Текст книги "Выпуск 3. Новая петербургская драматургия"

Автор книги: Людмила Разумовская

Людмила Разумовская

«БИОГРАФИЯ»
Пьеса в четырех частях

Действующие лица

Дочь

Мать

Отец

Бабка

Отчим

Он

Муж

Эпизодические лица на балу

Все действующие лица находятся на сцене.

ДОЧЬ. Это моя бабушка. Это мой отец. А это моя мать. Такой была моя семья до четырнадцати лет.

БАБКА( просто). Я давно живу на этом свете. И всего у меня в жизни было и хорошего, и худого, и нельзя сказать, чего было больше, кабы не война. Сгубила она все, проклятая. Вытянула все жилы, иссушила сердце и стали мы как обгорелые головешки. Трех сыновей потеряла я на войне. Да мужа в придачу. А все же оставил Бог младшенького. И хоть вернулся домой калекой, а все – живой… Ну а раз живой, жизнь пошла дальше. Женился, дом поставили, внучка народилась… Весело мне стало, бабке, отошло сердце. И хорошо живем, ладно… А что попивает мой младшенький, так это что ж… ( Вздыхает.) Обида ему большая есть, калеченый он войной, обидно ему значит…

МАТЬ( нервно). У меня не было молодости. У нас ни у кого ее не было. Нашу молодость украла война, вши съели, окопы. В семнадцать лет девчонками ушли мы на фронт. Боже мой, что мы знали о войне, о жизни? Что понимали? Ехали на фронт весело, с песнями, как на праздник. А потом нас стали убивать. Всех. Подряд. И, казалось, лучших из нас, самых лучших!.. Столько полегло наших, что у нас обуглились рты и засохли глаза, и мы уже не плакали, а лишь убивали в ответ. О, как мы их убивали! До Берлина!.. Но не только ненавистью мы жили, нет. И шуткой, и песней, и радостью, и любовью. Да, да, любовью. Скольких людей перетасовала война, сколько романов прошло на наших глазах. Как мы любили! И как мы были горды и чисты! Когда Василий Пермяков, красавец, сибиряк, черноволосый и белозубый, с которым у меня была любовь, захотел остаться у меня на ночь перед отправкой на передовую, я сказала ему: «нет»! Хотя он плакал и говорил, что возможно его завтра убьют. Но я сказала ему «нет», и когда я узнала, что через два дня он погиб в атаке под деревней Обуховка, я не раскаялась!

ДОЧЬ( усмехаясь). Мать считает себя гордой, а сама родила меня внебрачно, да еще от однорукого, которого, как говорит, пожалела.

МАТЬ( задумчиво). Да, пожалела… Его я пожалела. Правда, потом я всю жизнь проклинала себя за тогдашнюю свою жалость.

Пауза.

( С тоской.) Добрый он, хороший… Ах, кабы не был он таким добрым, мне б легче было. Может и бросила бы его, ушла… да не могу. Как посмотрю ему в глаза… нет, не могу, реветь хочется, руки целовать.

ОТЕЦ( с тихой улыбкой). Меня Оля спасла. Оглушило меня, ранило. Огонь кругом, одежда на мне загорелась, шрамы вот на всю жизнь остались. А она меня из под огня-то и вынесла. Два километра на себе тащила. В огне, под пулями… Потом госпиталь, отлежался я. Руку отняли, правда. Оля приехала, ходила за мной. И такая она была нежная, ласковая, как… мама. Песни мне пела. Сейчас-то она не поет, не любит, а тогда весь госпиталь ходил ее слушать. И так у нее грустно-пронзительно выходило, что плакали мы… Полюбил я ее тогда. И она… такая ласковая ко мне была, к однорукому… И сказал я себе: вот, брат, коли не согласится женой мне стать, век бобылем проживу, никто мне, кроме нее, не нужен. ( Радостно.) А она мне – дочку родила!..

МАТЬ( в отчаянии). Разве могла я ему сказать, что это не его дочь?!.. Лучше умереть!

ДОЧЬ. По правде говоря, я иногда сомневалась, родной ли он мне отец. Мать была красива, она и сейчас еще красива, на нее все смотрят. А он однорукий, жалкий, она его не любит, я знаю. И вот мне иногда казалось, что я вовсе даже и не его дочь, а что мать должно быть кто-то обманул, и тогда отец ее пожалел, и мать согласилась, потому что тот ее бросил. Так я иногда думала, и мне до слез становилось жалко и себя, и отца, потому что мне совсем не хотелось, чтобы он был не родным мне отцом, потому что я его очень люблю. Мама!

МАТЬ. Чего тебе?

ДОЧЬ. Скажи, ведь ты не любишь отца?

МАТЬ. С чего ты взяла?

ДОЧЬ. Я вижу.

МАТЬ. Тогда зачем спрашиваешь?

ДОЧЬ. Я хочу это услышать от тебя.

МАТЬ. А я не собираюсь перед тобой отчитываться. Что ты понимаешь: любишь – не любишь. Сопли утри.

ДОЧЬ. Я хочу знать, родной он мне отец или нет?

МАТЬ. Боже мой. Боже мой, что ты говоришь. Боже мой…

ДОЧЬ( торопливо, чтобы не заплакать). Я же вижу! Я же все вижу! Ты думаешь, я ничего не вижу? Как ты к нему… Как ты его… А он хороший, хороший! ( Плачет.) Он лучше вас всех! А ты его обманываешь, я знаю! Я все про тебя знаю!

МАТЬ( растерянно). Доченька… детка…

ДОЧЬ. Я тебе не детка! Не смей называть меня деткой! Предательница!

МАТЬ. Замолчи, дрянь! ( Опускается на стул, плечи ее вздрагивают.) Ну скажи, ты-то зачем меня мучаешь, зачем? Ты же мне дочь, зачем?..

БАБКА. Я все вижу, все знаю, он же мне сын. Я только молчу. Молчу, молчу. ( Пристально смотрит на МАТЬ.)

Пауза.

МАТЬ( поднимает глаза). Что ты на меня так смотришь? Что ты на меня так смотришь, старуха? Почему ты все время на меня так смотришь!

БАБКА( пожимает плечами, равнодушно). Как я на тебя смотрю, касатка? Красивая ты, молодая, здоровая. Как не смотреть?..

МАТЬ. А ты не суди, старуха. Слышишь? Не суди! Знаешь, каково мне с ним жить, калеченым, знаешь?.. Ты может всего-то еще не знаешь, слышишь, старуха? Не суди!

БАБКА( спокойно). Бог рассудит. ( Отворачивается.)

МАТЬ. Змея.

Лихо, яростно рванула гармонь. И чей-то молодой, бесшабашный голос вывел удалую частушку, и подхватили ее звонкие девичьи голоса. Мать с Отцом, оба подвыпивши, с гулянки. Они о чем-то шепчутся, смеются. Потом садятся рядышком, он ее обнимает. Гармонь стихает.

Тишина.

ОТЕЦ. Ах ты, Господи, тишина-то какая!.. А на том берегу смотри-ка, костры жгут, поют, что ли, слышишь ли?..

МАТЬ. Поют, Коль… Молодые… Весело им.

ОТЕЦ. Хорошо… И чего это так хорошо на свете? И эта ночь, и костры… И на душе так тихо… Олюшка, спой мне что-нибудь.

МАТЬ( смеется). Да что спеть-то?

ОТЕЦ. Что хочешь, голубушка, спой!

МАТЬ. Вот пристал. ( Смеется, потом оборвав смех, вполголоса запевает.)

ОТЕЦ. Олюшка, ягодка моя, как ты поешь! Господи, наградил же Бог! Плакать хочется, Олюшка моя ненаглядная, единственная моя, любимая. Спасибо тебе, золотая моя, добрая…

Отец обнимает жену, ласкает, целует, она смеется, отдаваясь его ласкам.

ДОЧЬ. Какая низость! Какая гадость! ( Топает ногой, чуть не плачет.) Гадость, гадость! Она же его не любит! Зачем она притворяется! Притвора! Притвора!

БАБКА. Эх, сынок, мало тебе счастья выпало. Бери его, бери, хоть урывочком, хоть с полынью да водочкой пополам.

ОТЕЦ. Мама!

БАБКА. Что, сынок?

ОТЕЦ. Жить-то как хорошо, мама!..

ДОЧЬ. Притвора! Притвора! Бабушка! ( Бросается к Бабке.) Расскажи мне про войну!

БАБКА( гладит по голове, ласково). Что ж тут рассказывать? Я уж тебе все рассказала.

ДОЧЬ. Расскажи, как вас сожгли.

БАБКА( певуче). Ну, слушай… И пришли они тогда к нам. Понаехали на машинах, на мотоциклах, с собаками, гавкают по всей деревне. Партизан искали. Стали всех из домов выгонять. Шнель, шнель! И – та-та-та! Та-та-та! – из автоматов. А мы с сестрой в подвале схоронились. Дом-то наш как раз на отшибе стоял. Сидим, дрожим, зубы стучат. Слышим, погнали всех. Стариков, баб, детишек, собрали, значит, повели… Ну, завели в амбар, да двери закрыли, да и подожгли. А кто выскочить хотел, тех из автоматов… Это уж мы потом увидали, что сожгли их в амбаре. А в подвале-то мы тогда только вой слыхали. И такой, я тебе скажу, это был вой, словно из-под земли, словно из ада. Как мы вой-то тот услыхали, так и повалились замертво и два дня, чай, и пролежали. А уж когда вылезли, в деревне – ни души, ни немцев, ни наших. Одно пепелище. Так мы уж было думали: конец света. Одни мы и остались на всем белом свете мыкаться…

ДОЧЬ. Бабушка, а чего мать отца не любит?

БАБКА. Как не любить? Любит она, любит… Вот что, ложись-ка спать, а завтра по ягоды возьму…

ОТЕЦ. Я никому не верил. Злые языки, что собаки, лают почем зря, лишь бы облаять. Но однажды Оля забыла на столе письмо…

Подходит к Матери, кладет перед ней конверт.

МАТЬ( узнала письмо, задохнулась). Шпионишь?

ОТЕЦ. Ты забыла его на столе. ( Уходит.)

ДОЧЬ. Родители думают, что дети слепы и ничего не видят, а если и видят, то ничего не понимают. Я видела все и все понимала.

ОТЕЦ( он пьян и весел, подходит к Матери, ставит на стол бутылку). А?.. Олюшка! ( Декламирует.)

 
Выпьем, бедная подружка…
Сердцу станет веселей!..
 

А?.. А-а-а… То-то! Арап!.. Кружки на стол, Олюшка, слышь?

МАТЬ( отстраняясь). Уйди. Ты пьян.

ОТЕЦ( радостно). Ну да, пьян. И Дантеса застрелил! А ты – как жена поэта… должна меня ублажать, вот! А ну давай, сымай сапоги!

МАТЬ. Вот еще навязался на мою голову, пьяница непутевый. Холеры на тебя нет!

ОТЕЦ. Но-но! Ты на меня не ругайся. Ты на полюбовников своих ругайся.

МАТЬ. Что? Полюбовников? Полюбовниками коришь? Черт ты безрукий! Погубитель ты мой постылый! Душегуб проклятый! Чтоб тебе!..

ОТЕЦ( внезапно рассвирепев). Молчи! Шлюха! Не подходи! ( Хватает табурет.) Убью!

МАТЬ. Грозишься? Ну убей! Убей ты меня, убей! ( Плачет.) Господи Боже мой, да убей же ты меня! Зачем я живу на свете, мучаюсь, такая несчастная! Не люблю ведь я тебя, голубчик ты мой, не люблю, никогда не любила! Пожалела я тебя на свою голову разнесчастную! Другого я люблю. Боже мой, что же мне делать! Ох тошно мне, горько мне, постыло мне все, свет Божий постыл!..

ОТЕЦ( испуганно, дрожит). Ну, не надо, не надо… Голубушка моя, не надо… не надо…

Мать постепенно перестает всхлипывать и затихает. Отец долго еще гладит ее по голове и шепчет, едва слышно: «не надо… не надо».

БАБКА. Дети думают, что матери слепы и ничего не видят. Я все видела и сердце у меня болело.

ОТЕЦ. Я до войны художником хотел стать. Учиться мечтал в Москве. Очень я красоту любил. А после войны, после смертей, да пожаров, полюбил еще больше. Руку отняли, ничего, наловчился левой. В Москву, понятно уж, не поехал. А так, дома, для себя, люблю рисовать зверье всякое, птичек там разных, собак, забавные они. И столько у меня накопилось рисунков этих, что мать собрала их как-то все… да и на базар, в город, захотела продать… Да только никто не купил, обратно все привезла. ( Смеется.) Видно, добро такое никому не надо. ( Закашлялся.) Так я потом ребятишкам их нашим раздал, пусть забавляются. Все равно дома одно беспокойство от них, да и Оля недовольна, мусор, говорит, выброшу на помойку, грозится. Не выбросит, конечно… а только пусть лучше ребятишкам.

Пауза.

( Серьезно). Мама!

БАБКА. Что, сынок?

ОТЕЦ. Болею я, мама.

БАБКА. Поправишься, сынок.

ОТЕЦ. Нет, мама, не поправлюсь. Хоронить меня готовься, мама.

МАТЬ( надрывно). И чего ты заладил? Чего еще выдумал? Мучитель ты мой непутевый! Мало ты меня мучил! И с чего тебе помирать! Все вы, мужики, одинаковы, чуть в задницу что кольнет, помирать собираетесь! А мне-то что теперь делать, а? Мне что делать, спрашиваю? Мне-то уж давно помереть от жизни такой! И чтобы я больше ни от кого ни слыхала! И чтобы мне больше никто не заикался! Ни про какую смерть. Не то я первая в могилу лягу! Ох, сумасшедшие, сумасшедшие!..

Воспоминание Бабки.

Звучит голос маленького Отца.

ОТЕЦ. Мама, а что дедушка кашляет?

БАБКА. Болеет, сыночек.

ОТЕЦ. А что у него болит?

БАБКА. А все, сыночек. Старенький он, помрет скоро.

ОТЕЦ. А как это – помрет?

БАБКА. Богу душу отдаст, а тело бренное в землю закопают. Бог душу его на небо возьмет, и будет дедушка наш с ангелами жить.

ОТЕЦ. И я хочу на небо с ангелами.

БАБКА. Нельзя это, нехорошо маленьким помирать.

ОТЕЦ. Почему нехорошо?

БАБКА. Маленькие жить должны, для того и родили их, чтобы жить. А как состарятся, Бог и их заберет к себе.

ОТЕЦ. И тебя заберет, как состаришься?

БАБКА. И меня.

ОТЕЦ. И меня?

БАБКА. И тебя, сыночек.

ОТЕЦ. Мама, а кто раньше состарится?..

МАТЬ…Измотали всю душу! У нас врачи хорошие, вылечат! В город поедем, к Клавкиной сестре, у нее знакомые есть в больнице, вылечат, не от такого еще лечили! Завтра же и поедем, отпрошусь с работы и поедем, начальник у меня, слава Богу, человек, поймет, не на гулянку отпускает, мужика родного лечить. Завтра же соберемся и поедем… поедем…

Голос Матери постепенно замирает.

Соберемся и поедем… поедем…

ДОЧЬ. Два месяца отца продержали в городской больнице и выписали. Приехал он домой худой – худющий, жалко смотреть. И все улыбался зачем-то… Зачем он улыбается, когда еле ходит, когда смотреть на него страшно, зачем?..

ОТЕЦ. Я как догадался, что помру скоро, успокоился. Легко мне стало. И так хорошо! Знаю, что недолго осталось, и как же я все это полюбил! Пуще прежнего!.. Хорошо мне стало, но и грустно, и так другой раз защемит – землю готов грызть!.. Ласковое время досталось мне напоследок. Солнышко утром встает рано, выйдешь из дома – каждая травинка под тобой радуется. Господи Боже мой! Да сколько же красоты этой бесконечной по всеми миру разлито!.. Разве живой человек о земле холодной помнит? Ай, обойдется, думаю. Только не обойдется, нет. Чувствую, слабею я.

К отцу подходит Дочь. Остановилась, насупилась.

ОТЕЦ( ласково треплет ее по волосам). Чего куксишься? ( Усмехаясь.) Или меня жалеешь?

Пауза.

Ты, дочка, мать береги. Слышишь? Она у нас хорошая.

ДОЧЬ. Злая она, вот!

ОТЕЦ. Нет, Дочка, она не злая. Мать твоя добрая… Несчастливая она только.

ДОЧЬ. А ты? Разве ты счастливый? Это ты зря… Первое мое счастье – мать твою полюбил. Второе – живым с войны вернулся, ну, а третье мое счастье – ты.

ДОЧЬ( бросается к Отцу). А болеешь зачем, папка? Зачем умирать собрался? ( Задыхаясь.) Лучше она пусть умрет, лучше бы она, она лучше!

Отец застывает. Рука его, обнимавшая Дочь, опускается. Дочь потупляет голову, убегает.

ОТЕЦ( лежит). Тяжело мне… трудно… дышать тяжело… Грудь мне давит… вздохнуть бы!.. Недолго уж… а все думаю, все додумать не могу. Зачем жил? Зачем все живут? Зачем умирают, вот! На войне не думал. Смерть видел, в обнимку ходили с ней, столько смертей, а не думал. Понятно все было… А теперь вот – не понимаю! Что это – смерть? Зачем? Не хочу! Несправедливость!

К постели Отца подходит Мать. Отец лежит, уткнувшись в подушку. Виден лишь один его глаз, пристально, напряженно и пронзительно уставившийся на Мать. Некоторое время всматриваются друг в друга.

ОТЕЦ. Сядь.

Мать послушно садится у постели Отца.

Пауза.

Отец смотрит все так же пристально, строго и отчужденно. Матери становится не по себе.

МАТЬ. Принести чего попить?..

ОТЕЦ. Не надо.

МАТЬ. Господи, смотришь-то чего так…

ОТЕЦ. Не буду скоро, терпи.

МАТЬ( всхлипнув). Господи, говоришь-то чего…

ОТЕЦ. Ладно, иди. Ну, кому говорят, иди. Иди! Я один хочу.

МАТЬ( со стоном опускается на колени). О-ох! Прости!.. Прости ты меня, родненький… перед смертью… прости… У Бога-то я потом вымолю… ты прости… Что же это я, окаянная, наделала… Ведь меня убить мало… Грех какой на душу взяла… Дочь моя…

ОТЕЦ( страшно кричит). Молчи! Ты-и!.. Молчи!.. Все! Знаю!.. Уйди! Христа ради, уйди!.. Прочь! Прочь пошла! Простил! Все!.. Уйди ты! Моя она! Слышишь? Моя! У-у-у!..

Мать, сгорбившись, закрывая мокрое лицо фартуком, уходит.

ОТЕЦ( заметавшись). Жить хочу! Жить! Я, может, и не жил-то еще! Эх, кабы все снова, да не так бы, воротить! Воротить! А!.. Вот оно! Вот!.. Что?.. Уже?.. Пора?.. Погоди! Погоди еще, погоди ты! Не хочу! Не сейчас! Страшно-о!..

Радостный, звенящий голос маленького Отца: «Мама, мама! Светлый дождик на дворе!»

Слышится шум дождя, невнятное бормотанье, смех, потом все звуки постепенно стихают, и последнее, что слышит умирающий Отец – редкие затихающие капли окончившегося дождя.

Тихо, на цыпочках, Дочь подходит к Бабке и говорит ей робко.

ДОЧЬ. Бабушка, папа умер.

БАБКА( сложив к ногам вязанку дров, сняла рукавички, обтерла рукой уголки губ, спокойно.) Ну, что ж…

МАТЬ( с воплем). А-а-а! Уме-е-ер!..

БАБКА( вполголоса причитает).

 
…И родной мой сыночек,
На кого ж ты меня покинул?
Зачем глазоньки твои закрыты?
Зачем сложил свои рученьки?
Да как же мне без тебя жить-горевать!
И бедный мой болезный сыночек!
Бесталанная твоя головушка,
Что ж так рано ты нас оставил?
На кого жену покинул, малых детушек?
Ох ты родимое мое дитятко!
Да и как же я без тебя остануся!
Да открой же ты свои ясны глазоньки,
Да подними белы рученьки,
Да разомкни уста сахарны,
Да стань на свои быстры ноженьки…
 

( Кончив причитать). Отмучился.

МАТЬ( скривив губы, горько). Вдова!

ДОЧЬ. У меня умер отец. Как странно.

Мать и Дочь тихо собирают вещи.

МАТЬ( резко выпрямляясь). Ты готова?

ДОЧЬ. Готова.

МАТЬ( подходит к Бабке). Ну, надумала?

Бабка делает неопределенный жест.

Тогда приезжай, если что… Не за тыщу километров едем, адрес знаешь.

БАБКА. Поезжайте с Богом.

МАТЬ. Сядем.

Все садятся.

МАТЬ( встает, целуется с Бабкой). Прощай, не поминай лихом.

Хватает чемодан, быстро уходит.

Дочь следует за ней, потом оборачивается, вещи падают у нее из рук, она бросаются к Бабке, обнимает, плачет.

ДОЧЬ. Бабушка! Бабушка миленькая, я приеду, я буду приезжать, только ты не плачь, бабушка! Я скоро приеду!

Мать не выдерживает, кричит.

МАТЬ. Ну хватит разводить сопли! Опоздаем!

Дочь отрывается от Бабки, убегает за Матерью. Бабка долго провожает их взглядом.

БАБКА( улыбаясь). Они уехали навсегда.

ДОЧЬ. О чем ты думаешь, мой принц, мой сфинкс, моя загадка? Когда ты говоришь со мной – так странно! – я почти не понимаю тебя, ибо слушая слова, я слышу нежность… Слова любви запекли мои губы любовным жаром. Мне хочется закрыть глаза.

ОН. Руки твои, любимая, белее слоновой кости, нежнее ласкового ветерка, дующего с моря, приносят отдохновение и прохладу.

ДОЧЬ. Руки твои, любимый, сладостное кольцо, крепость. О если бы вовек мне не вырваться из их плена! О не снимай цепей – пойманной птице больше не нужна воля!

ОН. Лицо твое, любимая, светло и печально, подобно Луне; хорошо путнику, которому она освещает дорогу во мраке, ищущему Пути.

ДОЧЬ. Лицо твое, любимый, – ослепление глаз моих, немота губ, жар сердца – подобно солнцу. Горе мне, если тучи закроют его от меня надолго, – ибо я не перенесу тьмы!

ОН. Тело твое, любимая, – гибкий ивовый куст, – ни ветер, ни ураган не сломают его ветвей. Раскаленному зноем телу сладостно погружаться в прохладную негу вод.

ДОЧЬ. Тело твое, любимый, – струящийся сноп света, дрожь плоти моей, оставляющее ожоги пламя – испепели или возьми к себе! Бедной былинке сладостно отдавать себя Солнцу, умереть в его объятиях – ей отрада.

ОТЧИМ( ужинает, добродушно). Хорошая ты баба, Леля. Мужики мне завидуют, слышь? А вот гонору в тебе, что в кобыле необъезженной. Мужик-то у тебя, видать, никудышный был. ( Шлепает жену по заду.) Ниче, я тебя воспитую!.. Я ведь что? Я на вас вкалываю. Ты это пойми. Мне не жалко. Но надо справедливость. Она мне кто? Падчерица. Ну и получай. По своему разряду. Я ведь в три смены работаю, ты это тоже учти. Есть-пить мне надо? Я люблю, чтобы в доме у меня водочка всегда, закусочка в холодильнике – культура что б. Я ведь как привык: пришел со смены – умылся – разделся, чистота-порядок. Водочки выпил, обедец проглотил, газетку почитал, телевизор включил – кино-футбол, лежи-смотри. В постелю лег – бабу под бок. ( Смеется.) Смотри – рифма! ( Жует.) А другое – баловать ни к чему. Пусть спасибо скажет, что учим, да кормим. А то полезли все… Фу-ты, ну-ты!.. В актрисы!.. Мы, пскопские!.. А актрисы все – шкуры! Мне что… принесет в подоле… Ты – мать, смотри сама. Вышвырну с недоноском. Я к тому, что у нас ведь и свои могут быть, а? ( Щиплет жену.) Что? Посуду убрать? Убери. Порядок, он прежде всего, да. Я до тебя с женщиной жил. Из нашего цеха. Порядок знала… К мастеру ушла. На повышение. ( Смеется.) Ядреная!..

МАТЬ( одна, с виноватой улыбкой). Когда женщине за сорок, и когда все еще хочется жить, не приходится особенно выбирать, не правда ли? И что делать, если рядом с тобой оказывается совсем не тот, с кем бы ты хотела разделить свою жизнь, опять не тот, теперь уже навсегда не тот, пусть! Лишь бы не сидеть волчицей в четырех стенах, когда весь дом гудит от праздничного застолья, и когда раздаются грубые, пьяные мужские голоса за стенкой и визгливые, хмельные голоса их женщин. Они поют и дерутся, и спят вместе. И рожают детей, и снова дерутся, и спят… Я была красива и я тысячу раз могла устроить свою жизнь, а теперь – последнее благо, дарованное мне судьбой – не сидеть волчицей в четырех стенах по праздникам, когда весь дом гудит как потревоженный улей, печь пироги, пить водку и смотреть на толстые пальцы с нечистыми ногтями взявшего меня мужчины, готовить много еды, слушать его пьяную болтовню, разделять его пьяную постель, как все… Как все.

ДОЧЬ( с письмом).

 
«О какая тщета
марать бумагу,
сожжению подлежащую!..
Но в день Вашего рожденья
( Блистательный)!
Как удержать руку,
стремящуюся написать: я люблю Вас?..
Рабыня Ваших губ
не узнанных – ( отныне —
не льщусь!) Предпочитая
изменчивым страстям —
галантность стиля,
мечту – осуществлению,
возможность —
исполненности,
я Ваших губ целую
беззащитность,
мне явленную
в час, который…
О знаете ль!
В изгибе прихотливом рта
была такая детская припухлость
улыбки неуверенной и нежной
в тот час, когда невольно, в пол-лица,
в полвзгляда, в пол… в пол-оборота,
( в плен Ваших уст!)
на Вас ресницы осмеливалась поднимать!..
Я Ваших уст касаюсь осторожно
и открываю сонные глаза,
и тлеющие угли остужаю,
и посыпаю пеплом пустоту…»
 

ОТЧИМ( ворочается в кровати). Где шляется твоя дочь?

МАТЬ( с протянутой в руке телеграммой). Доченька, бабушка умерла!

ДОЧЬ. Что?..

ОН. Мне надо уехать, Роза.

ДОЧЬ. Ты хочешь покинуть меня, любимый? Уже? Так быстро? Луна не успела дважды осеребрить небо. Я не успела еще привыкнуть к счастью. Не покидай меня, я стану плакать.

ОН. Я скоро вернусь, Солнце.

ДОЧЬ. Ах нет, неправда!.. Возьми с собою меня, любимый! Я мальчиком переоденусь, слышишь? Я стану за тобой ходить легче тени. Не уходи, я без тебя умру, радость!

ОН. Прощай.

Гулкие шаги по пустому асфальту.

МАТЬ. Доченька, бабушка умерла…

ДОЧЬ( очнулась, мечется). О погоди!.. О если ты уйдешь… Погаснет солнце… Высохнет источник… Покроется коростою земля. Я захлебнусь в отчаяньи как в море. Холодный ужас мне раздавит сердце. Глаза ослепнут – дай поводыря! О оглянись!.. О если ты увидишь мои глаза, кричащие от боли!.. О если и тогда уйти посмеешь, я прокляну!.. О Боже, Боже…

Пауза.

( Сникает). Прости. Безумна я. Иди, куда захочешь. Прощай.

МАТЬ. Доченька, бабушка умерла…

ДОЧЬ. Что?..

БАБКА( улыбаясь). Зимой-то и мухи мрут. А чуть солнышко пригрело – и зажужжали под окнами, откуда берутся. И я, что муха, зимой меня из дому не выманишь. Лежу, как медведь в берлоге и есть неохота. Разве когда соседка прибежит, принесет что, сготовит – ноги у меня ослабли, ходить-то я уж не могу сама. А весной выползаю помаленьку на крылечко, да и сижу так, пока солнышко греет. Уж как хорошо! Как славно. Травка молоденькая старается, лезет. Почки набухли, как у роженицы грудь, того и гляди – молоком брызнут. Птички, кто кого перещебечет, поют, заливаются… Так бы вот весь век и сидела. Да и думаю, превратиться бы теперь в камень, только чтоб видеть все, да слышать, да чуять… А и помереть если, так летом. В землю-то холодную ох, как не хочется, в холодную, да сырую, да морозную… А скоро уже, скоро, зовет меня последненький мой.

ДОЧЬ. Бабушка умерла… ( Дотрагивается до живота.) У меня будет сын, похожий на тебя, солнце.

ОТЧИМ( жует). У нее будет ребенок?.. Сволота!

ДОЧЬ( молитва). Господи, дай мне его, силы мои на исходе. Дай мне его на час, чтобы можно было этот кусочек жизни растянуть на полгода воспоминаний. Господи, зачем нужна тебе моя мертвая жизнь? Дай мне напиться живой влаги или возьми к себе мои усталые глаза, погаси их. Господи, возьми меня за руку и подведи к нему. Дай коснуться мне его тела, губ его ярчайших.

ОТЧИМ( один за столом, пьян). Ах ты-ы!.. Морда жидовская!.. Кто хам? Я?.. Я коммунист!.. Я уже в партию вступил, когда ты своим необрезанным… пеленки мочил!.. У меня стажа партийного больше чем у тебя зубов во рту! Христопродавец. А у меня душа есть. Понял? Знаешь ты, что такое душа российская, нюхал – нет? Я-те дам понюхать. Ты у меня понюхаешь… Да-а, брат, душа-а… она потемки. Ой, потемки!.. А только теперь в ей свет провели… лампочку Ильича. А ты мне, мля, харя твоя сионистская, в лампочку мою возьми и нахаркай!.. Продали Россию! Продали, а?.. Хто продал? Покажись! Я тя!.. ( Рыдает.) Родина моя милая!.. Мамка моя!.. Кто ж тебя, мамка моя… во все места?!..

МАТЬ( отчужденно). Разведусь я с тобой, Володя. Не человек ты.

ОТЧИМ. А-а-а… и ты-ы! Приблудилась, кошка паршивая!.. Не человек я, говоришь? А кто?.. Вошь, да? Вошь! Тля! Таракан! Мышь серая! ( Встает на четвереньки.) Пи-пи-пи!.. А кошка его цап-царап! И нет мышонка! А квартира вся целикомшеньки кошке блудливой! ( Пригибает ее за шею к полу.) Кошке блудливой! Ах ты!.. Деревенщина! Скобариха! Заполонили город! Понапрописывались! Татарва! Спасу от вас нет!

Мать тихо плачет.

( Отчим спокойно). Валяй, разводись. Я себе бабу всегда найду. ( Неожиданно тоскливо и мощно запевает.)

 
«Ой да ты калинушка, размалинушка.
Ой да ты не стой, не стой на горе крутой…»
 

( Плачет.) Господи! Отчего это так погано жить на свете, а?.. Ох, тошно мне, мерзко мне, скучно мне, Господи! Так бы вот… порешить-тя, что ль?.. Лелька!.. Лелька, постой, не уходи!.. Не уходи ты от меня, душа человечья! На-ко тебе, вот, на! ( Сует деньги.) Тыща рублей! Тебе, тебе, на шубку, слышь? Купи! И девчонке… чего надо, купи, я еще дам! Еще! Не веришь? Все! Отдам!! Все!! Ни-че не жалко! Приходи-бери! ( Распахивает окна, орет.) Эй, люди! Люди! Ты, парень! Парень!.. Да не бойся, да ты, ты! Подь сюда, слышишь? Подь сюда, говорю, сволочь! Царство свое раздаю! Бери – кто хошь! Кто хошь! Бери! Ну?! Пользуйся! Зачем хаму хоромы? Хам – дак ты и живи по-хамски! По-хамски!.. Растелевизорился! Скоттина!.. В хлев его! В хлев! К свиньям! ( Запевает.)

 
«Ехали цыгане с ярмарки домой, да домой…»
 

Дико пляшет.

~

Снежный вихрь. Новогодний бал. Карнавальные костюмы, маски. Грохот, блеск, топот, пот, улыбки, бешеное круженье тысячной толпы. Выбегает Коломбина, за ней Пьеро.

ДОЧЬ-КОЛОМБИНА( кровь прилила к щекам, задыхаясь, шепчет). Сердце, пойманный зверек, желтый цыпленок, птица! Грудь не клетка, успокойся, не рвись, тише! Он приехал! Приехал! Боже…

ПЬЕРО( поет).

 
О Коломбина!
Хрупкая веточка
Льдинкой покрытая
В блеске сияющем
Солнца жемчужного
О легкострунная!
Выслушай сердце
Тобой уязвленное
Многострадальное
Бедное, верное…
 

Коломбина со смехом убегает.

ТОРГОВКА ЦВЕТАМИ. Хризантемы, хризантемы, хризантемы, хризантемы…

Вихрем проносятся одна за другой танцующие пары в масках.

Первая пара

ОНА. Ах, Эфрос! Ах, Эфрос! Ах, «Три сестры»! Ах, «Три сестры»!

ОН. Я вам достану, я же вам обещал, моя прелесть, я вам достану! ( Целует в шею.)

ОНА( смеется). Ой, щекотно, щекотно, умираю…

Уносятся.

Вторая пара

ОНА( задыхаясь в танце). Такое мини-мини… потом бикини… Но, главное, ты представляешь, мини!..

ОН. Мы провинциалы, старушка, но и в провинции, представь себе, возможен кое-какой ренессанс!..

ОНА. Ах, Боже мой, как я устала без ренессанса!

Уносятся.

Третья пара

ОНА. В Москве два Университета.

ОН. Но позвольте…

ОНА. Не позволю, не позволю! Ломоносова и Патриса Лумумбы!

ОН. Чего?

ОНА. Лумумбы! Лумумбы!

Хохочет. Уносятся.

Четвертая пара

ОН. Хотите, я открою вам страшную тайну? Кто убил президента Кеннеди?

ОНА( распахнув глаза). Конечно!

ОН( делает страшное лицо). Я!

ОНА. Фи! Какая гадость!

ОН. Шутка!

Хохочет. Уносятся.

Пятая пара

ОН. У меня усы как у Сальвадора Дали. Я вообще похож на Сальвадора Дали. Я напишу ваше тело в виде набора закрытых ящичков и только в животе мы сделаем огромную круглую дыру сквозь которую будет просвечивать море с прыгающими вверх дельфинами…

ОНА( восторженно смотрит ему в рот). Вы гений! Гений! Скажите, когда же наконец волна сексуальной революции докатится до берегов Невы?

ОН. Разве вы не чувствуете, она уже плещется у ваших ног?

ОНА. Ах, Боже!..

Уносятся.

ТОРГОВКА ЦВЕТАМИ. Хризантемы, хризантемы, хризантемы, хризантемы!..

Коломбина и Арлекин в укромном уголке.

КОЛОМБИНА( восторженно). О мой мальчик с хрустальным телом, вкус губ твоих ярчайших сводит меня с ума и в объятиях твоих серебряных рук я каждый раз умираю, умираю… О холодный мрамор твоего дворца, заключающий в себе солнце, не оно ли сжигает мое чрево, стоит мне ступить на его порог, я сгораю, сгораю… О благоговеющий раб, целующий руку своему господину, и у Бескрылой нет другого желания, чем быть до кончика ногтей тебе принадлежащей вещью, вещью…

Арлекин медленно снимает маску. Это ОН.

ОН. Я больше не люблю тебя, Солнце.

Все исчезло.

Мрак.

Тишина.

Дочь падает на землю замертво.

ОН( молитва).

 
Кроме зоркости глаз, кроме крепости рук
лиши меня всего, Боже.
Возьми у меня хлеб и одежду,
и уведи друзей от моего дома,
пусть и дома у меня не станет,
не станет и земли, на которой стоял дом…
Лиши меня языка и слуха, лиши меня матери и
сына…
Кроме крепости глаз, кроме зоркости рук…
Только не делай меня ее убийцей, Боже.
Боже, спаси ее. Боже, дай ей сил!..
 

ДОЧЬ( поднимает голову от земли. Воет). Бабушка моя родненькая… Папочка мой родненький… Спасите меня, миленькие… Пожалейте меня, родненькие… Образумьте свое дитятко… Пожалейте свою кровиночку… Научите уму-разуму… У меня больше нет сил… нет сил… нет сил…

ОН( эхо). Господи, дай ей силы… дай ей силы… дай ей силы.

МАТЬ( улыбаясь). Отчего это теперь нет монастырей, куда можно было бы уйти всем уставшим, всем бесприютным, всем обездоленным, всем бездомным… Отчего это нет монастырей, я бы взяла свою бедную душу, как девочку за руку, и привела бы туда, где вечные тишина и покой и отдохновение от бремени жизни. И бедная моя душа отдохнула б, ибо устала она жить на этом свете и глядеть, что происходит на нем, и нет ей ни в чем радости, постыло ей все земное, все земное ей кажется тленом, бессмысленно вертящимся колесом поднимающей пыль телеги, плетущейся в никуда…

БАБКА. О как стара земля, все еще цветущая жизнью… Моя цветущая некогда грудь раздавлена ее тяжестью и тяжело дышать… О как поет ветер, как воет пурга, как крутит метель, заносит грудь мою снегом, ставшую плотью земли, грудью земли… О как покойно лежать – грудь матери-земли – мне пухом… О как трудно лежать с раздробленным – матерью-землей – сердцем… Сладка жизнь, страшна смерть… страшна жизнь, сладка смерть… Ох, да не ложитесь вы так рано в землю, детушки!..

ОТЕЦ.

 
На далекой волне
На холодной звезде
Печальна жизнь
Печальна смерть.
 

МАТЬ( с радостной улыбкой). Я поставила за вас свечки, Коля, и какая-то добрая старушка научила меня молитве…

ОТЕЦ( далеко).

 
Одиноко душа
После смерти скорбит
Печальна жизнь
Печальна смерть.
 

ДОЧЬ( с улыбкой). Дешево продам. Кому нужно сердце?.. По сниженной цене… Дешево продам… Эй! Эй, вам не нужно сердце, дешево продам!.. Кому нужно сердце? Даром отдаю…