Текст книги "Трансформация"

Автор книги: Люк Рейнхард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

– Ты спятил!

– В этом весь ЭСТ, – беспечно говорит Мишель, делает шаг к Барбаре и кричит: – СОЙДИ С УМА, БАРБАРА!

Ты думаешь штампами и ПОЗВОЛЯЕШЬ ДРУГИМ ЛЮДЯМ диктовать реальность, тогда как ты создаешь ее сама!

– Не кричи, – нервно говорит она.

– Я кричу, когда я кричу, Барбара, а когда я не кричу, я не кричу, – спокойно отвечает он. – Ты создала ограбление. Кажется абсурдным, верно?

– Да.

– Барбара ограбила собственную квартиру. Кажется абсурдным, а, жопы?

(Нервный смех, несколько «Да» и «Полный абсурд!»)

– Прекрасно, – говорит Мишель и продолжает тихим серьезным голосом: – Жил однажды старый учитель Дзэн по имени Ноноко. Он жил один в лесной хижине.

Однажды ночью, когда Ноноко медитировал, сильный незнакомец вошел в дверь его хижины, и, размахивая мечом, потребовал от Ноноко денег. Ноноко, продолжая считать свои вдохи и выдохи, сказал незнакомцу: «Все мои деньги на полке за книгами. Возьми, сколько тебе нужно, но оставь десять иен. Мне нужно на этой неделе вернуть долг». Незнакомец подошел к полке и взял все деньги, оставив десять иен. Он также взял с полки красивую вазу.

«Будь осторожен с вазой, – сказал Ноноко, – ее легко разбить». Незнакомец оглядел маленькую пустую комнату и собрался уходить. «Ты забыл сказать „спасибо“», – произнес Ноноко. Незнакомец сказал «спасибо» и ушел.

На следующий день в деревне был переполох. Полдюжины людей рассказывали, что их ограбили. Когда приятель Ноноко заметил пропажу вазы, он спросил у него, не стал ли и он также жертвой вора. «А, нет, – ответил Ноноко, – я одолжил вазу и немного денег незнакомцу. Незнакомец сказал „спасибо“ и ушел. Он был очень мил, но небрежен с мечом».

(Тишина.)

– Ноноко выбрал не считать свою квартиру ограбленной, – комментирует Мишель через некоторое время.

(Тишина.)

– Суфии рассказывают другую историю на ту же тему, – спокойно продолжает Мишель. – Богатый мусульманин пришел в мечеть прямо из гостей и, конечно, должен был снять свои очень дорогие туфли и оставить их у входа в мечеть. Когда он вышел после молитвы, туфель не было.

«Как мог я быть таким неосмотрительным, – сказал он другу, – как глупо я сделал, что пришел в мечеть в таких дорогих туфлях. Я стал причиной того, что какой-то бедняк взял их и решил, что украл. Я бы охотно отдал их ему, а вместо этого я отвечаю за создание вора».

(Тишина.)

Кто-то кашляет.

(Тишина.)

– Кто ограбил твою квартиру, Барбара? – спрашивает Мишель.

(Тишина.)

– Я не оставляла свою стереосистему у входа в мечеть, – говорит она наконец.

(Смех.)

– Нет, ты не оставляла.

(Тишина.)

– Но я вижу, что ты имеешь в виду.

– Что я имею в виду, Барбара?

Барбара хмурится в серьезной концентрации.

– Я купила кое-какие дорогие вещи, – говорит она, – а однажды… дорогие вещи исчезли… вот и все. Спасибо, Мишель, – заключает она и садится.

(Долгие аплодисменты.)

– Вы впоследствии можете удивиться, почему, когда выпускники ЭСТа аплодируют тренеру или лидеру семинара, он или она аплодирует им. Но это просто.

Тренер знает, что вы и только вы создаете тренера в своей вселенной, и если он потом вам нравится, то это ваше создание, и вы заслуживаете доверия. Но если вы, жопы, переживаете меня, как высокомерного фашистского мерзавца (смех), угадайте, кто создал меня?..

Именно…

(Смех и аплодисменты.)

* * *

– Каждый из вас является единственным источником своих переживаний и, таким образом, НЕСЕТ ТОТАЛЬНУЮ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА ВСЕ СВОИ ПЕРЕЖИВАНИЯ.

Когда вы это поймете, вы отбросите девяносто процентов говна, управляющего вашей жизнью. Да, Хэнк?

– Слушай, – говорит дородный Хэнк. Он чрезвычайно рассержен. – Я согласен, что я отвечаю за все, что я делаю. Это ясно. Но когда меня грабят, я не собираюсь брать ответственность за то, что меня ограбили.

– Кто является источником твоего переживания, Хэнк?

– В этом случае грабитель.

– Грабитель может забрать твой ум?

– Мой ум и мой бумажник.

(Смех.)

– Ты берешь ответственность за то, что вылез в то утро из постели?

– Конечно.

– За то, что вышел на улицу?

– Да.

– За то, что увидел человека с пистолетом?

– За то, что увидел?

– Да, за то, что увидел грабителя.

– Ответственность за то, что увидел его?

– Да.

– Ну хорошо, – говорит Хэнк, – я его, конечно, увидел.

– Если бы у тебя в тот момент не было бы глаз, ушей, носа и кожных ощущений, ты не пережил бы этого грабителя, не так ли?

– Мой бумажник пережил бы!

– Если бы у тебя не было чувств, ты бы никогда не узнал, что твой бумажник пропал. Ты понимаешь, что ты несешь ответственность за то, что увидел человека с реальным пистолетом, который требовал денег?

– Хорошо, я понял.

– Ты берешь ответственность за то, что был в этот час на улице и имел деньги, которые можно было украсть?

– Ладно, я понял.

– За то, что выбрал не рисковать жизнью, сопротивляясь этому человеку, и выбрал отдать свой бумажник?

– Когда парень с пистолетом требует отдать деньги, выбора нет.

– Выбрал ли ты быть в то время на том месте?

– Да, но я не выбирал встречу с этим парнем.

– Ты его видел, верно?

– Конечно.

– Ты ведь берешь ответственность за то, что видел его?

– Да, за то, что видел его.

– Теперь пойми:

ВСЕ, ЧТО ТЫ ПЕРЕЖИВАЕШЬ, НЕ СУЩЕСТВУЕТ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА ТЫ ЭТОГО НЕ ПЕРЕЖИВАЕШЬ.

– Этот грабитель все еще жив.

– В тот день рядом с тобой было существо с Марса.

Существа с Марса слышат только ультразвук и видят свет только очень высокой частоты. Других чувств у них нет.

После ограбления он, вероятно, сказал бы тебе: «Слушай, ты заметил, какую страшную радиацию испускал этот пузырь?»

(Смех.)

– Все, что переживает живое существо, создается исключительно этим существом. Оно является единственным источником этого переживания.

– Но что-то должно быть снаружи!

– Есть такая теория, что снаружи находятся стиму лы, – ласково говорит Мишель, – миллиарды каждую миллисекунду. Но то, как ты их переживаешь, – это твой вклад во Вселенную.

– Но я не выбирал быть ограбленным.

– Никто за тебя не выбирал. Ты и только ты создаешь способ, которым ты переживаешь вещи.

– Хм…

– Выбрал ли ты, видя приближающегося человека, одолжить ему сотню долларов?

– Нет!

– ПРОСНИСЬ, ХЭНК!

– Я не понимаю.

– В Нью-Йорке в тот день было восемь миллионов человек. Двадцать из них, возможно, были ограблены. Все остальные 7 999 980 человек ухитрились этого избежать.

Ты ухитрился быть ограбленным.

– Хм…

– Спасибо.

(Аплодисменты.)

– Фрэд. Возьми микрофон.

– У моей жены рак. Я переживаю ее рак. Я несу за это ответственность?

– Да, Фрэд.

– Это говно! Как я могу отвечать за рак у моей жены?

– Ты несешь ответственность за создание переживания определенного поведения своей жены, которое ты называешь, по соглашению с другими, болезнью под названием рак.

– Но не я вызвал рак.

– Слушай, Фрэд, я понимаю, что то, что я говорю, плохо вяжется с твоей системой верований. Ты сорок лет усердно трудился над созданием своей системы верований, и я понимаю, что сейчас твой ум открыт настолько, ласколько он вообще может быть открыт. Сорок лет ты верил, что вещи случаются вовне, а ты, пассивный, невинный, посторонний являешьсяЖЕРТВОЙ-автомобилей, автобусов, биржевых кризисов, невротичных друзей, рака.

Я понимаю. Каждый в этом зале жил в той же системе верований.

Я – НЕВИНОВЕН, ВНЕШНЯЯ РЕАЛЬНОСТЬ – ВИНОВНА.

НО ЭТА СИСТЕМА ВЕРОВАНИЙ НЕ РАБОТАЕТ!

ЭТО ОДНА ИЗ ПРИЧИН, ПО КОТОРОЙ НЕ РАБОТАЕТ ВАША ЖИЗНЬ!

Реальность – это твое переживание, и ты являешься единственным творцом своего переживания. Марсия?

Спасибо, Фрэд (аплодисменты).

Возьми микрофон, Марсия.

– Мне очень жаль, но я думаю, что ты играешь словами. При нормальном использовании слов, если у человека жена заболевает раком, ее рак имеет какую-то причину, и это явно не Фрэд.

– Я это признаю.

– И большинство людей сочтут бессмысленным сказать, что Фрэд создает рак у своей жены.

– Я понимаю. Верно, что с женой Фрэда произошли определенные физические перемены, которые, как мы знаем, создал не Фред, и которые сегодня называются раком.

Но понимаешь ли ты, что реальность Фрэда, переживание Фрэдом рака жены, может существенно отличаться от чьей-то еще. Некоторые люди могут радостно умирать от рака, да-да, радостно переживать рак, хотя большинство и не могут. И если ты, Марсия, переживаешь рак жены Фрэда, как тяжелую, ужасную вещь, ты должна знать, что это ты создаешь ее такой, это ты создаешь этот частный случай рака в своем переживании.

(Тишина.)

– Ага, – говорит Марсия наконец, – я начинаю понимать, к чему ты клонишь.

– Предположим, племя индейцев встречает человека, который ходит, распевая и заявляя, что разговаривает с Богом. Они принимают его за святого и отпускают.

Мы же называем его шизофреником и сажаем под замок.

МЫ СОЗДАЕМ шизофреника. Ирокезы создают святого.

Кто-нибудь еще может создать мессию. Кто бы что ни создал в своем переживании, он несет за это ответственность.

– Я начинаю понимать, – говорит Марсия, – но, пожет, есть какие-то вещи, пространство, время, атомы или, скажем, различия между мужчиной и женщиной, которые реальны, одинаковы для всех?

– Конечно, они реальны, но ярлыки и переживания этих реальностей будут всегда различны. Ты не сможешь назвать ни одного аспекта пространства, времени или различия между мужчиной и женщиной, которые люди переживали бы одинаково, даже люди в этом зале.

– Я смогу, но мне неловко сказать.

(Смех.)

– Скажи.

– Ну хорошо… У мужчины есть член, а у женщины нет.

– Все с этим согласны?

(Три или четыре «нет».)

– Что еще?

– О, – говорит Марсия, – они видели таких мужчин, каких я не видела.

– Ты права, будь ты проклята, они видели. КАЖДЫЙ ЕБАНЫЙ МУЖЧИНА, КОТОРОГО ОНИ ВИДЕЛИ, АБСОЛЮТНО ОТЛИЧАЕТСЯ ОТ ЛЮБОГО МУЖЧИНЫ, КОТОРОГО ВИДЕЛА ТЫ.

(Тишина.)

– Я понимаю, – неуверенно продолжает Марсия, но ты на платформе, а я нет. Все с этим согласятся.

– Да ну? – удивляется Мишель. – Все согласны, что я на платформе?

Несколько человек энергично кричат «нет».

– Где я, Марсия? – спрашивает тренер. Он делает шаг к Марсии и внимательно смотрит на нее.

– На платформе, – отвечает она, нахмурившись.

– Где я, Марсия? – снова спрашивает он.

Марсия в смущении смотрит на тренера. Она глядит по сторонам, ища помощи.

– Ты на платформе.

– Посмотри на свое переживание, Марсия, там ли я?

– Да, так, как я это вижу, ты на платформе.

– А, так ты это видишь? – говорит Мишель. – Ага.

Где же я, Марсия?

– Я… в моем переживании? – спрашивает она, глядя на него.

– Да! И если я в твоем переживании, то кто меня создал?

– Я.

– Как тебе не стыдно!

(Смех.)

– Да! Ты создаешь меня. Ты создаешь меня каждую секунду, когда ты выбираешь создать меня в своем переживании. Теперь, Марсия, берешь ли ты на себя ответственность за выбор создать меня и позволить мне быть на этой платформе, а тебе быть здесь, в зале, а не на платформе?

– …Да.

– Берешь ли ты на себя ответственность за создание рака у жены Фрэда?

(Молчание)

– Да.

– Спасибо.

(Аплодисменты.)

– Дэвид?

– Ты по-прежнему играешь словами, – решительно заявляет Дэвид. – Марсия может взять на себя ответственность, но готов поспорить, что она не собирается оплачивать больничные счета.

– Я согласен.

– Есть разница между принятием ответственности за создание своей злости или страха – это я понимаю и согласен, что это важно, – и принятием ответственности за создание солдат во Вьетнаме или рака у чьей-то жены.

– Ты прав, Дэвид, так оно и есть.

– Это не то же самое, – говорит Дэвид, удивленный согласием.

– Это не то же самое, Дэвид. Страх – это страх, а чей-то рак – это чей-то рак. Для некоторых людей чей-то рак страшнее собственного страха. Для тебя важен твой страх, а рак жены Фрэда – нет. Я понял. Я понял, что некоторые вещи, которые ты создаешь, ты создаешь как чрезвычайно важные для себя, а другие – как тривиальные или незначительные. Все, что я говорю, – ты, конечно, не обязан мне верить, – это то, что ты создаешь и то, и другое.

– Я подумаю об этом, – говорит Дэвид, нахмурившись.

(Аплодисменты.)

– Робби?

– Ты путаешься, Мишель, – говорит молодой негр Робби, – с одной стороны, ты повторяешь, чтобы мы не верили тому, что ты говоришь, с другой – ты очень громко и авторитарно провозглашаешь идеи, в которые, если мы согласимся, мы должны поверить.

– НЕТ! ВЫ НЕ ДОЛЖНЫ в них верить. Вы не должны с ними соглашаться. Я только прошу вас ИССЛЕДОВАТЬ СВОЕ ПЕРЕЖИВАНИЕ и посмотреть, не переживаете ли вы РАБОТОСПОСОБНОСТЬ определенных точек зрения, развитых Вернером. Если вы не можете с этими положениями пережить свою реальность, то вера в них не будет улучшением, какую бы систему верований вы ни имели сейчас. ВЕРОВАНИЯ НЕ РАБОТАЮТ!

– Послушай, – говорит Робби, – я работаю в электронной фирме, и мой босс – стопроцентный болван. Кто бы что ни делал, ему ничего не нравится. Как я могу за него отвечать?

– Ты думаешь, что твой босс идиот?

– Я знаю, что мой босс – идиот, – улыбаясь отвечает Робби.

– Сколько других турок застряло на боссах-идиотах? – спрашивает Мишель.

Поднимаются по крайней мере пятьдесят или шестьдесят рук.

(Нервный смех)

Мишель качает головой.

– Хотите знать, почему вещи не работают? Потому что вы не хотите, чтобы они работали! Если бы в вашей конторе вещи работали, ваш босс должен бы был заслуживать доверия, а вы знаете, что ваш босс – жопа и не заслуживает доверия. Будь вы прокляты, если станете хорошо работать в неправильном мире. Нет уж, сэр!

Вы все ебнутые. Ваш босс не работает, потому что знает, что его босс этого не заслуживает. Ты валяешь дурака из-за своего босса, и я удивляюсь, почему не работает эта жопа, твоя секретарша?

ЕСЛИ РАБОТА НЕ ДЕЛАЕТСЯ, ТО ВОЗЬМИ НА СЕБЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ УВИДЕТЬ, ЧТО ОНА ДОЛЖНА БЫТЬ СДЕЛАНА! Мне все равно, кто заслуживает доверия. Это тебе выгодно хорошо работать. И если ты начинаешь брать на себя ответственность за создание своего отвратительного босса – бац! – твой босс начиняет меняться!

Я расскажу вам одну историю. Я когда-то работал в отделе внешних сношений Корпорации Барроу. Мой босс никогда не улыбался и никогда не поощрял меня. На протяжении года я делал так мало, как только мог. Потом я прошел тренинг, и идея, что я создаю своего говенного босса, показалась мне нелепой. Тем не менее примерно через месяц я решил попробовать, только ради шутки, заставить работать весь отдел. Я вообразил, что это не Корпорация Барроу, а моя Корпорация – Корпорация Рида.

И я начал работать. Если кто-то не делал свою работу, ее делал я, причем иногда даже так, что этого никто не замечал. Я был вроде вредителя, который по ночам ремонтирует машины, вместо того чтобы их ломать.

И вы знаете, через три месяца и мой босс, и моя секретарша работали в два раза лучше. После этого мы с боссом три или четыре раза в неделю выпивали вместе.

Он по-прежнему не хвалил меня, особо не улыбался, но, послушайте – мы ведь начали работать.

– Но если я стану работать лучше, – говорит Робби после долгих колебаний, – это не сделает моего босса меньшим болваном.

– Может, и нет, – говорит Мишель, – но это сделает меньшим болваном тебя. Ты станешь получать больше сыра, а об этом мы и говорим.

– Да, я понимаю. Но ты говоришь, что мы должны – работать лучше, даже если нам не нравится система, в которой мы работаем?

– Вы ничего не должны. Мы просто пытаемся ответить на вопрос «Кто отвечает за твою хорошую работу?».

Этот твой босс?

– Нет.

– А кто?

– Я.

– Прекрасно. Я только хочу, чтобы вы увидели и пережили, что это вы переживаете своего босса как болвана, который ничего не понимает. Это вы отвечаете за свою работу. Не обвиняйте тупых, алчных и ленивых боссов. Это вы выбрали заниматься идиотизмом.

ПРОСНИТЕСЬ! ВЫ – причина всего.

И не забывайте этого…

* * *

На вопрос «Кто это сделал?» ответ дан. Правда освободила одних, но другие, как и предупреждал Мишель, описались.

Вторая половина третьего дня состоит из четырех длинных процессов. Каждый из них чрезвычайно интересно пережить. Первый процесс – как долгожданное освобождение от груза ответственности за Вселенную. В этом процессе тренер преддаигает ученикам возможность обгадить самих себя. Процесс состоит из разыгрывания коротких нелепых ролей, каждая из которых требует криков, жестикуляции и часто противоречит нашим социально принятым ролям. Кажется парадоксальным, что, как только нас научили брать на себя полную ответственность за свою жизнь, мы сразу начинаем дурачиться. Для некоторых это прекрасная возможность раскрепоститься. Для других это еще труднее, чем процесс опасности, так как нас просят оставить все свои действия, достоинство, серьезность, респектабельность.

В двух наиболее трудных ролях женщин просят сыграть крикливого, глупого буйного пьяного, а мужчин хорошенькую десятилетнюю девочку, читающую глупенький игривый стишок про саму себя. Женщин просят быть агрессивно-мужественными, а мужчин – кокетливо-женственными. Во всех ролях учеников просят пронаблюдать, действительно ли они вошли в роль или застряли и не могут достичь полного физического выражения.

«ПОДАТЬ ВИСКИ!» – кричат хором двадцать пять женщин, стоящих перед аудиторией. Затем, обращаясь к воображаемому таперу в воображаемом западном баре:

«А НУ, СЫГРАЙ МНЕ НА ЭТОЙ ПИАНИНЕ, КРИВОЙ НОС!»

«Меня зовут не Кривой Нос», – отвечают женщины сами себе. Затем изображают удар правой: «А ТЕПЕРЬ ЗОВУТ!»

Аудитория смеется и аплодирует. Но тренер немедленно замечает пятерых затрудняющихся женщин.

– Я вас предупреждал, – говорит он, – то, что вы делаете это на сцене, еще не значит, что вы действительно это делаете.

Мишель снова тщательно объясняет им роль, карикатурно разыгрывая ее, и эти пять женщин по новой начинают представление.

«Подать ВИСКИ!» – кричат они, точнее – четыре из них. Одна из женщин – Лилиан – хорошенькая темноволосая женщина, одеревенела, как кукла. Роль сыграна, и все, кроме Лилиан, возвращаются на свои места.

– Нет, нет, – шепчет Лилиан, обнаружив, что осталась на сцене одна.

– Я хочу, чтобы на этот раз ты совершенно перестала быть собой, – говорит Мишель.

– Я не могу, – мягко говорит Лилиан, – это слишком… я не могу.

Она смотрит то на пол, то на стену. Она смущена.

– Здесь никого нет, кроме жоп, – говорит Мишель.

– Оставь все свои старые действия и начни новые.

– Нет, пожалуйста, я не могу. Отпусти меня, – умоляет Лилиан и порывается уйти.

Мишель встает на ее пути.

– Нет смысла продолжать жить с этим барьером, Лилиан. Он уже достаточно попортил твою жизнь. Я хочу, чтобы ты избавилась от него. Я хочу слышать твой крик, – его голос тверд и мягко настойчив.

– Я не могу, – мягко говорит она и бросает на тренера перепуганный взгляд.

– Я хочу, чтобы ты только крикнула, – говорит Мишель, – только крикнула.

– Я не могу, – шепчет Лилиан. Ее глаза наливаются слезами.

– КРИЧИ! – кричит Мишель.

– Я не могу, – говорит Лилиан громче.

– КРИЧИ, сука немая! – кричит Мишель.

– Я НЕ МОГУ! – громко говорит Лилиан.

– ЧТО? – спрашивает Мишель, прикладывая руку к уху.

– Я не могу, – спокойно повторяет Лилиан.

– Перестань, Лилиан, ты уже почти кричала. У тебя есть муж?

– Да.

– Хорошо. Ты на него кричишь?

Лицо Лилиан заливается краской.

– Да, – шепчет она, – но не на людях.

– Не на людях! – громко говорит Мишель.

– Хорошо. Громко скажи «не на людях».

– Не на людях! – громко говорит Лилиан.

– ГРОМЧЕ!

– НЕ НА ЛЮДЯХ!

– ГРОМЧЕ!

– НЕ НА ЛЮДЯХ! – кричит Лилиан.

(Смех и аплодисменты.)

– Грандиозно, – говорит Мишель, – теперь я хочу, чтобы ты посмотрела мне прямо в глаза и сказала своим самым громким голосом: «Подать ВИСКИ!».

Лилиан, краснея и улыбаясь, смотрит прямо в глаза Мишелю и говорит: «Подать виски».

– Громче!

– ПОДАТЬ ВИСКИ!

– Прекрасно, Лилиан, спасибо, – говорит Мишель, провожая ее под громкие аплодисменты. – Ну, мужчины, теперь ваша очередь…

Теперь на платформе стоят двадцать пять мужчин и тоненькими голосами читают стишок о том, что у них есть:

Лукавые глазенки и курносый носик, Гладенькое тельце, кудрявые волосики, Маленькие ножки, маленькие пальчики.

Вырасту большая – берегитесь, мальчики!

Во второй группе молодой человек по имени Тэрри. по комплекции похожий на регбиста, затрудняется покачивать бедрами, когда говорит о своем «гладеньком тельце». Мишель отпускает всех и оставляет Тэрри на платформе.

– Не могу я сделать это говно, – заявляет Тэрри. Он явно чувствует себя очень дискомфортно, оставшись один на один с Мишелем, который выглядит карликом по сравнению с ним.

– А тут и нечего делать, – говорит Мишель, – у каждого мужчины внутри есть маленькая девочка, и барьер к ее выражению блокирует целую область. Каждый гетеросексуальный имеет гомосексуальные элементы, а у каждого гомосексуального есть вытесненная гетеросексуальность. Ты видел, как я и двадцать четыре парня это сделали, и все мы выжили. Давай.

Мишель снова повторяет стишок высоким голоском и поводит бедрами, когда говорит про «гладенькое тельце». Он просит Тэрри сделать то же самое. Тэрри пытается, забывает большую часть слов и двигается не больше, чем статуя. Когда он заканчивает, наступает полная тишина. Мишель обдумывает ситуацию.

– Хорошо, Тэрри, давай немного упростим задание, – говорит Мишель, – я хочу, чтобы ты высоким голоском сказал: «У меня курносый носик», – и рукой показал на свой курносый носик.

– Я не могу, – мрачно говорит Тэрри.

– Я хочу слышать, как ты скажешь «У меня курносый носик»!

После долгих колебаний Тэрри говорит «У меня курносый носик» таким низким, глухим и угрюмым голосом, что аудитория смеется.

– Заткнитесь, турки! – рявкает Мишель. – Скоро ваша очередь, и многие из вас, вероятно, не смогут сказать даже «маленькие пальчики». Хорошо, Тэрри, скажи снова, но мягче и женственнее.

– Я не хочу, – угрюмо говорит Тэрри.

– Я понимаю, Тэрри. Другие тоже не хотели, но имели достаточно мужества это сделать. Ты понимаешь?

Если ты сомневаешься в своей мужественности, то вернейший способ заставить и нас сомневаться в ней – это оказаться неспособным быть маленькой девочкой. Полный человек, полный мужчина должен быть и мужественным, и женственным одновременно.

– Я не сомневаюсь в своей мужественности, – грохочет Тэрри.

– Прекрасно. Я сейчас снова прочитаю этот стишок, а потом ты, хорошо?

– Я попробую, – говорит Тэрри.

– Я не хочу, чтобы ты пробовал, – говорит Мишель, – я хочу, чтобы ты прочитал.

– Хорошо.

Мишель проделывает все сначала. Тэрри повторяет, плохо, но с большим количеством движений, чем раньше. Аудитория слабо аплодирует.

– Неплохо, Тэрри, – говорит Мишель, – ты показываешь талант. Слушай, ты ведь привлекательный мужчина, верно?

– Может быть, – по-прежнему мрачно говорит Тэрри.

– Я хочу, чтобы ты изобразил сексуальную женщину, которая хочет тебя соблазнить. Она идет вот так…

(Мишель делает несколько шагов, сексуально покачивая бедрами) и говорит тебе голосом Майи Уэст: «Эй, парень, ты бы меня проведал на днях». (Смех и аплодисменты Мишелю.) Ты можешь это сделать?

– Может быть.

– Прекрасно. Давай. Предположим, что ты – это подставка.

Тэрри концентрируется, вихляет по платформе и похожим на голос Майи Уэст гортанным голосом замечательно завершает роль. Он награждается громкими аплодисментами.

– Грандиозно, – говорит Мишель.

Тэрри, улыбаясь, идет на место.

– Помните, что когда все вы – и мужчины, и женщины, и все, кто посредине, – чувствуете, что надоели сами себе, – то это хочет выйти наружу Майя Уэст, скрытая где-то глубоко в вас…

* * *

Второй длинный процесс.

Мы отодвигаем стулья и ложимся на пол. Нам помогают создать свой «центр», безопасное пространство где-то в мире, где мы могли бы отдохнуть и просто быть с собой. Нас просят найти любимое место в лесу, на море, в горах, где бы мы хотели создать свой однокомнатный «центр». Мы действуем как будто в пантомиме, собственными руками создавая стены, окна, двери, мебель из любых материалов. Тренер просит сделать внутри центра стол, два стула, волшебную кнопку желаний, телефон, который позволит говорить с любым человеком в мире, телеэкран, часы, которые позволяют увидеть любое событие прошлого, сцену, на которой можно оживлять людей, кабинет «способностей», где находятся костюмы, надев которые мы приобретем любые способности, и прочие вещи, с помощью которых мы сможем прикоснуться к любым аспектам самих себя и пере-пережить переживания прошлого.

Центры становятся полезным средством для переживания факта создания своих переживаний.

Учеников просят привести в свои центры двух людей, мужчину и женщину, с которыми они хотели бы быть в близких отношениях, причем создать их обоих собственными руками с головы до ног, как скульптор. После того как создано нагое тело, его надо одеть, оживить и привести в центр.

Процесс закончен. Наступает долгожданный обеденный перерыв…

* * *

После перерыва ученики находят под своими стульями маленькие пакеты с различными предметами: сочный помидор, разрезанный лимон, клубника, гладкий черный камень, кусочек дерева, металлический кубик и маргаритка. Игрушки! Атмосфера становится легче – видны улыбки, слышен смех. На некоторое время можно забыть об иногда тяжелом речевом давлении, чьих-то трагических историях, «ошибках» собственной жизни. Однако все равно существует угроза, что даже эти безобидные вещи могут быть использованы как эмоциональный консервный нож для банки нашей души. Поступают инструкции, точные, отчетливые, как обычно… Ученики должны брать предметы по одному, нюхать их, лизать, тереть о лицо, отмечать температуру, структуру, форму, размер, цвет, вес. Посмотреть, как они отражают свет, сколько в них семечек, попробовать их снаружи, потом изнутри. Многочисленные качества и различия должны тщательно отмечаться и «переживаться».

– Заметьте, что маргаритка имеет круглую середину, состоящую из сотен тычинок, и «глаз» в центре. Оторвите и исследуйте тычинку… Посмотрите, как зазубрены и заострены лепестки маргаритки… Что вы видите на листьях?

Наконец мы добираемся до восхитительной клубники и отмечаем, что в ней много твердых семечек, как различны ее вкус и цвет снаружи и внутри. Определяем, как она груба по сравнению с нашей кожей…

Процесс восхитителен. Большинство точно выполняют инструкции, но некоторые так спешат, что съедают фрукты без промедления. Это особенно приятно после запретов есть в зале.

Позднее начинается последний процесс, связанный со свойством этих объектов. Разлегшись на полу, мы входим в свое пространство и создаем свой центр. Один за другим мы воображаем объекты и проникаем внутрь них.

Кульминацией процесса является создание огромной клубники, на которую мы должны забраться. Это кажется довольно опасным, так как ягода тридцать футов в высоту. Но нам говорят, что мы можем использовать альпинистское снаряжение, и мы начинаем долбить ступеньки.

Взобравшись на вершину клубники, мы прорубаем вход и начинаем спускаться по каналу, проходящему через ее центр. Затем мы постепенно проедаем себе выход наружу.

Последним событием дня является взбирание на шестидесятифутовую маргаритку. Погуляв на ее лепестках, мы спускаемся вниз по стеблю.

Когда тренер постепенно возвращает нас из наших центров и созданных миров в тот, в котором мы создаем его и зал, мы все чувствуем себя прекрасно. Прекрасное расположение духа не омрачается даже тогда, когда Мишель говорит, что завтра нам предстоит трудный день «анатомия ума» и «получение этого». После памятного часа, прожитого внутри камня, помидора, клубники и других необычных жилищ, «получение этого» кажется странно неважным – до завтрашнего дня.