Текст книги "Истории господина Майонезова (СИ)"

Автор книги: Людмила Литвинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

– Ещё одно окно погасло, – сказала Маша собакам.

Те в недоумении смотрели на два застывших профиля в окне жарко натопленной кухни. Кот и Фига обновляли шахматы, купленные профессором для Осла.

– А здесь красиво: сине – белые изразцы, старинная посуда, живописная утварь, можно писать натюрморты, – сказал Кот, – только слишком едой пахнет, и ни одного холодильника.

– Ты думаешь, дед, действительно, отдал бы нас «на сжирание»? – спросил Фига.

– Нас?! Ты хотел сказать, вас с Рокки? – удивлённо спросил Кот и энергично добавил, – Я – то изменил своё мировоззрение! Надо попросить у Василия четыре топора: тебе, мне, Пышу и Адрияшке, авось, вчетвером «отмахаемся»!

– Там и Царь – пушка не поможет против такой аравы, кроме того, нам нельзя отсюда брать «и пылинки», – напомнил в раздумье Фига.

– Да, и фотоаппараты оставили у деда в лифте, единственное, что привезём – портрет Аннушки, красивая женщина, – сказал Кот.

– Но, кто эти жуткие твари, как думаешь? – поинтересовался Фигурка.

– Дед сказал, что они охраняют дорогу на небо, – ответил художник, усиленно соображая над комбинацией.

– То есть, мы не на земле… А что скажешь о хозяйке? – поинтересовался Фига.

– Косноязычная, для песенки сочинила строчку: «Дили – дили – дили, дили – дили – дон!» Наверное, и Василий такую бы придумал, – ответил Кот.

– Надо спать, голова не работает, – сказал Фигурка, – полезай на второй этаж, на полати, товарищ, ты, кажется, туда просился у красивой Анны!

Окно кухни погасло. Собаки заволновались и посмотрели на Машу.

– Спокойнее, товарищи пограничники, у нас есть ещё пара объектов! – сообщила она шёпотом.

В освещённом окне стояли рядом двое.

– Кро, я, конечно, знаю, что я холерическая невротичка с психикой, разрушенной творческой работой, но я очень боюсь потерять тебя, мой любимый Кро! – говорила с горящими глазами Рокки, – Там, в волшебном саду, я задремала на стуле, и мне приснилось, что вы с Мушкой летите над морем, взявшись за руки, и всё дальше, и дальше от нас! Летите снова к «вулкану»! А потом мне приснилось, что в гостиной упал большой дедулин портрет, и мамочка пытается его повесить, но не справляется, а господин профессор сидит читает газету и не хочет ей помочь! Зачем они затеяли этот брак?! Ведь я, возможно, чувствую будущее!

– Нет, Рокки, это те злые существа, которых мы видели из лифта смущают твою душу, они способны воздействовать на наше сознание, как гипнотизёры, я очень боюсь за Кота, он смотрел им прямо в глаза! Эти злыдни хотят, чтобы мы думали друг о друге плохо, чтоб не доверяли друг другу, чтобы держали друг на друга обиды! Одним словом, хотят нас поссорить! – горячо шептал Кро.

– Глупенький мой Кро! Как ты не понимаешь, что это всё – только театральные декорации, в дедулиных причудах! Уж поверь мне, в спектаклях я знаю толк! Как ты можешь верить в этот смешной вымысел! Я порой очень хочу, чтобы ты был маленьким пушистым хомячком, я бы посадила тебя в стеклянную банку и заботливо бы ухаживала за тобой! А ты бы слушался меня! – говорила, всё более распаляясь, Рокки.

– Нет, Ро, всё это не соответствует нашим представлениям о мире, но это всё – реальное! – умоляюще шептал Кро, – И ты должна понять, что своим неверием ты можешь погубить и меня, и маменьку, и всех нас! Это очень опасно! Задумайся, пожалуйста, детка, задумайся, мой пушистый котёнок!

– Мур – мур – мур, – задумчиво сказала Ро.

Только одно окно осталось освещённым. Но где обитатели этой комнаты? Ага, вот она, развесёлая парочка, бежит со смехом к домику за сараем. Через две минуты, не прекращая хохотать, они направились в обратный путь.

– А я хочу по сугробу! – заявила Берёза и с разбегу прыгнула на блестящий сугроб.

Она сразу провалилась по пояс, и Андриано, с криком: «Твоя птичка летит к моей рыбке!» вскарабкался к ней и провалился до подмышек! Эти красавчики потеряли в снегу валенки, и, хохоча до икоты, пытались их разыскать в холодных недрах сугроба, проваливаясь вниз-то головой, то руками.

Наконец, выплёвывая снег, нашли, бросили валенки в траншею, и, совершенно обессилев от смеха и поисков, повалились с мокрыми лицами на сверкающую снежную перину и принялись целоваться.

Собаки вопросительно заглядывали в глаза Маше: облаить или закусать?

– Все влюблённые целуются на сугробах, словно парочка дураков, – сказала равнодушно она, – разве вы никогда не слышали об этом?

Берёза и Паралличини уже, размахивая руками, скакали в своей спальне. Адриано, промокший от снега насквозь, полез под одеяло.

– Прыгай ко мне, моя скусная леписинка! – воскликнул он, громко икнув.

– Я не могу найти выключатель! – со смехом отвечала девушка.

– О, я знаю этого мужичка, который сидит в выключателе и передвигает маленькие рычаги! – воскликнул Адриано и, что есть силы, фукнул на свечи.

– Ну вот, боевая задача выполнена в полном объёме, товарищи бойцы! – сказала Маша Жучке и Шарику, закрывая дверь сарая, – Но осталось самое главное!

Собаки уставились на неё. Маша, счастливо улыбаясь, подняла лицо к звёздному небу и сказала: «Благодарю Тебя, Владычица, за каждый глоточек, за каждый кусочек, за каждый вдох и выдох, за все дни и ночи, и за эту рождественскую сказочную ночь!»

Голубая звезда, низко висевшая над белым двором, быстро – быстро закружилась и рассыпалась на двух весёлых, скачущих козлят, которых трудно было отличить от белого блестящего снега, только чёрные горящие глазки да серебряные колокольчики выдавали их. Собаки остолбенели. Козлята прыгали перед самыми их мокрыми носами, пытаясь вовлечь и Шарика, и Жучку в весёлую игру. Наконец, Шарик не выдержал и помчался по кругу средь заснеженного двора. За ним на сугроб вскарабкалась Жучка, а за Жучкой на него завалилась Маша и покатилась «колбаской по Малой Спасской», вцепившись обеими руками в шапку. Козлята перепрыгивали через Машу, поддавая ей в бока мягкими лбами и крошечными рожками, собаки лизали ей лицо, словно извиняясь за то, что оставили её, и снова, высунув языки, гонялись за белыми пушистыми, почти невидимыми гостями! Перед счастливыми глазами Маши плыли цветные звёзды на чёрном небе, сияющий сад, блестящие звёзды снежинок, и снова – звёздное небо! На нём началось движение: большая фигура из золотых созвездий, занимавшая почти весь небосклон, пошла над спящим городом, осеняя его крестным знамением, величественно пошла над Кремлём и заснеженными площадями, над замёрзшей рекой и монастырями, над белыми садами и мостами. Козлята всполошились, напоследок лягнули собак, боднули Машу под зад и помчались по снегу, словно набирая скорость. Шарик хотел было ухватить последнего из них за ножку, но он оказался уже над сараем, а затем над белой колокольней, а затем, и вовсе, над луной! Оттуда раздалось: «Динь – динь – динь!» И два больших белых блестящих ангела, словно из плотного облака, поднялись над крошечной луной. Они шли за своей Госпожой, словно верные рыцари, с обнажёнными головами и с огненными мечами, каждый из которых за несколько секунд мог спалить этот большой и красивый город.

Собаки чуть не плакали, жалобно повизгивая на луну. Маша смотрела, как зачарованная.

– Здорово! – произнесла она, – Хотя, завтра скажем: «И чего только не присниться!» А вам, безутешные мои, сообщу одно, Аннушка сегодня рубила холодец из свиных ножек, наша задача: бесшумно попасть с заднего хода в чёрные сенцы, чтоб не разбудить молодых господ, эти два гренадёра и сковородками нас забить могут!

Она, не дыша, вынесла миску для собак на заметённое снегом крыльцо чёрного хода.

– Отличные костяшки, и, даже, со шкуркой! – сказала Маша Жучке и Шарику, работавшим хвостами, как пропеллерами, – После трапезы будете в бабки играть!

И она отправилась спать в комнатку своего детства, блаженно щурясь на звёзды и покачивая головой из стороны в сторону. И звёзды отвечали ей, словно живые маяки.

Часть вторая. Золотое утречко – серебряный денёк.

Над Москвой, златоглавой, поднялось красное солнце, и белый дом Коровиных наполнился теплом и светом. Все, кроме Ро и Кро, собрались уже в пахнущей хвоей гостиной у самовара. Вошёл Кро с видом побитой собачонки.

– Роккулька не ночевала дома, – сказал он виновато, протирая очки.

– Роккулька – Акулька, конечно же, ночевала дома, – пропела Аннушка, – да утречком побежала в нашу Никольскую церковь, что за сараем, за всех вас Богу помолиться!

– С Рождеством Христовым, дорогие мои! – будто спохватившись, воскликнула нарядная Варвара Никифоровна.

Прибежала раскрасневшаяся с мороза Рокки, растирая озябшие пальцы, она сказала с мягкой улыбкой, опустив пушистые ресницы: «Я вас не подведу!»

– Уф-ф-ф! – с облегчением выдохнул Кот.

Все с шутками принялись за пироги с творогом, капустой, вареньем и за кулебяку с мясной начинкой.

– Итак, господа, хватит жевать! – воскликнул, вскакивая с места Паралличини, – Слушайте, как мы с Рёзи споём «Рождественскую песню» на предложенный Марией текст, да запоминайте её, не ленитесь!

Они встали рядом и чудесно с чувством запели:

«Тысячи раз восходит звезда

Над безднами слов и проблем,

И тысячи раз нас выводит туда,

В заснеженный Вифлеем!

И тысячи раз мы видим вдали

В хлеву осиянный альков,

И лица склоняем до самой земли

С готовностью пастухов!

И вместе с волхвами младенцу кладём

Надежду, любовь и сердца,

И с ангелом славим и в гимнах поём

За чудо спасенья Творца!

И тысячи лет среди снега и льда

Нам светит во тьме Вифлеем,

И тысячи раз нас выводит звезда

Над безднами слов и проблем!»

За столом одобрительно закивали, выражая своё удовольствие. Паралличини подал ноты и текст Варваре Никифоровне и Рокки, и они запели «Рождественскую песню» уже вчетвером. Аннушка слушала с широко раскрытыми глазами, присев на краешек лежанки, а по завершении песни только всплеснула смуглыми руками!

– Как же Вы, барыня, поёте! – сказала она, – Ещё вчера, как Вы запели на крыльце: «Ангелы с пастырьми словословят, волсви же со звездою путешествуют, нас бо ради родился Отроча младо, Превечный Бог!» у меня душенька так вся и зашлась!

– Духовная музыка – это особая страница в моём творчестве, – скромно ответила Варвара Никифоровна, – но мы все неплохо поём!

И они исполнили новую песню голосисто и с чувством все вместе. Только Кро заедал стресс пирожками с капустой и кренделями с мёдом. Ему никто не мешал, боясь, что он подпустит петуха.

– А теперь идём гулять по первопрестольной! – воскликнул возбуждённый профессор, – Что самое главное?!

– Не задавить конягу! – со смехом ответил румяный Кот.

Шумно, тесня друг друга, поспешили в прихожую к своим тулупам и валенкам.

Дорога, раскатанная санями, блестела, как стекло, ослепляя путешественников, повсюду слышался скрип и визг полозьев, храп лошадей, стук копыт и окрики кучеров.

– Вчера в темноте бежали, как оглашенные, ничего не разглядели! – сказал профессор, обращаясь к Маше, что это за церковь?

– На берегу – Иоанна Воина в Якиманском переулке, а если смотреть в сторону Кремля, видна слободская церковь Марона, что в Старых Панех, там была когда-то иноземная – «панская» слободка, а теперь Бабьегородские переулки, – охотно рассказывала Маша.

– «Бабьегородские»? – удивилась Мушка, – Какое странное название!

– Старые люди говорят, что там монголо – татары, прямо на берегу, выбирали себе «баб» из пленных красавиц, страшные были времена, даже не верится, что это всё происходило на этом счастливом берегу, – рассказывала Маша.

– Я совсем плохо помню Замоскворечье! – сказал недовольный собой Войшило.

Вся компания, привлечённая весёлым смехом и криками, приблизилась к набережной, где и дети, и молодёжь катались с горок – прямо на Москву – реку: кто на салазках, кто на скамейке, похожей на санки, а иные, и вовсе, на собственном валенке! Кот не выдержал своей непричастности к общему веселью, подхватил длинный тулуп, подогнул ногу, уселся поудобнее на валенок и помчался с блестящей, словно хрустальной, горы, задрав вторую ногу к солнцу и оглашая всю набережную счастливым гиканьем!

– И я, и я! – закричала Берёза, выпросив скамейку у плотного мальчугана в бараньей шапке, лихо заломленной набекрень.

Девушка покатилась так, что ветер засвистел в ушах, но на середине горы столкнулась с юным гимназистом на санях, слетела со скамейки и поехала остаток пути на животе, подняв вверх ноги! Щекастый бутуз в бараньей шапке тут же присел на корточки и поспешил за своей скамейкой, укатившейся далеко, он подпрыгнул на кочке, перевернулся и всей массой свалился на Берёзу, пытавшуюся подняться на льду. Паралличини замахал ручками, сел, сложив их на животе, и поехал, вытянув вперёд короткие ноги. Кро съехал на боку, подставив руку под голову, словно лежал на диване. Ро скатилась на муфточке, Фига попытался удержаться на корточках, но свалился на хохочущего безудержно Адриано, на котором уже барахтались Ро с мужем, разыскивая слетевшие очки Кро.

Профессор, как между Сциллой и Харибдой, разрывался между «надо» и «нельзя», пританцовывая на хрустящем снегу в белых бурках.

– Нате, барин! – сказала веснушчатая девчонка в цветастом платке до бровей, подавая верёвку от небольших саней – дровенок, – Я в них дрова вожу, поместитесь!

Войшило с готовностью передал трость Варваре Никифоровне, которая и подтолкнула сани, когда он натянув поводья, закричал озорно: «Расступись, честной народ!»

Как все поднялись наверх, появился и профессор, красный запыхавшийся, со словами: «Видали! До середины реки прогнал! Щуки там подо льдом так и ходят косяками! Жалко, нет удочки!»

– Жалко, у нас нет старых денег, – сказала Варвара Никифоровна, отрясая снег с мужниной дохи, – можно было бы угостить и этих детей, и детей Аннушки, и привезти гостинцев уткам и Подснежнику с Медуницей!

– А мы сейчас заработаем, – тут же отозвался Войшило, – сейчас споём нашу «Рождественскую песню»!

Он распахнул рысью шубу, чтобы выпустить лишний жар, снял соболью шапку, приготовив её для денег.

Варвара Никифоровна плавно взмахнула ручкой, и вся компания слаженно, с глубоким чувством, запела. И с Якиманки, и с моста начал собираться народ. Одни говорили: «Бары колядуют, да как положить пирог в таку шапку!» Другие судачили: «Нет, это актёры на гулянку собирают!» В шапку профессора посыпались со звоном монеты. Вдруг, мужики вокруг обнажили головы, рядом с Варварой Никифоровной с резким визгом полозьев по снегу остановил свой бег высокий, богато отделанный возок с дверками. Из него рука в дорогой перчатке положила в соболью шапку крупную ассигнацию. И возок умчался в светящуюся от солнца дымную даль. Мужички присвистнули, а один гаркнул: «Великий князь!»

– Этих денег нам хватит на всё! – воскликнула возбуждённо Варвара Никифоровна, – Айда через мост на Чертольский рынок, он хоть лесной, да вокруг, чем только не торгуют!

Чертолье гудело, как улей, повсюду сани и телеги с товаром. Не доходя до торговых рядов стоял рябой раешник со старым райком и показывал передвижные картинки, сыпля хрипло прибаутками, задрав вверх крупный красный нос. Вокруг райка смеялась вразнобой детвора с воздушными шариками.

– Если не будем, как они, так и не пустют нас в Царствие Небесное, правда, барин?! – закричал рябой профессору.

– Правда, правда, братец! – отвечал довольный Войшило, но его уже тянули к торговым рядам за рукав рысьей шубы!

За полчаса были куплены два мешка балалаек, матрёшек, гуделок, трещёток, платков, бус, сахарных петушков на палочках и тульских пряников, а также: кимрских баранок, несколько картин с охотниками и старинное ружьё с кремневым замком для профессора, бархатные подушки с попугаями, вышитые бисером и пузатый самовар с расписным подносом для Моти.

– А ведь нам ничего нельзя взять отсюда! – вдруг вспомнила Ро, широко распахнув глаза.

Все застыли с приятными улыбками.

– Эй, братец, по чём у тебя пирожки с котятами?! – крикнул, как ни в чём ни бывало, профессор мальчику, на шее которого висел лоток с выпечкой.

– С груздями, барин, и с лучком! Да не берут в нонешный день, разговелись, так с сёмгой им подавай! А у меня дома батя больной, да мал мала меньше! – плакался маленький продавец с красными руками.

Профессор отдал ему часть оставшихся денег и, к неописуемой радости юнца, кое – что из подарков. По дороге угостили конопатую девчонку и её подружек. Принесли мешок с подарками и для Василия, Аннушки и их «соколиков». Остатки, «сладки», отдали Маше.

Красавица Аннушка, в новом платке на плечах, в новых бусах, пригласила «отобедать» к столу, загадочно улыбаясь.

– О, и стерлядочка, и балычок, – воскликнула Варвара Никифоровна, – заливное из сома! Ай да Анна, ай да молодчина!

– Не житьё, а разлюли – малина, разъедимся, и в лифт не поместимся! – воскликнул возбуждённо Войшило, отрезая себе большой кусок кровяной колбасы с чесноком, жирком и гречкой.

Все, радуясь обилию ароматных вкусных блюд, взялись за ножи и вилки.

– Маша, мы перманентно ищем формулу счастья, – сказал, прожевав, профессор, – она, вообще, существует?

– Конечно, – с уверенностью сказала Маша, – у всех она одинаковая, только разные коэффициенты! Мы состоим из «чувственно – эмоционального», «умственно – рационального», «душевно – творческого» и «духовного». Моя формула счастья, к примеру, такая: 10% чувств+30% ума+50% душевно – творческого+ 10% духовного.

– Ну и в чём тут счастье? – пытался понять, наморщив лоб, Войшило.

– Именно, в пропорции, она и даёт необходимое равновесие и покой, – сказала Маша.

– И охота вам, друзья, сидеть в жаркой, душной комнате, рассуждая о «неуловимом Голландце»! – воскликнула, загоревшись идеей, Варвара Никифоровна, – Машенька, в юные годы я ходила с подругами на Савёловские катки, там, когда-то, была дворянская усадьба на взгорье, с красивыми, видимо, французскими кружевами на окнах, а пониже – два пруда, соединённых небольшой протокой, через неё был построен деревянный мосток, на нём, обычно, играл духовой оркестр! Как же мы кружились самозабвенно, смешные сумасбродки!

– Они и сейчас есть, эти катки, и с духовой музыкой, только в усадьбе теперь больница Общества поощрения трудолюбия с простыми белыми занавесками в окнах, а на прудах все желающие катаются, берут у больничного сторожа коньки напрокат, можно, даже, двуполозные – для начинающих!

– Маша, а кем Вы мечтали быть в детстве? – неожиданно спросил профессор, выпучив над съехавшими очками мутные глаза, – Наверное, учительницей?

– Нет, полководцем Суворовым, – с улыбкой ответила она.

– У Вас для этого есть всё, кроме регалий и командного голоса, но у нас есть своя «иерихонская труба»! – сказала со смехом прелестная Варвара Никифоровна и добавила уже мужу, – Командуйте сбор, друг мой, и поход на Савёловские катки!

Какой же выдался денёк! Все деревья, мосты и здания стояли в серебре. Даже большая бутафорная поросячья голова, красовавшаяся над входом в мясную лавку, блестела, покрытая серебряными чешуйками инея, между ушами и на рыле у неё белел снег!

На набережной профессор спросил Марию: «Красное кирпичное здание с узкими окнами, над которыми висит бахромой иней, вероятно, пекарня?»

– Это бани купцов Третьяковых, коллекционеров русской и иностранной живописи, и весь квартал принадлежит им, – отвечала она.

– А крупными белыми буквами вывеска: «Товарищество Московской Голутвинской мануфактуры», что правее, «Бакалеи», это здание, возможно, принадлежит Коровину? – не унимался профессор.

– Это – мануфактура Рябушинских, тоже старообрядцев, – ответила Маша.

– Ага! – воскликнул Войшило, – Значит, Коровины – старообрядцы! А я – то недоумевал, откуда в доме столько старых икон! А Елисеев здесь апельсинами не торгует? По копейке за апельсинчик?! Ха – ха!

Незаметно с разговорами дошли до Остоженки, и Паралличини чутким ухом уловил звуки «Голубого Дуная».

На обоих катках царило праздничное веселье.

– Если сломаем ноги, нам тут же, в больничке, окажут помощь! – пошутила Варвара Никифоровна.

– Ещё нам не хватало, ехать в дорогу с загипсованными ногами, мы возьмём на всех двуполозные! – заявил решительно профессор.

– А это идея, – сказал с улыбочкой Кот, – если нас полностью загипсуют, мы будем не по зубам воздушным пираньям!

Его никто не слушал, никому не хотелось думать о страшном. Войшило выгребал из всех карманов монеты, ссыпая их в протянутую ладонь Фигурки, который и отправился вместе с Рыжиком за коньками.

Не так-то просто было закрепить без привычки сыромятные ремни вокруг валенок, но общими усилиями «привязали всех к конькам»! Усатые музыканты с красными носами стояли в валенках и шубах на деревянном мостике и играли, в основном, Штрауса, незаметно потягивая из маленьких фляжек.

Прямо на вышедшего на лёд профессора нёсся старый дед, выставив седую бороду лопатой!

– Нас не запугать! – выкрикнул по-юношески Войшило, с разбегу выкатываясь на каток и увлекая за собой робеющую Варвару Никифоровну.

Для Рокки Фига принёс расписные санки, и она вдохновенно катала в них плохо себя чувствующего Кро. Кот сразу стал мишенью дерзких взглядов и реплик компании румяных гимназисток в цветных фетровых капорочках с ромашками. Рыжик «распустил перья» и принялся выделывать немыслимые коленца! Хуже всех пришлось Берёзе, Паралличине и Пышу, которые впервые встали на лёд, Мушка и Фигурка с шутками поднимали то одного из них, то другого, то третьего! Маша пристроилась к профессору с другой руки, и он лихо гонял по льду, лавируя между катающихся пар, с двумя, весело смеющимися дамами, вцепившимися в него «мёртвой хваткой»!

– Левой! А теперь правой! Не оторвите Венькины рукава! – кричал, выдыхая облачки пара, счастливый Войшило, – Если бы мне сказали в нашей гимназии, что я буду щеголять в шубе Коровина – не поверил бы ни за какие коврижки! Ни за какие!

Небо стало розоветь, наверху зажглись первые нежные звёздочки, вокруг скрипел и искрился лёд, мелькали радостные лица, уходить не хотелось, но пора было спешить к вечернему чаю и собираться в дорогу. И «иерихонская труба» протрубила сбор.

Часть третья. Вечерок.

Через пятнадцать минут весёлая компания шумно раздевалась в прихожей. Все говорили громко, расставляя в духовке для просушки чёрные валенки, белые катанки и бурки Войшило, со смехом потирая ушибленные колени и бока. Между тем, Аннушка, в коричневом платье с вышитой стоечкой и в синей кацавейке, заканчивала хлопотать о вечернем чае в гостиной, куда и проследовали гости с блестящими глазами и со «снегирями» на щеках.

Часы известили боем о половине пятого, лапчатые плачущие узоры на стёклах имели розовые и лимонные, а кое-где синеватые оттенки, отчего комната казалась сказочным фонариком с цветными стёклышками, где понарошку свершалось фантастическое действо. Ёлка стала пышнее и не утратила ещё своего лесного аромата, на ней вращались, поблёскивая, рыбы и птицы. Уютно потрескивала печь. А на белой накрахмаленной скатерти с вышитыми гладью цветами и ягодами стояли тарелки из тонкого фарфора и чашечки с пунцовыми розами на круглых боках, кипящий самовар, отражающий всю чудесную комнату, вазочка в виде корзинки с мочёными яблоками, большая ваза на высокой ножке с фруктами, графин с домашней наливкой и блюдо с огромным пирогом с орехами и черносливом, со взбитой сахарной сметаной по верху, на котором жидким шоколадом было написано: «Кого люблю, тому дарю», а пониже – расплывшееся изображение, видимо, Вифлеемской звезды. Не хватало только весёлой фразы, которая, словно ключик, завела бы вечерок.

– Графиня с заплаканными глазами бежала к пруду, за ней бежал графин, – произнёс Фига романтично в ароматное пространство жарко натопленной гостиной.

Все задвигались, Аннушка принялась зажигать свечи, приговаривая: «А и кушайте гости дорогие, гости золотые, Господа благодарите, да и Аннушку хвалите!» Она с достоинством поклонилась и вышла, задёрнув синие партьеры, затворив высокие дверные створки, отчего каждый почувствовал себя, действительно, внутри волшебного фонарика.

– Я вот о чём часто думаю, господа, – заговорил возбуждённо профессор, нарезая пирог и раскладывая его в протянутые тарелки, – как хорошо до глубокой старости иметь здоровое сердце! А почему оно у меня здорово? Да потому, что никогда не завидовало, всегда радовалось и любило! Я, конечно же, старательно избегал дурных привычек, немаловажен и такой фактор: всю жизнь я занимался своим делом! Если бы я торговал, моё сердце давно бы разрушилось от скачков валюты на бирже, от падения спроса на рынке, от укрепления конкурентов и так далее. Если бы я делал хирургические операции, оно у меня давно бы разрушилось от страха за жизнь моих пациентов и из-за сопереживания им. Но я предпочёл постигать логику мира! Каждому – своё! Вспомните притчу о слепых индусских мудрецах: для одного из них слон – это колонна, для другого – стена, для третьего – метёлка, но ведь они оценивают один и тот же объект! И дело здесь не в слепоте, а в самих наших оценочных возможностях! Вот, возьмите, «любовь» и «страсть», разные это состояния, или «страсть» является одной из фаз «любви»? Или они обе – этапы более сложного процесса?

Все перестали жевать. За окном лаяли собаки на проезжающие тройки, слышался звон бубенчиков. В комнате стучали часы и гудела печь. В ней громко затрещало, из поддувала посыпались на металлический коврик искорки, все вздрогнули, и Фигурка принял вызов.

– Я думаю, это совершенно разные вещи, – решительно заявил он.

– Отчего же ты так думаешь? – с удивлением протянул Кот, – Сначала возникает интерес, затем влюблённость, требующая насыщения, бурно переходящая в страсть, не дающая покоя, и когда она удовлетворяется, наступает или любовь, или потеря всякого интереса!

– Я думаю, что уже на стадии интереса раскрывается веер возможных выборов: дружба, привязанность, страсть или любовь, а человек выбирает в зависимости от своего культурно – нравственного наполнения, от потребностей и вызывов другой стороны, – решительно сказал Пышка.

– То есть, любовь и страсть – это ветви одного дерева?! – воскликнул профессор, для убедительности подняв над головой нож в сметане и крошках, – Если кто-то приведёт пример «любви», я приведу пример «страсти»!

Окна стали совсем синими, в углу алело очертание раскалённой печной дверки. Звуки, словно исчезли.

– Я думаю, – тихо заговорил Фигурка, – любовь возникает как радость, а не как разрушительный огонь. Человек счастлив оттого, что он наполнился светом и смыслом, ему хочется поделиться и тем, и другим с любимой и со всем миром. Когда я увидел Ксению, её манеру в разговоре смешно устремлять вверх влажные блестящие глаза, вытягивать нижнюю губу и дуть на пушистую чёлку, её привычку виновато смеяться, рассказывая о серьёзном, я понял, что больше не принадлежу себе, что я счастлив только её счастьем, и смеюсь только её смехом, что я хочу только одного, чтобы Ксюша не болела, никогда не знала горя, была радостной и счастливой! Любовь всё терпит, всё прощает, она не перестаёт быть, она может задремать, отдохнуть и начаться с новой силой, надо только с пониманием относиться к этим её передышкам! И тогда двое уже становятся единым целым с общими интересами и заботами!

– Да – да, – присоединился Паралличини, – двое становятся одним целым, но, мне кажется, в любви присутствует момент страдания.

– Естественно, – заявил Кро, – при таком самоотвержении на твоей шее начнут ездить! И почему опущен социальный аспект любви? «С милым рай и в шалаше, если милый атташе», а если «он только диджей на радио»?

– Я имел в виду, ревность, – добавил Адриано.

– С «любовью» вопрос более или менее прояснился, – сказал профессор, – в смысле, перешёл на новую ступень непознанного, а теперь я вам поведаю о «страсти», друзья мои.

Мария перебралась на диванчик, поближе к гудящей голландке. Все уселись поудобнее, профессор поправил фитилёк коптящей свечки и начал свой рассказ:

«Не помню уже в каком точно году мы с Ослом полетели на научную конференцию по теме: «Логическое измерение африканской колыбели человечества» в Дар-эс-Салам. С нами летел советский экипаж из Прибалтики, зафрахтованный Мозамбиком для работы на крупном судне. Эти голубоглазые весёлые моряки сразу же после взлёта достали бутылки с крепким алкоголем, быстро с ними управились и спали до самой Танзании так крепко, хоть из пушек пали. На первой стоянке, в Джибути, по трапу сошли только мы и сразу почувствовали жар экзотической ночи. Мимо нас проплывали чернокожие девушки с невероятно тонкими и длинными шеями, отчего головы красавиц покачивались в такт шагам, как цветы на стеблях. Я невольно залюбовался их движениями, но Осла привлекали магазинчики с сувенирами.

– Обратите внимание, господин профессор, – сказал мой друг, здесь французские духи продают вёдрами! – и он указал на пузатые флаконы невероятных размеров.

Мы приблизились к прилавку, но чернокожий продавец, поспешно надев шапочку, расстелил коврик и принялся совершать намаз. Решив не мешать ему, без сувениров мы отправились к нашему самолёту, вдыхая жаркий аромат африканской ночи.

Танзанийский аэропорт встретил нас запахом сандала и развешенными шкурами леопардов и зебр, а так же радушными приветствиями коллег. Конференция прошла удачно, нам подарили по тамтаму, тут же мозамбиканские друзья пригласили нас выступить с докладами в Мапуту. Вместе с вещами и барабанами, а Осёл приобрёл ещё и, невиданного по толщине, попугая, мы погрузились в маленький самолёт, который полетел на юг вдоль границы океана. Он летел довольно низко, и мы видели на красной земле бесшумно бегущие стада антилоп и жирафов, напуганных тенью от самолёта. Нам и завтрак подали из мяса антилопы, незнакомого на вкус, но, поскольку было раннее утро, есть совсем не хотелось, особенно после реплики сзади: «Славный был охотник!»

Последующие события я передал в строчках, из которых в памяти сохранилось только это:

«Мы прибыли с тобой в Мапуту на заре,

Не спал лишь океан да дворник дядя Римус,

И в маленьком порту под пальмой во дворе

Нас дожидался джип, весь в саже, словно примус…»

Разместили нас в самом центре бывшей португальской колонии на двадцать третьем этаже высотного здания, каких было немало на этой широкой улице, по сторонам которой росли гигантские акации, густо украшенные красными, жёлтыми и сиреневыми цветами. Апартаменты нам достались, поистине, царские: у моего друга – четыре спальни, у меня пять! Повсюду на окнах и дверях были натянуты антимоскитные сетки, но в первую же ночь я не мог уснуть от активной жизнедеятельности вокруг моей кровати. Включив свет, я обнаружил большущих тараканов, которых местные называли «кукарачами». Я принялся выметать веником непрошенных гостей на балкон, опасаясь напустить в комнату малярийных комаров. По громким ударам за моей спиной, я понял, что и на половине Осла тоже идёт бурная работа. Оказалось, что он шваброй гоняет по своим покоям разноцветных, довольно, агрессивных, ящериц, толстый попугай, при этом, носится за ним, ругаясь на каком-то африканском диалекте.