Текст книги "Последняя улика (сборник)"

Автор книги: Любовь Арестова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

А жертв допустить нельзя.

– Привет, – сказал Игошин, не изменяя позиции. На звук его голоса мгновенно обернулся Вадим, да так и застыл, а Игошин обратился прямо к Сороке:

– Ты, дед, что рано прибежал? Кого привел?

Сорока равнодушно ответил:

– А-а, Андрюха, ты. Подходи чаевничать. Да я давно в тайге, вот геологи попросили к уткам подвести, я и пришел, все одно собирался сюда. А ты что рано?

– Да так. Дома-то чего сидеть? – Игошин не двигался с места, настороженно следя за сидящими.

Кстати вмешался гостеприимный хозяин палатки:

– Подходи, садись с нами. Сколько гостей у меня сегодня, как в городе, – засмеялся он. – То за полмесяца одного его встретили, – он кивнул на Андрея, – а тут за час – целая толпа!

"Спокойно, спокойно, – опять подумал Николаев. – Сорока уже оценил обстановку, понял, что нужно хоть немного отвлечь Игошина. Только бы не сорвался Вадим!"

Но строгий инструктаж не пропал даром. Вадим, глянув на следователя, тоже изобразил равнодушие, хотя голову вновь повернул к Андрею.

Нельзя было немедленно приступать к задержанию. Игошин может среагировать даже на резкое движение, если оно покажется ему подозрительным.

"Ему терять нечего", – вспомнил Николаев слова Серова.

Но и особенно медлить было нельзя. Скоро подойдут геологи, увеличится число людей на стоянке. Люди эти ни о чем не знают, как поведут они себя при задержании Андрея? Не бросятся ли ему на помошь? Не станут ли сами жертвами, если возникнет перестрелка? А такую возможность Николаев не исключал.

"Только бы он положил ружье, только бы положил", – твердил про себя Николаев, а Сорока между тем продолжал разговор:

– Ты, Андрюха, что столбом встал? Застеснялся, что ли? Проходи давай, присаживайся. Мы тут ночевать вздумали, а завтра поутру тронем к шалашу. А ты, коли хочешь, давай с нами. Есть-то будешь? Уха знатная у геологов, навострились варить, – похвалил он.

– Сейчас чашку дам, подходи. – Хозяин палатки приподнялся было, но Андрей опередил его:

– Не беспокойтесь, сыт я, есть не буду.

И Николаев увидел, как Игошин при движении геолога чуть заметно повел стволом в его сторону.

"Точно, – понял Николаев, – Игошин будет стрелять".

Сорока продолжал:

– Ты направился куда или меня ждешь?

– Я тебя, дед, одного ждал, а ты с целым полком прибыл, какая тут охота, – ответил Андрей. – Нет, не пойду я с тобой, на гольцы пока подамся. А у тебя хочу патронами разжиться, дашь?

– Отчего не дать, дам, конечно. Много у самого нет, но поделюсь. Да ты куда торопишься-то? Сам не хочешь пить, так мне не мешай! Погоди, напьюсь чаю, дам тебе патроны и катись, торопыга, – сердито говорил Сорока, и под эти слова Игошин подошел ближе, сел на чурку возле костра, но ружье из руки не выпустил, по-прежнему держа всех под прицелом.

Николаев мучительно искал выхода. Тянуть долго нельзя. Не бросит Андрей ружье, осторожен. Нужно брать его сейчас, у костра, пока он немного успокоился.

А что если..? Николаев принял решение. Автоматизм – вот что он использует.

На практикумах по психологии они, тогда еще студенты, часто забавлялись этим свойством человека. Каждый из нас, занятый мыслями об одном, автоматически, бездумно выполняет многие действия.

Напряжение и настороженность преступника помогут обезвредить его. Только бы удалось!

– Утки много видел? – спросил Сорока Андрея. – А гуси? Нагуливают жирок?

– Есть утки, и гуся много, нагуливают, – отвечал односложно Игошин, а в это время Николаев, держа в левой руке кружку, правой взял хваленый геологами большой кусок сахара.

– Ничего минерал, – весело сказал он и быстро протянул сахар Андрею: – Расколи-ка, парень.

Сработало! Андрей, разговаривая с Сорокой, машинально протянул свободную руку, чтобы принять сахар, а Николаев, молниеносно распрямившись, быстро схватил его за руку и что было силы рванул на себя прямо через неостывшее кострище, где стояли котелки с ухой и чаем.

Николаев рассчитал верно. Игошин не успел выстрелить. От неожиданного сильного рывка он не удержался, повалился прямо на старшего лейтенанта, не выпускавшего его руку. Ружье оказалось под ними.

Думая освободиться, Игошин выпустил ружье, рванулся от Николаева.

Старый Сорока одним прыжком оказался возле двустволки, мигом схватил ее, а Вадим бросился на помощь работнику милиции.

Игошин сопротивлялся отчаянно, изо всех сил, чо Николаев цепко держал его. Вадим же пытался укротить ноги Андрея.

Николаеву удалось завернуть за спину руку Игошина, сильным приемом уложить его лицом вниз, тот на мгновение затих, следователь сумел, наконец, достать наручники. Один браслет он надел быстро, но тут Игошин возобновил борьбу, и Вадим держал его, пока Николаев пытался поймать Игошина за вторую руку.

Вадим помог захватить запястье Игошина. Защелкнулся второй браслет наручника, но Игошин не сдавался, пытаясь подняться, сбросить с себя работника милиции.

Скованные наручниками руки ослабили сопротивление Игошина, а тут еще Вадим сумел сесть на его ноги, и Николаев быстро связал их ремнем. Игошин затих, лежа вниз лицом.

– Слушай... – задыхаясь от усталости и волнения, сказал Николаев, – я старший лейтенант милиции... я искал тебя и нашел... догадываешься, зачем я тебя искал?..

И тут вздрогнули все находившиеся на поляне от крика. Хватая крепкими зубами притоптанную траву, Андрей Игошин бился лицом о землю и дико, нечеловечески кричал.

Ни раньше, ни потом не слышал старший лейтенант такого крика. Вадим непроизвольно зажал уши руками. А Сорока, повидавший всякое на своем долгом веку, бегом бросился к озеру, зачерпнул воды и вылил ведро на Игошина. Тот замолчал.

– Эх, люди-человеки, – горестно вздохнул старый охотник. – Что ты наделал, Андрюха?!

16.

Успокоились не скоро. Подняли, посадили на колоду Игошина, который теперь опустошенно молчал.

Из-под его опущенных век непрерывно катились слезы, оставляя светлые дорожки на грязном, испачканном золою и землей, сразу осунувшемся лице.

Всплеснул руками дед Сорока:

– Батюшки-светы, да на кого же вы похожи, ребята?!

Ожесточенная схватка происходила на кострище, Николаев и Вадим были измазаны грязью. Только сейчас почувствовал Николаев боль от ожога вылившийся из котелка чай ошпарил ему руку. Под глазом Вадима всплывал огромный кровоподтек.

– Спасибо вам, товарищи, – тихо сказал Николаев. – Дело сделано. А сейчас давайте обсудим, как будем охранять этого. – Он кивнул на Игошина.

– За тобой слово, Иван Александрович, – ответил Сорока. – Ты приказывай, мы исполним.

– Когда подойдут ваши? – обратился Николаев к геологу.

– К заходу солнца будут здесь.

– Так вот, охранять Игошина будем по трое... Товарищ... – Следователь вопросительно посмотрел на геолога.

– Никонов Виктор Иванович, – быстро подсказал тот.

– Виктор Иванович, извините, что напугали вас. Но мы не могли вам объяснить все сразу, пошли бы расспросы, разговоры, а нам нельзя было этого делать. Как видите, мы были правы, Игошин находился близко, мог слышать, насторожиться и в лучшем случае уйти. Этот человек подозревается в убийстве двух человек из ленинградской партии, – сказал он.

– Мы за этим псом сколько дней идем, – со злостью вмешался Вадим и крикнул Игошину: – Ты бы нашим мужикам попался, гад, они бы тебя под орех разделали! За что ты Олега? А завхоза? За что?

Пришлось Николаеву успокаивать теперь Вадима, но он извлек урок из этого разговора: нужно было опасаться не только побега Игошина, но и самосуда над ним. Значит, в каждой группе охраны должен быть работник милиции. Сейчас он один, но скоро прибудут Колбин и Балуткин.

"А пока, – подумал Николаев, – смотри, Ваня, в оба и за тем, и за другими. Ночь впереди".

Нужно было оформлять документы.

Разложив бумагу на ровном пне, торчавшем у костра, лейтенант составил протокол задержания и приступил к обыску Игошина.

Тот не сопротивлялся, равнодушно разрешая снимать с себя вещи, которые узнавал кипевший от ярости Вадим.

На руке Игошина были часы убитого главного геолога Олега Нефедова их хорошо знал Вадим, в кармане нашли нефедовский складной нож. Ружье двустволка с вертикальными стволами принадлежала завхозу Горбуну.

– Рюкзак у него должен быть, – подсказал Сорока. – Где твой сидор, парень? – обратился он к Игошину. Тот молча кивнул в сторону тропы.

"Хороший признак, – обрадовался Николаев, – значит, будет давать показания".

Старший лейтенант попросил Сороку поискать рюкзак Игошина, и охотник вскоре принес его к костру.

– Спрятал у опушки, недалеко от тропы, – пояснил он.

Тут Андрей впервые поднял лицо, грязно выругался:

– Иуда ты, дед, – хрипло сказал он. – Поверил я тебе зря. Я за вами вдоль тропы километров десять шел, надо было перестрелять всех, как уток, – пожалел. Знал бы, зачем идете, – всех порешил бы.

– Вот как? – Дед Сорока направился было к Игошину, но старший лейтенант предостерегающе поднял руку, и он остановился. – Ты род людской опозорил, тайгу опоганил. Зверем бы назвал я тебя, да боюсь зверя обидеть. Э, да что говорить! – Сорока устало махнул рукой.

В рюкзаке Игошина тоже обнаружили вещи убитых.

Николаев все тщательно записал.

Между тем наступали сумерки.

Возвратились из маршрута геологи – два здоровенных парня.

Долго кипели страсти, когда узнали они о происшедшем – убийстве, розыске, задержании Андрея Игошина.

Опять Николаеву пришлось напомнить людям, что нельзя допускать самоуправства.

Игошину устроили постель, но он отказался прилечь, сидел, прислонившись к дереву, запрокинув голову, смотрел в небо.

На землю опускалась ночь. От озера пополз клочковатый туман. В костре потрескивали ветки. Измученного и потрясенного событиями Вадима отправили спать. Сорока отказался:

– Не усну я, Иван Александрович, да мне по-стариковски много ли сна надо? Посижу с тобой.

Вместе с ними дежурил один из геологов.

Напряжение понемногу спадало. Николаев думал теперь о том, как организовать конвоирование. И еще очень хотелось ему допросить Игошина, но он чувствовал, что нужно подождать, пока схлынет злость Андрея, погаснет надежда вырваться, уйти в тайгу и захочется облегчить душу признанием.

– Иван Александрович, – тихо сказал Сорока, – как бы Балуткин в шалаше нас не стал дожидаться, время потеряем.

– Я думал уже об этом. Придется сходить к шалашу. Там нужно и обыск сделать, может быть, вещи еще найдем. Я оставить его, – Николаев кивнул на Андрея, – не могу. Вадим заплутается, геологов наши ребята не знают, остается вас просить.

– Господи, зачем меня просить, – обиделся Сорока, – зачем просить, когда я сам хотел предложить. Я до свету уйду налегке, а ты Колбину напиши, что нужно сделать. Дождусь их, сделаем, что положено, и вернемся.

– Что бы я делал без вас, Семеныч? – благодарно ответил Николаев.

– Брось, парень, общее дело делаем.

– Конечно, общее. Я очень рад, что познакомился с вами.

Николаева клонило ко сну, сказывались усталость и напряжение, и мудрый Сорока, оставив попытки уговорить его поспать, развлекал старшего лейтенанта разговорами, рассказами о таежной жизни.

Сменили друг друга геологи. Выполз из палатки заспанный Вадим, глаз у него заплыл окончательно.

– Это он меня сапогом стукнул, – пожаловался он, прикладывая к щеке намоченный в озере платок.

– До свадьбы заживет, парень, не горюй, зато как лихо ты его оседлал, – утешил и похвалил его Сорока.

Ночь проходила. Начинало светлеть за Саянами небо. Засобирался в путь Сорока.

– Вы, Семеныч, Колбину передайте, чтобы тщательно осмотрели шалаш и вокруг тоже, пусть протокол составят. Пока они там будут работать, вы отдохните, это просто приказ, – как можно строже сказал Николаев. – Когда вас ждать?

– Ладно, приказ, – усмехнулся Сорока, – ты за меня не волнуйся, я свои силы знаю. А ждать нас... – Он задумался. – Когда они подойдут? Спешить будем, но только раньше полудня не поспеем.

Ушел Сорока.

Геологи рядышком сидели у костра, молчали.

Николаев подсел поближе к Игошину, который, запрокинув голову, тоскливо глядел в розовеющее небо. Всю ночь он тоже не спал, неподвижно и молча сидел, то уставившись в небо, то прикрывая глаза набухшими от слез веками.

– Пить дайте, – вдруг сказал он.

Геолог принес ему кружку остывшего чаю, Игошин жадно выпил.

– Воды дайте, – попросил он еще. Дали воды.

Напившись, Игошин тихо спросил:

– Как вы про меня узнали?

– Уж узнали, – ответил спокойно Николаев, – все про тебя узнали. И как из отпуска не вернулся, и как в тайгу ушел, как с геологами встретился.

– Не хотел я... геологов, – Игошин отрицательно закачал головой, – не хотел я их убивать, так получилось, я сейчас расскажу...

– Давай-ка по порядку все, – посоветовал Николаев.

И Игошин начал свой рассказ.

– В море я с охотой пошел. Надоело дома. Мать, сестры сперва приставали – учись, учись. Потом стали приставать – иди в колхоз работать или в леспромхоз. Ну, я жить хочу, как хочу, а они – нет, зудят меня. Один раз Балуткин – это участковый наш, прискакал: "Нехорошо, – говорит, Андрей, надо трудовую книжку заводить, чего ты, как босяк, живешь?" Надоели мне. Списался с дядькой, думаю, избавлюсь от зануд, буду самостоятельный...

Андрей помолчал, потом продолжил:

– Я и учиться не хотел, не по мне это было. Подрос – в тайгу пошел, там мне только хорошо и было. Сам себе хозяин и вокруг всему хозяин. Вот меня и прозвали "Андрей – Медвежье сердце".

– Почему прозвали?

– А потому, что характер у меня такой. Я в тайге хочу – казню, хочу милую... Ну вот, дали мне отпуск, приехал домой, сходил в тайгу – ну, не хочу больше никуда. Думаю, не поеду обратно. Сестре сказал, а та в слезы. Виталий заругался. Плюнул я на них, наврал, что обратно еду, а сам – в тайгу. Боеприпасов взял потихоньку у Виталия – это зять мой, Татьянин муж. А ружье оставил, чтобы не подумали, что я в тайге. Возле Васильевской я раньше косарей видел, у них ружья были в шалаше... там на лагерь геологов наткнулся, – продолжал Игошин, – а в лагере один завхоз. Степан его звали. Ночевать меня оставил, накормил. Я смотрю – ружье у него отличное, такое для тайги – клад. Стал думать, как ружье это взять. А тут вижу под брезентом ящиков полно, укрыты. Ну, я решил, что продукты там – тушенка, молоко, мука. Геологов, я знаю, хорошо снабжают. Вот бы, думаю, мне эти продукты да ружье, так бы год из тайги не вышел. Переспали ночь, утро пришло – надо решать. Я поначалу хотел прихватить ружье – и тягу, а вот когда мне продукты взять захотелось, тут я и надумал. Вроде в шутку подумал, а прицепилась эта мысль ко мне. Думаю, кто узнает? Какие следы в тайге? А геологи решат, что обворовал их завхоз и сбежал. Утром Степан чай вскипятил. Банку тушенки с ним разогрели. А ружье у него в палатке было. Оба ствола заряжены, я видел. Пошел Степан к речке посуду мыть, а я – в палатку, взял ружье. Он и не оглянулся – я ему в спину... Он – бульк в воду. Подбежал к речке – его уж нет. Я как-то и не расстроился. Стал ружье смотреть. Гильзу пустую вынул, свой патрон вставил в ствол – с картечью. Собираюсь. Поднял брезент с ящиков, а там – камни! Зло меня такое взяло! Ну, думаю, возьму что есть. Брезент снял, палатку, вещи собрал, какие поцелее. Хотел подальше в тайге спрятать...

Игошин замолчал. Он молчал долго, потом зло сверкнул глазами, выкрикнул:

– Не хотел я геолога! Я и сам не пойму, как это получилось.

Передохнул, хватил ртом воздуха, продолжил:

– Когда я уже почти собрался, слышу – мотор на реке. Я ружье сграбастал и – по берегу навстречу. Чуть отошел, вижу из кустов – он в лодке плывет, не стережется. Это меня взбесило. Думаю, сейчас все прихватит и зря я старался. Распалился, а тут и он – напротив. Поднял ружье – картечью. Он в воду. Гляжу, на берег лезет, как раз напротив лагеря. Я бегом к лагерю, схватил патроны, зарядил стволы, жахнул. А он голову поднял и смотрит. Я еще раз выстрелил – он и упал там... Но я же не знал, что он приплывет, откуда мне знать? А он приплыл. И под горячую руку... Страшно, – выдохнул он.

– А одежда? – напомнил Николаев.

– Почему одежду-то снял? Могла мне пригодиться. Мне надолго надо было в тайге залечь, вот я и решился. Я вначале за лодкой побежал. Мотор у лодки заглох, она недалеко ушла, быстро по берегу догнал, ее к завалу прибило. Мотор завести не мог, с шестом на лодке вернулся к тому, что на берегу. Он неживой был, у самой воды лежал. Посмотрел – часы на руке, идут. Снял часы, ножик взял, ну и другое. А тело потом в воду. Переехал на лодке в лагерь, отошел малость – тайник вырыл, там вещи зарыл, мотор с лодки.

– Нашли мы твой тайник, – сказал Николаев. – Лодка где?

– На лодке я вниз спустился почти до Кирея.

"Вот почему и следов не было, – отметил Николаев, – угадал дед Сорока про лодку".

– Палатку я вез, – продолжал Игошин, – она тяжелая. А в устье вода спокойная, там я лодку притопил. Думал, сгодится. И тайник там же палатка и вещи. А сам налегке сюда, к озерам. У меня патронов маловато, хотел разжиться и на гольцы податься. Уж там бы меня не нашли!

– Нашли бы мы тебя, Игошин, и под землей бы нашли, – устало сказал Николаев. – Тайга таких не прячет, а земля не держит. Перелюбил ты себя.

Игошин молча опустил голову.

Позади бессонные ночи и трудные дни.

Игошин благополучно доставлен на базу геологов к Васильевской заимке. В сложнейших условиях тайги преступление было раскрыто. Прилетел вертолет. Николаев и Колбин прощались с людьми, которые стали для них близкими за эти дни. Пожимали руки геологам.

Балуткин отказался лететь в райцентр:

– Мне здесь до дому – рукой подать!

Николаев представил себе это "рукой подать", засмеялся, обнимая Ивана Михайловича.

А Сорока успел набрать спелой голубики и теперь совал туесок с ягодой в руки Николаеву:

– Отвези своей дочке, прошу!

Николаев смущенно отказывался, а Сорока обиженно вскидывал брови:

– Что ты за человек, задавит тебя туесок, что ли?

Так и пришлось Николаеву лететь с подарком охотника. Голубика, закрытая в тонкой бересте, вобравшая в себя свежесть леса, источала тонкий аромат, нежный и стойкий, как сама жизнь.

ПОСЛЕДНЯЯ УЛИКА

На высоком деревянном крыльце магазина "Ткани", высушенном и прогретом весенним солнцем, толпились покупатели. Магазин должен был вот-вот открыться после обеденного перерыва. Апрель радовал хорошей погодой, ярким солнцем. Едва проглянув, оно принялось за работу, уничтожая в городе следы долгой зимы. Таял почерневший снег, подсыхали дороги, легкий парок клубился на скатах тесовых крыш. Люди стояли на крыльце, спокойно переговаривались.

– Скоро откроют?

– Да, минут пять осталось...

В этот послеобеденный час улица была почти пустынной.

Подошли к "Тканям" три продавщицы в возрасте, следом прибежала их молоденькая напарница, навестившая в обед подружку.

– Запаздывает Анна с ключами, – тихо сказала она.

– С чего бы это?

– Да ваша Анна уж давно на месте, – откликнулась одна из покупательниц, – дверь изнутри закрыта, гляньте.

– Постучи-ка, пусть открывает, – посоветовали продавщице.

Девушка застучала кулачком в обитую коричневой клеенкой дверь:

– Анна Васильевна, мы пришли!

Никто не откликнулся.

Взбудораженные такой задержкой, покупатели вплотную приблизились к двери. И все услышали, как резко щелкнул откинутый изнутри крючок. Толпа устремилась в открывшийся проем. Продавцы поспешили в подсобку.

– Анна Васильевна... О господи! – раздался крик.

В тот же момент из помещения выскочила побледневшая женщина, бессвязно повторяя:

– Там, там...

На полу комнатки, под висевшим на стене железным ящиком, неловко подвернув под себя руки, лежала Анна Васильевна Сенкова. Возле ее головы расплывалось кровавое пятно...

Прокурор района Протасевич и начальник райотдела майор милиции Николаев возглавили следственно-оперативную группу. При осмотре магазина установили, что первые удары топором Сенковой убийца нанес в салоне. Дорожка следов крови от прилавка с рулонами сукна и драпа вела в тесную подсобку. Уже там ей были нанесены смертельные ранения. Орудие убийства испачканный кровью топор – нашли здесь же, в подсобке. Слабо закрепленное топорище выскочило из небольшого обушка, лежало отдельно, чуть в сторонке, на нем – отчетливые следы коричневого сурика – краски, которой в Ийске красили крыши.

Возле прилавка на дощатом полу отыскали застрявшую между плахами металлическую пуговицу на железной петельке-стойке. С внутренней стороны пуговицы видна была цифра "63". И еще обнаружили пригодный для идентификации след. "Елочка" резиновой подошвы маленького размера четко виднелась на полу.

На спине погибшей лежало несколько выпавших из ящика мелких монет. Значит, уже после того, как она упала, был открыт небольшой металлический ящик, висевший на стенке, и взята выручка первой половины дня. По словам продавцов, 112 рублей.

Пожилая продавщица трясущимися руками достала из огромного рулона с сукном завернутые в красный ситец деньги – пять тысяч рублей. В конце марта план перевыполнили, и Сенкова с согласия остальных оставила "на черный день" кругленькую сумму, чтобы сдать в апреле.

– Мы делали так иногда, – объяснила она, – а спрятали деньги в рулон я и Анна, – она утерла слезы. – Больше никто про место не знал.

Эта же женщина рассказала, что, уходя на обед, они вместе закрывают магазин и берут с собой ключи по очереди. Сегодня ключи были у Анны Васильевны, которая направилась обедать к своей знакомой Пушковой, живущей неподалеку.

Вытирая платочком непрерывно набегавшие слезы, Пушкова рассказывала майору Николаеву:

– С Анной мы знакомы давно и дружим. В сорок третьем ушли на фронт и служили вместе. Сперва санинструкторами были, потом Анюта снайпером стала. Стреляет она хорошо. Стреляла, – поправила сама себя, всхлипнув. – Вот ведь беда какая! Войну прошла, живой вернулась – и на тебе!

Столько горечи чувствовалось в этих словах, что у Николаева защемило сердце. Погиб человек, жена, мать, уцелевшая в жестоких сражениях, видевшая столько горя. Теперь бы ей жить да радоваться. А вышло вон как. Сколько уж лет работает майор в милиции, навидался всякого, но не может привыкнуть к чужой боли. Да и чужая ли это боль, если всякий раз, видя страдания незнакомых ему ранее людей, он чувствовал эту боль своим сердцем. Чужая беда становилась своей, прибавляла седины в русой кудрявой голове Николаева. И так всегда, с каждым новым делом, с каждым происшествием.

– Анне за войну орден Красной Звезды дали, – продолжала Пушкова. – В сорок четвертом ее ранило, и на фронт она уже не вернулась. Встретились здесь, в Ийске, после Победы. С тех пор прошло немало лет. Вчера я к ней в магазин зашла, на пельмени пригласила. Она согласилась.

– Где этот разговор состоялся? – спросил майор.

– У прилавка, где драп, сукно. Там мы толковали.

– Народ стоял возле вас? Может быть, знакомые?

– Народ-то был, конечно, как не быть. А вот знакомые... – женщина задумалась. – Вообще, знакомые стояли, – она немного оживилась, чуть подняла опущенные плечи. – Были, точно. В это же время Пучко Варя стояла и еще кто-то, не помню сейчас, – она виновато глянула на майора. Расстроена я очень, мысли путаются...

– Ксения Ивановна, а кто мог слышать вашу беседу? Кто рядом был?

– Нет, Иван Александрович, не могу сказать. Были люди, верно. Конечно, наш разговор могли слышать. А вот кто конкретно – не заметила. Кабы знать про несчастье, – она опять всхлипнула, – всех бы разглядела.

– Успокойтесь, Ксения Ивановна, и продолжайте.

– Так вот, сегодня с утра налепила я пельменей, жду Анюту к обеду. Они закрываются в два часа, ходу ей до меня минут десять, не больше. Она и раньше ко мне на обед прибегала.

Я на время не смотрела, но могу сказать, что пришла она минут десять третьего. Пока руки мыла, усаживалась, и пельмени были готовы. Только мы с ней принялись за них, слышу – стук в дверь. "Войдите", – говорю. Входит женщина. Молодая. Шуба на ней коричневая. Искусственная. Платок повязан по самые брови, лица почти и не видно. Да еще руку у лица держит, вроде бы плачет. Поздоровалась тихо так. Я ее спрашиваю: "Вам кого?" А она мне в ответ: "Тетенька, мне продавец из "Тканей" нужен. Горе у меня – мама умерла, материал на похороны надо". Анна тут вмешалась на беду свою, – у Пушковой опять покатились слезинки. – Говорит: "Я и есть продавщица. Погоди, пообедаю и пойдем". Женщина стала просить: "Я из деревни, тетенька, издалека, а шофер меня ждать не хочет, торопится".

Анна жалостливая была... – Пушкова закрыла лицо руками, замолчала на секунду, затем дрогнувшим голосом произнесла:

– Ушли они быстро. Больше я ее, голубушку, и не видела.

– Ксения Ивановна, а узнать вы нежданную гостью сможете? Приметы запомнили? – спросил Николаев.

– Узнать ее смогу по одежде, по росту. Молодая она, ну, не больше тридцати лет. Плотная такая. А лицо разглядела плохо. Платок на ней был зеленый шерстяной, она им все закрывалась, видно, не случайно.

– А голос? – майор с надеждой смотрел на Пушкову.

– Голос? Плачущий такой, тихий. А, вот что, – оживилась она, щербинка у нее между передними зубами. Да, да, щербинка.

По опыту зная, что расследование может подкинуть самые неожиданные ребусы, майор решил предупредить Пушкову, чтобы она сохраняла происшедшее в тайне.

– Я понимаю, Иван Александрович, никому ничего не скажу, – твердо произнесла она, поднимаясь.

...Овчарка Дана, обнюхав топорище, влажным носом почти коснувшись окровавленного следа на полу, даже не дослушав команды, рванула поводок. Пожилой проводник сержант милиции Екимов едва поспевал за ней. Дана уверенно взяла след, увлекла проводника на улицу, тут же через калитку забежала во двор магазина. Собака хорошо чувствовала след, шла азартно. С момента сообщения об убийстве прошло не более получаса, не могли преступники уйти далеко. Екимов очень надеялся на Дану.

За магазином – огороженный дощатым забором пустырь, примыкавший к соседней улице Луговой. Сокращая путь к центру, кто-то из жителей этой улицы сорвал с перекладины несколько досок, через образовавшуюся щель по тропинке люди вдвое быстрее добирались до нужного им места в центральной части города. В нескольких метрах от забора – дорога, ведущая к реке Сини, которая не тронулась еще, но вспухала, чернея частыми полыньями.

Овчарка уверенно пробежала по тропинке, возбужденно взвизгивая, вскочила в проем, выбежала на дорогу, несколько метров еще без колебаний мчалась вдоль проезжей части, затем растерянно остановилась.

Напрасно Екимов строго приказывал: "Ищи, Дана, след!" Она виновато смотрела на проводника, тыкалась носом в грязно-снеговую кашицу и не двигалась дальше.

Вернулись назад.

На гравийной дороге виднелась неглубокая колея, по которой, смывая следы, текли весенние ручейки.

Екимов кивнул сопровождавшему его лейтенанту Богданову:

– Видно, машина была.

Богданов понял это и сам, направляясь по тропинке к магазину, чтобы сообщить майору о результатах. О возможном транспорте сейчас же будут извещены все посты, уже выставленные на трассах, ведущих из города.

Расстроенный кинолог, подтянув поводок, вел собаку, которая, казалось, тоже была огорчена. У дыры в заборе они задержались. И Дана вдруг беззвучно оскалилась, шерсть на спине поднялась дыбом, а Екимов, шагнув через нижнюю перекладину, увидел на крайней доске в полуметре от земли небольшие бурые следы. "Кровь же это, – подумал он. – Ай да Дана, молодец! Хоть такой след, да нашла".

Оставив собаку караулить след, он поспешил к начальству.

Плотная весенняя ночь окутала городок. Высыпали на небе яркие звезды. Опустели улицы. Давно закончился рабочий день в учреждениях Ийска.

А двухэтажный деревянный особнячок райотдела милиции светился почти всеми своими окнами.

Прокурор Протасевич в черном форменном кителе ходил по кабинету Николаева и негромко говорил:

– Иван Александрович, постановление о создании следственно-оперативной группы я вынес. Буду заниматься делом сам, но ты ведь понимаешь – основная нагрузка ляжет на твоих ребят. Завтра из отпуска возвращается Вера Васильевна, она у нас самый опытный следователь, подключится.

Николаев кивнул.

В кабинет зашли сотрудники. Майор начал совещание.

– Подведем итоги первого дня, – негромко сказал он. – Прошу уголовный розыск.

Поднялся высокий худощавый капитан средних лет. Николаев махнул рукой:

– Сидите, Климов, сегодня набегались все, да и отдыха пока не предвидится.

Тот сел, начал докладывать, держа в руке листок, но не заглядывая в него.

– Товарищ майор, сообщение об убийстве получено в 15 часов 15 минут, немедленно выставлены посты для перекрытия следующих объектов: автовокзала, железнодорожной станции, аэропорта. Перекрыты автодороги у моста через Синь и на всех выездах из города. Посты проверены в 22 часа, ориентированы. Результатов, – капитан огорченно махнул рукой, – никаких. Опрошены жители улицы Луговой. Результаты те же. Правда, – добавил Климов, – успели обойти только дома, стоящие вблизи от тропинки, ведущей из магазина. Завтра эту работу продолжим. Люди говорят, по дороге машины ходили, но никто не заметил ничего необычного. С помощью ГАИ намечено проверить автобазы, хозяйства – будем искать транспорт, который мог увезти преступников с Луговой. Пушкова, подруга убитой, говорила о женщине, ориентированы участковые инспекторы и весь личный состав. Приметы им сообщены. Пока все, – закончил Климов, – подробный план составим завтра. Точнее, уже сегодня, – добавил он, покосившись на темное окно.

– Негусто у вас, – заметил Николаев. – Прошу следствие.

Невысокий плотный начальник следственного отделения Сидоренко густым баском неторопливо и обстоятельно рассказал о проделанной работе, которая была уже известна майору. Но тот не раз имел возможность убедиться в том, насколько важно всем участникам группы знать как можно больше. На первых этапах, когда в распоряжении имеются лишь жалкие крохи информации, только полная осведомленность способна вывести из тупика. Кстати, собрал Иван Александрович не только следственно-оперативную группу, но и руководителей всех подразделений.

– След, обнаруженный на месте убийства, – докладывал Сидоренко, пригоден для идентификации и, как сообщил эксперт-криминалист, оставлен резиновой обувью 37 размера. Вероятнее всего, обувь женская. Что касается пуговицы с цифрой "63", то крови на ней не обнаружено. Поручено проверить, кем она изготовлена, были ли такие в продаже в районе, где используются... На топорище, оставленном неизвестными в магазине, пятна краски. Какой установит экспертиза. Будем искать, где применялась подобная краска. На выпиленном из забора куске дерева обнаружена кровь человека. Предположительно группа совпадает с группой крови убитой. Окончательное заключение будет завтра, то есть уже сегодня, как правильно сказал товарищ Климов, – начальник отделения кивнул в сторону капитана.