнни. А почему бы ей не рассказать всю эту историю миссис Томас? Все равно той придется узнать. – Я пришла сказать ей… сказать, что она – это я, а я – это она.

Миссис Томас, естественно, опешила.

– Ты что, спятила? – спросила она. – Как это понимать?

Нэнни подняла голову. Самое страшное было позади.

– Понимать надо так: мы с Касси родились в одну ночь… и акушерка нас поменяла, потому что у нее был зуб на маму… и… и Касси должна жить в Инглсайде… перед ней откроются возможности…

Последнюю фразу она заимствовала у своей учительницы в воскресной школе и считала, что, по крайней мере, красиво закончила свою бессвязную речь.

Миссис Томас смотрела на нее, вытаращив глаза.

– Кто из нас сошел с ума – ты или я? Что ты несешь? Кто тебе такое наговорил?

– Дови Джонсон.

Миссис Томас запрокинула голову и расхохоталась. Хоть она и была оборванной и грязной, смех у нее был очень звонкий.

– Тогда все ясно. Прошлым летом я стирала у ее тетки и поняла, что это за штучка. Ее хлебом не корми, дай кому-нибудь заморочить голову. Так вот, моя милая, как там тебя звать, не верь ты всей этой брехне. Дови тебе еще не то наплетет.

– Это неправда? – ахнула Нэнни.

– Ну, конечно, это вранье. Какая же ты глупенькая, что поверила такой небылице! Во-первых, Касси, наверное, на год старше тебя. И вообще, кто ты?

– Я Нэн Блайт.

Какое счастье! Она и в самом деле Нэнни Блайт!

– Нэн Блайт? Одна из близнецов? Да я отлично помню ту ночь, когда вы родились. Я как раз зашла в Инглсайд по делу. Я тогда еще не была замужем за Шестипалым – лучше бы мне за него вообще не выходить! – а мать Касси была еще жива и здорова. Касси как раз начинала ходить. А ты похожа на свою бабушку по отцу… она в тот день была в Инглсайде и Бог знает как радовалась, что у нее родились внучки-близнецы. Ну, как ты могла поверить такой басне?

– Я привыкла верить людям, – с достоинством ответила Нэнни, поднимаясь со стула. Она ощущала такой прилив счастья, что ей не хотелось очень уж обижать миссис Томас.

– Ну, в этом мире от такой привычки лучше побыстрей отвыкнуть, – цинично посоветовала миссис Томас. – И не советую дружить с девчонками, которые обожают морочить людям голову. Садись, садись. Подожди, пока кончится гроза. Не пойдешь же ты домой в такой ливень. И темно, ни зги не видно. Ой, смотри – убежала!

Но девочка уже скрылась за стеной дождя. Конечно, она никогда бы не посмела броситься домой в такую грозу, если бы не была охвачена неизбывным восторгом. Ее хлестал ветер, она мгновенно вымокла до нитки, ей казалось, что от ударов грома небо трескается пополам. Только бесконечные вспышки молний освещали ей дорогу. Она то и дело поскальзывалась и падала. И наконец вся мокрая и облепленная грязью влетела в прихожую Инглсайда.

Навстречу ей выбежала Энн и схватила ее в объятия.

– Девочка, как же ты нас напугала! Где ты была?

– Будем надеяться, что Джим и Уолтер не схватят простуду, разыскивая тебя под дождем, – резко сказала Сьюзен, на лице которой все еще были видны следы волнения.

– Мамочка, я – это действительно я. Я вовсе не Касси Томас, и я всегда буду сама собой.

– Бедняжка бредит, – заявила Сьюзен. – Наверное, отравилась чем-нибудь.

Энн выкупала Нэнни, уложила ее в постель и только после этого согласилась ее выслушать. И тогда дочь все ей рассказала.

– Мамочка, я и в самом деле твоя дочка?

– Ну, конечно, милая. Как ты могла поверить, что это не так?

– Мне просто в голову не пришло, что Дови может мне наврать. Мама, кому же тогда верить? Дженни Пент наговорила всякого Диане…

– Дорогая, пока что тебе встретились только две девочки, которые говорят неправду. Остальные твои подруги никогда ведь тебе не лгали. Конечно, на свете есть такие люди – не только дети, но и взрослые. Вот подрастешь и научишься отличать золото от мишуры.

– Мамочка, мне не хочется, чтобы Джим, Уолтер и Ди знали, какая я глупая.

– Они и не узнают. Ди вообще уехала с папой в Лоубридж, а мальчикам скажем только, что ты далеко зашла по дороге и попала в грозу. Конечно, с твоей стороны было глупо поверить Дови, но ты показала себя благородной и храброй девочкой, когда пошла к бедной Касси Томас, чтобы предложить ей то, что, как ты считала, принадлежит ей по праву. Мама тобой очень гордится.

Гроза кончилась. С неба на счастливый умытый мир смотрела луна.

«Какое счастье, что я – это я!» – подумала Нэнни и уснула.

Вечером Джильберт и Энн пришли посмотреть на спящих дочек. Диана спала, крепко сжав губы, а Нэнни улыбалась во сне. Джильберт уже узнал про басню, которую сочинила Дови Джонсон, и так сильно на нее рассердился, что той бы не поздоровилось, если бы их не разделяли добрых тридцать миль. А Энн мучила совесть.

– Мне надо было хорошенько расспросить Нэнни. Я же видела, что с ней что-то творится, но была слишком занята другими делами, которые ничего не значили по сравнению со страданиями моей девочки. Подумай, как мучилась бедняжка!

И Энн наклонилась над кроваткой, полная одновременно и раскаянием, и радостью.

– Хотела бы я знать, что их ждет в жизни, – прошептала она.

– Ну, надеюсь, обе сумеют отхватить себе такого же замечательного мужа, как и их мать, – поддразнил ее Джильберт.