Текст книги "Энн в Инглсайде"
Автор книги: Люси Монтгомери
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Люси Монтгомери
История Энн Ширли
Глава первая
«Как сегодня ярко светит луна», – подумала вслух Энн Блайт, идя по дорожке сада Райтов под снегопадом лепестков вишни, облетавших под порывами солоноватого ветра с моря.
Она остановилась на минуту и окинула взглядом дорогие ее сердцу лесистые холмы, окружавшие Эвон-ли. Милая, родная деревня! Уже много лет Энн жила в Глен Сент-Мэри, но в Эвонли было то, чего никогда не будет в Глене. На каждом шагу ее встречала тень ее самой… ей улыбались поля, по которым она бродила девочкой… в ушах звучало эхо голосов ее детства и юности… каждый уголок нес в себе дорогие воспоминания.
Энн всегда любила приезжать в Эвонли, даже если, как сейчас, причиной приезда было грустное событие – похороны отца Джильберта. Она пробыла в деревне уже неделю, но Марилла и миссис Рэйчел Линд не хотели отпускать ее домой. Комнатка под крышей всегда ждала Энн, и когда она поднялась туда в день приезда, то увидела, что миссис Рэйчел поставила на стол большой букет весенних полевых цветов. Энн прижалась к нему лицом: от цветов исходил аромат незабвенных лет, прожитых в Эвонли. В комнате ее словно ждала та Энн, порывистая девочка, которую Мэтью привез домой со станции. Сердце миссис Блайт исполнилось счастьем и благодарностью. Маленькая комната как бы приняла ее в свои объятия, прижала к своей груди. Энн с любовью смотрела на свою старую постель с покрывалом, сотканным миссис Рэйчел… на белоснежные наволочки, отделанные кружевами, которые тоже связала миссис Линд… на сплетенные Мариллой тряпичные половички… на зеркало, отразившее в тот первый вечер несчастное лицо девочки-сироты, которая потом легла в эту постель и плакала, пока не заснула. На минуту Энн забыла, что она – счастливая мать пятерых детей… что в Инглсайде Сьюзен опять вяжет крошечные пинетки… и, сидя перед зеркалом, унеслась мыслями в прошлое. Тут в комнату вошла миссис Рэйчел с чистым полотенцем в руках.
– Как мы рады тебя видеть, Энн, – сказала она. – Вот уже девять лет как ты здесь не живешь, а мы с Мариллой все никак не можем к этому привыкнуть. Правда, с тех пор как Дэви женился, жизнь у нас стала повеселее. Милли такая милая девочка… а какие пироги печет!.. Только очень любопытна – все-то ей надо знать. Но я всегда говорила и никогда не устану повторять, что другой такой, как ты, нет и не может быть.
– Но это зеркало не обманешь, миссис Линд. Оно мне сказало напрямик: ты уже не та молоденькая девушка, что была, – грустно вздохнула Энн.
– У тебя по-прежнему отличный цвет лица, – утешила ее миссис Рэйчел. – А румянца на щеках у тебя никогда не было.
– Во всяком случае, у меня нет и намека на второй подбородок, – оживилась Энн, – и моя старая комната меня не забыла. Я этому очень рада. Я бы очень расстроилась, если бы она меня не узнала. А луна встает над лесом, как встарь.
– Она похожа на огромную золотую монету, правда? – вдруг проговорила миссис Рэйчел, сама пугаясь взлету своей фантазии и радуясь, что ее не слышит Марилла.
– Посмотрите, как темнеют на ее фоне остроконечные ели… а как выросли березы в низине. Когда я приехала в Эвонли, они были совсем маленькие. Глядя на них, я действительно чувствую, что постарела.
– В этом деревья похожи на детей, – сказала миссис Рэйчел. – Не успеешь отвернуться, глядь – они уже выросли. Взять хоть Фреда Райта. Ему всего тринадцать лет, а он уже ростом с отца. На ужин у нас пирог с курицей, и я испекла твое любимое лимонное печенье. Можешь спокойно ложиться в эту постель. Я сегодня утром проветрила простыни, а Марилла этого не знала и днем проветрила их еще раз… а Милли, не зная, что мы уже их проветрили дважды, проветрила еще и третий раз. Надо полагать, Мария Блайт приедет завтра на похороны – она еще ни разу в жизни не пропускала похорон.
– Ох уже эта тетя Мария – Джильберт так ее называет, хотя она всего лишь кузина его отца. Она зовет меня Анни, – пожаловалась Энн. – А знаете, что она сказала, когда увидела меня в первый раз? «Как странно, что Джильберт выбрал тебя. За него бы с удовольствием пошло столько славных девушек». С тех пор я ее невзлюбила, и я знаю, что Джильберт ее тоже недолюбливает, но никогда в этом не признается. Он считает, что родственные связи превыше всего.
– А Джильберт долго здесь пробудет?
– Нет, ему надо завтра уезжать. У него в Глене остался больной в очень тяжелом состоянии.
– Да, в общем-то ему теперь здесь нечего делать. Мать умерла в прошлом году, а теперь отец… После смерти жены старый мистер Блайт совсем затосковал: Жизнь потеряла для него смысл. Грустно подумать, что теперь в Эвонли не осталось ни одного Блайта. А ведь они жили здесь исстари и пользовались общим уважением. Зато Слоунов сколько угодно! Ну, тут уж ничего не поделаешь, Энн, Слоуны всегда были и будут, от них нам не избавиться. Аминь.
– Бог с ними, со Слоунами. После ужина я пойду гулять в саду под луной. Конечно, рано или поздно придется лечь спать, хотя я всегда считала, что лунную ночь просто жаль тратить на сон. Но зато я собираюсь проснуться пораньше, чтобы поглядеть, как занимается рассвет над лесом. Небо станет кораллового цвета, по траве будут с важным видом расхаживать малиновки, на подоконник, может быть, сядет воробушек, а в саду будут пестреть анютины глазки…
– Только все нарциссы обглодали кролики, – грустно сказала миссис Рэйчел и пошла вниз по лестнице, в глубине души чувствуя облегчение от того, что ей больше не надо поддерживать разговор о луне. Энн всегда была чудачкой, и видно, уже не стоит надеяться, что с годами у нее это пройдет.
Диана вышла из дома и пошла навстречу Энн. Даже при лунном свете было видно, что волосы у нее все такие же черные, щеки все такие же розовые и глаза все такие же блестящие. Но лунный свет не мог скрыть, что она порядком располнела… да Диана никогда и не была худышкой.
– Не беспокойся, Диана, я ненадолго…
– Ну, как тебе не стыдно, – упрекнула ее Диана. – Неужели я могу из-за этого беспокоиться! Ты же знаешь, что я с большим удовольствием провела бы вечер с тобой, чем ехать на эту свадьбу. Мы так мало виделись за эту неделю, а послезавтра ты уже уезжаешь. Но что поделаешь, женится брат Фреда… мы просто обязаны туда пойти.
– Конечно, Диана, я понимаю. Я забежала на минутку. Прошла по нашей любимой дорожке через лес, мимо Дриадиного ключа, Ивового омута. Даже остановилась там, как мы с тобой всегда делали, посмотреть на ивы, отражающиеся в воде макушками вниз. Как они выросли!
– Все выросли, – со вздохом сказала Диана. – Когда я смотрю на Фреда-младшего… Мы все изменились, кроме тебя. А ты совсем не меняешься, Энн. Как ты ухитряешься оставаться такой тоненькой? Посмотри на меня!
– Да, ты располнела, – со смехом сказала Энн. – Но толстой тебя все же не назовешь. Что касается меня… миссис Доннелл тоже сказала мне на похоронах, что я совсем не изменилась. А вот миссис Эндрюс воскликнула: «Ох, Энн, как же ты сдала!» Так что все зависит от точки зрения – или от совести говорящего. А я чувствую, что уже не так молода, только когда смотрю на фотографии в журналах. Там все чересчур уж юные! Ну ничего, Ди, завтра мы с тобой опять станем молоденькими девушками. Я за этим к тебе и пришла. Давай пойдем после обеда гулять. Навестим все наши любимые уголки… все до единого. Пройдем по зеленым полям и темному лесу и там встретимся со своей молодостью. Весной ведь кажется, что нет ничего невозможного. Забудем про свои материнские обязанности, стряхнем чувство ответственности и станем такими беспечными, какой меня в глубине души все еще считает миссис Линд. Но нельзя же все время сохранять здравомыслие – со скуки умрешь!
– Узнаю свою Энн! Я бы с удовольствием, вот только…
– И слушать не хочу никаких «вот только»! Знаю, что ты думаешь: «А кто же приготовит мужчинам ужин?»
– Да нет, Энн, не совсем так. Корделия может приготовить ужин не хуже меня – даром что ей только одиннадцать лет, – с гордостью сказала Диана. – Она и так собиралась это делать. У нас завтра собрание Общества. Ну, Бог с ними, пойду с тобой. Я часто вечерами сижу на крылечке и воображаю, что мы с тобой опять стали девочками. Вот моя мечта и осуществится. Возьмем с собой чего-нибудь вкусненького и поужинаем где-нибудь на полянке.
– Может быть, в садике мисс Лаванды? Ты там не бывала в последнее время?
– Да нет. Вот Корделия у меня любит бродить по лесу, хотя я ей не разрешаю уходить далеко от дома. Как-то я сделала ей выговор за то, что она разговаривает сама с собой в саду, а она мне ответила, что разговаривает не сама с собой, а с цветочными феями. Помнишь, ты прислала ей на день рождения кукольный сервиз с розочками? Она не разбила ни одного блюдечка, ни одной чашечки. И достает его только тогда, когда к ней приходит в гости зеленый народец. Никак не могу от нее добиться, что это за народец. Знаешь, Энн, она, пожалуй, больше похожа на тебя, чем на меня.
– Может, это потому, что ты назвала ее именем, о котором я мечтала в детстве. Ничего, Диана, пусть фантазирует. Мне жаль детей, которые никогда не жили в созданной их воображением сказочной стране.
– Но у нас сейчас учительницей Оливия Слоун, – с сомнением в голосе проговорила Диана. – Она получила диплом бакалавра и решила проучительствовать у нас один год, чтобы быть рядом с матерью. Так вот она считает, что детей надо приучать смотреть правде в глаза.
– Господи, Диана, неужели ты подпала под влияние Слоунов?
– Нет, что ты! Мне она совсем не нравится. Она такая же лупоглазая, как и вся их семейка. И я вовсе не мешаю Корделии фантазировать. Успеет еще насмотреться правде в глаза.
– Ну, тогда договорились. Приходи в Грингейбл часа в два. Выпьем Мариллиного вина из черной смородины – она опять стала его делать, несмотря на возражения священника и миссис Линд. И пустимся в разгул.
– А помнишь, как ты меня напоила этим вином допьяна? – хихикнула Диана.
– Вот завтра и вспомним все наши проделки. Ну, не буду тебя больше задерживать… вон уж и Фред подъехал на коляске. Какое на тебе очаровательное платье!
– Фред велел мне сшить к свадьбе брата новое платье. Я-то считала, что раз мы построили новый сарай, мы не можем тратиться и на новое платье. Но он сказал, что не потерпит, чтобы его жена была одета кое-как, когда все остальные женщины разрядятся в пух и прах. Одно слово – мужчина.
– Ой, что-то ты заговорила, как миссис Эллиотт у нас в Глене, – сурово попеняла ей Энн. – Смотри, не превратись в мужененавистницу. Ну скажи, тебе хотелось бы жить в мире, где не было бы ни одного мужчины?
– Нет, это было бы ужасно, – признала Диана. – Сейчас, Фред, иду! Да иду же! Ну ладно, Энн, до завтра.
По дороге домой Энн постояла около Дриадиного ключа. Как она любила этот ручеек! В его журчании ей слышался ее детский смех. Детские мечты, клятвы, которые здесь звучали, секреты, которыми они с Дианой делились шепотом – ручей все это сберег, все они жили в лепете его струй. Но слушали его лишь мудрые старые ели, которым это так и не надоело за все прошедшие годы.
Глава вторая
– Какой чудесный день – словно по заказу, – обрадовалась Диана. – Только боюсь, это ненадолго. Завтра, наверно, пойдет дождь.
– Ну и пусть. Даже если завтра солнце спрячется за тучами, сегодня мы вволю насладимся красотой этого Дня. И насладимся дружбой, даже если завтра нам придется расстаться. Погляди на эти золотисто-зеленые холмы, Диана, на эти дымчато-голубые долины. Сегодня они наши. Что из того, что вон тот дальний холм назван по имени Абнера Слоуна? Сегодня он принадлежит нам. Ветер дует с запада, а при западном ветре я всегда чувствую тягу к приключениям. Вот увидишь, мы замечательно погуляем.
И действительно, прогулка удалась. Они прошли по всем своим любимым местам – Тропе Мечтаний, Березовой аллее, навестили Дриадин ключ, Ивовый омут, Фиалковую поляну, Хрустальное озеро. Правда, маленькие березки в роще, где они когда-то построили дом для игр, превратились в высокие деревья, Березовая аллея, по которой столько лет никто не ходил, заросла папоротником, а Хрустальное озеро вообще исчезло: на его месте была только поросшая мхом влажная выемка. Но Фиалковая поляна синела по-прежнему, а яблоня, которую Джильберт нашел в лесу, стала просто огромной и была усыпана крошечными розовыми бутонами.
Их головы были непокрыты, и волосы Энн по-прежнему переливались на солнце как полированное красное дерево, а волосы Дианы – чернее воронова крыла. Порой они шли молча, обмениваясь веселыми дружелюбными взглядами. Энн вообще считала, что два человека, у которых есть такое взаимопонимание, как они с Дианой, чувствуют мысли друг друга. В разговоре постоянно звучало «А помнишь?»: «А помнишь, как ты провалилась в сарай на Тори-роуд?» – «А помнишь, как мы прыгнули на тетю Жозефину?» – «А помнишь, как к тебе в гости приехала миссис Морган, а у тебя нос был измазан красным?» – «А помнишь, как мы подавали друг другу сигналы из окошка?» – «А помнишь свадьбу мисс Лаванды и голубые банты Шарлотты?» – «А помнишь наше Общество по украшению Эвонли?»
Вокруг было очень красиво. Неожиданные краски проблескивали в лесной тени и пышно расцветали на полянках. Весеннее солнце просеивало свои лучи сквозь завесу молодых листьев. Отовсюду звенели веселые птичьи трели. Иногда попадались ложбинки, где Энн и Диана словно окунались в расплавленное золото. За каждым поворотом им в лицо ударяла волна свежих весенних запахов… пряный аромат молодых папоротников… бальзам еловой смолы… здоровый дух свежевспаханной земли. Они набрели на тропинку среди цветущих диких вишен, потом вышли на заброшенное поле, где из травы, словно притаившиеся эльфы, выглядывали крошечные молодые елочки. Им встречались ручейки, через которые им еще легко удавалось перепрыгивать. Из-под елей на них глядели белые звездочки лесных цветов. Подруги увидели целый ковер из молодых кудрявых папоротников и ахнули при виде березки, с которой какой-то вандал в нескольких местах сорвал кору, обнажив коричневую древесину.
Наконец они пришли к дому мисс Лаванды и устроили пикник на каменной скамейке в солнечном уголке сада. Позади них пышно цвел куст сирени. Грозди цветов ярко лиловели в лучах заходящего солнца. Энн и Диана сильно проголодались и ели с наслаждением.
– Каким все кажется вкусным на открытом воздухе, – с удовлетворенным вздохом проговорила Диана. – А этот твой шоколадный торт, Энн… просто нет слов. Не забудь оставить мне рецепт. Фреду он страшно понравится. Вот человек – позавидуешь: может есть что угодно и нисколечко не поправляется. А я все даю себе зарок не есть пирогов и кексов. Меня просто ужас берет при мысли, что я в конце концов растолстею, как бабушка Сара, которую приходилось за руки поднимать из кресла. Но когда передо мной оказывается такой торт… или такие, что вчера подавали на свадьбе… они ведь обиделись бы, если бы я отказалась все это есть.
– Весело было на свадьбе?
– Да, все прошло очень мило. Но мне не повезло: меня зажала в угол кузина Фреда Генриетта, которая непременно хотела во всех подробностях рассказать мне про то, как ей делали операцию на аппендиците: и что она во время нее ощущала, и как ее аппендикс обязательно лопнул бы, если бы его не успели вырезать. «Они наложили мне пятнадцать швов. Ты не представляешь, Диана, какая это была пытка!» С другой стороны, раз уж она так страдала, почему бы ей по крайней мере не вознаградить себя за все это, рассказывая о своих страданиях? Так что я на нее не особенно в обиде. Джим, правда, говорил довольно странные вещи. Вряд ли это понравилось его молодой жене… Ну разве что ма-а-аленький кусочек… все равно уж я вчера согрешила… одним кусочком больше или меньше, не так уж важно… Так вот, Джим сказал, например, что в ночь перед свадьбой его охватил такой страх, что он чуть не убежал на станцию и не уехал с острова. По его словам, это бывает со всеми женихами, только не все в этом признаются. Как ты думаешь, Энн, неужели Фреду и Джильберту тоже хотелось сбежать?
– Уверена, что нет.
– Фред сказал то же самое, когда я его спросила. Он, дескать, боялся только одного – что я вдруг в последнюю минуту передумаю, как Роза Спенсер. Однако кто знает, что у мужчины на самом деле на уме. Ладно, чего уж теперь об этом волноваться – дело прошлое. Как мы замечательно провели время, Энн! Столько всего вспомнили хорошего! Как жаль, что ты завтра уезжаешь.
– Может, приедешь летом погостить в Инглсайд? Только не в августе… Тогда мне будет не до гостей.
– Я бы с удовольствием, но летом всегда столько дел, что никак не выберешься.
– К нам скоро, наконец, приедет Ребекка Дью – чему я очень рада. И боюсь, что тетя Мария тоже. Она уже закидывала удочку. Джильберт от этого отнюдь не в восторге – так же как и я, но считает, что родственников надо привечать.
– Может быть, я соберусь к вам зимой. Мне очень хочется еще раз увидеть Инглсайд. У тебя такой замечательный дом, Энн, и такие замечательные дети.
– Да, Инглсайд – очень славный дом… я его полюбила. А ведь когда-то думала, что ни за что не полюблю. Когда мы поехали его осматривать, все в нем мне казалось не так… меня раздражали сами его достоинства. Потому что они бросали тень на мой дорогой беленький домик. Я помню, что перед переездом жалобно сказала Джильберту: «Мы были здесь счастливы. Так счастливы мы нигде уже не будем». И какое-то время я прямо-таки упивалась тоской по своему беленькому домику. А потом… потом во мне стали прорастать крошечные ростки любви к Инглсайду. Ты не представляешь, как я с этим боролась. Но Инглсайд победил, и мне пришлось признаться самой себе, что я полюбила наш новый дом. И с тех пор я с каждым годом люблю его все больше. Инглсайд – не очень старый дом – в старых домах есть что-то грустное. Но он и не слишком молод – в новых домах есть что-то холодное. А он такой уютный и теплый. Я люблю каждую комнату. Они не лишены недостатков, но в каждой есть что-нибудь, отличающее ее от других, придающее ей неповторимость. Я люблю великолепные деревья, которые окружают газон. Не знаю, кто их посадил, но каждый раз, поднимаясь на второй этаж, я останавливаюсь на лестничной площадке… помнишь, там есть такое странное окошко на лестничной площадке с широким сиденьем под ним… так вот, я сажусь на это сиденье, гляжу в окно и говорю про себя: «Будь благословен тот человек, который посадил эти деревья!» По правде говоря, вокруг нашего дома растет слишком много деревьев, но мы ни за что не расстанемся ни с одним из них.
– Фред такой же. Он просто боготворит огромную иву, которая растет перед окнами гостиной. Она закрывает вид, и я столько раз ему говорила, что хорошо бы ее срубить. А он отвечает: «Срубить такое замечательное дерево только потому, что оно закрывает вид?» Так что ива стоит себе где стояла, и я не могу отрицать, что это очень красивое дерево. Поэтому мы и назвали наш дом «Ферма Одинокой Ивы».
– Теперь я рада, что у нас такой просторный дом – в маленьком доме наша семья просто не поместилась бы. И дети любят свой дом, хотя они еще маленькие.
– Они такие очаровашки! – Диана исподтишка отрезала еще один «ма-а-аленький кусочек» шоколадного торта. – У меня тоже неплохие дети, но твои какие-то необыкновенные… А близнецы до чего хороши! В этом я тебе завидую. Мне очень хотелось близнецов.
– Ну, близнецы мне, видно, просто на роду написаны. Только жаль, что они совсем не похожи друг на друга. Нэнни – хорошенькая шатенка с карими глазами и чудным цветом лица. Но Джильберт больше любит Ди – потому что у нее зеленые глаза и кудрявые рыжие волосы. Любимчик же Сьюзен – Джефри. После его рождения я долго болела, и он оказался полностью на ее попечении. По-моему, ей теперь кажется, что Джефри – ее собственный ребенок. Она называет его «мой смугленочек» и жутко балует.
– А он еще такой малыш, что можно ночью тихонько прийти посмотреть, не скинул ли он одеяло, и укрыть его снова, – с завистью в голосе сказала Диана. – Моему Джеку уже девять лет, и он мне этого больше не позволяет. Говорит, что уже большой. Как жаль, что дети так быстро растут!
– Мои, слава Богу, еще не считают, что они большие. Но я заметила, что с тех пор как Джим пошел в школу, он уже не хочет, чтобы я держала его за руку, когда мы идем по улице, – вздохнула Энн. – Но пока еще и он, и Уолтер, и Джефри хотят, чтобы я целовала их на ночь. Для Уолтера это своего рода ритуал.
– И тебе пока не надо беспокоиться о том, кем они станут, когда вырастут. Джек вот заявил, что когда вырастет, станет солдатом… Подумай только – солдатом!
– Я бы на твоем месте не волновалась по этому поводу. Потом у него появится другое увлечение, и он забудет про солдата. Джим заявляет, что станет моряком, как капитан Джим, в честь которого его назвали. А Уолтер проявляет склонность к поэзии. Он отличается от всех остальных. Но все они любят деревья и обожают играть в так называемой «Лощине». Это такая лесистая низина позади нашего сада, где масса извилистых дорожек, а внизу течет ручей. Собственно говоря, в ней нет ничего особенного, но если для всего Глена это – просто «Лощина», для моих детей это – сказочная страна. Я так рада, что завтра вернусь в Инглсайд и буду рассказывать детям сказку на ночь, и хвалить папоротники и кальцеолярии, которыми так гордится Сьюзен. Она считает, что на папоротники у нее легкая рука. Их-то я восхваляю совершенно искренне… но кальцеолярии! Они, на мой взгляд, вообще не похожи на цветы. Но я ни разу не сказала и не скажу этого Сьюзен – зачем ее обижать? Стараюсь как-нибудь обходить эту тему. Пока что это у меня получалось. Сьюзен – это моя опора! Не представляю, что бы я без нее делала. А я еще, помнится, говорила Джильберту, что не хочу, чтобы в доме были посторонние. Да, мне очень хочется домой, но одновременно мне жаль уезжать из Эвонли. Здесь так красиво… и здесь Марилла… и ты. Наша дружба – это такая замечательная вещь, Диана.
– Да… и мы всегда… то есть… я не умею говорить так, как ты, Энн… но мы остались верны своей клятве «быть друзьями до гробовой доски», правда, Энн?
– Да, остались и никогда ей не изменим.
Энн взяла Диану за руку, и они долго сидели молча. На траву легли длинные вечерние тени. Солнце село, небо, которое виднелось в просветах между задумчивыми деревьями, стало из розового сиреневым, потом бледно-серым. Вечерний воздух звенел посвистом малиновок. Над цветущими вишнями зажглась большая яркая звезда.
– Первая звезда всегда кажется мне чудом, – мечтательно проговорила Энн.
– Как не хочется отсюда уходить, – отозвалась Диана. – Так и осталась бы здесь навсегда.
– Я тоже, но надо все же помнить, что нам не пятнадцать лет и на нас лежат семейные обязанности. Как пахнет сирень! Даже голова кружится.
– Я никогда не ставлю букеты сирени в доме – очень уж сильный запах. – Диана взяла в руки тарелку, на которой лежал оставшийся кусок шоколадного торта… посмотрела на него с вожделением… покачала головой и положила в корзину с видом человека, совершившего акт самоотречения.
И они не спеша пошли домой. За холмами догорал закат, а сердца их были согреты сознанием, что их детская дружба переросла в привязанность, которую они пронесут через всю жизнь.
