Текст книги "Последняя улика (сборник)"

Автор книги: Любовь Арестова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Богданов не знает о показаниях Князева, автофургонщика? Ну, что шуба была на Тамаре, когда от матери она поехала? – спросил майор.

– Не сказал я ему, Иван Александрович, работник он молодой, горячий. По-моему, осторожность не помешает. Не спугнуть бы Степанко, если шуба у них. А уехать ему не разрешил. Там у нас будут еще хлопоты.

– Согласен с тобой, Андрей Ильич. Надо искать шубу Снеговой. В грабителей не верю, не такова девица. Не уничтожила ли она вещи?

– С утра проси у прокурора санкцию на обыск у Снегова и Степанко.

К вечеру разыгралась метель, мокрый снег летел в окна, залепляя стекла. "Испортилась погода", – огорчился Николаев.

Ждать труднее, чем действовать – это известно давно.

Метель свистела, не переставая, деревья прижимались друг к другу голыми ветвями, но сквозь раздражающие звуки донесся вдруг шум мотора подъезжающей к подъезду машины.

– Вера приехала, – обрадованно бросился к окну Николаев. Тарахтенье двигателей своих милицейских автомобилей он различал безошибочно.

Следователь прокуратуры вошла в кабинет с мокрым от растаявших снежинок лицом, и Николаев посочувствовал ей искренне:

– Непогода, не повезло тебе!

– Что ты, Иванушка? – оживленная Вера позволила себе такое обращение, посторонних в кабинете не было. – Что ты, – повторила она. – Ветер совсем не холодный, а пороша до земли не долетает – тает прямо в воздухе! И вообще, что ты такой сердитый? Я с хорошими вестями!

– Пора, пора им быть – сколько ж можно, – майор покосился на окно. Действительно, снежинки исчезали на лету. – Так что у тебя?

– В двух словах. Во-первых, – следователь загнула палец, – Сережин больной, Мельников, рассказал, что при увольнении из котлопункта у Снеговой, тогда еще Барковой, была обнаружена недостача – 242 рубля. Начальник потребовал погасить ее и припугнул Тамару: "Прокурору передам дело, если в месяц не заплатишь".

Вера сделала паузу, а Николаев нетерпеливо переспросил:

– Заплатила?

– Не заплатила, – она торжествующе смотрела на майора, – приехала и рассказала Мельникову страсти-мордасти. Дескать, не явилась к нему раньше, потому что в городе убийство, ищут молодую женщину, ну и так далее, ты же знаешь, Сережа говорил. Рассказала то, что могла знать только женщина, приходившая к Пушковой...

"Вот оно, начинается. Это уже серьезно!" – обрадованно подумал Иван Александрович.

Путаются ноги в высокой траве, трудно бежать. По огромному ярко-зеленому лугу прямо на маленького Ваню несется табун лошадей. Сильные, огромные, с мощными копытами кони, и на шее каждого звенит ботало – большой колоколец. Звон заполняет все вокруг, бегут, бегут кони и скрыться от них нельзя. Он отталкивает рукой одну лошадь, а другая уже настигает его, ударяет грудью. "Ванюша, Ваня", – слышит он голос и просыпается.

– Вставай же скорее, тебя к телефону срочно, а я добудиться не могу. Устал, бедный, – жена ласково треплет его волосы.

Коммутаторные телефонистки – об АТС в Ийске еще только мечтали зуммеры выдавали от души. Иван Александрович взял трубку, машинально взглянул на часы – четверть шестого. Полученное известие мигом разогнало сон, горячая волна затопила сердце, он только и смог выдохнуть в трубку:

– Что? Что ты сказал? Повтори!

Настолько неправдоподобным было сообщение Климова, что майору невольно подумалось, уж не ошибся ли? Конечно, он знал, что у них опасная служба, и сам участвовал в совсем небезопасных операциях, но такое?! Впервые.

Взволнованный Климов сообщил, что старый охотник Семен Ярин, направляясь на утреннее глухариное токовище, в тайге, верстах в пяти от Ярино, наткнулся на раненого Богданова, чуть прикрытого свежесрубленным лапником. У него два огнестрельных ранения – в спину и в грудь. Ярин увидел, что парень жив, и с великим трудом, соорудив наскоро волокушу, притащил его в деревню. Местная фельдшерица только перевязала, и Богданова повезли в ближайшую Одонскую больницу.

– Не знаешь, там Сергей? – кричал Климов на другом конце провода, а Николаев ошеломленно молчал, Вихрем проносились мысли: "Алик, единственный сын у матери, вот горе-то, и кто же мог?" До сознания майора не сразу дошел вопрос начальника отделения.

– Там, там Сергей, – ответил наконец он.

– Что будем делать?

Необходимость действовать все поставила на свои места, мысль заработала четко. Эмоции потом. Сейчас – дело.

– Опергруппу поднимай по тревоге. Выдать оружие. В Ярино выезжаю сам. Вы с Верой вплотную займитесь Снеговой. Нет ли здесь связи? Богданов там только этим делом занимался и, видно, кого-то задел. Свяжитесь с Сенкиным в Заозерном – под строгий контроль мужа Тамары. Румянцеву немедленно в Одон – пусть неотлучно, подчеркиваю, неотлучно сидит при Богданове, может, очнется. У Сергея руки золотые, – надежда прозвучала в голосе Ивана Александровича.

– Не знаю, – вздохнул Климов.

– Да, еще. Звоните Сергею в Одон, чтобы был готов.

– Хорошо, сделаю все. Бегу сейчас в отдел, – капитан жил неподалеку от райотдела, а вот майору пешком далековато. – За вами машина уже пошла.

– Спасибо, действуй, – Николаев положил трубку.

"Вот тебе кони, вот тебе звон, – с горечью подумал он, вспоминая сон. – И что за апрель нынче выдался!"

Уже по раннему звонку Люда поняла, чем может помочь мужу – быстро поставила чай, заварила покрепче, по-сибирски, как любил ее Ванечка, намазала масло на хлеб, отварила пару яиц. Когда теперь будет он обедать, и будет ли!

Николаев не успел допить чай – за окном газанул шофер подошедшей "дежурки". Сигналить у дома майор запретил категорически – нечего жильцов беспокоить.

Оперативная группа была уже в сборе – вот преимущество их маленького городка: все живут на одном пятачке. Таню Румянцеву, которая никак не могла успокоиться, узнав о состоянии Богданова, и шмыгала носом, сдерживая слезы, посадили рядом с шофером. Николаев, Петухов и Ниткин – "за решеткой", как сказал водитель.

Ехали молча. Снова Петухов задержался за проволочную сетку, подпрыгивая на ухабах. Рядом с ним притулился Ниткин, вцепился в локоть, как совсем недавно держался Алик.

"Кто мог расправиться с ним так жестоко? Ну и люди же есть, господи боже! Как и рука поднялась-то". Оперуполномоченный живо представил русый чуб приятеля, его молодое лицо.

"Алик, Алик, что ты натворил там? Ясно ведь, что не просто так подкараулили тебя в тайге. Да и как ты оказался там?" Анатолий перебирал в памяти всех, с кем пришлось им встретиться в Ярино. И не находил подозрительных.

"А вот Степанко!.. Ну, в первую очередь достану счетовода", – думал он, и, как бы угадав его мысли, молчавший до сих пор майор сказал:

– Не выходит у меня из головы эта пара – Степанко и Снегова.

Старший лейтенант молча кивнул.

Завезли в Одонскую больницу Румянцеву; Николаев хотел увидеть Сергея, но он был на операции. Дежурная сестра, испуганно округляя глаза, рассказала, что привезли парня без сознания, ни кровинки в лице. Сергей Сергеич его уже ждал и сразу на стол. На вопрос, будет ли жить, она молча пожала плечами.

Нужно было ехать дальше, но майор не мог уехать, не узнав об Алике главного – будет ли жить. "Нагоним время по дороге", – успокаивал себя Николаев и сам понимал, что по такой апрельской дороге ничего они не нагонят, что он теряет драгоценные для розыска минуты. А потом твердо решил: нет, до конца операции он останется здесь, поговорит с хирургом, иначе как им работать! А может быть, очнется Алик, что-нибудь скажет.

Присев на стул в коридоре возле операционной, Николаев слушал доносившиеся оттуда звуки, пытаясь хотя бы по ним понять, как там раненый. Сережин голос – он его и не узнал поначалу – подавал какие-то непонятные команды, что-то резко звякало – металл о металл. Время тянулось невыносимо медленно.

Наконец вышел Сергей – непривычно серьезный, значительный, на правом стеклышке очков – крохотная капелька, и она приковала к себе все внимание майора. Он молча смотрел на эту каплю и вдруг испугался спрашивать. А что, если Алика больше нет?! Всем своим существом ощутил он наступившую вдруг тишину, да еще эта подсохшая коричневая точка – кровь его товарища, в мирное время пролитая.

Хирург понял состояние друга, приветливо улыбнулся. "Обошлось", догадался Николаев по этой улыбке и обессиленно опустил голову.

– Ну, повезло твоему сыщику, – произнес наконец Сергей. – Я думаю, выцарапаем мы его. Крови много потерял, я на него весь лимит истратил, вздохнул он и оживленно добавил: – Зато мы с ним теперь одной крови – он и я. Вот, смотри, – врач показал пятнышко йода на сгибе локтя.

– Спасибо, друг! – выдохнул Николаев.

– Да просто больше его группы ни у кого не было, вот и пришлось породниться с милицией. Теперь у меня в розыске братишка, – пошутил он.

– Как Алик, говори скорее, – поторопил его Николаев.

Сергей вновь посерьезнел.

– Пока без сознания. Два огнестрельных дробовых ранения. Первое в спину, в область плеча. Боялся за руку, но обошлось, залатал капитально. Это пустяк.

"Ничего себе пустяк", – подумал майор.

– Второе ранение – в грудь, с близкого расстояния, есть следы порохового ожога. Задето легкое. Зато сердце цело. Говорят, чудес не бывает – вот тебе и чудо. Знаешь, – в голосе Сергея послышалась тревога, он долго в тайге лежал. С одной стороны, мороз ослабил кровотечение, с другой – переохлаждение. – Хирург задумался, затем тряхнул рыжеватым чубом. – В общем, передай Вере, опять я приземлился. Куда же я уеду, пока этого не выхожу!

– Потом договорим, – мягко прервал его Николаев. – Мы в Ярино направляемся, а у тебя здесь останется наша сотрудница. Разреши ей постоянно при Алике быть. Она дивчина толковая и поможет, и все такое. Кроме того, очнется он, расскажет, что произошло. Румянцева нас известит.

– Идет, – согласился Сергей.

Внимательно прочитав вчерашний протокол допроса, записанный аккуратным мелким почерком Николаева, Вера Васильевна вызвала Снегову. Та вошла, спокойно поздоровалась, села, молча ожидая вопросов.

Неторопливо, что называется, со вкусом повторила Тамара про встречу с неизвестными, про ограбление, подробно сообщила приметы парней – все вплоть до цвета глаз, описала женщину, так похожую на нее. "Э, да она от возможного опознания себя страхует, – догадалась Вера, – нет, ее голыми руками не возьмешь, даром, что молода!"

На вопрос о недостаче Тамара ответила, что да, была недостача, но родители ей деньги привезли, она оставила их у Щекиной, хотела уплатить, да вот... И укоризненно посмотрела на Веру, мол, держите меня, не даете с государством рассчитаться.

Вера не спешила спрашивать Снегову, откуда той известны были такие подробности, как разговор в доме Пушковой, Понимала, что ответ будет сочинен тут же и, возможно, самый фантастический. Не сказала и о случае в Заозерном – незачем пока.

Ребята из уголовного розыска поехали за свидетелями – надо было проводить опознание. Пригласили двух женщин примерно одного возраста со Снеговой, приготовили одинаковые коричневые шубы.

Среди троих приглашенных плачущая Пушкова никого не опознала. Долго смотрела на всех, попросила встать, потом с виноватым видом развела руками.

Разочарованию Веры Васильевны не было предела – на эту свидетельницу она надеялась больше всего. "Попытаюсь еще, – решила она, – не очень-то этично, но перетерпим". И попросила всех троих:

– Покажите, пожалуйста, зубы.

Все три женщины это быстро проделали. Показалась щербинка в Тамариных зубах, и Пушкова, побелев, вскрикнула, указав на нее:

– Она! Это она!

Но вот прикрылась щербинка, и вновь свидетельница пожимает плечами:

– Та вроде постарше была.

Ну что тут будешь делать?! Та же неопределенность, когда пригласили для опознания других. Никто не давал точного ответа. Богомолова и Высоцкая поджимали губы, Шибков смущенно крякал. Расстроенная Вера собралась было отпустить людей, но, перебирая в уме все мелочи, известные ей по делу, сообразила вдруг – голос! Все ведь слышали голос женщины. А что, если попытаться... Она понимала, что нужно тщательно подготовить такое не совсем обычное мероприятие и, попросив приглашенных задержаться, зашла за советом к прокурору. Обсудив детали, опознание решили проводить вместе: Вера – со свидетелями, а Протасевич – с опознаваемыми. Пригласили двух понятых.

По просьбе следователя машинистка быстренько отпечатала в трех экземплярах тексты: "Тетенька, я из деревни, у меня мама умерла, а шофер ждать меня не хочет".

Это слышала Пушкова.

"Там, на автобусной остановке, авария".

Это для Светы и Оли.

"Дядечка, ой, увези скорей, мужик за мной гонится, пьяный и с топором".

Это сказала неизвестная Шибкову.

Бумажки раздали всем трем женщинам. С неослабевающим удивлением наблюдала Вера Васильевна за поведением Снеговой. Она казалась совершенно безмятежной. Вытянув шею, заглянула в бумажку соседки. Что это? Может быть, невиновность? Или умение владеть собой? Если последнее, то просто поразительно и совсем необъяснимо. "Ну что ж, на то и щука в речке, чтоб карась не дремал", – усмехнулась Вера.

В кабинет Николаева привели Снегову, здесь же были понятые и Протасевич. Из кабинета в крохотную приемную вел небольшой тамбур, двери в нем оставили открытыми, голоса должны звучать ясно и чисто. Женщин усадили так, чтобы их не было видно из прихожей.

Первой в приемную пригласили Олю Богомолову. Она вошла, заинтересованная необычной ситуацией.

– Там, на автобусной остановке, авария, – послышалась фраза.

Вера Васильевна, внимательно наблюдавшая за Олей, поняла – нет.

– Там, на автобусной остановке... – услышав этот голос, Ольга беспокойно глянула на Веру Васильевну, та оставалась бесстрастной; а голос звучал из кабинета: – ...авария.

– Она, – прошептала Богомолова и закричала вдруг, закрывая лицо руками: – Она! Она! Она!

Вера Васильевна бросилась к ней, успокаивая, но сама ощущала неприятное чувство, как будто рядом происходит что-то страшное, непоправимое. "Все верно, – пронеслось в голове, – это же противоестественно – убийство!"

– Свидетелем Богомоловой опознана подозреваемая Снегова, – услышала Вера Васильевна слова прокурора и вывела Олю в коридор.

По голосу Тамару Баркову-Снегову безошибочно узнали и Высоцкая, и Пушкова, и Шибков; последний, услышав Тамару, удивленно сказал:

– Она, стерва! – и извинился.

Конечно, это была удача.

Но побледневшая Снегова упрямо твердила свое: "Нет, не я".

Оставался только один день, когда Снегову-Баркову можно было задерживать в отделе. Оснований для ареста недостаточно, прокурор санкции не даст, нужны еще доказательства. Но, увы. "Так, – усмехалась про себя Вера, – есть пока блохи, а не аргументы".

Но жила в ней надежда, даже уверенность в том, что огромная работа даст свои результаты, непременно даст. Как собираются ручейки и образуют полноводную реку, так собранные с трудом, иногда и с кровью доказательства рождают великую силу – истину.

О покушении на оперуполномоченного уголовного розыска знало уже все село. Общительный паренек за несколько дней успел познакомиться и подружиться со многими. Люди возмущались и недоумевали: кто в их деревне способен на такое?

– Жалко, Ярина нет, участкового, он бы, однако, мигом разобрался, толковали жители.

По собственной инициативе председатель сельсовета собрал всех, кто видел Богданова в день перед случившимся. К приезду оперативной группы кабинет, где совсем недавно Богданов с Петуховым наводили порядок, был полон, сидели здесь и супруги Степанко. Анатолий занялся свидетелями, председатель сельсовета предоставил ему помещение. А Николаев, не мешкая, приступил к допросу основного свидетеля, Семена Ярина.

Охотник степенно ждал, пока майор достанет бумагу, ручку. Старик успел принарядиться, суконный пиджак сидел на нем мешковато, источая запах белого багульника – сибирячки спасают им от моли бережно хранимые вещи. Спокойное достоинство читалось на его лице. Начал дед Семен свой рассказ не совсем обычно.

Майор знал характер своих земляков, знал и особенности сибирского разговора, а потому слушал, не перебивая.

– Значит, так я тебе, паря, скажу. В жизни не бывает худа без добра. Вот и седни так приключилось. Ругай меня, не ругай, а я на глухариное токовище каждую весну хожу. Как взял меня батя малолетком с собой, так я и "заразился", да вот уж более шести десятков этим болею. Апрель идет начало токовищ. Я, почитай, все их окрест знаю. Однако, думаю, пора уже, и собрался до свету. Они, глухари-то, токуют на ранней зорьке. Да ты не думай, – он прижал руку к груди, – что я их бью. Иной раз за всю весну ни одного. Куда мне вдвоем со старухой? Любуюсь я ими, душой радуюсь.

Иду я по тайге не шибко, сторожко – глухарь пугливая птица; верст пять прошагал, там тропка у меня узехонька, – охотник показал, отмерив на столе полоску в полметра. – Вот така тропочка. Иду, значит. Был когда-нибудь на токовище? – обратился охотник к Николаеву. Тот молча кивнул. – Ну, так знашь красотищу эту. Как он, глухарь-то, шею вытянет, да ожерелку радужную надует, а гребень, гребень-то заалеется, хвост раскроет – чисто царский павлин, и цокает, цокает...

Дед мечтательно улыбнулся.

– А капалухи, подружки-то евонные, чо вытворяют – будто и вниманья не обращают, а сами глазиком зырк-зырк, ну чисто девки! – Ярин рассмеялся было, но тут же одернул себя. – Разболтался, старый.

Майор улыбнулся ему – старика торопить нельзя, уважение потеряешь, а без уважения и помощи большой не дождешься. Сибиряки – гордый народ. Мечтаю, значит, я, – продолжал между тем дед. – Глядь, елешка небольшенька срублена у тропки, да ладненька така. Я ругнулся про себя: весной таку красоту губить, ель да кедрачик счас, весной, всю тайгу оживлят зелененьки, свеженьки. Чо тако, думаю? Глянул в сторону. Глаз-то у меня зоркий, увидел сразу – есть чо-то под ветками. Подошел – батюшки-светы, то паренек ваш, Алик. В кровище весь, без памяти. Пригляделся – живой. Тут уж я не помня себя волокушу соорудил – на себе-то не допер бы. Ну и приволок сразу к фершалице, Остально ты знашь.

Он замолчал.

– Ничего подозрительного вы не заметили, когда вышли из деревни? Или в лесу? Выстрелов не было? Никто не встретился? – обратился к нему Николаев.

– Не-е, ничего тут сказать не могу. Никого не видал, и стрельбы не было.

– Где елешка та, показать можете?

Охотник рассмеялся:

– Ты чо, паря! Как не могу, могу, конечно. Да вы и без меня найдете, я волокушей, как трактор, по тайге прошелся!

Майор решил осмотреть место нападения, а затем помочь Петухову в допросе свидетелей.

– Досталось вам, – пожалел Ярина майор. Самодельные носилки на непрочном весеннем грунте оставили глубокие следы.

– Чижолый он, – согласно кивнул охотник, – умучился. Да ведь не оставишь.

Нашли полянку, где дед увидел Алика. Вокруг множество глубоких следов больших резиновых сапог.

– Мои это, – смущенно пояснил Ярин, – я как его увидел, ни о чем не думал, только успеть бы его доставить. За лесинами метался – без топора-то чего нарубишь? Одну, другу гнул да ломал – не всяка мне теперь лесина под силу.

Больше не нашли ничего. Только бурая кровь на опавших листьях. Долог весенний апрельский день, да за работой прошел быстро.

Ниткин щелкал фотоаппаратом, измерял, собирал в пробирки кусочки грунта, где лежал раненый, отпилил чурочки срубленной елки – все могло пригодиться. Уже заканчивали, когда вдруг на тропинке показался запыхавшийся Петухов.

– Что случилось? – встревожился Николаев.

– Товарищ начальник, – здоровяк не мог отдышаться, – там у нас такие дела! Сенькин явился, говорит, Богданов пришел в себя.

– Ну-ну, – нетерпеливо подгонял майор.

– Подробно с ним толковать не дают еще. Он сказал только, что стрелял в него Степанко, и в лесу у него землянка.

– Ничего больше?

– Нет.

Да, вот уж новость так новость. Поистине, как из рога изобилия сыплются: одна чище другой.

– Обойдется, видимо, с Аликом, – обрадованно сказал Иван Александрович, и тут же молнией пронзила мысль: "Степанко! Где он?"

Анатолий угадал его вопрос:

– Счетовода мы задержали, там его Сенькин караулит.

За день устали, обратная дорога по раскисшей таежной тропинке показалась долгой. Майор дивился тому, как бодро шагает старый охотник, будто и не проделал этот путь сегодня дважды, да еще с такой ношей. Умеют таежники сохранить молодость до преклонных лет! В ответ на похвалу Ярин с гордостью пояснил:

– В тайге живу, тайгой и лечусь. Отродясь в больницу не хаживал. А зайди к нам в избу – у нас со старухой лесных трав насушено видимо-невидимо. Она даже чай заваривает с травкой – мята, лист смородинный да еще чо-то. Ну, и конешно, дело, натуральный продукт у нас. Вон скоро черемша пойдет – витамин голимый, ягода разная, гриб. Шишкую тоже маленько по осени – всю зиму свой орех. Моя старуха кедровою шкорлупой всяку хворь выбиват. Да березовым веником, – он засмеялся, – вот и бегаю помаленьку, а вы, молодые, уж лог, поди, под собой не чуете!

Когда в теплой комнате участкового Николаев присел, наконец, на стул у печки – гудели не только ноги, ныли и стонали, кажется, все косточки до единой, даже есть не хотелось, только спать, спать. Однако отдыха не предвиделось.

Здесь же, в углу у окна, ссутулившись, опустив голову, сидел Степанко, а Сенькин весь кипел, докладывая Николаеву:

– Я его к стенке припер, вот, – он потряс густо исписанными листками, – вот мы парня нашли – с прошлого года знает, что у Степанко землянка в тайге есть. Парень думал, он там самогонку гонит втихую, даже проследить пытался, да не удалось, хитер больно. Ишь, святой Иосиф! – даже не сказал, а зло прошипел Сенькин.

– Не знаю я ничего и ведать не ведаю. Напраслину возводите на невинного человека. Спал я всю ночь дома – жена подтвердит. В лесу не был. И землянки у меня нет никакой – к чему она мне? – слезливый, ноющий голос не вязался со жгучими, внимательными глазами допрашиваемого.

– Да ведь русским языком я тебе говорю, – загорячился оперуполномоченный, – при тебе парень сказал, вот он, протокол, сотрудник опять потряс бумагами. – Накануне он тебя видел, как ты из лесу крался. Только рассказал малый Алику про схорон, наутро и нашли лейтенанта...

Обыск в доме Степанко никаких особых результатов не дал. Ниткин тщательно упаковал в целлофановый мешок резиновые сапоги хозяина, они были чисто вымыты. Изъяли патроны и ружье с тщательно вычищенными стволами, небольшой топорик, который нашли в рюкзаке.

Клавдия Ивановна Степанко на предложение рассказать правду о шубе, отчаянно рыдая, сообщила, что одежду надела ее дочь, уезжая вечером на автофургоне.

– Холодно было, а у нее пальтишко на рыбьем меху.

– Зачем дочка нагрянула? – спросил Николаев, и женщина после долгих вздохов и рыданий рассказала, что у Тамары в котлопункте была недостача, мужу говорить не хочет – боится позора. А Мельников, когда дочь пришла за документами, ей сказал: "Если не уплатишь – в тюрьму за недостачу пойдешь". Вот и приехала она за деньгами. Стали у отчима просить – куда там, разорался, расскандалился. Он это с виду такой тихий, а дома зверь зверем! Ну, осерчала Томка и уехала.

– Зачем вы отправились к дочери, да еще так внезапно, никому ничего не сказав? И сразу после допроса? – Николаев чувствовал, что женщина не договаривает, утаивает чего-то. Клавдия Ивановна вытерла слезы:

– Когда меня ваш человек допрашивал, я испугалась. Тамарку, думала, посадили! Про шубу спросил, опять неладно. Сказала, что увезли шубу родственники.

Иван Александрович укоризненно взглянул на Петухова, тот виновато покачал головой. Вот где была ошибка! Не поверь он тогда Степанко на слово, возможно, все повернулось бы иначе. "Что ж, – подумал майор, учтем при разборе дела, только бы раскрыть его".

Степанко продолжала:

– Уговорила я мужа съездить к Тамаре. Он согласился, когда узнал, что милиция приехала, и денег дал. Отвезли мы ей нужную сумму, заскочили еще в Ийск, в охотничий магазин муж давно собирался, а от Заозерного-то до города близко. Тамара с нами собралась, недостачу, говорит, заплачу. Из Ийска мы прямо домой.

– А с шубой что?

Та отвела глаза:

– Мы у Тамары ее забрали и продали, на вокзале продали, у поезда.

– Вот как, – удивился Николаев.

Ведь Тамара сказала, что одежду с нее сняли неизвестные. Так и бывает, что преступник, даже все тщательно обдумав, допускает оплошность в чем-то. А выяснить, куда же делась пропажа, поможет очная ставка матери с дочерью. Любопытно, как они выпутаются.

Клавдию Ивановну обязали явиться в Ийск.

Уже поздно ночью выбрались из Ярино. Смертельно усталый Николаев, несмотря на нещадную тряску, подремывал на переднем сиденье газика, но даже в этой полудреме его не оставляли мысли о деле. "Никак не можем добраться до какой-то главной улики, все пока туманно, расплывчато, очень подозрительная эта семейка – Степанко и Баркова-Снегова. Похоже, что ищем мы именно их, но где, где найти основное звено? Землянка? Что за землянка?"

Небо уже светлело, когда добрались до Заозерного. Утром, которое уже почти наступило, предстоял обыск у Снегова. Из Ярино еще необходимо заехать в Одон, навестить, если можно, Богданова. Скрепя сердце майор отправил Степанко в отдел под конвоем одного Петухова.

– Да не беспокойтесь, я с него глаз не спущу. – Здоровенный старший лейтенант выглядел рядом с тщедушным счетоводом внушительно...

Отдыхать особенно и не пришлось. Едва, кажется, приклонили головы к цветастым подушкам в доме участкового Гришина, где им соорудили постель, как наступила пора вставать. Жена инспектора приготовила завтрак – на огромной сковороде шипела яичница с салом, стояли на столе обычные сибирские разносолы. Николаев с улыбкой наблюдал за Ниткиным, который еще глаза не мог открыть по-настоящему, досыпая на ходу, а уже косился на еду, откровенно сглатывая слюнки. Вчерашний день получился, что называется, разгрузочным.

Гришин даже в доме был при полной форме и сообщил начальнику райотдела, что сбегал уже, позвал Снегова к себе в кабинет. "Чтобы время вам не терять", – пояснил он. Позавтракали быстро.

По дороге в сельсовет участковый рассказывал о парне, да Иван Александрович уже знал о нем многое со слов Сенькина. Ничего плохого за мужем Тамары не числилось. Ну, был ершистый, задиристый, да разве это большой грех по молодости? А закон не нарушал. После армии и женитьбы остепенился совсем. Взрослый мужик стал. За жену беспокоится. Мы ему не сказали пока, почему она в действительности задержана. Говорим, задержали за недостачу. Вы уж сами с ним, – говорил на ходу Гришин.

...Снегов покуривал на крылечке сельсовета – рослый, плечистый, сибирское скуластое лицо. Одет по-рабочему: телогрейка, кирзовые сапоги. Поздоровался вежливо, без неприязни, тревоги своей не скрывал.

Расспрашивая его о жене, о жизни, Николаев проникался все большим доверием к собеседнику, спокойная уверенность которого располагала к себе.

– Что же, разве это дело – девчонку за недостачу в тюрьму, укоризненно говорил Снегов, – я сейчас с утра до ночи на работе. Что там с Томкой приключилось, сказать вам не могу. Однако я думаю, не станете вы ее судить – я заплачу, – он полез рукой во внутренний карман, извлек пачку денег – десятки, трешки, рубли, все не новые, измятые. – Занял у ребят. Кому их сдать?

Николаеву захотелось на мгновение, чтобы Тамара была непричастна к убийству, вопреки всему, что свидетельствует против нее. Стало жаль этого рабочего парня, которому, если догадки верны, предстояло пережить потрясение – он, как видно, любил жену искренне.

Молча выслушав то, что ему сказали о подозрениях в отношении Тамары, о задержании Степанко, о необходимости обыска в его доме, побледневший Снегов поднялся:

– Идемте.

Он сам указал все укромные уголки в доме, достал вещи супруги. Тщательно осмотрели и подворье – ничего подозрительного, но Николаев обратил внимание, что среди женской обуви нет ни сапог, ни калош – ничего такого, без чего в деревне при распутице не обойтись.

– А резиновая обувь у Тамары была? – спросил он у хозяина.

– Конечно, – ответил тот. – Боты.

– Не видно пока их.

Тот недоуменно пожал плечами:

– Всегда там, в прихожке стояли.

Вновь все осмотрели – напрасно. Вышли во двор осмотреть стайки. Ниткин наконец обнаружил то, что искали, под деревянным настилом в закутке, где жались друг к другу штук пять серых овечек со свалявшейся шерстью. Доски от стены чуть отошли, Сергей сунул туда руку, пошарил – и вот, пожалуйста. Вытащив один бот, Ниткин здесь же перевернул его подошвой вверх и принялся внимательно изучать рисунок литой подошвы.

– Иван Александрович, этот след.

– Не спеши, не спеши, как ты это можешь сейчас сказать, без экспертизы. – Майор боялся поверить в такую удачу.

– Я ее проведу, конечно, по всем правилам, – серьезно кивнул Ниткин, – но рисунок хорошо помню – долго изучал его, потом с обувью Костериной сравнивал, запомнил.

Тем временем Сенькин нашарил во втором ботике сверток – что-то завернуто в белый лист из школьной тетрадки в линейку.

– Иван Александрович, смотрите, – позвал он Николаева. Все подошли, развернули бумагу. Беспорядочно скомканные, в ней лежали деньги. На вопросительный взгляд майора Снегов лишь недоуменно пожал плечами, уголки губ его горько опустились. С любопытством, многозначительно переглядывались понятые.

Пересчитали: 112 рублей, и на купюрах – бурые пятна.

112 рублей – Николаев хорошо помнил эту сумму! Это же выручка магазина! "Вот оно, главное звено", – отметил Николаев, но, к своему удивлению, радости не ощутил. Кажется, убийцу нашли, но легко ли видеть понурившегося мужа Барковой – здесь свое горе.

Хозяин дома молча расписался в протоколе.

В Одоне Сергей обрадованно выскочил им навстречу – в белом халате, высокой шапочке, скрывавшей рыжий чуб, даже очки излучали радость. Николаев невольно покосился на правое стеклышко – пятна не было.

– Ну, как? – спросил Иван Александрович, едва поздоровавшись.

– Скрипит братишка, вылезет – как пить дать. Молодой, крепкий. Да и я, – он шутливо потер ладони, – и я не промах!

Николаев рассмеялся, обнял друга, похлопал по худой спине:

– Сергей, Сергей, мы все у тебя должники, и я – первый.

– Ну вот за долг и отдай Веру. Хоть на денек, а? А за это за все ты отдай мне жену, – пропел он. Хирург смотрел притворно умоляюще, сложив ладони. Майор, подыгрывая приятелю, тоже пропел:

– Возьми коня, возьми ружье, но деву не отдам! А если серьезно, дорогой, то никак нельзя сейчас Вере отдыхать. Кажется, железно напали на след, – он посерьезнел. – Похоже, что именно эта семейка виной всему. Слушай, когда еще сказал Сенека: "Одни преступления открывают путь другим". И ведь до сих пор это верно. А наш случай, если все так, как я думаю, на сто процентов подтверждает этот тезис.

– Думал ли Сенека, что в селе Одон Ийского района его будет цитировать сотрудник милиции? – протянул Сергей Сергеевич. – И вообще, чего это тебя, Ваня, на философию потянуло?