Текст книги "Рассказы (СИ)"
Автор книги: Людмила Астахова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Людмила Астахова
Рассказы
Дежурный
Под свинцово-серым небом, тяжелым, как крышка саркофага, лежала необъятная равнина, покрытая слоями пепла. Здесь не было ни рассветов, ни закатов. Лишь белый холодный свет, не дававший теней, лился со всех сторон, безжалостно освещая две армии, замершие друг напротив друга. Вот-вот должны были прореветь серебряные трубы, возвещая о начале великой битвы. Странные это были армии. Одна – многочисленная, бесконечная, колышущаяся массой тел, сверкающая разномастным оружием, ощетинившаяся кольями, алебардами, мечами, пиками, воющая и улюлюкающая. Другая состояла из одного единственного воина. И хотя он был закован в сталь и в руках держал меч, но он был совершенно один. Один против черно-аспидной брони, гигантских зубов, шипастых хвостов, кожистых крыльев и когтистых лап всевозможных демонов и дьяволов, против цепких суставчатых пальцев инкубов и суккубов, против могучих колец змеиных тел чудовищ.
Одинокий воин опустил забрало и поднял меч над головой, армия монстров ответствовала воплем ненависти. Небо раскололось надвое…
…Андрюха с величайшим трудом разлепил веки, пытаясь сообразить, где он находится. Если у Таньки, то это одно дело, а если у себя в "конуре", то другое. Голова болела нестерпимо. Нет, слово "болела" совершенно не отражало суть происходящего внутри черепной коробки. Мозги кипели в концентрированной серной кислоте, сверху их посыпали порохом и забрасывали петардами, которые взрывались в районе затылка. Весь остальной организм пребывал в состоянии затяжной гражданской войны. Печень объявила суверенитет, желудок требовал введения миротворческих сил, спинной мозг ушел в глубокое партизанское подполье. А запах изо рта…! Бельгийский Ипр отдыхает!
А винить-то, кроме себя, больше некого. Вот спрашивается, кто вчера разжимал стальными щипцами зубы и через воронку лил бедному Андрюшеньке в глотку вонючий самогон? Кто был этот подлый садист и жестокий негодяй? Где он?
Да вот же! Ба! Его бренное тело лежит в трусах на холодном диване, безвольно свесив на пол волосатые ноги, а сквозняк из форточки гуляет туда-сюда по голой груди. Тело неимоверно страдает от похмельного синдрома. А душа его, только что побывавшая в царстве Морфея, находится в смятении от увиденной во сне инфернальной картины. Но страдания Андрея усиливаются многократно еще и потому, что ему пока еще не чужды моральные муки от осознания глубины собственного падения. Пить с бомжами бормотуху неведомого происхождения, по глубокому его убеждению, может только личность падшая. Отсюда и сны апокалипсического содержания.
В полураскрытые глаза страдальца ворвался свет утра, грубые фотоны ударили по несчастным палочкам и колбочкам сетчатки, словно таран во врата вражеской крепости, зрительный нерв, обернувшись бикфордовым шнуром, провел импульс в мозг, где и взорвался, как пояс шахида в израильском ресторане.
– По-ми-ра-ю! – прохрипел Андрюха. – Помогите!
– Могу организовать таблетку аспирина, – ответил ему незнакомый мужской голос.
От неожиданности и испуга Андрюху подбросило на диване. Он дернулся к брюкам, запутался в собственных ногах и рухнул на пол, распластавшись на паркете морской звездой в час отлива.
В кресле спиной к окну сидел незнакомец в зеркальных очках. На нем был длинный кожаный плащ, застегнутый на все пуговицы. Лежа на полу, Андрей успел рассмотреть еще тяжелые армейские ботинки на ногах чужака.
– Так принести тебе аспирин? – снова спросил он.
– Д-д-да, – выдавил из себя Андрюха.
Незваный гость встал и направился на кухню. И когда он повернулся, Андрей увидел за его спиной огромные сизые, как у почтового голубя, крылья.
– Э-э-э! У тебя крылья. Ты кто? – спросил он, когда незнакомец вернулся с таблеткой в одной руке и стаканом воды в другой.
– Твой ангел-хранитель, – пробурчал тот. – Пей, давай!
Вопреки всем иконам и голливудским фильмам у ангела вместо округлых щечек белокурых локонов был тяжелый гладко выбритый подбородок, плотно сжатые губы прирожденного молчуна и короткая, как у спецназовца, стрижка. И судя по ширине плеч и размеру кулаков, силушкой ангел тоже не был обделен.
Андрей автоматически проглотил таблетку, запил её водой, и снова переместился на диван.
– Я в тебя не верил.
– Я знаю.
– Чего тебе нужно? – полюбопытствовал Андрей.
– Поговорить хочу.
– Говори.
Ангел-хранитель прислонился бедром к подоконнику и задумчиво поглядел за стекло, словно собираясь с мыслями.
– Видишь ли, Андрей Владимирович, у меня сегодня последнее дежурство. Скорее всего, завтра меня у тебя уже не будет.
– Почему? – удивился утренний страдалец.
– Сегодня день решающей битвы. Да ты сам видел только что.
– Во сне?
– Да, именно. Решающая битва Добра и Зла всегда впечатляет.
– А ты на стороне Добра?
– Ты на стороне Добра, – уточнил ангел и добавил: – Пока.
– Я – Избранный?
– Размечтался…, – ухмыльнулся сизокрылый. – Ты обычный смертный, но ради таких как ты и создан этот мир. И мы – я и они, никогда не ленимся сражаться за каждого из вас.
– А почему сегодня битва именно за меня?
– Сначала ты выдал кредит за откат, потом забыл о дне рождения своей дочери, затем не приходил в больницу к матери, а теперь вот запил по-настоящему. Ты почти потерян для Добра, Андрей Владимирович. А на тебя возлагалось столько надежд, – спокойно рассказал ангел, повергнув своего подопечного в некоторое смущение.
– А вдруг вы победите? – с надеждой спросил тот.
– Кто это – мы?
– Ну… – Андрей слегка растерялся. – Воинство Света.
– Нет никакого воинства, – пробурчал хранитель. – Я буду один, и ты будешь один.
– Но это нечестно! – воскликнул человек.
– Нечестно, – согласился ангел. – В одиночку против Легионов Зла выстоять тяжело. Но, веришь, у многих, очень многих получается.
– А с теми, у кого не получается, что происходит?
– Я не знаю. Ангелы ведь гибнут.
– Что-то страшное? – шепотом спросил Андрей.
– Ты, скорее всего, сам скоро узнаешь. Я, собственно, затем и пришел. Что бы попрощаться с тобой. Ты был интересным подопечным.
– Так ты сдаешься?
– Я? – удивленно вскинул брови ангел. – Это ты сдался. Вчера, в три часа дня. Шеф спросил тебя, стоит ли увольнять Зинаиду Николаевну, а ты сказал, что стоит. А ведь это ты виноват, что кредит не вернули. Ты с самого начала знал, что так и будет. А еще Зинаида Николаевна похожа на твою мать, к которой ты не ходил уже год, потому что она каждый раз напоминает тебе об Алине. Зачем я тебе все это рассказываю? Ты сам все понимаешь. Иначе, не напился бы, как свинья.
– Мне было плохо.
– Завтра будет лучше, а послезавтра совсем хорошо, – пообещал ангел. – Как всем подонкам.
– Значит, вот такая вот перспективка?
– Приблизительно.
– И ты пришел меня предупредить?
– Именно. Я ведь твой ангел-хранитель. Пока.
– Я не понимаю. Почему у Зла легионы, а у добра только один воин? Где херувимы-серафимы, где Архистратиг, где Армии Света?
– Ты "Дозоров" начитался. Разве ты не наедине со своими мыслями, со своей совестью, не один против всех соблазнов и искушений мира? Так положено…
– …по уставу, – ухмыльнулся Андрей.
– И по уставу тоже, – серьезно молвил ангел. – Ладно…, бывай здоров!
От вспышки ослепительного золотого света у Андрея перед глазами поплыли огненные и зеленые круги, в ушах зазвенело. Он вскочил с дивана и обнаружил разрывающийся от звонка телефон.
– Вы позвонили Андрею Смирнову. Если я вам не ответил, то либо меня нет дома, либо я в ванной, либо сплю. Говорите после сигнала! – отозвался автоответчик
На индикаторе отображался номер мамы.
… под свинцовым тяжелым небом, расколотым надвое, отчаянно прокричали трубы и Воинство Зла сорвалось с места…
Андрей колебался не более двух ударов сердца.
– Алло! Мама? Я дома… Спал…
… одинокий воин поудобнее перехватил рукоять сверкающего меча и приготовился принять бой…
18.11.2006 г.
Дикая тварь (Астахова Л., Горшкова Я.)
«… и ступишь на тропу, что ведет в Седую Долину. А Седой ее зовут, Яххи-сэй, оттого, что седым туманом полна она до краев, словно чаша – молоком. Узкая тропа вьется по дну долины, меж высоких седых трав, и легче легкого оступиться и потерять ее. Но ты не должна бояться, Искорка, Солнечная Кровь не даст тебе заблудиться…»
"А что же дальше, наэнни?"
"Пройдя Долиной, достигнешь Одинокого Клыка, и на острой его кромке блеснет отсвет Небесного Огня – он и укажет тебе путь дальше, на золотую дорогу, в Страну Весеннего Ветра…"
– … отсвет Небесного Огня… – бессмысленный неслышный шепот, – … по золотой дороге… в Страну… Страну Весеннего…
– Заткнись, сука!
– Чего она там бормочет?
– Колдует, что ли? Эй, тварь!
Голоса сливаются в неясный гул – неудивительно, если не помнишь, не знаешь, не хочешь знать, помнить и понимать их язык. Пинки сапогами под ребра и тычки длинной железной палкой в бок тоже сливаются, и уже неважно, кто, как и когда бьет и пинает.
– … ступишь на тропу, ведущую в Седую Долину… вот, я ступила – и потеряла тропу… Куда же мне дальше, наэнни?…
Туман вокруг не седой, он черно-красный. А еще он жадный, этот туман, он оплетает, обволакивает, растворяет в себе еще живую добычу, медленно отгрызает по кусочку, смакует драгоценное блюдо – Солнечную Кровь. И не вырваться, и не встать… можешь выть в голос или молчать, можешь рваться и грызть губы – туману все равно. Муха в паутине. Солнечный зверек с бархатной шкуркой… попалась в тенета.
Глупое тело хочет жить. Глупое подлое тело предает – и корчится от боли, и дергается под ударами, пытаясь свернуться клубком. И вовсе не ошейник не дает соскользнуть в изменение и исцелиться в ласковом свете Небесного Огня – остаток воли не дает. Упрямство и дикая гордость Свободной Крови, вернее, те их огрызки, что ей остались. Сколько дней прошло? Нельзя спать… нельзя поддаваться!
Еще немного – и тело сдастся, порвутся уже истончившиеся нити – и останется только дух, золотая искра в красно-черном мареве… и возникнет под ногами тропа в Седую Долину…
Голод, жажда и побои могут сломить человека – не каждого и не всегда, но могут. Цепь и палка могут заставить повиноваться пса, но волка – никогда. Можно убить дочь Солнечной Крови, можно запереть ее в клетку и посадить на цепь, но рабыней ее не сделает никто и никогда. Тело еще живо, но это ненадолго. Только продержаться, только не позволить себе измениться – и тогда голод и боль сделают свое дело. Скоро уже станет все равно. Несколько шагов осталось. Всего лишь несколько шагов.
Хуже всего – запахи. И еще – шум, это бессмысленное гудение слишком резких голосов, слишком громкие звуки непонятной речи. Жуткая смесь запахов и звуков бьет больнее, чем все эти плетки и палки. Это глаза еще можно закрыть, а вот нос не прикроешь связанными руками, и уши не заткнешь.
Сколько дней? Она не считала и не помнила. Надо было бежать… со всех ног бежать, пока воины еще сдерживали их… пока наэ… наэнни, мамочка… рыча, в последнем усилии рвала клыками брюхо охотника… Почему отказали ноги, почему застыла тогда, скованная ужасом, до тех пор, пока не набросили сеть, пока не стало слишком поздно? Предательница… тварь…
– Что, Сус, не жрет?
– Не жрет, хозяин. И не пьет, – вздохнуло сокрушенно Старое Мясо.
– Не жрет – не пьет, – почти пропело другое Мясо, Умное, – Не жрет – не пьет… Этак она сдохнет!
– Сдохнет, хозяин. Хоть бы перекинулась – шкура была бы, а так и на живодерню не продать будет.
– Н-ну-у… – Умное Мясо подошло поближе и тоже вздохнуло, – На живодерню, конечно, не продать…
– Хозяин! А если магам продать? Для этих… ну, для опытов? У этих тварей, говорят, сердце золотое… может, проверить?
– Байки, – фыркает Умное Мясо, – Наслушался ты пьяного трепа, Сус. Помнишь, одного такого потрошили уже – много ты у него в кишках золота нашел? Не, маги на такое не купятся, не дурнее нас люди.
– Так, может, хоть трахнуть ее?
– Ну, ты еще козу трахнуть попробуй – или пробовал, а? – Умное Мясо хохотнуло, – Нет, с этим погодим. Ладно, давай опять на площадь. Хоть за погляд денег сшибем, все ж таки живая лисси. Эй, тварюга!
Это уже ей. Навязчивые звуки, мерзкие, какие-то скребущие, лезут в уши сами, заползают, проникают сквозь завесу, и не спрятаться уже, не отгородиться…
– Ты же меня понимаешь, оборотень, – Умное Мясо подошло совсем близко, присело рядом с клеткой, наклонилось, – Ну и воняет от тебя, солнечная! Ты меня слышишь и понимаешь. Думаешь, я позволю тебе вот так запросто сдохнуть? Надеешься переиграть меня, тварь, сбежать хочешь? Не надейся. Или будешь перекидываться, когда прикажут, и жрать станешь, и пить, – или я тебя продам. Знаешь, кому продам? Знаешь?
– Хозяин! А в городе-то темные! – Старое Мясо повизгивает, – Может, им девку продать? Они ж вроде своей богине жертвы такие приносят, девок режут? Ну, на алтарях?
– Может, и темным, – задумчиво цедит Умное Мясо, – Может, и правда, насчет девок…. Ну, тогда она и должна оставаться девкой, понял, Сус? Как потянет тебя на скотину – ищи себе козу! Ладно, может, кто и купит. Запрягай осла, Сус. Поехали на базар, скоро как раз народ попрет… Пока наш товар не протух и не завонял еще больше.
Ланх'атт ненавидел этот город всем сердцем, так сильно, что порой удивлялся, как до сих пор умудряется терпеть само его существование. Тиримис! Когда он произносил вслух это имя, с губ срывалось рассерженное змеиное шипение. Тиримис! Позор земли и бельмо на глазу Богини. Не радовали глаз ни ажурные стены дворцов, ни роскошь розовых садов, ни прозрачная вода фонтанов и бассейнов. Ароматы роз самых изысканных и редких сортов не заглушают вонь, пропитавшую здесь каждый камень, от воды отчетливо несет мочой. Голыми пятками противно становиться на яркие, битые молью ковры. Да еще и подгнившие фрукты, которые без остановки тащат в покои высокого посольства немые безъязыкие рабы. Безъязыкие, потому что языки им традиционно отрезают.
Чтобы не видеть подобострастных улыбок, увешанных разноцветными стекляшками музыкантш, Ланх'атт устало прикрыл рукой глаза.
"Кто, ну кто сказал смертным, что Черному Лорду по душе заунывный визг терзаемых инструментов, приторный запах роз и фрукты, присыпанные толстым слоем перца?" – думал темный. – "Узнал бы, самолично выколол глаза и отрезал уши недоумку!"
Черный Лорд предпочел бы раскаленному полдню прохладные осенние сумерки, а фруктам – оленью ногу, запеченную на походном костре.
А варварской музыке – ТИШИНУ!
По едва уловимому движению плотно сжатых губ Джен'нон догадался о невысказанном желании господина.
– Вон! – приказал он музыкантшам. – Убирайтесь!
Женщины перепуганной стайкой выскочили прочь из покоев. Их обязательно накажут, может, даже высекут. Таковы местные обычаи.
– Смертные утомили меня сегодня.
– Крикс опять торговался за каждый рэр земли?
– Немного же он выгадал, – ухмыльнулся Ланх'атт. – Я не умею торговаться.
Истинная правда. Черный Лорд отбирал то, что желал, особенно, когда видел перед собой слабого. Царь Тиримиса мог хоть из шкуры выскочить, хоть голос в крике сорвать, но темный эльф не уступил его требованиям даже в самых незначительных мелочах. Новая граница будет проведена там, где воины его армии…хм… армии Владычицы построили приметные издали пирамиды из отрубленных голов. Пленных эльфы не брали.
– Но меня беспокоит то, что они потихоньку укрепляют гавань.
– Это им не поможет, мой Лорд, – жестко улыбнулся Джен'нон.
Да…, не поможет. Когда они вернутся сюда через три Цикла, а по людскому счету примерно лет через десять, хитрый Крикс успеет издохнуть от своей срамной болезни, а его наследники передерутся за кривоватый, чудовищно неудобный трон и тяжеленную корону, натирающую уши шестому поколению царей. Ланх'атт и его воины не оставят на Диком берегу камня на камне. Ничего, что напоминало бы о четырехсотлетней экспансии незваных пришельцев с чужого континента. Богиня будет счастлива. Владычица тоже.
– И все же я хочу взглянуть на строительство.
– Крикс ни за что не допустит посольство в порт, – возразил Джен'нон.
– Кто собирается его спрашивать? Я пойду и посмотрю сам. Думаешь, они посмеют остановить Черного Лорда? – со скрытым вызовом спросил Ланх'атт.
– Принести кольчугу?
Вот! Именно поэтому Ланх'атт возвысил обычного сотника до личного каэлл'анэ. Приятно, когда рядом есть кто-то, кто понимает тебя с полувзгляда, кому не нужно повторять дважды.
– Обойдутся. Слишком жарко и чересчур много чести.
Двое ветеранов, несущих стражу у дверей посольства, понимающе переглянулись. Повелитель Ланх'атт никого и ничего не боится, тем более каких-то смертных.
Выбеленное солнцем белесое от жары полуденное небо куполом накрыло город, который пегим зверем залег меж двумя холмами, чтобы напиться из залива горькой приторно-соленой воды. Столбы пыли, смрад, мухи, крикливые люди, горы отбросов, чайки, стены глинобитных и саманных домишек, голопузые дети, собаки, потоки мочи, заборы, лабазы, сараи, козы… Зачем им столько тощих заморенных коз? Их невозможно есть, молока они почти не дают, только жрут траву, гадят и воняют, ничем не отличаясь в этом смысле от своих хозяев.
Ланх'атт, на голову выше самого высокого из обитателей Тиримиса, рассекал толпу, как горячий нож кусок масла. Завидев эльфа с черными волосами и глазами чернее безлунной ночи, в ослепительно снежно-белой рубашке, дети с плачем разбегались в стороны, женщины закрывали лица, мужчины отводили взгляды и расступались. Его имя давным-давно стало символом самого страшного зла. "Чтоб ланхатт тебя взял!" – говорили люди, кляня недруга. Священнослужители с амвонов храмов проклинали жестокого полководца темных эльфов, называя его прислужником Антипода. Но Антипод не покидал своих чертогов в Преисподней, он не водил беспощадных армий на людские города, стирая их с лица земли, не проливал реки крови и не спускал вниз по Вьяру караваны плотов, полных обезглавленными трупами, и не ходил во плоти по улицам Тиримиса – высокий, надменный, бессмертный и вечномолодой. Антипода, если разобраться, боялись гораздо меньше.
Они все желали Ланх'атту смерти. Все. Но не смели не то что приблизиться, даже в глаза посмотреть. Задумай Черный Лорд убивать всех встречных, ему бы не нашлось отпора. И в порт его пропустили безропотно, и не посмели запретить осмотреть укрепления. Владычица, как всегда, оказалась права, посылая на переговоры своего таэн'исc'карра – Первого Воина, вместо Фэнн'лит – Вестницы. Победитель обязан внушать подлинный страх побежденному.
Каждый раз, когда Ланх'атт глядел на тиримисского царя, его начинал терзать вечный вопрос. Как мог Первый Воин Аннр'мэт, его предшественник, позволить сойти на землю пересекшим океан пришельцам? О жалости речи быть не может. Какая жалость к чужакам? Может быть, Аннр'мэт решил, что слабые беззащитные существа не способны причинить ощутимого вреда? Или, вообще, счел более подходящими жертвами Богине, чем Светлые, живущие По-Ту-Сторону-Великой-Реки? Тем более, что чужаки сами предложили отдавать некоторых своих сородичей для жертвоприношений, в качестве платы за новые земли. Они частенько воевали меж собой и тогда давали больше жертв, отобранных из числа побежденных. Аннр'мэт, как показало время, жестоко ошибался. Пришельцы постепенно захватывали все новые и новые земли. В основном, за счет Светлых, для которых хитрость и коварство чужаков из-за океана оказались внове. Темных они побаивались до поры до времени, и только тогда, когда сочли себя достаточно сильными, осмелились напасть на небольшое поселение в Стеклянном Лесу. Сама Богиня ужаснулась их жестокости и зверству. Чужаки не пощадили даже младенцев в колыбелях, даже женщин…
Ланх'атт почувствовал, как леденеет кровь в его жилах. От застарелой, как первый шрам, ненависти. К городу, к его жителям, ко всему их миру.
Перед сражением ему обычно доставало напомнить себе о резне в Стеклянном Лесу, чтобы в бою в первых рядах авангарда ему не было равных ни в жестокости, ни в доблести. Воины искренне считали своего военачальника одержимым Духом Войны.
Днище клетки сухо стукнулось о каменную мостовую площади, когда ее сгрузили с телеги. Голова неподвижно лежавшей на полу пленницы мотнулась. Какая незначительная, мелкая боль по сравнению с остальным! – но именно эта маленькая боль почему-то выдернула Яххи из тумана, в котором постепенно растворялось сознание. Лисси осталась недвижима, лишь зажмурилась еще крепче. Здесь было хуже, чем в красном тумане, слишком душно, слишком резко и громко… как они смогли сделать так, что даже Небесный Огонь здесь ранит свою дочь? Разве возможно такое?
"Возможно", – поняла она, вздрагивая под обжигающими безжалостными стрелами лучей, почти отвесно падающими… нет, наотмашь рассекающими тело, – "Здесь – возможно. И не осветит мне дорогу, а выжжет глаза…"
Под раскаленным равнодушным оком не спрятаться было в черно-красное марево, казавшееся теперь почти спасительным. Она слишком устала, чтоб попытаться это понять, да и остатки сил уходили теперь только на то, чтоб хоть как-то дышать. Каждый глоток воздуха резал горло и разрывал грудь не хуже зазубренного клинка. Да… уйти так будет проще, но как же больно… и долго. Это будет долго.
Яххи до хруста сжала остатки зубов, что еще не успели выбить охотники. Неважно, сколько это продлится, вернее, важно не это. Выдержать. Найти тропу. Она где-то там, в тумане… надо вернуться, надо… но эти ядовитые сети держат крепко, и пути назад уже не видно. Она ослепла здесь. Уже…
Лисси почти задохнулась, почти утонула в раскаленном болоте – жуткая алая смесь удушающих запахов и звуков неподъемной тяжестью навалилась на плечи, а ниже плеч она уже не чувствовала своего тела. Яххи дышала неровно и часто, обжигая ноздри, а потому резкую и тонкую струйку ледяного чужого запаха уловила не сразу. Это было так неожиданно, так жутко, что лисси забылась и открыла глаза… и даже чуть приподняла голову, чтоб убедиться в ошибке. Но разглядеть хоть что-то было невозможно – алая пелена была повсюду, Яххи слепо повела слезящимися глазами в сторону – и не поверила. Тень. Холодная черная тень… т?хесс.
Еще совсем недавно она бы задохнулась от изумления – один из т?хессе здесь?! – но теперь она и так уже задыхалась, да и удивление способны испытывать живые существа, а не растворившиеся наполовину в красном мареве чуть вздрагивающие останки.
Возможно, еще час назад лисси испытала бы отвращение и ужас, почуяв запах древнего врага, заметив лишь край его тени – но теперь… а чего боятся теперь? Т?хесс, темный эльф – это ледяное черное зло, но…
"Чистое зло", – подумала она, – "Вот почему не боюсь. Знакомое, понятное и чистое. Смерть. Он может толкнуть меня на тропу – и это будет быстро и чисто…"
На обратном пути Ланх'атт немного заблудился в узких лабиринтах улиц и к отвращению своему оказался на базаре. Во всем мироздании не существовало места хуже, чем торжище в Тиримисе, всегда убежден был Черный Лорд. Не желая осквернять свой взор зрелищем торжества воплощенной алчности, эльф хотел было уйти, и тут он увидел…
Она сидела в низкой клетке затянутой мелкой металлической сеткой густо облепленной грязью и птичьим пухом. Из уголка разбитых в кровь и растрескавшихся губ стекала розоватая струйка слюны. Обкромсанные бараньими ножницами лохмы сбились в сплошные колтуны серого цвета. Её руки, покрытые болячками, жестоко вывернули за спину и связали не только в запястьях, но и в локтях. Столько страдания, боли, отчаянья и жажды смерти он не видел раньше ни в чьих глазах. Ни в глазах казнимых врагов, ни в глазах повергнутых соперников. Ланх'атт растерялся. Видит Богиня, впервые за последние четыреста лет растерялся. Потому что грязная пленница в клетке оказалась чистокровной лисси. Оборотень с Той-Стороны-Великой-Реки!
"Как? Как они сумели поймать лисси?!" – хотелось крикнуть ему и раздавить жирное горло торговца, сломав ему хрящи гортани. Но Черный Лорд, разумеется, не показал своих истинных чувств. Он сделал так, как привык. Гневным взором приморозил к месту толстенького невысокого торговца в рваном шелковом халате.
– Сразу, говорю, видно, что господин не видел оборотня, – пролепетал толстяк.
– Оборотня?
– Да! Девка – всамделяшняя лисси. В человечьем обличье с ней справиться легче. Вот и держу в ошейнике.
Широкий металлический ошейник до мяса растер выступающий позвонок. Ранка сочилась гноем.
"Кому ты врешь, старый выродок? Когда это какой-то вонючий ошейник мешал лисси обернуться".
– Господин хочет просто поглядеть, или купить?
– Купить, – отрезал Ланх'атт. – Сколько?
– Чего сколько?
– …денег ты хочешь за лисси, человек? – проскрежетал Черный Лорд.
Звуки языка чужаков жгли его горло, как чрезмерно крепкое вино, отдающее сивушными маслами, столь любимое и почитаемое смертными.
– Десять золотых корон!
Деньги без счета полетели в пыль под ноги торговца. Проклятое золото пришлого, наглого, лживого народа.
И пока торгаш ползал в пыли собирая деньги, его помощник открыл клетку и вытащил оттуда девчонку.
"Еще чуть-чуть и её руки отнимутся навсегда", – подумал Черный Лорд, доставая из ножен на бедре длинный охотничий нож. Столпившиеся вокруг зеваки ахнули и сделали шаг вперед, чтобы не пропустить зрелища, как Черный станет резать глотку оборотню. Темные эльфы и оборотни враждуют испокон времен. Их ненависть друг к другу горяча, как солнце и бездонна, как морские пучины. Но эльф всего лишь вспорол путы на руках девчонки.
…Она все еще не могла разглядеть ничего, кроме нечеткого темного пятна, да она и не пыталась… довольно было запаха, что усилился, приближаясь. Она чуть повернула голову на этот запах – и тут возник еще и голос.
Однажды в ухо совсем еще маленькой Яххи заполз бурый клещ. Она хорошо помнила это гудящее жжение, зуд и гнилую горячую боль, взламывающую голову… пока мама не проткнула нарыв острой стальной иглой. Голос т?хесс сейчас вонзался в уши, как та давняя игла. Наверное, это тоже было больно. Но это было неважно здесь и сейчас. Важно было…
Умное Мясо что-то визгливо тявкнуло, а Старое Мясо завозилось с замком клетки. Мир снова поплыл вокруг Яххи, проваливаясь в красный туман, но жесткие пальцы Старого Мяса уже впились в плечи… она почувствовала это, и то, что ее вытаскивают наружу, почувствовала тоже. Мир качался и тонул, и Яххи тоже тонула, но теперь т?хесс оказался совсем близко. И тут она наконец-то увидела его… нет, не его – нож в его руке. Невозможная, отчаянная надежда – конечно, ведь на то т?хессе и есть враги лисси, чтоб убивать! Ну, вот сейчас… давай же, вот горло…
Она не успела осознать свое разочарование, когда клинок прошел мимо, не коснувшись тела. Руки! Сотня ножей не причинит такой боли… Упасть не получилось – т?хесс уже держал ее.
– Терпи! – игла снова вонзилась в нарыв, и он, наконец, лопнул. Шум человеческого города вытекал из ушей Яххи, словно гной. Вот теперь было действительно больно. Но запах т?хесс уже заполнил ноздри, оттеснив прочие запахи, и почему-то это помогало терпеть.
Лисси закрыла глаза, почти равнодушно подумав, отчего же ей все еще не страшно? А потом и это стало неважно. Наверное, тень темного настолько густая и черная, что закрывает ее от Небесного Огня – иначе отчего его лучи больше не жалят?
Лисси совсем ничего не весила – кожа, обтянувшая тонкие легкие косточки.
– Отэсс! [Терпи!] – приказал Ланх'атт, перебрасывая тощее тело через плечо, как сделал бы с убитым на охоте снежным барсом.
И плевать на то, что снежно-белая рубашка из тончайшего шелка теперь безвозвратно испорчена.
Голова лисси бессильно болталась на уровне его поясницы.
– О! – только и смог сказать Джен'нон, увидев новое приобретение Лорда.
Но, повинуясь резкому движению головы Ланх'атта, не осмелился ни о чем спрашивать. Со стороны порой выглядело так, будто каэлл'анэ Джен'нон в самом деле читает мысли Черного Лорда, настолько безошибочно он умел отгадывать желания своего господина. И сейчас Лорд желал остаться в светлице наедине с лисси.
– Я пойду и распоряжусь относительно ужина.
– Иди!
Лежащая на ковре куча мослов и гноящейся плоти оскорбляла взгляд Первого Воина Владычицы, так же, как заплеванный и оскверненный священный алтарь, на который помочились и нагадили нечестивцы. Чистое яркое пламя затоптали, остались лишь отсвечивающие золотом тлеющие угольки.
– Ты доказала, что сильна, лисси. Ты желала смерти по-настоящему, как прирожденная темная. И кто, как не я, может оценить твое мужество, – сказал Ланх'атт, чеканя каждое слово. – Но, извини, умереть я тебе не дам. Поэтому рекомендую обернуться и исцелить свои раны.
Веко оборотня дрогнуло.
– Я знаю, ты сразу попробуешь сбежать, – усмехнулся холодно темный. – В чем-то я даже тебя понимаю. Но сажать на цепь я тебя не буду. Ты достаточно взрослая, чтобы знать – исцеление не вернет сил и не сделает тебя…хм…толще. А в городе и, вообще, так далеко от Великой Реки Вьяр, ты сильно рискуешь снова оказаться в плену. Ты следишь за моими рассуждениями, лисси?
Конечно, она следила, хоть и не подавала вида. Ланх'атт видел, что почти затухший огонек снова начинал разгораться. Он прошелся от стены к стене.
– Я сейчас выйду, а ты немного поразмыслишь над моими словами и… обернешься. Есть либо Жизнь, либо Смерть, и третьего не дано. Дверь в Смерть для тебя пока закрыта, и тебе придется выбрать, какой будет Жизнь – достойной разумного существа или нет.
И вышел из своих покоев, на ходу сдирая с себя грязную рубашку.
– На какое-то время мне придется смириться с обществом Светлой.
Джен'нон понимающе кивнул. Он впервые совершенно не понимал причин поступка Черного Лорда.
Яххи знала, что должна сейчас встать… или хотя бы открыть глаза. Недостойно и жалко вот так валяться у ног древнего врага, словно облезлая, траченная молью шкурка. Но пока ей даже век было не приподнять, да и к чему? Видеть врага… так ведь она уже его видит – чистое черное пламя, ледяной огонь. Зачем видеть больше? Достаточно носа, чтоб чуять – резкий свежий запах т?хесс заставлял ноздри тревожно вздрагивать. И достаточно слышать, как он говорит… А! Он же говорит с ней. Говорит, конечно, на черном наречии т?хессе, полном звонких стальных созвучий, но Яххи было понятно каждое слово. Т?хессе, как, впрочем, и лисси, когда хотели того, могли говорить так, чтоб их понимали. Врожденное умение, равно свойственное что Темным, что Светлым, вот только т?хессе очень редко утруждали себя подобной заботой. По правде сказать, никогда.
– … обернуться и исцелить свои раны, – сказал т?хесс.
Обернуться, исцелить раны? Интересно, зачем? Хочет посмотреть, как происходит изменение? Что значат эти слова о том, что она достаточно сильна? Для чего сильна – для жертвоприношения? Потому она и должна исцелиться?
Яххи попыталась приоткрыть один глаз – и не смогла. А темный говорил дальше.
