Текст книги "Кольт полковника Резерфорда"

Автор книги: Люциус Шепард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

В шесть ноль четыре по часам полковника он услышал наверху два голоса, женский и мужской; последний как будто на чем-то настаивал. Затем стукнула, закрываясь, оконная рама, и послышалось тяжелое шуршанье: кто-то спускался, упираясь ногами в стену. В последний раз напомнив себе, что надо быть суровым и твердым, полковник выступил из тени под лучи утреннего солнца. Карраскел – в полосатой рубашке и кофейного цвета брюках, с галстуком и пиджаком, переброшенными через руку – висел футах в шести над землей, уцепившись за толстые виноградные лозы. При виде полковника он замер, как ящерица на ветке дерева; страх исказил его черты.

– Слезай, – сказал полковник и отступил на пару шагов, чтобы Карраскел не мог достать его в прыжке сверху. В последние дни он продумал несколько вариантов речи, в которую собирался вложить все свое отвращение к преступным любовникам, а заодно высказать кое-какие соображения насчет искупительной неотвратимости смерти. Но как только он увидел Карраскела, все эти варианты вылетели у него из головы, а его мозг превратился в монолитную глыбу безумной ненависти. Короткое «слезай» оказалось пределом его красноречия.

Уже на земле, бросив куртку и галстук, Карраскел сказал: «Полковник, послушайте...» – и выставил руки ладонями вперед, словно упираясь ими в невидимый защитный барьер.

Полковник Резерфорд приложил палец к губам и указал на окно спальни Сьюзен. Карраскел расценил это как обнадеживающий знак; он энергично кивнул и сделал успокоительный жест – он хотел мирно выяснить отношения, надеясь как можно скорее пройти первую сцену этого акта. Полковник же расправил плечи, набрал полные легкие свежего утреннего воздуха и целиком вложился в крик: «Сью-зэ-э-э-э-э-э-эн!» Птицы панически вспорхнули с ветвей дерева, а через секунду распахнулось окно спальни, и Сьюзен наклонилась через подоконник – темные волосы в беспорядке, рука придерживает на груди вырез тонкой ночной рубашки. Она не сразу разобралась в происходящем, но затем удивленное выражение на ее лице сменилось гримасой ужаса, и она крикнула: – О боже! Не надо... Хоуз!

Между тем лицо Карраскела, на котором мелькнул, было, проблеск надежды, теперь выражало покорность судьбе. Он взглянул вверх, на Сьюзен, и полковнику на миг показалось, что он воочию видит образованный их встречными взглядами прозрачный мост или тоннель, вдоль которого шла слабая рябь, искажавшая перспективу, как это бывает при мареве в сильную жару. Они как будто совершенно забыли о его, полковника, присутствии. Это пренебрежение, эта вопиющая наглость так взбесили полковника, что он разом отбросил все сомнения, до той поры тихо подтачивавшие его решимость. Он поднял кольт, зафиксировал локоть, прицелился – все движения были плавными, быстрыми и точными – и спустил курок, вогнав пулю в голову Луиса Карраскела, а мгновение спустя, когда тот, падая, повернулся к нему боком, второй пулей поразил его чуть ниже подмышки.

Сьюзен пронзительно выкрикнула имя своего любимого, затем издала нечленораздельный вопль, обращенный к небесам, и разразилась истерическими рыданиями, перемежая их обрывками фраз, – полковник так и не разобрал, что в них звучало: горе или ненависть. На свою жену он не смотрел. Выстрелы заставили его сердце биться в стремительном темпе, но сейчас оно уже успокаивалось. Удовлетворение, которое он испытал, было гораздо меньшим, чем можно было ожидать, но это его мало смутило, – эмоциональное удовлетворение отнюдь не было его главной целью. Он осмотрел тело, брызги и пятна крови, убедившись, что подобное зрелище не способно выбить его из колеи. Удар второй пули развернул Карраскела таким образом, что он упал ничком, уткнувшись лицом в траву. Полковник не мог видеть место входа первой пули, тогда как на выходе она проделала изрядную дыру в затылочной части черепа. Волосы вокруг дыры слиплись от быстро засыхающей крови. Впрочем, самым отвратительным – настолько, что он даже почувствовал биение собственного шейного пульса, – было не это, а зрелище огромного множества насекомых, возникших невесть откуда в дружном стремлении как можно скорее приобщить Карраскела к одному из низших звеньев пищевой цепочки. Если же брать всю картину в целом, то полковник не нашел в ней ничего такого, что можно было бы назвать ненормальным или неестественным.

* * *

Реакция Сьюзен на это убийство не особенно волновала полковника Резерфорда. Он знал, что она ничего не предпримет. На протяжении последующих девяти дней она не покидала свою комнату. Каждое утро полковник посылал служанку справиться о здоровье госпожи. Она ответила лишь однажды, да и то нельзя было считать ответом: она просила разрешения присутствовать на похоронах Карраскела (просьба, разумеется, была отклонена). Утром десятого дня, когда он искал в холле свой куда-то запропастившийся портфель, она появилась на лестнице и заговорила с ним усталым, почти безжизненным голосом. Она была в юбке для верховой езды и серой блузке, застегнутой не на те пуговицы. Изможденное лицо несло следы слез, а, сходя вниз, она обеими руками опиралась о перила, словно ее плохо держали ноги.

– Я ухожу от тебя, – сказала она.

Полковник отыскал наконец свой портфель, открыл его и проверил, все ли нужные бумаги на месте. Только после этого он взглянул на Сьюзен, подошел к двери, распахнул ее и сказал:

– Иди.

– Пообещай... – ее голос сорвался, – что не причинишь вреда моей семье.

– В отличие от тебя, – сказал полковник, – я не даю обещаний, которые не собираюсь выполнять.

Слабым движением Сьюзен убрала волосы с лица.

– Мерзавец!

– Оскорбляй меня, если тебе так нравится, – сказал он, – но это не я нарушил священный обет и это не я осквернил супружеское ложе.

– У меня не было выбора! Ты никогда не выпускал меня из дома без кого-нибудь из своих шпионов!

– Понимаю. Если бы я несколько меньше заботился о твоей безопасности, ты спала бы с ним в...

– Да где угодно! – Сьюзен спустилась еще на несколько ступенек, глаза ее сверкали гневом. – На улицах, в сточных канавах... Где угодно! Когда я была с ним, ничто другое для меня не существовало. Какое это было счастье! – Гнев ее достиг пика, слово «счастье» она произнесла громким свистящим шепотом. – А знаешь почему? Потому что, когда я была с ним, поблизости не было тебя!

Полковник был ошеломлен. Он и не предполагал, что Сьюзен способна на такие бурные проявления чувств. Похоже, ему предстояло решить задачу намного более сложную, чем он полагал изначально.

– Если ты заставишь... – она захлебнулась рыданием и секунду спустя продолжила напряженным, сдавленным голосом на грани срыва: – Если заставишь меня остаться, я тебя убью!

Полковник смотрел на нее с напускным безразличием.

– Ты сегодня будешь ужинать? – спросил он. – Порфирио приготовил свою фирменную курицу.

И в качестве последнего оскорбительного намека – он знал, что Сьюзен его поймет и оценит, – полковник, уходя, оставил дверь настежь открытой.

* * *

Из всех проблем, которые возникли у полковника в связи с этим убийством, самой серьезной была проблема генерала Руэласа. Еще на подготовительной стадии он предвидел, что стоит ему избавить этот мир от Карраскела, как пойдут слухи о связи его жены с генеральским племянником – именно в этом будут видеть причину происшедшего. Люди скажут (и они действительно так говорили): с какой иной стати, если не из-за любви, молодой человек с прекрасной репутацией, подававший такие большие надежды, вдруг попытается тайком проникнуть в спальню красивой замужней женщины? И скорбящий генерал Руэлас вполне мог оказаться в числе тех, кто разделял данную точку зрения. Полковник понимал, что он должен как можно скорее лично поговорить с генералом. Поэтому он – использовав как предлог спор из-за земельного участка между правительством Соединенных Штатов и группой кубинских граждан, выходцев из родной провинции Руэласа, – пригласил генерала на встречу в один из лучших ресторанов Гаваны. В этом краю белоснежных скатертей и хрустальных люстр, облюбованном местной аристократией, за ним и Руэласом будет наблюдать множество внимательных глаз, что, собственно, и требовалось полковнику, который хотел, чтоб объяснение произошло на публике.

Генерал, малорослый, но ладно скроенный мужчина лет шестидесяти, гораздо лучше смотрелся в штатском костюме, нежели в опереточной униформе, которую ему приходилось носить во время официальных приемов. В его внешности не было ничего устрашающего: коротко подстриженная седая борода, редеющие волосы, костлявое птичье личико. И тем не менее генерал имел репутацию человека безжалостного к врагам как на поле боя, так и на политической сцене и – если слухи были верны – без предрассудков относящегося к применению самых жестоких пыток. Он пришел на встречу с траурной повязкой на рукаве и в сопровождении осанистого адъютанта, тоже в штатском. Резерфорд еще ранее письмом выразил свои соболезнования семье Руэласов, но сейчас, когда генерал явился собственной персоной и, сев за столик, начал сосредоточенно перекладывать серебряные столовые приборы, выстраивая их в шеренгу на скатерти, полковник поспешил еще раз принести извинения, добавив, что ни за что не стал бы стрелять, узнай он в незваном госте Луиса. Но тогда, в утренних сумерках, он видел перед собой лишь какого-то человека, пытающегося залезть в его дом.

Генерал слегка наклонил голову, что было истолковано полковником как принятие к сведению его слов, но не принятие собственно извинений, и сказал:

– Как вы полагаете, что могло привести Луиса в ваши края?

При этом он, не отрываясь, смотрел на салатную вилку адъютанта, словно хотел и ее поставить в ряды своего маленького столового воинства.

– Я не в состоянии постичь мотивы действий вашего племянника, – сказал полковник, – но я абсолютно уверен в непричастности к этой истории моей жены.

– Моя Долорес не видела вашей супруги во дворце на последнем приеме, – сказал генерал. – Она нездорова?

Хотя ресторан в этот час был почти полон, с появлением генерала Руэласа в нем установилась напряженная тишина. Перехватывая взгляды, направленные в их сторону, полковник убедился, что присутствующие стараются не упустить ни единой подробности беседы.

– Не то чтобы нездорова, – произнес он с хорошо разыгранной ноткой возмущения в голосе, – скорее испугана.

При этих словах генерал поднял взгляд; за соседними столиками произошло возбужденное движение.

– Значит, случившееся ее... сильно расстроило?

– Что в этом странного? – Полковник положил локти на стол и крепко сжал сплетенные пальцы. – Женщина просыпается от звука выстрелов и видит, что ее муж только что убил человека – как тут же выясняется, знакомого, – когда тот взбирался по стене к окну ее спальни. Это больше чем простое расстройство. Вплоть до сегодняшнего утра она боялась выйти из своей комнаты. Она больше не чувствует себя в безопасности в этой стране, которую мы с ней уже было привыкли считать своей второй родиной. Генерал кивнул или, точнее, слегка вздернул голову и тут же опустил ее в прежнюю позицию, как укушенный оводом конь.

– Луис... – Он чуть замешкался и продолжил: – Мне сказали, что Луис часто беседовал с вашей супругой во дворце.

– Моя жена часто беседует со многими людьми. Большинство из них, однако, не считает это предлогом для тайного проникновения в мой дом.

– Мне не нравится ваш тон, полковник.

– А мне не нравятся ваши намеки на предосудительное поведение моей жены.

Руэлас несколько секунд задумчиво поправлял черную повязку и наконец произнес:

– Я ни на что не намекаю.

– Боюсь, что столь неопределенное высказывание лишь усугубляет урон, наносимый чести моей супруги... а, следовательно, и моей чести.

К столику приблизился официант, но Руэлас прогнал его гневным взмахом ладони. Адъютант сидел неподвижно – руки на коленях, взгляд сверлит дыру в парчовых обоях. Руэлас был заметно раздражен: он никак не ожидал, что полковник будет вести себя столь агрессивно.

– Лично я ни разу не допустил заявлений, порочащих вашего племянника, – продолжал полковник, – и сейчас хотел бы предложить вашему вниманию версию событий, которая представит его поведение в более благоприятном свете.

– У вас есть такая версия?

– Их у меня несколько. Мне уже приходилось слышать, что его действия не были обдуманы заранее. Возможно, это была шутка или проказа, слишком далеко зашедшая и обернувшаяся трагедией. Или же он был навеселе и спутал мой дом с домом какой-нибудь своей пассии. Молодые люди склонны к безрассудным поступкам такого сорта. И если я... – полковник соорудил на столе рукотворную колокольню, в которой сложенные и вытянутые вверх пальцы играли роль шпиля, – если я готов признать действия вашего племянника лишенными злого умысла и взять вину за это печальное недоразумение на себя, то почему вы со своей стороны не хотите проявить аналогичную любезность по отношению к моей супруге?

Руэлас молчал, на виске его начала пульсировать вена.

– Я знаю свою жену, – сказал полковник с подкупающей прямотой. – Это скромная и очень порядочная женщина, далекая от светских интриг и сплетен. Я могу представить массу свидетелей, которые подтвердят безупречность ее репутации. Сможете ли вы найти хоть одного, который засвидетельствует обратное?

Тишина повисла в ресторанном зале. Судя по выражению лица Руэласа, он наконец-то осознал, что его вынудили принять решение на публике, тогда как он предпочел бы разобраться с полковником в приватном порядке. Такой оборот дела был ему не по душе. По сути, он позволил втянуть себя в подобие судебного разбирательства, где роль присяжных играли посетители ресторана, в основном люди его круга, а полковник поставил себя в положение одновременно свидетеля и адвоката, тогда как в центре внимания неожиданно оказался не вопрос о вине либо невиновности полковника, как того хотелось бы генералу, а доброе имя его племянника.

– Итак, сэр, – сказал полковник, – каков будет ваш ответ?

Генеральские пальцы сомкнулись на салатной вилке адъютанта; последний отметил этот ход брошенным искоса тревожным взглядом.

– Таких доказательств у меня нет, – хрипло произнес генерал.

По залу ветерком пронесся шепот, передавая эти слова от стола к столу. Воодушевленный – ибо он чувствовал, что в этом спектакле он переигрывает своего оппонента, – полковник поспешил развить успех.

– Как бы мне этого ни хотелось, – сказал он, – я не в состоянии исправить то, что уже было сделано. Все, что я могу, – это покаяться в излишней поспешности, с которой я действовал в тот злополучный день, и еще раз выразить сожаление по поводу случившейся трагедии. Кроме того, я хочу вас заверить, что, начиная с этого дня, ваша семья будет иметь в моем лице самого преданного друга и союзника из всех, на кого они могли бы рассчитывать. – С этими словами полковник протянул руку Руэласу. Это был решающий момент.

По кубинским понятиям справедливости (с которыми редко вступал в конфликт писаный закон), полковник Резерфорд был прав вне зависимости от того, какими мотивами руководствовался Карраскел, вторгаясь в его владения. Мужчина, который не защищает честь своей жены и неприкосновенность своего жилища, попросту не считался мужчиной. Достойная восхищения откровенность, с какой полковник отреагировал на инсинуации Руэласа, исподволь наводила на мысль, что если даже Сьюзен и состояла в связи с Карраскелом, полковник пребывал на сей счет в полном неведении. Он ничего не терял в том случае, если генерал не ответит на рукопожатие; но он сделал ставку на то обстоятельство, что Руэлас, будучи реалистом, сочтет обретение друга в высоких сферах – к тому же друга, ему обязанного, – достаточной компенсацией за утрату родственника по линии жены, который, с какой стороны ни смотри, вел себя не самым достойным образом. В то же время поступок Луиса можно будет представить в более выгодном свете, если Руэлас поддержит версию полковника о неудачной шалости либо пьяном затмении, нашедшем на его племянника. Резерфорд был уверен, что генерал не устоит против такого соблазна и пожмет его руку, возможно про себя решив, что позднее можно будет и передумать. Впрочем, этого полковник уже не опасался, зная, что очень скоро он и Руэлас будут прочно связаны общими интересами во многих сферах, а со временем вполне могут стать друзьями.

Взгляд генерала блуждал по столовым приборам, словно выбирая оружие для рукопашной схватки. Но завершилось все тем, что он – правда, с видимой неохотой и по-прежнему не глядя в глаза полковнику – принял протянутую руку, сказав: «Muy bien»[12]12
  Очень хорошо (исп.)


[Закрыть]. После этого он распрямил плечи, поправил галстук и повелительным кивком подозвал к столу официанта.

* * *

В этот вечер «Брэндивайнз» был заполнен менее чем наполовину. Джимми с Ритой жевали чизбургеры у стойки бара и смотрели по телевизору выставочный матч между местными «Ястребами» и нью-йоркскими «Реактивщиками». В первой половине «Ястребам» задали жару, а их моржеподобный тренер Хольмгрен выглядел так, будто только что проглотил здоровенного тухлого лосося. Когда квотербек Сиэтла в очередной раз дал неточный пас, Рита с криком «Чтоб тебя!» ударила по прилавку рукоятью своего охотничьего ножа:

– И с таким мудаком они хотят дойти до Суперкубка?! Кто в это поверит?

Бармен, лоснящийся коротышка с прилизанными волосами и до неприличия белозубой улыбкой, покачал головой в знак согласия. Сам он плохо разбирался в футболе, но, слегка обеспокоенный страстным выкриком Риты, счел за благо выразить солидарность.

– Хассельбек, – сказала она презрительно, обращаясь к Джимми. – Как можно рассчитывать на этот чертов кубок, имея квотербека с такой фамилией?!

Джимми был в своей замшевой куртке и старой ковбойской шляпе с жирным пятном на тулье, которой он не изменял со времени их первой встречи. Затеняя лицо, шляпа придавала ему облик хронического, вечно чем-нибудь недовольного лоботряса.

В ответ он буркнул что-то невнятное, не поднимая взгляда от своей тарелки.

Не получив должной поддержки с этой стороны, Рита обратилась сразу ко всем посетителям бара:

– Вспомните, как звали ребят, бравших Суперкубок: Кении Стейблер, Трой Эйкмен, Бретт Фавр, Джо Нэмет, Джон Элуэй. Солидные имена, достойные лидеров команды. А что имеем мы? Мы имеем этого мудилу Мэтта Хассельбека!

– Дильфер, – подал голос плечистый мужчина средних лет, в спецовке и кепи с эмблемой «Соникс», сидевший у стойки через два стула от них.

Рита взглянула на него с вызовом:

– Что вы сказали?

– Трент Дильфер. Трудно придумать более паскудное имя, а ведь он был квотербеком «Воронов», когда те взяли Суперкубок.

– Дильфер... А ведь верно! – Рита повторила про себя это имя, а затем улыбнулась мужчине.

– Черт, похоже, я погорячилась. – Она показала бармену свой опустевший стакан, и тот молча потянулся к бутылке «Джека Дэниелса». – Но я не буду в большой претензии, если этот сукин сын все-таки сменит фамилию.

– Да назовись он хоть Мадонной, мне без разницы, лишь бы дотянул нас до финала, – сказал мужчина.

Рита расхохоталась и хлопнула ладонью по прилавку.

– Поставь за мой счет этому клоуну, – сказала она, обращаясь к бармену, который в эту минуту наполнял ее стакан. – Мэтт Мадонна! Это будет покруче Джо Монтаны!

Джимми, что-то ища, один за другим выворачивал свои карманы. Рита положила руку ему на плечо:

– Что-то не так, дорогой?

Он посмотрел на нее отсутствующим взглядом.

– Джимми, – сказала она решительно, – вылезай из своей истории и поговори со мной. Что ты потерял?

– Адрес Лоретты.

– Он в записной книжке, я оставила ее в машине.

Недовольное гудение зрителей заставило ее взглянуть на экран, где в замедленном повторе показывали, как ньюйоркцы делают больно решившему было пойти на прорыв Хассельбеку. Она обернулась к Джимми:

– Хочешь с ней повидаться?

– Да...

Рита залпом прикончила свое виски и сменила позу, почувствовав, как начинают неметь ягодицы.

– Когда-нибудь... – сказала она угрюмо, не отрываясь от экрана: «Ястребы», буксуя в четвертой попытке, сыграли на отбой. – Когда-нибудь мы из-за тебя влипнем по-крупному, ты это понимаешь?

– Я вернусь через пару часов. – Он говорил глухим, монотонным голосом, как будто находясь под гипнозом. Впрочем, подумала Рита, это и есть настоящий гипноз. Он прислушивался не к ней, а к голосам своих персонажей, что-то вещавших с крошечной сцены, которую он выстроил у себя в голове.

– Ненавижу, когда ты такой – словно в другом измерении, – сказала она.

Он не ответил.

– Не отключайся хотя бы, когда ты за рулем, а то въедешь в стенку.

– Ладно, – сказал он.

Она достала из кармана ключи от машины, подняла их на всю длину руки и, разжав пальцы, уронила на прилавок:

– Давай выметайся отсюда.

Он сгреб ключи, соскользнул с табурета и оправил куртку.

– На пару часов. – Он как будто хотел что-то добавить, но лишь помедлил несколько секунд, прежде чем направиться к двери.

В отвратительном настроении Рита вернулась к футболу. «Реактивщики» бездарно пробили с рук, и в двадцати трех ярдах от зачетной зоны мяч перешел к «Ястребам», которые не остались в долгу: Хассельбек, приняв мяч со схватки, не сумел точно отпасовать его игроку на линии блока.

– Игра дерьмо! – сказала Рита.

– Это всего лишь выставочный матч, – заметил мужчина в кепи «Соникс». – Парни пока не сыгрались. – И отсалютовал ей бокалом, прежде чем его осушить.

– Да я не об этом матче, я вообще об НФЛ. – Она продолжила говорить, одновременно жуя арахис. – А всё эти свободные переходы. С тех пор как их разрешили, игра уже не та. Есть команды, где, худо-бедно, поставлено нападение, у других сносная блокировка, но большинство толком не умеют ничего. А что ты хочешь, если игроки чуть не каждый год меняют клубы, мечутся туда-сюда, как ошпаренные поросята.

– А «Вороны»? Сейчас, когда у них квотербеком Джербах, эти парни могут многим надрать задницу.

– Хрен на палочке этот ваш Джербах! – сказала Рита. – Что он вообще выиграл?

– Он хорошо отработал в игре с «Вождями». Рита сгребла с прилавка сдачу и встала.

– Надеюсь, вы не совсем уходите? – сказал мужчина, ощупывая глазами ее фигуру. – После перерыва они выпустят нового квотербека – занятно будет взглянуть на парнишку. Говорят, он ничего.

– Мне надо позвонить.

Она прошла меж столиками к платным телефонам, что занимали нишу по соседству с туалетом. Номер Лоретты Сноу, записанный на полоске бумаги, лежал в кармане ее рубашки. С первой попытки она промахнулась и, выругавшись, повторила набор. После двух гудков трубку сняли, и сахарный голос пропел:

– Алло?

– Привет, Лоретта. Это Рита Уайтлоу – «Оружие Гая», помните? Как у вас дела?

– У меня... У меня в порядке. – Пауза. – Что-нибудь случилось?

– Я позвонила, чтобы предупредить: к вам сейчас едет Джимми, он хочет кое-что обсудить.

– А, да... очень хорошо.

Очень хорошо. Надо же. Рита подумала: скажи она сейчас, что Джимми едет к ней, прихватив с собой бензопилу и мешок для разделанных трупов, в ответ прозвучат те же слова, произнесенные с той же преувеличенно робкой, трепетной интонацией.

– Помните, что я вам говорила вчера у кофейни? О том, что вы уязвимы и все такое?

Тишина. Затем тревожное:

– Мне не нужны никакие проблемы.

У Риты возникло сильное желание вдребезги раскрошить трубку о стену. Ради бога, да прояви же ты характер!

– Никаких проблем не предвидится, – сказала она. – Я лишь хотела освежить вашу память.

Вновь тишина.

– У вас есть право свободного перехода, Лоретта, – сказала она. – Выбирайте себе команду по вкусу и делайте что хотите. Если закрутите с Джимми, мне наплевать. Я сейчас вне игры.

– У меня нет намерения крутить что-либо с кем бы то ни было, – сказала мисс Сноу, наконец-то выказывая некоторые признаки характера.

– Дело ваше. Я только советую не торопиться. Для начала немного пошевелите мозгами и разберитесь, во что влезаете.

Рита слышала дыхание в трубке и представила, как она утирает со лба пот и нервно озирается по сторонам.

– Мне бы не хотелось развивать эту тему, – сказала мисс Сноу.

– Я уже закончила, сладкая моя. Желаю вам приятно провести вечер.

Задним числом Рите пришли в голову еще несколько удачных фраз, но она решила, что ради этого повторно звонить не стоит. Мужчина в кепи «Соникс» успел пересесть на соседний табурет и, когда она вернулась на место, спросил, улыбаясь:

– Не помешаю?

– Это смотря чему мешать, – сказала Рита, взобравшись на табурет и допив остатки из своего бокала. – Я не прочь перекинуться парой слов, обсудить игру... можно даже обняться, когда «Ястребы» сделают на поле что-то путное. Если я допьюсь до веселой кондиции, можешь продвинуться на вторую базу и слегка меня потискать, а захочешь большего – запросто не досчитаешься пальцев.

– Вот это да! – Мужчина отклонился назад, чтобы оглядеть ее с некоторой дистанции. – Никогда не слышал подобных разговоров от женщины.

– Значит, вы говорите не с теми женщинами, – сказала Рита, глядя в экран: атаковали ньюйоркцы. – Свое лицо, – сказала она, – вот чего им не хватает.

Мужчина выглядел озадаченным.

– В лучшие времена, когда эта вонючая Лига была еще на подъеме, игру команд из года в год делали одни и те же люди, – не поворачивая головы, пояснила Рита. – Так было с «Ковбоями», «Старателями», «Сталеварами» – фанаты команды были и фанатами ее лидеров. А если ты болел против, ты мог от души ненавидеть этих парней, всю их чертову банду, и это было здорово! – В зеркальной стенке бара она увидела, как мужчина придвигается к ней поближе, и игриво ткнула его кулаком в грудь: – Ты ведь тоже из банды, ты это знаешь?

– Я? Как это?

– Из большой банды белых людей, которые владеют всем этим говенным миром. То, что я могу вас от души ненавидеть, делает жизнь не такой пресной.

– Если ты ненавидишь всех белых, значит, мои дела плохи? – с притворным испугом спросил он.

– Бывают и похуже, – сказала Рита.

* * *

Жилищем мисс Сноу оказался бело-розовый домик-трейлер, припаркованный под номером 14 по Фар-Уэст-Мотор-Корт – так именовался пыльный тупичок близ автострады, окруженный жиденьким сосняком и незатейливо украшенный длинными цветочными ящиками, которые стояли перед каждым домом и в большинстве своем были заполнены пустыми бутылками, консервными банками и прочим хламом. Джимми поставил машину позади «тойоты» мисс Сноу, но не спешил вылезать, а, сидя за рулем, смотрел на тень хозяйки, перемещавшуюся по освещенному изнутри жалюзи. Характер перемещений указывал на то, что мисс Сноу занята домашней уборкой. Ему было трудно собраться с мыслями – такое случалось всякий раз, когда история выходила на финишную прямую. Он решил, что перед встречей не мешало бы немного продвинуть повествование, дать выход тому, что накопилось в голове, иначе он снова начнет путать реальность с вымыслом.

Он забарабанил пальцами по рулевому колесу, пытаясь найти зацепку, но персонажи один за другим ускользали, как будто злясь на Джимми за то, что он так долго не уделял им внимания. Свет переместился в соседнее окно трейлера, и на опущенной шторе возник четкий силуэт мисс Сноу – сняв блузку, она мыла над тазом грудь и под мышками. Картинка что надо, действует вдохновляюще. Он выставил локоть из окна машины и продолжил наблюдение. Это было как раз в духе полковника Резерфорда. Однажды он украдкой проник в апартаменты своей жены, когда та принимала ванну. Сдерживая дыхание, полковник на цыпочках пересек спальню и через щель приоткрытой двери заглянул в ванную комнату. Поначалу он видел только покрытое мыльное пеной колено, выступавшее над краем мраморной ванны, но затем Сьюзен приподнялась из воды, и в поле зрения полковника попали ее грудь и лицо, прекрасное в своей спокойной сосредоточенности. Он затрясся от возбуждения, как взявший след охотничий пес, – еще немного, и он ворвется в ванную, чтобы насильно овладеть этой женщиной. Но он тут же одумался: время еще не пришло. Нужно вести себя очень осторожно, понемногу возвращая Сьюзен к прежнему порядку вещей. Полковник прошел обратно через спальню и, бесшумно прикрыв за собой дверь, спустился в холл. Здесь, услышав шорох, он поднял глаза и увидел горничную Сьюзен, удивленно взирающую на него с верхней площадки лестницы. Она присела в реверансе и низко наклонила голову, но лишь для того – полковник это заметил, – чтобы скрыть улыбку. Он быстро поднялся по лестнице и стал рядом с девушкой, строго глядя на нее сверху вниз.

– Тебя что-то рассмешило, Лупе? – спросил он.

– Нет, сеньор. – Она глядела себе под ноги.

– Я же тебя предупреждал: обращаясь ко мне, надо говорить «полковник».

– Прошу прощения, сень... полковник.

Он повернулся и начал спускаться в холл, но через несколько ступенек остановился и, не оборачиваясь, произнес:

– Если тебя не устраивает это место, Лупе, я могу хоть завтра отправить тебя обратно в Матансас.

– О нет, сеньор!.. Прошу прощения – полковник. Я всем довольна!

– Так я и думал, – сказал он. – А вот я недоволен тем, что ты шныряешь по дому вне комнат моей жены и суешь нос, куда не следует.

– Прошу прощения, сеньор.

– Полковник, – поправил он. – Постарайся больше не делать этой ошибки.

Его кампания по завоеванию не столько любви, сколько былой покорности супруги продвигалась очень медленно; впрочем, он и не рассчитывал на быстрый успех. Уже в тот момент, когда он принял решение покончить с Карраскелом, полковник понимал, каким тяжким потрясением это обернется для Сьюзен. Ничего не поделаешь; но он надеялся, что на руинах прежнего сумеет воссоздать ее уже по новому образцу, огранить и отполировать так, чтобы она идеально подходила под его оправу, как рубин в полковничьем перстне. Он не сомневался в том, что она будет его ненавидеть, но полагал, что со временем эта ненависть ослабеет, и станет досаждать ему не более, чем досаждало некогда ее мелочное упрямство, нежелание беспрекословно подчиняться его воле. Сейчас же, когда она была опустошена и подавлена, полковник верил, что даже это мелочное упрямство может быть в конечном счете преодолено, если неуклонно придерживаться выбранной им тактики.

По прошествии нескольких недель он стал позволять ей самостоятельно, без сопровождения прислуги, ездить на такси за покупками. Он хотел внушить ей, что прежнее ощущение вынужденного затворничества было всего лишь иллюзией, что она не чувствовала себя по-настоящему свободной лишь по причине ею самой неосознанного стремления находиться под чьей-то защитой и покровительством. Когда она тем или иным способом выказывала свою ненависть, он ограничивался замечанием, что все его поступки – неужели она этого не понимает? – были продиктованы единственно любовью и заботой, после чего с виноватым видом уклонялся от дальнейшей конфронтации. Но постепенно он стал все активнее ей возражать, приводить аргументы, обосновывая свое поведение. Он говорил о своем возвращении домой той ночью, о шоке, который он испытал при виде вылезающего из окна Карраскела, о внезапном осознании сути происходящего, которое, подобно молнии пронзив его мозг, заставило его утратить свойственное ему хладнокровие и на несколько мгновений превратило его в безумца. Разумеется, если бы он мог вернуться назад во времени, говорил полковник, он, даже зная об измене, предпочел бы отложить свой приезд, чтобы не обагрять руки кровью. Он не рассчитывал, что она сразу поверит его словам, но надеялся добиться этого за счет их многократного повторения; на этом и строилась его тщательно продуманная стратегия. Когда с течением времени ее боль несколько притупилась, он начал делать ей подарки. Маленькие и скромные подарки, обычные знаки внимания, – он не хотел, чтобы они были восприняты как попытка подкупа. Далее, он выразил желание помочь ей в обретении более твердой почвы под ногами. Прежде он не понимал, какой пустой и скучной была ее жизнь в Гаване, заявил полковник и предложил ей на выбор несколько вариантов, в том числе работу в благотворительном фонде и преподавание в школе при посольстве – занятий, которые соответствовали наклонностям Сьюзен и должны были отвлечь ее от печальных мыслей. Таким образом, он занял позицию супруга, до недавних пор слишком занятого собственной карьерой и не уделявшего должного внимания жене, но теперь осознавшего свою неправоту и готового на все ради восстановления семейного согласия. Он понимал, что Сьюзен имеет на сей счет совершенно иное мнение, но опять же делал ставку на многократное повторение, которое должно постепенно вытеснить из ее памяти правду о прошлом.