Текст книги "Рассказы (СИ)"
Автор книги: Людмила Астахова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
Страшная месть Пламенного Духа
«Айя, Леголас!» писал Гимли в своем письме. «Вот шлю тебе кое-что новенькое в твоем „излюбленном“ жанре.)))))))). Тебя опять ***. Вернее сначала тебя, потом ты, а потом опять тебя, но уже вдвоем. Эта барышня перешла уже все границы, и на твоем месте я бы предпринял решительные меры. Твой вечный друг Гимли, сын Глоина»
К письму прилагался файл, который Леголас благополучно скачал. В процессе беглого ознакомления с творением его лицо каменело, пару раз эльфийский принц ругнулся так, что кактус возле его компа втянул от греха подальше иголки и слегка порозовел. Было от чего! Опять он, опять Линдир, опять сплошной перепихон. Эру, ну сколько можно?! Чаша терпения, которая у любого Перворожденного практически бездонна, у Леголаса переполнилась, и этот рассказ стал самой последней каплей.
Он решительно набрал номер Линдира.
На самом деле, чтоб там не писали авторы фанфиков, они никогда не дружили, более того, не испытывали друг к дружке ни малейших теплых чувств. Но беда, в виде нескончаемых слэшей с их непременных участие, сблизила, и помимо воли двум эльфам приходилось общаться. Общаться часто и без всякого толка.
Вот и сейчас голос Линдира звучал раздраженно.
– Зачем нам встречаться? Чтоб опять какая-нибудь малолетка вслед хихикала?
– Нет. Я намерен кое-что предпринять.
– Например?
– Пойдем к Феанаро! – прорычал Леголас.
Линдир некоторое время потрясенно молчал.
– Ты серьезно?
– Серьезнее не бывает. Я больше не намерен терпеть этот беспредел. Еще немного и я стану параноиком, как бедолага Гилморн.
История Гилморна стала притчей во языцех во всем Благославенном Краю. Тем самым прецедентом, после которого о слэше заговорили не только на валинорских кухнях, но и на самом высоком уровне. Поначалу "Ночи Мордора" наделали шум только в узких кругах продвинутой эльфийской молодежи, имеющей доступ к "паутине". Все было бы ничего, если бы имя главного героя не совпало с именем настоящего лихолесского Гилморна. Гилморн был парнем крутого нрава, мощного телосложения, любимцем девушек и метким стрелком, бившим муху на звук в темноте. Настоящий Гилморн не был никаким ни блондином, и при одном только намеке на мужеложество его воротило в буквальном смысле. Но и его люди-слэшеры довели до нервного срыва, нескольких попыток суицида, с последующим долгим лечением в садах Лориэна. Лечили его по полной программе, но по итогу Гилморн всего лишь перестал мучиться ночными кошмарами, плакать при одних только словах "Мордор" и "слэш". Ему очень сочувствовали. В Тирионе даже пару раз организовали благотворительные вечера в знак моральной поддержки и солидарности с ним, а особо чувствительные барышни искренне считали лихолесца – мучеником. Впрочем, на взгляд других пострадавших от слэша, так оно и было.
– Слушай, нам нужно поговорить, – озаботился Линдир.
– Я тоже так думаю, – согласился Леголас.
– Под памятником Профессору, ровно в полдень.
– Отлично. Жду тебя.
Встреча под позолоченной статуей Дж. Р.Р. Толкиена была традицией нескольких последних лет. Не слишком большой срок для Валинора, но молодежь успела втянуться. День его рождения даже предлагали объявить праздником, и соответственно, выходным, но Высокое Руководство сочло еще один праздничный день излишеством, тем паче, что Профессор все-таки отступил от истины и надобавлял к эльфийским летописям кучу отсебятины. А ведь договор был несколько иным… Впрочем, много ли можно ожидать от эдайн в свете нынешних событий?
Леголас явился на место встречи даже раньше срока, не в силах справиться с волнением. Он прикупил бутылку "Миррувор-лайт" и теперь потягивал напиток через соломинку, размышляя попутно о печальных событиях последних лет.
Ведь как все хорошо начиналось. С тех пор, как за Кругами Мира стало возможным принимать радио– и телевизионный сигнал из Арды-Земли, а вслед за ним и Интернет, жизнь валинорцев изменилась до неузнаваемости, причем в лучшую сторону. Мудрые нолдоры, бойко подхватывая изобретения людей, развивали их до совершенства, и буквально мгновенно весь Аман обзавелся и мобильной связью, и игровыми приставками, и пылесосами, и СД-дисками и прочими милыми шалостями Вторых, до которых те оказались удивительно способными. А уж как разнообразили жизнь валинорских дам сериалы можно даже не уточнять. Опять же, компьютерные игры, и разумеется, "Варкрафт", а так же голливудский "Властелин Колец" в трех частях. Тогда-то эльфы и оценили вклад Толкиена в эльфийскую пропаганду, и поспешили поставить памятник. Толкиенистов в Валиноре уважали за убеждения, Питеру Джексону заочно был присуждено звание "Адан десятилетия", армия же фанатов переводов Гоблина росла не по дням, а по часам. Цитировать Гоблина, особенно к месту, стало признаком продвинутости и особого шика. Даже Галадриэль не обижалась на прозвище Электродрель и взяла себе одноименный "ник" для очередной ролевой игрушки. Дочка Финарфина была женщина вполне современная и юмор понимала. Среди малолеток началась повальная мода на хоббитов. Постер с личиком Элайджи Вуда висел почти в каждой девичьей спаленке, а самым писком стали мохнатые носочки, которые полагалось носить без обуви, имитирую волосатые ноги хоббитов. Популярность толкиенистской тематики превзошла даже "Матрицу", от которой фанател весь Аман от мала до велика. Поговаривали, что идею братьям Вачовски подкинули кто-то из Валар, но никто из Великих не признался, а потому слухи так и остались таковыми.
Но всю эту колоссальную "бочку с медом" портила "ложка дёгтя". Нет, вовсе не Ник Перумов. "Ложка дёгтя" в просторечье именовалась "слэш". Жанр портил кровь многим, очень многим, изредка приключались даже грандиозные скандалы, но в основном Дивный Народ только бессильно скрипел зубами, никогда не знавшими кариеса.
Первое знакомство с вышеозначенными произведениями вызвало у жителей Амана противоречивые чувства. Сначала, как и ожидалось, последовал всплеск откровенного расизма. Эльфы подняли на все архивные записи, что касается происхождения людей, припомнили даже обещания самого Эру относительно других своих Детей, но ничего такого, что могло спровоцировать появление слэша в людских умах, не нашли. Зато тут же нашли крайнего. Им оказался Финдарато. Ему пришлось выдержать шквал общественной критики, словно он был не просто Атандилом (Другом Людей), но и лично их разбудил, а может даже, и придумал. Финдарато вяло оправдывался, но после того как прочитал слэш про самого себя, впал в легкую депрессию, и на одной приватной вечеринке после пятого коктейля высказал в слух мысль о том, что неплохо было бы предвидеть подобное развитие событий и заранее снарядить карательную экспедицию к месту пробуждения Вторых, для превентивных мер, так сказать.
Был даже момент, когда Кое-Кто отправился к месту вечного заточения Мелькора, дабы разъяснить для общественности и для себя лично несколько вопросов. "Крылатый" после допроса с пристрастием сумел доказать свою непричастность и к написанию "ЧКА", и к слэшу. Комиссия удалялась обратно под громкие вопли Темного Валы истово кусавшего себя за локти и все выступающие части тела от гложущей его черное существо еще более черной зависти. Еще бы, это ведь не он придумал и то, и другое! Столько веков потрачено даром, столько сил ушло на выведение дурацких барлогов и орков… А счастье было так возможно. Словом, страдания Моргота теперь усугубились многократно.
Одно дело, когда похабень пишут о Гилморне, Линдире или даже о самом Леголасе. Хотя обидно конечно, что ни говори. Принц он или где? Но когда в "Притоне Графомана" появился "Форменос"… После ознакомления с этим произведением Феанаро, к слову, только что покинувший Мандос, на несколько дней затворился в одноименной крепости и лицо его пробрело столь зверское выражение, что Манвэ вынужден был в чисто профилактических целях вызвать к себе Пламенного Духа на собеседование. Разговор длился достаточно долго, чтобы в Альквалондэ власти успели начать срочную эвакуацию населения. Так, на всякий случай. Но Феанаро вышел от Манвэ хоть и бледный, но настроенный не на кровавую месть, а на созидательную деятельность. А поскольку сразу после знаменитого закрытого совещания, он приобрел несколько сверхмощных и скоростных компьютеров, то у многих валинорцев в глубине фэа поселилась надежда, что великий Мастер что-то придумает. Сильмариллов от него никто не ждал, но может хоть какую-то управу на распоясавшихся людишек он отыщет. Во всяком случае, Леголасу хотелось верить в гений Феанаро. Он водил знакомство с Майтимо в тайной надежде, что рыжий рано или поздно проболтается над чем работает его отец.
Леголас не стал скрывать раздражения, когда увидел, что Линдир пришел не один, а сразу с двумя подружками. Нарочитое подчеркивание своей правильной сексуальной ориентации выглядело глупо и наивно. Девушки были милыми, совсем юными, и вовсе не обиделись, когда Леголас посоветовал им сходить покушать мороженого, пока у него с Линдиром будет чисто мужской разговор.
– Что ты задумал? – полюбопытствовал Линдир вяло.
– Я уже сказал. Свяжусь с Майтимо, пусть проведет меня к отцу.
– Феанаро не станет с тобой говорить.
– А может и станет. Я такой же пострадавший, как и он. Я тоже хочу приблизить конец этому безобразию.
– Ну, я не представляю, как это можно сделать… Связь-то односторонняя…
– Я тоже не представляю. Но это же Феанаро! Он же занимается этой проблемой.
Красивое лицо Линдира приобрело кислое выражение, но сомнений он высказывать не стал.
– А что ты хочешь от меня?
– Моральной поддержки. Пошли вместе.
– Я не знаю… – прогнусил Линдир.
– Лин! – взвился Леголас. – Ради Эру, хочешь быть вечным объектом для пошлых шуток – будь им, хочешь, чтоб у твоих детей в школе были неприятности – твое дело, а мне всё это дерьмо, вот уже где.
Жест Леголаса ясно показывал, где именно располагается его недовольство. Приметно на два пальца выше заостренных кончиков ушей.
Лихолесский принц набрал номер Майтимо и в самых серьезных выражениях попросил об организации встречи с его отцом. Видимо, тон произвел должное впечатление, Майтимо пообещал перезвонить минут через пятнадцать, и к вящему удивлению обоих страдальцев таки перезвонил. Удивление стремительно превратилось в обалдение, потому что Феанаро не только согласился на встречу, но и передал, что ждет обоих прямо сейчас.
– Вот видишь… – прошептал вдохновленный Леголас и, не слушая ни слова из Линдировых отговорок, потянул его за собой.
Майтимо лично встретил их внутри крепости, хотя после амнистии жил уединенно и совершенно отдельно. В ответ на все вопросы относительно такого положения дел, он обычно отвечал, что "с него хватит". Уточнять чего именно "с него хватит" до сих пор никто так и не решился.
Линдир откровенно трусил. Леголас тоже, но старался держать себя в руках.
Переступив порог мастерской Пламенного Духа, эльфы остолбенели. Мониторы, системные блоки, переплетения кабелей, принтеры, распечатки, клавиатуры, и горы, просто горы битых лазерных дисков заполняли помещение бывшей кузницы. Посреди сего хаоса восседал бывший мятежный, а ныне полностью реабилитированный, нолдо и самодовольно улыбался. Глаза его сверкали.
– Ага! Значит, допекло не только меня! – вскричал он. – Наконец-то! Униженные и оскорбленные собираются вместе. Ну, я вам всем покажу!
Феанаро пригрозил кому-то далекому и неведомому тяжелым, как молот кулаком. Он стремительно вскочил с места, заметался по мастерской, вытаскивая из разных мест толстые фолианты. Собрав преизрядную гору литературы он поделил её на две неровные половины, и большую половину водрузил в безропотно протянутые руки Леголаса. Линдиру досталась меньшая половина.
– Приступайте, мальчики! Я уверен, мы теперь их сделаем, как маленьких. Я им покажу фанфики! Они у меня увидят эльфийскую порнуху! Грузите вазелин бочками, господа! Грядет Большая Клизма! – выкрикивал Феанаро. – Будете смотреть по телику анимэ, а не в интернете висеть! Ишь ты удумали, на мою семью напраслину возводить!
Леголас едва сумев оторвать эльфийский взор от незабываемого зрелища торжествующего Феанора, перевел его на самодельную обложку самого верхнего тома. Заголовок гласил "Самоучитель для хакера. Напиши "вирус" сам". Автор Куруфинвэ Феанаро. Остальные творения были еще более откровенного содержания. Скажем, такая брошюрка, как "Убей админа" сопровождалась весьма красочными, можно сказать детальными рисунками, отмеченными крайним натурализмом, свойственным творчеству первенца Финвэ.
– А ты что думал? – весело вопрошал Феанаро. – Что я тут дурака валяю? Мелочи – это не мой метод, мой метод – глобальные решения. Или ты думал, что вирусы пишут люди? Три раза "ха-ха".
Видя, что полного понимания со стороны коллег по несчастью и не предвидится, Феанаро решил таки раскрыть свой суперплан.
– Мальчики, вкратце дело обстоит так. Мы заваливаем Интернет, к Морготовой бабушке, и тогда я погляжу, кто из слэшеров сможет напечататься в реале, и кто потратит кровные чтоб купить эту писанину. Держи карман шире, дружок. Пущай Перумова читают.
– А может быть, все-таки проще снова в Поход? – прошептал малодушный Линдир, ужаснувшись предстоящим объемам работы.
Хакерство его совсем не привлекало.
– Чего я там забыл? – удивился Феанаро. – Запомните, мальчики, у Перворождённых длинные руки! И прекрасная память. А у нас впереди много работы.
…Теперь дни Интернета были сочтены.
26.06.2005 г.
Золушка. Постскриптум
Осень.
Осень не торопилась в этом году, совсем не торопилась. В каких краях заблудились холодные ветры, где спрятались тяжелые темные тучи, с полными карманами затяжных дождей? Неведомо. Но оно и к лучшему, право слово. Серые стволы кленов колоннами подпирают золотой потолок листвы, сквозь которую сияет ослепительно синее, совсем не осеннее небо. Стучат о землю крошечными ядрами спелые каштаны, пахнет теплой пылью, и кусты мелких хризантем радуют взор. В такие дни нужно гулять, и лучше не по парку, а в лесу, а еще лучше – в компании друзей, с плетенкой вина и корзинкой, в которой головка сыра, несколько домашних колбасок, свежая буханка хлеба, и что-нибудь вроде марципановых булочек на десерт.
– Вам скучно, Ваше Высочество?
Тоненький голосок вырвал принцессу из омута приятных мыслей. Видимо, она слишком громко вздохнула.
– Нет, пусть маэстро продолжит.
Так вот… в такие дни нужно гулять на свежем воздухе, наслаждаться последними, теплыми деньками, а не сиднем сидеть в душной комнате и вполуха слушать, как козлообразный придворный менестрель преклонных лет изволит терзать бедную старушку-арфу. Музыке маэстро Люса неуклюже вторила флейта одной из фрейлин. И все это безобразие называлось здесь послеобеденным отдыхом. Здесь – это в королевском дворце, странном месте, где люди изощрялись в способах отравить себе и другим жизнь, выдумывая нелепые церемонии, неукоснительные правила этикета и всякие другие глупости.
Принцесса с тоской поглядела поверх плешивой головы менестреля в окно, из которого открывался великолепный вид на холмы, покрытые виноградниками. Где-то за ними, возможно, даже в лесу её батюшки, в этот момент принц со своей свитой скакал верхом в свое удовольствие. Ей же предстояло прослушать еще одну романтическую балладу, а затем запастись терпением, потому что Катрин станет читать вслух что-нибудь дьявольски нравоучительное. Когда сама умеешь читать, причем бегло и на двух языках, то слушать битый час как кто-то, безо всякого выражения, гнусавит себе под нос страницу за страницей, мучительно вдвойне. Принцесса вспомнила, как совсем недавно она забиралась в свою кровать с книгой и чуть ли не до зари читала о подвигах Роланда, или про диковинные путешествия господина Поло. Правда, потом ей доставалось от мачехи за перевод свечей, но с другой стороны, еще не известно, что хуже – визг склочной и недалекой женщины время от времени, или бесконечная надменная чопорность придворных. Как там любил говаривать батюшка? "Где родился, там и сгодился", – кажется. Батюшка, хоть и высокого рождения человек, но народной мудрости не чурался. Главный Управляющий Королевских лесов всю жизнь прожил вдали от бурных придворных страстей, спокойно пересидев в своем замке все перипетии большой политики. Ему олени, лисы да вепри всегда были дороже королевских почестей.
– Ваше Высочество, Ваше Высочество! Кажется, Его Высочество вернулся с прогулки! – пищит Мадлен, закатывая хитрые голубые глазки в притворном восторге.
Очень хорошо. Наконец-то.
Наследник престола врывается в будуар своей супруги как свежий осенний ветер и пахнет от него прелой листвой, конским потом и совсем немного – полынью. Горькой-прегорькой, как часы ожидания, которые становятся для принцессы все дольше и дольше. Карл сияет белозубой улыбкой и небрежно стряхивает с темных волос прилипшую паутинку, становясь центром всеобщего внимания и не слишком молчаливого обожания фрейлин.
– Как вам понравилась прогулка, Ваше Высочество?
– Вы не устали?
– Ах, вы так надолго похитили у нас наших кавалеров, Ваше Величество…
Ответы кратки и почти резки. Принц не расположен сейчас к куртуазности. "Понравилась", "Нет", "Не говорите глупостей".
Он видит только одну женщину. Свою принцессу. И за этот взгляд, полный огня, можно простить и сдержанное презрение королевы, завистливый шепоток за спиной, невозможность побыть наедине со своими мыслями, просто побыть самой. Как сказал поэт: "Сердце женщины – сосуд, который заполняется любовью к мужчине". Или он сказал по-другому? Какая разница, если любимый зовет тебя в свои объятия.
– Ваше Высочество, сопроводите меня!
Она бабочкой вспорхнула с кресла, вкладывая прохладные пальчики в горячую широкую ладонь мужа. Его губы коснулись уха, и от теплого дыхания сильнее забилось сердце.
– Я так соскучился, Ваше Высочество.
Какое счастье!
Так почему же кто-то внутри сказал дрожащим от обиды голосом "Ты забыл. Меня зовут Синдерэлла"?
Зима.
До чего же неприятно, когда чужие руки снимают с тебя одежду, украшения, когда тебя вертят как безмозглую куклу, пусть даже делают это со всей возможной осторожностью и щебечут тонкими голосами, точь-в-точь как диковинные желтые птички, подаренные намедни оливковолицым иностранцем-послом! Так и хочется прогнать всех прочь и упасть в кровать прямо в одежде. Пусть думают, что хотят. Пусть смеются над неуклюжей дикаркой.
– Всё! Хватит! Подите вон. Я сама разденусь.
Служанки чуть ли не голосят, но после того, как Принцесса для пущей убедительности запускает в самую нахальную (голосят – голосистую в одном предложении, или наоборот – служанки причитают, а служанка – голосистая)костяной гребень, поспешно ретируются. Чтоб топтаться за дверью и обиженно пыхтеть, подглядывая в замочную скважину.
Господи, как все глупо! Кто же знал, что в этом дворце, куда так стремились сестры, человек перестает принадлежать сам себе! И к этому невозможно привыкнуть. Видят небеса, она старалась! Всеми силами, из кожи лезла вон, стараясь почувствовать себя здесь если не своей, то, по крайней мере, не настолько чужой и чужеродной. По крови, по титулу и рождению Принцесса была выше всех своих фрейлин, и не её вина в том, что она привыкла жить иначе, чем живут эти женщины.
Из драгоценного венецианского зеркала на принцессу глядела чужачка. Рубины и алмазы в диадеме, высокий воротник бального платья, расшитого золотой и серебряной нитью, жемчужное ожерелье, оттягивающее шею, и где-то посреди всей этой почти варварской роскоши – юное лицо. Лицо, еще не успевшее сменить здоровый и такой вульгарный румянец любительницы налетов на чужие малинники, на такую благородную зеленоватую бледность затворницы. В своей девичьей спаленке, отбитой в череде кровавых драк со сводными сестрами в единоличное пользование, у принцессы тоже имелось зеркало. Было оно древнючее, бронзовое, но в его мутных глубинах она видела себя настоящую, живую. Пускай даже с поцарапанным носом или с синяком под глазом. Пускай в простых серебряных сережках, а не в нынешних сверкающих гроздьях бриллиантов, но все равно – самую свободную и счастливую девушку на свете.
Тогда казалось, что бал – это самое лучшее, что с ней может случиться. Он и случился, волшебный и незабываемый. Но возможно, батюшка был прав, когда говорил, что порой женщине хватает одного единственного бала в жизни, чтоб потом помнить его до седых волос, измучить внучек рассказами о том событии, и унести прекрасные воспоминания с собой в могилу. А она, дурочка, не верила. Думала, что много балов не бывает. Оказывается, бывает.
– Что случилось?!
А вот и принц явился. Заметил, наконец, отсутствие супруги.
– Это третий бал за этот месяц. В пост, – говорит она, не поворачивая головы в сторону замершего в дверях Карла.
– Я чем-то обидел вас?
Зачем глядеть на жесткие складки в уголках его губ, говорящие о крайней степени раздражения. Есть ли смысл отвечать?
– Ваше Высочество, я с вами разговариваю, – это сказано уже на тон выше.
– Меня зовут – Синдерэлла, – отвечает она тихо-тихо.
– Я чем-то обидел вас? – спросил недоуменно принц.
Очень хочется заплакать, но королевский дворец не место для слез в присутствии кого бы то ни было. Плакать нужно, накрыв голову подушкой. А лучше – не плакать вовсе, иначе утром Её Величество разглядит признаки расстройства в покраснении век и холодно поинтересуется причиной такого поведения, причем, выберет самый неподходящий момент, публично и, чего доброго, потребует подробнейшего доклада. Словом, унизит каждым словом и жестом.
Принц сменяет гнев на милость.
– Я не понимаю причину твоего недовольства? – говорит он уже совсем другим голосом. Очень похожим на тот голос, которым он когда-то просил милую девушку примерить туфельку. – Ты плохо себя чувствуешь?
– Я прекрасно себя чувствую.
– Лучше бы ты вдруг почувствовала себя плохо! – в сердцах бросает принц.
Намек вполне понятен.
– Именно поэтому король и королева меня ненавидят? Потому, что я до сих пор не беременна?
– Во-первых, они тебя не ненавидят. А во-вторых: они только хотят, чтоб у меня был наследник.
– А ты сам хочешь?
– Так надо.
– Ты же не слишком любишь детей.
Он смотрит на жену так, (здесь либо "так" выделяют запятыми с двух сторон, а лучше – здесь)словно видит впервые.
– Я хочу иметь наследника, и это не имеет никакого отношения к любви к детям, – чеканит Его Высочество.
И так всегда!
– Тогда пойди и скажи их Величествам, что я занемогла. Пусть потешатся надеждой.
– Ты не должна так говорить.
– Это еще почему? Потому, что племенные кобылы не умеют разговаривать? Или потому, что мое мнение здесь вообще никого не интересует?
Карл кусает губы, щурится и колеблется между желанием хлопнуть дверью и желанием обнять свою строптивую принцессу. Он сегодня совсем не хочет ссориться, он ведь так её любит, но искренне не понимает, почему ей не нравится жизнь, о которой мечтают все знатные девушки королевства. О чем мечтают простолюдинки, принцу невдомек, но Его Высочество подозревает, что даже последняя батрачка не отказалась бы стать принцессой, если бы такое было возможно. Разве можно быть несчастной принцессой?
– Мне жаль, что ты так думаешь…
Дверь тихонько закрывается у неё за гордо выпрямленной спиной.
А за окном идет снег. Он укрывает постепенно крыши и деревья, дальние холмы и ближние клумбы. И принцесса отдала бы что угодно, чтоб сейчас стоять на снежной целине и смотреть, как из темного неба сыплются и сыплются снежинки.
Весна.
Королевская прогулка по лесу – это то занятие, где дамы демонстрируют свое остроумие, а кавалеры – ловкость и умение держаться в седле после двух ведерных кубков вина. Для побега из под неусыпного ока фрейлин нужна не абы какая смелость и хитрость. Вот и несется по тропинке серая в яблоко кобыла с удалой всадницей в седле прочь, словно за ней по пятам гонятся адские гончие с самим Люцифером во главе. Времени так мало, а до заветной полянки еще далеко…
Есть в самой чаще, там, где не ступала нога, даже самого завзятого охотника, уютное такое местечко. Полянка – не полянка, ложбинка – не ложбинка, но растет там старый корявый ясень, и летом трава там выше человеческого роста, среди которой не различить, кроме как по журчанью, крошечного родника.
– Крестная!
Женскую фигуру в густой тени почти не видно, но у принцессы очень зоркие глаза. Женщина улыбается и немного склоняет голову в знак приветствия. Она никого не станет по доброй воле именовать "Вашим Высочеством".
– Давно не виделись, милая моя! – говорит она и протягивает руку, чтобы помочь беглянке спешиться.
У неё зеленые, цвета молодой листвы, глаза и волосы с серебристым отблеском, от чего молодое лицо сияет из полумрака, как луна в весеннем небе.
– Ах, Крестная!
Щека прижимается к щеке.
– Надеюсь, ты не рассказывала своему духовнику о столь… экзотическом родстве? – улыбается женщина. – А то, гляди, одной лишь епитимьей не обойдешься.
– За мной стойко держится репутация молчуньи и дикарки.
– Репутация – дело наживное. Что же привело тебя ко мне на этот раз?
Принцесса вглядывается в эту хрупкую знакомую улыбку.
– Ты знала?
– О чем?
– О том, что я не буду там счастлива… о том, что все будет так…
Закушенная губа говорит больше всех слов. И отчаянный блеск в глубине глаз, так похожий на блеск непролитых слез.
– А разве ты была счастлива дома с мачехой и сводными сестрами?
Принцесса топает ножкой в бархатном сапожке.
– Опять отвечаешь вопросом на вопрос? У вас, волшебников, что, так принято всегда?
– Я не волшебница, – строго говорит женщина. – Я тебе сто раз говорила. Ты хотела побывать на балу, куда тебе заказано было ехать?
– Хотела.
– Ты там была?
– Да.
– Я выполнила твое желание. Но исполнение желаний не является волшебством. Твой Карл может исполнить почти все, что ты пожелаешь. Ты же не называешь его колдуном?
– Только давай без нравоучений, – вздыхает принцесса. – Меня только и делают, что учат все, кому не лень.
– Я не учу. Я пытаюсь понять.
– Что здесь понимать? Я там чужая.
Женщина то ли задумалась, то ли прислушалась. Она глядела куда-то в глубину леса, словно спрашивала совета неведомо у кого.
– Я не делала так, чтоб принц влюбился в тебя, – молвила она. – Если бы ты была дурой, хамкой и невежей, то даже в самом роскошном платье, в умопомрачительных драгоценностях, в крошечных туфельках, ты не завладела бы его сердцем. Здесь нет ни моей вины, ни заслуги. Ты все сделала сама. И сама надела вторую туфельку.
– Я люблю его.
– Значит, прими свою жизнь такой, как она есть. Смирись. Так, кажется, учат вас ваши попы?
– Я там чужая, и мне все чужое. И я не могу смириться, – принцесса вот-вот заплачет. – Я думала ты сможешь мне помочь.
– Только добрым словом, милая моя девочка.
Эту грусть ни с чем не перепутаешь. Кто не был бессилен перед неизбежностью, тот не поймет.
– Но… почему?
– Чтобы почувствовать гармонию с любым миром – надо быть внутри него, вырасти в нем, принять его, стать его частью. Ты же пока – часть другого мира.
– Мира слуг и челяди? Там, где отвела для меня место мачеха? Вот уж нет!
– Никто и не говорит, что это твой мир. Но тебя тяготит несвобода, в которой ты живешь в королевском дворце, ты привыкла быть свободной. В мыслях, в словах и поступках.
У Крестной тонкие руки, покрытые легким загаром, руки знатнейшей из знатных, но без аристократической белизны. Как странно…
– Тебе не кажется странным, что принцесса, будущая королева, может быть столь несвободна?
– Не кажется. Так было, есть и будет. Либо ты – Принцесса, либо – ты кто-то другой. Например, Золушка.
– Да… Принцесса Золушка звучит глупо.
"Крестная" разводит руками, изображая растерянность, но на губах её играет лукавая полуулыбка.
Хотя часы не бьют полночь, но разговор пора заканчивать. Иначе принцессу хватятся – и паника, которая возникнет в результате, сравнится только с кануном Великого Потопа. А потом будет столько разговоров…
– Значит, нет никакого способа? – спрашивает принцесса уже с высоты своего седла.
– Есть, – говорит зеленоглазая очень серьезно. – Стать Принцессой, но не забыть о том, что ты когда-то была Золушкой.
Ей самой становится неудобно от ощущения ненужного пафоса в собственных словах.
– Прощай, Крестная.
– Прощай, детка!
Шелестят кусты, и скворец скандалит из зарослей на неловкую всадницу, которая торопится обратно, к своему принцу, к своей жизни, другой жизни.
"Крестная" водит тонким пальчиком по коре старого ясеня.
– А захочешь забыть, не получится, – шепчет она тихо и грустно-прегрустно. – Напомнят. Рано или поздно.
Может быть, она различает в шелесте листвы резкий мужской голос, надменный и в этот миг полный презрения: "Ты хоть помнишь, кем ты была? Золушкой". Но эти слова прозвучат еще не скоро. А может быть, вообще никогда не прозвучат.
Хотя вряд ли.
