Текст книги "Лодыгин"

Автор книги: Людмила Жукова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Капитал Эдисона неукротимо растет, он не жалеет денег на рекламу – его имя не сходит со страниц газет.

«Его усилия были всегда направлены на создание того, что необходимо, что давало хорошую прибыль, – писала газета «Нью-Йорк тайме» в 1922 году. – Это было его природным складом ума».

Вспомним, как с этим утверждением поспорил старый Эдисон: «Не думайте, что это у меня врожденное. Мне стоило большого труда вбить это себе в голову…»

Но, пожалуй, не Эдисон, а сама жизнь «вбивала» ему эти мысли в голову. Никогда Эдисон не работал «зазря».

В 1885 году он строит геликоптер, получив для этого довольно крупную сумму от заказчика. Эдисон убил на его создание несколько лет, геликоптер не взлетел. Эдисон-предприниматель, который всегда брал верх над Эдисоном-изобретателем, наотрез отказывается продолжать работу дальше, благо деньги, отмеренные на геликоптер, были уже потрачены.

Свой вертолет Эдисон строил на двигателе внутреннего сгорания. Он, работающий с электричеством, не решился применить электромотор, как сделал Лодыгин пятнадцать лет назад. Традиции одержали верх.

В другой раз старый мудрый Эдисон, оглядывавший свою жизнь с высоты пьедестала, на который водрузили его восторженная американская публика и пресса, признался то ли с гордостью, то ли с грустью: «По крайней мере, я не позволю своим мыслям улетать выше Гималаев».

«Если изобретать, так с выгодой для себя, или не изобретать вовсе» – под этим девизом заставила Эдисона творить сама американская жизнь, сам мир, в котором не было места взлетам фантазии «выше Гималаев», потому что просто за взлет фантазии, даже гениальной, там не платят.

А лодыгинская фантазия беспрерывно поднималась над Гималаями и выше, и голова, рождающая эти фантазии, ничего не хотела слышать о том, что «за них ничего не платят». Он продолжал фантазировать, изобретать, творить – если без пользы сиюсекундной для себя лично (а, напротив, даже для выгоды более предприимчивых, умеющих ухватить краешек фантазии и заземлить), то зато уж явно – для пользы будущих поколений.

Не перо от жар-птицы, а всю жар-птицу! Не себе на пользу – для блага всего человечества. Абсолютно разнополюсные кредо…

Какое из них было по-житейски верным, тогда, в далекие теперь 70—80-е годы прошлого века, показала история рождения лампочки накаливания.

По свидетельству биографа Брайана, «вплоть до 1878 года все опыты в области электрического освещения производились исключительно над дуговыми лампами различных систем».

Но мир уже знал о лампах, основанных на принципе накаливания, отличие которых от дуговых, годных больше для прожекторов, состояло хотя бы в меньшей яркости и простоте в обслуживании, что делало их более удобными для освещения жилья.

С 1841 по 1878 год в Америке занимались, но пока все неудачно, такой лампой Ф. де Молейнс, Дж. У. Старр и Э. А. Кинг, У. Э. Стайт, Дж. Дж. Уатсон… Но их лампы так и не могли выйти из лабораторий на улицу: перегорали мгновенно.

«Эксперты считали эту проблему неразрешимой», – констатирует Брайан.

Создается впечатление, что о лампах Лодыгина, уже пять лет до 1878 года освещавших Петербург, и о том, что русский изобретатель решил проблему «дробления света», в Америке ничего не знали…

Но… Ахилл Хотинский жил в США в 1878–1879 годах и, как известно, широко демонстрировал лодыгинские лампы. Показывал он их и Эдисону!

А фундаментальный труд Ипполита Фондена «Электрическое освещение» вышел в Париже первым изданием в 1877 году, и в нем сообщалось обо всех опытах электрического освещения и довольно подробно – о системе освещения Лодыгина, об устройстве его ламп.

Английский ведущий журнал «The Electrician» в том же, 1879 году писал: «…в Петербурге в 1873 и 1874 годах Лодыгин изобрел лампу накаливания… несколько русских физиков, работая в том же направлении, делали большое число очень оригинальных опытов». А в другом месте:

«В России было сделано даже несколько практических опытов применений угольных ламп накаливания».

Нет сомнения, что английский изобретатель Сван, зная из отечественной прессы о лидерстве Лодыгина, именно поэтому долго не подавал заявку на патент, хотя выпускал лампы, чем очень разгневал Эдисона, подавшего на него за это в суд.

Но зато другие газеты Англии называли изобретателем электролампы Свана, а одна из американских газет, «Observer», – Максима, будущего творца пулемета.

Кстати, Брайан в своей книге замалчивает любопытную подробность о том, что Эдисон получил первый патент на лампу в 1879 году, который был аннулирован судом. По словам Брайана выходит, что Эдисон лишь 26 января 1880 года подал заявку! Она оказалась едва ли не самой неудачной из всех: патент в США был выдан через долгие семь лет – 30 августа 1887 года! Во многих странах формулировка его патентов была обтекаемой – не на систему освещения, а лишь «на усовершенствование в лампах накаливания».

Чтобы внести существенное отличие в простую конструкцию лампы – стеклянная колба с выкачанным воздухом с горящим телом внутри, – Эдисону пришлось перебрать гигантское количество материалов. Потерпев неудачу с платиной, он пробует обугленную бумажную нить, – она горит 40 часов. Потом обугленную фанеру, разные картоны, лимонную корку, пробку, лен, кокосовый орех и даже рыжий волос из бороды Дж. Ю. Макензи.

Но все эти попадающие под руку материалы не дают долгого горения и яркости. (Кстати, со многими из этих материалов экспериментировал Лодыгин. А Булыгин пробовал скорлупу кокосового ореха.)

И вот начинается великая эпопея: в поисках экзотического материала для тела накала десятки агентов Эдисона с немалым риском для жизни путешествуют по Аргентине, Бразилии, Индии, Японии. Тюки с пробами приходят в Менло-Парк со всех уголков Старого и Нового Света – 6 тысяч видов растений подверглось испытаниям, 10 тысяч долларов ушло на поиски, 40–50 человек ученых и специалистов-электротехников приняли участие в исследовательских работах, причем дежурный распределял между сотрудниками очередь на 4–6 часов сна. Наконец, Вильям X. Мор нашел в Японии бамбук, который, обугленный, светил долго и ярко, и из него несколько лет изготовлялись лампы (позже выяснилось, что веерами именно из этого сорта бамбука обмахивались все годы поисков американские дамы).

После того как Стерижер изобрел изоляционный патрон, система электроосвещения стала надежней. (До этого Эдисон обходился тем, что наматывал провод на газовый рожок, а электролампа укреплялась на нем планкой или скобкой.)

В 1880 году Эдисон основал свою компанию электрического освещения (с местными отделениями в разных странах) с основным капиталом в миллион долларов, а на Всемирной электрической выставке 1881 года в Париже фирма Эдисона произвела фурор огромным количеством ярких и дешевых лампочек.

Но десятки изобретателей-предпринимателей, знавших, что Эдисон выпускает лампы, не имея на них патента, тоже начинают строить заводы по их производству. Эдисон вступает с ними в судебные тяжбы, и только на судебные издержки уходит 2 миллиона долларов…

Лишь в 1892 году окружной суд США утвердил иск Эдисона к Электрическому обществу США, тоже выпускавшему угольные лампы, но эта маленькая победа пришла к американскому изобретателю поздно – через два года (!), до того патентная служба США получила заявки на изобретения ламп накаливания и с нитями из… тугоплавких металлов – вольфрама, осмия, молибдена, родия, иридия – от русского инженера Александра Лодыгина… Но как же затягивается выдача патентов! Может быть, оттого, что они будут знаменовать вторую победу русского изобретателя над всеми 200 соискателями приоритета, участвовавшими в десятилетней судебной канители? И далась она ему, затерянному в чужой стране, без денег, без друзей, нелегко и не сразу.

Правда, общественность Америки, несмотря на шумную рекламу эдисоновских ламп, знала о Лодыгине.

В 1879 году – дни апогея рекламного бума вокруг Эдисона – популярная газета США «Нью-Йорк геральд» (от 21 декабря) поместила информацию под названием «Свет Лодыгина»:

«…Вплоть до 1873 года электрическое освещение накаливанием мало сделало успехов, и изобретатели рассматривали этот свет как менее совершенный, чем дуговой. Но в 1873 году интерес к способу накаливания несколько оживился благодаря изобретению г. Лодыгина, построившего лампу, в которой были преодолены многие из трудностей, которые ранее считались неустранимыми».

Касаясь этого изобретения, императорская обсерватория в Париже высказала следующее: «Единственной трудностью применения угля вместо платины является то, что уголь соединяется с кислородом воздуха и постепенно выгорает. Г. Лодыгин избежал этого неудобства, заключив уголь, накаливаемый добела электрическим током, в стеклянный герметически закупоренный баллон, из которого кислород удаляется чрезвычайно простым образом».

«Хотя это устройство было более совершенным, чем все предыдущие, – продолжает газета, – практика показала, что имеется еще много серьезных трудностей. Среди прочих – появление при накаливании на углях темных пятен, показывающих их неоднородность; в угле появляются мельчайшие трещины и быстро разрушают его. Разряжение также было очень несовершенным, так что внутри стеклянного колпака происходило своеобразное испарение, производящее медленное разрушение угольных стержней. Это испарение оставляет пылевидный осадок сублимированного угля на внутренней поверхности стеклянного колпака».

Знакомство с патентами Лодыгина 90-х годов показывает, что поначалу он много делает для того, чтобы довести до совершенства угольную лампу накаливания, упрочив в ней нить, и только изучив все ее возможности, обращается к металлам.

Год приезда в США Лодыгин отметил подачей в патентное бюро сразу трех заявок на новые лампы накаливания. В один день – 14 сентября 1888 тода!

Составленные, как принято у изобретателей, осторожно, даже хитро, чтоб не раскрыть главного секрета, заявки все ж таки показывают много абсолютно нового и остроумного и в технологии изготовления ламп, и в использованных материалах, и в конструкции.

Первая заявка – «на метод изготовления углеродного волокна для лампочек накаливания из органических веществ, который имеет следующие стадии: обезвоживание и разложение материала под действием химических агентов, затем действие высокой температуры в отсутствие кислорода, затем удаление окклюдированных газов из полученного материала и, наконец, спекание (коксование) под действием высокой температуры от пропускания электрического тока. Электрическое сопротивление при этом доводится до требуемого уровня путем осаждения углерода фактически как описано».

К этой заявке рукой Александра Николаевича вычерчена схема всего процесса получения волокна (патент № 285432 за 1893 г.).

Следующая заявка – «на метод изготовления волокна для лампы накаливания», в котором поначалу процесс протекает так же, как и в предшествующем случае, а затем предлагается два метода получения жесткого (особо прочного) волокна, при котором электрическое сопротивление выравнивается и становится минимальным или уменьшается до сопротивления исходного карбонизированного волокна в горячем состоянии (патент № 285434 за 1893 г.).

Третья заявка – на саму нить накала из полученного «при помощи электрически спеченного» органического вещества (шелкового волокна) и внешней оболочки из осажденного углерода… (патент № 285435 за 1893 г.). Подавал эти заявки Лодыгин как представитель фирмы «Вестингауз». Многие его работы вплоть до 1894 года шли в патентный фонд фирмы – так предписывала американская инженерная этика. А работал он над тем, чтобы исправить врожденный недостаток ламп с угольной нитью: их губило предательское испарение угольной нити, разрушающее саму нить и вызывающее потемнение стекла колбы. Боролись, боролись с этим явлением изобретатели, и все же до победы было далеко.

Как видно из заявок, Лодыгин прокаливал угольные нити различными способами. Пропитывал растительные волокна фтористым бором, нагревал до 500 градусов. И действительно, световые качества нитей улучшались.

В другом случае добавлял кремний и чистый бор (британский патент № 10744, 1889 г.).

Давняя мысль – найти другое тело накала – не дает ему покоя. Он пробует железо, сталь или сплавы железа. Проволоку из этих материалов он закупоривает в колбе… стеклянной замазкой, содержащей соединение бора. В 1893 году Лодыгин получает патент в США на эту оригинальную лампу (патент № 424525).

Но уже лежат в патентном ведомстве США еще три заявки от жителя Питтсбурга А. Лодыгина на лампы с нитями «из нековких трудноплавких металлов».

И хотя последние попытки укротить угольные лампы были даже в начале этого века (до того неисполнимой казалась задумка Лодыгина заставить светить в лампе тугоплавкие металлы), но это еще объясняется и тем, что защищенные патентами лодыгинские лампы никто не имел права выпускать, а сам изобретатель не имел средств на их широкое производство. Но самое главное – он не считает, что поиск окончен, он исследует лампы с нитью из платины, окутывая ее то одним, то другим тугоплавким металлом, для чего разрабатывает электропечи – одни из первых в мире.

В 1894 году Лодыгин получил патент на такие лампы. Нить из платины покрывалась слоем тугоплавких металлов в таких сочетаниях: родий и иридий, рутений и осмий, молибден и вольфрам, хром.

В патенте Лодыгин указывает на возможность получения нитей из чистых металлов, если нагревать покрытую вышеописанными способами платиновую проволоку до температуры высшей, нежели температура испарения платины…

В 1897 году «Offical gazethe…» патентного ведомства США публикует еще два патента Лодыгина (номера 575002 и 575668), где в роли светоносной нити выступают тугоплавкие металлы – молибден и любые другие. Рождалась такая нить в жару электропечи, в парах водорода и хлороводородной кислоты… А внешний вид ламп, судя по авторскому рисунку, – такой же, как у сегодняшних. Только по-прежнему упрямо Лодыгин вместо ввинчивающегося цоколя применяет два стерженька, вставляющиеся в розетку-патрон…

На шумной и разноязычной Парижской выставке 1900 года посетителей опять удивляют лампы русского инженера Лодыгина – они, не в пример уже известным, угольным, представленным тут же, с нитями из молибдена и вольфрама!

О второй победе Лодыгина над конкурентами пишет путеводитель по выставке, его поздравляют товарищи. Но, пожалуй, самая большая радость для него – известие от земляков о том, что год назад Петербургский электротехнический институт присудил ему, эмигранту, высокое звание Почетного инженера-электрика наряду со знаменитыми изобретателем радио Николаем Степановичем Поповым и творцами «электрогефеста» – электрической сварки – Николаем Николаевичем Бенардосом и Николаем Гавриловичем Славяновым (посмертно).

…Ломоносовская премия – в 1874 году, орден Станислава III степени – в 1884-м, звание Почетного инженера-электрика – в 1899-м… Нет, не был баловнем судьбы Александр Николаевич! Правда, не только ему – никому из русских изобретателей не довелось при жизни увидеть, например, как Эдисону, открытие памятника себе или получить собранную обществом огромную сумму денег для дальнейших работ. Но невольно склонишь голову перед подвижничеством людей, отдавших весь свой талант, всю свою жизнь на благо отчизны, столь скупой на благодарность и признание.

…С 1894 года Лодыгин уже не работает в фирме «Вестингауз», но сохраняет с ней добрые отношения и деловые контакты, хотя живет во Франции.

О Дж. Вестингаузеон вспоминал в своей статье «Техническое образование и идеалы американских инженеров» с большим уважением: «…во главе интересов дела, к которому я принадлежу, стоит человек, успехи которого как организатора, как управляющего, как финансиста бесспорны, который обладает гением предвидения, но который прежде всего – инженер: я говорю о Жорже Вестингаузе».

Вспоминая с юмором, что «миллиардеры Соединенных Штатов, так называемые «400», стараются играть в аристократов, выдавать своих дочерей за герцогов и маркизов, принимать и угощать обедами на своих яхтах или в своих дворцах коронованных особ», Лодыгин подчеркивает главную черту Вестингауза – он «прежде всего инженер!».

Не в пример другим богачам предпринимателям, дед Джорджа сменил в США дворянское имя «фон Вистигаузен» на просто Вестингауз, а внук уж никогда не возымел желания вернуть приставку «фон».

Рождения 1846 года – на год старше Лодыгина, Вестингауз в 15 лет бросил школу, так как посчитал, что простым рабочим на фабрике своего отца он может изучить быстрее и лучше то, что ему необходимо – технику, производство.

Сын капиталиста, он не чурался черной работы. Напротив, прошел все ступени производственной лестницы от рабочего до инженера и, став удачливым изобретателем, смог стать и удачливым предпринимателем.

«Кто хочет быстро ездить – должен быстро тормозить», – говаривал Вестингауз и конструировал тормоз за тормозом, от парового, прославившего его в 21 год, до пневматического. Но и после изобретатель улучшал и улучшал его много раз. Ведь скорость поездов увеличивалась, и количество вагонов – тоже! И хотя до Вестингауза патентные бюро хранили уже 600 патентов на железнодорожные тормоза, Вестингауз добавил к этому числу еще сто своих, и долгое время его тормоз считался лучшим.

Проницательность и дальновидность помогали ему выбрать верное направление в развитии молодой электротехники.

Вестингауз, как и русские электротехники, стоял за применение переменного тока и полемизировал с Эдисоном. Парадоксально, что в конце жизни он получил за мужественную защиту переменного тока высокого напряжения «Золотую медаль Эдисона» – ярого противника переменного тока!

В 1886 году Вестингауз решил открыть завод по производству ламп накаливания и пригласил на работу Лодыгина – их творца и известного поборника переменного тока. У Вестингауза в это время работал и знаменитый электротехник, югослав Никола Тесла, ушедший в 1884 году из компании Эдисона в Париже и разрабатывающий в это время различные конструкции многофазных машин и схемы распределения многофазных токов. (Его изобретения – электрический счетчик, паровые поршневые машины, частотомер, а в 1934 году Тесла проделает серьезные опыты по расщеплению атомного ядра с помощью электростатических генераторов высокого напряжения.) Знакомство с Лодыгиным в фирме «Вестингауз» повлияло на написание Теслой статьи о переменном токе в русский журнал «Электричество» в 1892 году.

За 6 лет работы у Вестингауза Лодыгин имел возможность провести много экспериментов с лампой накаливания.

В 1893 году лампам фирмы «Вестингауз», а не эдисоновским отдали предпочтение устроители Всемирной выставки в Чикаго: их было 100 тысяч – ярких долгогорящих шаров на 105 вольт, не вакуумных, как все прочие до сих пор, а заполненных азотом!

Еще в своей «Теории дешевого электрического освещения» двадцатипятилетний Лодыгин высказывал идею о возможном наполнении колбы газами! В лице Вестингауза он нашел сторонника своих взглядов.

В поле зрения Вестингауза попадали практически все направления техники: он разрабатывал и двигатели на природном газе, и паровые турбины, и трансформаторы, и тормоза, и все он хотел сделать хорошо и по-новому. «Его целью не было обогащение – творчество было для него жизненной необходимостью». Справедливости ради следует добавить к этой идеальной характеристике, данной биографом Мачоссом, что, обеспечивая монополию «своему тормозу», Вестингауз жестоко подавлял конкурентов как в США, так и в России – Липковского, Казанцева – изобретателей тормозов. Здесь в нем говорил капиталист.

Но страсть к творчеству объединяла одаренных людей вокруг Вестингауза: инженера К. Ската, которого Лодыгин называет своим «старым приятелем», Шаменбергера, Купера, Хевита…

Похоже, что уход от Вестингауза и переезд в Париж связаны со знаменательным событием в одинокой жизни Александра Николаевича.

В Питтсбурге он снимал квартиру в доме педагога-лингвиста Франца Шмидта, выходца из Германии. Одна из четырех дочерей его, Алма, пожелала изучать русский язык и вела долгие разговоры с постояльцем на его родном языке. Он с юмором рассказывал ей о перипетиях своей драматической жизни, в лицах изображая знакомых, друзей и недругов. Читал стихи русских поэтов и свои.

Благонравным Шмидтам-родителям показалось, что их юная дочь влюблена в знаменитого, но немолодого русского, и они напомнили о р&знице в возрасте. Со свойственной ему решимостью Лодыгин прервал знакомство разом – отбыл в Париж. Но в ответ на его послание оттуда, уведомляющее, что он жив-здоров и всегда будет помнить уютный дом Шмидтов, пришла телеграмма: «Выезжаем с сестрой в Париж. Встречайте. Алма». Их знакомство продолжалось еще полгода.

14 (26) марта 1895 года состоялось бракосочетаниеАлександра Лодыгина и Алмы Шмидт по гражданскому обряду. Адрес проживания – отель Монж, 55 рю Монж.

Не только жену, но и надежного друга нашел в лице Алмы Александр Николаевич. Когда в 1900 году в Париже проходила Всемирная выставка и представлявшие Россию электротехники чествовали Лодыгина – творца электросвета, Алма так сдружилась с ними и «прониклась русским духом», что предложила повторить бракосочетание по православному обряду. Оно состоялось в церкви святой Троицы и Александра Невского в присутствии многочисленных друзей из России…

В «Открытом письме гг. членам Всероссийского национального клуба» Лодыгин, рассказывая о так называемых корреспондентских школах в США, упоминает об

Алме Францевне: «Чтобы изучить гораздо ближе метод и продуктивность его, я прошел три различных курса, а моя жена, чтобы помочь мне в этом изучении, проходила в то же время два других курса».

Она помогала мужу изучить систему обучения, приобретая две профессии, ей вряд ли нужные, хотя именно в эти годы стала матерью двух девочек, – дочь Маргарита родилась 15 января 1901 года, а Вера – 16 августа 1902 года.

В музее связи имени А. Попова в Ленинграде сохранилось письмо Александра Николаевича из Америки в Россию, к сестре Сергея Кривенко, Екатерине Николаевне. Датировано оно 9 февраля 1901 года.

«Многоуважаемая Катерина Николаевна, поздравляю Вас, а главное себя с рождением у меня дочери. Она, впрочем, теперь уже девица взрослая, так как ей идет четвертая неделя – она родилась 15/28 января. Имя ея Маргарита, а мы зовем Рита, – спешит поделиться своей радостью пятидесятитрехлетний Александр Николаевич. – Девочка родилась очень здоровая и при рождении весила 11 фунтов. Мы ею не нарадуемся, она ребенок совершенно некапризный и терпеливый, точь-в-точь ея мать по характеру…»

Как-то сразу эти слова дают представление о духе семьи, а приподнятый тон всего шестистраничного письма, из которого четыре – рассказ о дочке, а два – о тяжелом материальном положении семьи и о «разном», говорят о счастливом даре – огромной жизненной силе, что не давала Лодыгину падать духом в самые трудные годы жизни, о бойцовском характере.

«Когда она голодна, – пишет он снова о дочери, – то начинает кряхтеть, и только если уж очень долго ей не дают есть и, главное, когда она потеряет надежду, то закричит, а если взять ее на руки и заняться ею, она переносит все терпеливо. Поевши, она засыпает и спит, пока не проголодается. Все находят, что она замечательно красива и до мелочей похожа на меня, – с юмором продолжает он, – говорят, что она даже охает и ручонки держит, как я».

Письмо Екатерине Кривенко Александр Николаевич пишет в ответ на ее просьбу прислать в Россию его биографию для публикации в каком-то журнале. Но до этого главного, что интересует Кривенко, Лодыгин добирается лишь в конце письма:

«Мою биографию я Вам напишу, только не могу обещать это скоро, потому что времени у меня нет».

И далее – рассказ о трудностях, которые переживает семья изобретателя: «Я работаю здесь пока как рабочий-электрик, и плата моя по часам: 42 копейки в час… 120–140 рублей в месяц. Я обязательно должен работать каждый день, не исключая воскресенья, – 10 1/2 часов в день, а иногда приходится вставать в 5 утра, а прихожу я домой после 7 вечера, иногда же в 10 часов… Так что после такого дня работать трудно, хотя я после часа сна все же работаю».

Действительно, эти годы для Лодыгина – работа в электротермии. Он думает над конструкциями электрических печей для плавки из руд металлов, ибо развивающаяся промышленность нуждается в чистых и сверхчистых металлах, а привычные способы не могут дать металлов такой чистоты. Кроме того, он в этот год много учится – проходит заочно «специальный курс по электрическим железным дорогам, телефону и телеграфу…».

Совсем скоро эти знания ему пригодятся – в Нью-Йорке – начинается подготовка к строительству подземной дороги – делу новому, трудному.

«Но все-таки биографию я Вам пришлю, только буду писать понемногу и не каждый вечер, – заключает письмо Александр Николаевич, – думаю, что меня поддержит то, что я теперь с женой и с ребенком вместе, а не в разлуке с ними – это для моральной энергии, а для физической продолжаю брать ванну в 5 часов утра – холодную как лед».

В приписке к письму Александр Николаевич просит Кривенко сходить в Петербургский электротехнический институт, который присвоил ему звание Почетного инженера-электрика, и выслать ему этот диплом – «пригодится при устройстве на лучшую работу».

С этих пор и до конца жизни Лодыгин будет всегда подписываться только так: «Почетный инженер-электрик А. Лодыгин».

Судя по тому, в какой круг достойнейших его включили этим званием, – о нем помнят на родине, и Лодыгин решает вернуться в Россию.

«Мы надеемся вернуться в Россию в будущем октябре, когда ребенка отнимут от груди. В ожидании возможности лично поблагодарить Вас, я и моя жена крепко жмем Вашу руку… Ваши Лодыгины».

Но с отъездом пришлось задержаться…

О жизни Лодыгина за границей в 90-е годы дают некоторые сведения анкета из архива трамвайного управления и две публикации: «Открытое письмо гг. членам Всероссийского национального клуба» с приложением и «Техническое образование и идеалы американских инженеров».

Анкета свидетельствует, что с 1888 по 1894 год Лодыгин работал в фирме «Вестингауз», где «был участником или свидетелем всего развития электрической промышленности, приложения ее к морскому и военному делу, беспроволочных телеграфов и проч.».

В 1894 году он вернулся в Париж по приглашению французских капиталистов, и «принял участие в строительстве автомобильного завода «Клемент» в 2400 киловатт, который был весь оборудован электрическими механизмами, построенными для этой цели в Америке».

В 1898 году он был назначен «электрическим инженером и главным химиком электрических автомобилей парижской ветви американской фирмы «Колумбия».

В те годы изобретатели были уверены, что конная тяга доживает последние денечки, и весело обсмеивали одного чудака, предложившего строить чугунные шоссе с вмятинами… для копыт лошадей – чтоб не скользили.

Но что придет на смену живому и безропотному транспорту? Про автомобили на двигателе внутреннего сгорания говорили тогда мало и неохотно: нефть слыла дорогой, и запасы ее не были еще разведаны. А бензин продавался в аптеках как средство для выведения пятен. Конкурировать с электромобилем мог лишь тяжелый и шумный паромобиль.

Изобретенные еще в 1859 году свинцовые аккумуляторы, тяжелые и дорогостоящие, совершенствовались, и считалось, что вот-вот будут открыты аккумуляторы дешевые и одновременно мощные, тогда электромобиль, созданный еще в 1837 году, наконец-то завоюет мир. Мы знаем, что случилось иначе: вместо чистого и бесшумного электромобиля человечество въехало в XX век на автомобиле, испускающем копоть и выхлопные газы, и теперь пожинает плоды своего легкомыслия, ломая голову над проблемой очищения окружающей среды.

Но в 1880-х годах электромобиль был в фаворе. С 1881 гада в Париже по рельсам начал громыхать электробус – старый вагон от конки, но на аккумуляторах; через пять лет забегал такой же по Лондону. В 1896 году русский инженер Романов построил двухместный электромобиль со скоростью 20 километров в час, а затем добился 120 километров в час!

Электромобиль побеждал в спортивных гонках, он был легко доступен каждому – достаточно было поставить на роскошный кабриолет или коляску электромотор с аккумуляторами – и трогай! Фортуна было повернулась к чистому и бесшумному экипажу, но… нефть уже добывалась в огромных количествах. В Баку царствовал нефтяной король Нобель. Бензин полился рекой. Поклонники же электромобиля по-прежнему не могли надеяться на скорое открытие дешевых и мощных аккумуляторов.

Александр Николаевич построил электромобилисобственной конструкции на аккумуляторах собственной же конструкции в 1898–1899 годах, а в 1900 году отдал в парижское издательство нашумевшую, после выхода в 1901 году, брошюру «Руководство для шоферов электрических автомобилей». Поклонников у электромобиля было еще немало, брошюра раскупалась.

Но заводик по производству чистых и бесшумных машин, который он открыл, не дал незадачливому предпринимателю необходимых средств. Снова нужда…

И в 1900 году он вновь вернулся в Америку. Почему-то не работается ему здесь на этот раз на одном месте! Он то служит на вагонном заводе, изготовлявшем вагоны из прессованной стали (новое дело, связанное с электроплавкой), то изобретает электропечи. То поступает рабочим, потом – инженером и старшим химиком на завод аккумуляторов в Буффало (1901–1902 гг.). Помог присланный из России диплом Почетного инженера-электрика!

В октябре 1902 года поступает инженером на постройку нью-йоркской подземки и остается до ее окончания – до августа 1905 года. Вел он здесь почти всю электрическую часть, сложностей было немало. (До того в Нью-Йорке работала надземная электродорога на эстакадах.) Но подземка была пущена, и опыт электрификации ее пригодится Лодыгину в России – там мечтают о метро, начинают вводить трамваи. Затем он поступает на завод, изготовляющий подземные кабели, помощником главного инженера и старшего химика.

Его всерьез начинает занимать электрометаллургия: становится очевидным, что только с ее помощью возможно получение сверхчистых сталей и сплавов, всех тугоплавких металлов, алюминия, недавно стоившего дороже золота, – всего того, что, чувствовалось, все больше становится необходимым для развивающейся промышленности XX века. В 1906 году он в этой малоизученной области электротехники одерживает крупную победу – не только находит способы получения различных сплавов на основе железа – ферровольфрама, феррокремния – и конструирует такие печи, но и проектирует, строит и пускает в ход завод по производству таких сплавов.