Текст книги "Фокусник из трущоб (СИ)"

Автор книги: Луиза Бельская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

      Ян возник словно из-под земли, до боли стиснув плечо Фомы своими костлявыми пальцами. Сердце Фомы судорожно скукожилось, словно в него уперлись безжалостные ребра. На какое-то время он позабыл, что такое дышать – спазм, порожденный реальным кошмаром, железной хваткой зажал его горло.

      – Ян, – только и смог проговорить он, – Ян, это же наш Князь...

      Едва не упав, зацепившись за чью-то неудачно выставленную вбок кроссовку, Ян подскочил прямо к трупу и в растерянности навис над ним, не сводя глаз с проклятой отметины.

      – Молодой человек, отойдите! – один из свидетелей потянул его за локоть, – мы уже вызвали полицию, не трогайте его.

      Ян мотнул головой, словно стряхивая с себя наваждение.

      – Да, да, конечно, – и он отступил в толпу, увлекая Фому вслед за собою.

      – Да подожди ты, может, чего-нибудь узнаем, – Фома не хотел уходить. Это было каким-то кошмаром, не по-настоящему, фальшиво, липовая жизнь, липовая смерть, и Фоме все же хотелось разобраться.

      Ян резко схватил его за шиворот и потащил за ближайший угол. Фома противиться не стал, совершенно опешив от всего происходящего. Скрывшись с глаз случайных свидетелей, Ян с размаху чуть ли не впечатал Фому в стену, приперев его лопатками к острым углам обломанной штукатурки.

      – Все, – кулак Яна опустился где-то около уха Фомы, заставив осыпаться куски старинного цемента, – это уже край!

      – Ты чего? – выронил Фома, не узнавая в решительном и категорично настороенном парне привычного наркомана-пофигиста.

      Стекла золоченых очков грозно блеснули:

      – Фома! Вали! Ты слышишь? Вали отсюда, ты же сдохнешь на улице!

      – Послушай, – Фома хотел было выскользнуть из-под руки Яна, но тот мертвой хваткой вцепился в его предплечья и яростно тряхнул:

      – Нет это ты послушай, – перебил его Ян, бесстрашно буравя его прозрачным клинком светлых очей, – ты болен, – он провел пальцем вдоль угольно-черной брови над опухшим, покрасневшим глазом, – здесь, на улице, тебя ждут только вши, туберкулез, водка и смерть. И туда, – он указал пальцем на небо, – ты полетишь уже не на самолете, а на крыльях, блин, с нимбом, понимаешь?

      Фома нервно сглотнул. Ян был прав. Настала пора уходить.

      – Иди в ночную гостиницу или Дом трудолюбия, у тебя есть паспорт, там помогут с работой, у них есть врачи, ты будешь спать на кровати... – Ян выдохнул и опустил глаза, – Фома, ты понимаешь, что эта жизнь не для тебя? Выбирайся из грязи... Когда долго бродяжничаешь – это похуже наркотика, поверь мне.

      – Верю, Ян, верю, – Фома отстранил его в сторону и отошел на пару шагов, а потом проговорил, обернувшись через плечо, – передавай привет Шурику, и Захару, и тете Маше, и пусть она там не убивается по Князю, пусть они все берегут себя, ну, в общем, – он сделал паузу, – я пойду в этот Дом, который миллионер содержит, вроде там ничего живут.

      – Вроде ничего, – повторил Ян задумчиво, – Фома!

      Фома полностью развернулся в его сторону.

      – Это тебе, – Ян пошарил в кармане и вытянул руку: на раскрытой ладони лежал значок в виде орла, расправившего в стороны крепкие крылья, – это, конечно, не «Знак Гражданской авиации», но что-то похожее.

      – Спасибо, – Фома подцепил орла двумя пальцами и улыбнулся, – дай «пять», друг! – они обменялись рукопожатиями и разошлись каждый в свою сторону.

Ян еще несколько раз успел обернуться, пока подошвы черных берцов полностью не скрылись из виду.

      «Князь сидел и бухал, как ни в чем не бывало. Он обычно милостыню просил возле этого магазина, а потом отдыхал у мусорки возле склада. Отдыхал, блин, отдыхал! Наотдыхался. Этот маньячила подошел к нему, Князь не пытался бежать... или пытался? Этот лом, нет, кусок арматуры... там торчала широкая часть, значит, узким били в грудь, значит, убийца стоял спереди. Князь подпустил его, значит... – Фома даже потер вспотевшие от натуженных мыслей виски, – значит это был кто-то, кто не вызвал подозрений или кто-то знакомый, кто-то из своих», – он не заметил, как ноги сами вынесли его к высокому забору из металлопрофиля. Громадное крыльцо, целых десять ступенек, как десять смертных грехов – и вот наконец-то дверь Дома трудолюбия распахнулись перед Фомой свои объятия.

      В небольшом холле, ярко, едва ли не до слепоты освещаемом люминесцентными лампочками, Фому встретили хорошо и заметно обрадовались тому, что у него имелся паспорт: меньше оставалось работы по восстановлению документов для очередного бомжа. После оформления его сразу направили в санчасть на медосмотр и сдачу анализов. Доктор умного вида с близко посаженными воровскими глазами сходу поставил диагноз, подтверждающий догадки Фомы: чесотка и конъюнктивит. Неделя в лазарете – и Фома наконец-то заселился в своеобразный номер на четверых человек.

      Комната была небольшой, светленькой и чистой: четыре кровати, письменный стол, тумбочки для личных вещей и металлические шкафчики для одежды, даже простецкий телевизор имелся – одним словом, каждый житель этого заведения был обеспечен всем необходимым. Соседями Фомы оказалось трое мужчин лет где-то под сорок-пятьдесят. Один из них был без стопы – обморозил прошлой зимою, когда ночевал на улице. Мужчины оказались спокойными и уравновешенными, все, как на подбор, Фома даже удивился. Они не роптали на судьбу и боготворили своего благодетеля, владельца этой обители – Клима Пачицкого.

      А теперь нужно сказать несколько слов о порядках, царящих в Доме трудолюбия, и причинах, по которым заведение, рассчитанное на восемьдесят человек, было заполнено только на половину.

      Во-первых, как и во всех учреждениях подобного типа, алкоголь здесь был строго-настрого запрещен. Курить в специально отведенном для этого месте – пожалуйста, но! Того мизерного пособия, которое выплачивалось здесь каждому, прошедшему испытательный срок – один месяц, только на курево и хватало. К тому же порядок в Доме царил монастырский:

      8:00 подъем, утренняя молитва,

      8:30 завтрак,

      9:00 – 13.00 работы по хозяйству,

      13:00 обед,

      14:00 – 18.00 работы по хозяйству,

      18.00 – ужин,

      19.00 – 21.00 свободное время,

      21.30 вечерняя молитва, подготовка ко сну.

      Работы по хозяйству хватало на всех, потому что-то самое хозяйство было подсобным: собственный огород немалых размеров, ремонтная мастерская и даже ферма: куры, поросята, утки. Жители Дома без работы никогда не сидели, каждый из них был прикреплен к определенному трудовому фронту и полол, чистил, кормил, убирал целыми днями. Работали и в субботу, а вот в воскресение бывшие бродяги обязаны были посещать церковь и в приказном порядке исповедоваться. За несоблюдение правил выгоняли сразу, причем безвозвратно. Маленечко выпил – за дверь, мотался по улице после отбоя – туда же, не хочешь трудиться – свободен.

      Вот места в заведении и пустовали, потому что бездомные, привыкшие к алкоголю и расхлябанному образу жизни, не могли приспособиться к трудовой дисциплине и железному графику. Зато все, кто оставался, работали на совесть, искренне молились, прославляя Клима, и преспокойно жили себе в Доме, со временем приобретая аскетичный вид. Надо признать, что питались они хорошо, их постель всегда была мягкой и чистой, одежда – добротной и теплой, медицинская помощь – своевременной и качественной.

      Иконы висели на стенах в каждой комнате, а у каждого жильца имелся свой молитвослов с непременным атрибутом – зеленой закладочкой. Буквально через день в Дом приходил местный священник, прямой как палка с абсолютно безэмоциональным лицом, и заставлял, нет, все же упрашивал каждого открыть свои помыслы. А если кто-то отказывался или еще чего доброго посылал батюшку вместе с помыслами по известному адресу, то вскорости об этом случае узнавал Клим, а глупый смельчак отправлялся восвояси.

      Постоянные исповеди, молитвы, почти полное отсутствие возможности остаться одному действовали удручающе. Телевизор можно было смотреть только в свободное время, но там показывали только три канала: про природу, какой-то религиозный и местный, зато про все и обо всем. Но Фома особо не унывал, он высыпался, хорошо себя чувствовал, врал про помыслы, четко дозируя реальность и полет фантазии, добросовестно трудился, в хорошую погоду гулял по вечерам, несколько раз встречаясь с Яном, который за последнее время весьма погрустнел.

      Так прошел целый месяц. На первом этаже жилого корпуса было решено организовать спортивный зал. Просторное помещение под это самое дело, с высоким потолком и облупленными стенами, однозначно требовало ремонта, который, разумеется, было решено организовать своими силами. И вот, вместе с небольшой бригадой Фоме было поручено заниматься именно этим помещением.

      Старая масляная краска сдиралась шпателем плохо, мелкое крошево колючей пленки застывшим пеплом застревало в волосах, мерзко кололось и отчаянно раздражало. Глядя на то, как весело пересмеиваются друг с другом остальные работники, как ловко орудуют их шпатели, как непрерывно сыплется лакокрасочный водопад под чужими руками, Фома понял, что раздражается здесь только он один. Очень хотелось распахнуть настежь все окна, но один из мужиков жаловался на простуду и боялся сквозняков – остальные из солидарности его поддерживали. Пыль везде стояла столбом, и Фома, закашлявшись, вышел в коридор, чтобы попросту отдышаться и попить воды.

      Он расстегнул рубашку, встряхнув ее фланелевыми полами – колкие снежинки белой краски взвились метелью.

      – Фу ты, – Фома помахал рукой перед глазами, стараясь поскорее развеять мешающую пелену.

       Сильно хотелось пить, но не успел Фома подойти к заветной бутыли с водой, как хлопнула дверь и в коридоре показалось несколько человек: комендант, он же управляющий и просто надсмотрщик над жильцами – один в трех лицах, а еще двое телохранителей и Клим. Комендант шел впереди, размахивая руками, и что-то увлеченно рассказывал своему хозяину.

      Клим был явно не в духе, он смотрел себе под ноги, сводя брови у переносицы, и о чем-то сосредоточенно думал. На нем была такая же серая байка с капюшоном за спиной, что и при первой встрече с Фомой, только теперь на байку был надет черный пиджак, и серые завязки неизменно одинаковой длины покоились на изящных лацканах. Телохранители шагали с каменными лицами – Клим не любил пустые улыбки.

      – Клим Анатольевич! Там ведь работы непочатый край! Мы не успеем за неделю привести стены в порядок. Мы же не специалисты, как можем, так и делаем, может, проще нанять бригаду строителей?

      – Труд облагораживает человека, – резко отозвался Клим, поднимая голову и не останавливаясь при этом. – Вы забыли, чем мы тут с вами занимаемся: пытаемся сделать из опустившихся созданий божьих снова людей, так сказать, священную миссию выполняем. Каждый человек, не важно, нищий он или богач, бездомный или хоромами владеющий, должен нести ответственность за свои поступки. Оступился – поможем, снова направим на истинный путь, но и человек сам должен понимать, что сохранить сущность свою он сможет только усердным трудом. Конечно, вы не сделаете всего за неделю, вон товарищ без дела стенку подпирает! – Клим остановился у входа в спортзал, как раз напротив Фомы.

      – Подождите, не заходите, я сейчас, – комендант шагнул в комнату, чтобы дать команду бригаде прекратить работу и не пылить.

      И теперь Фома, прижавшийся лопатками к стене, и Клим, хищно насупившийся, смотрели друг на друга пристально и даже не мигая.

      – Тот самый фокусник с базара, – как-то нервно усмехнулся хозяин положения и, не давая Фоме вставить и слова, продолжил, переходя на зловещий шепот, – ты почему не трудишься?

      Теперь Фома хорошенько рассмотрел его глаза, большие, дымчатые, и когда Клим сердился, а сердился он прямо сейчас, дым сгущался и они опасно темнели.

      – Я, – хрипло проговорил Фома, не сводя своего орлиного взора с начинающих сужаться зрачков собеседника и облизывая пересохшие губы, – водички попить вышел.

      Клим не ответил. Он просто продолжал смотреть, внаглую, совершенно бесцеремонно разглядывая его лицо, выразительные строгие брови, тонкий нос, блестящую нить влажных зубов, показавшуюся в блуждающей, растерянной улыбке, едва заметную ямочку на подбородке – ничто не скрылось от его пытливого взгляда.

      Фома перестал улыбаться и закусил нижнюю губу, когда этот взгляд опустился ниже, скользнул по скулам и опустился к шее, липко скользя по ее точеным изгибам. Он смущенно сглотнул, понимая, что Клим замечает трепетное биение выступающей жилки, предательски выдающей его противоречивые эмоции.

      Это был тяжелый взгляд, изучающий и пытливый одновременно. Он пополз дальше, к ямочке у самого основания шеи, и обрисовал уголки торчащих ключиц – крепкие, уверенные руки, не принимая никаких возражений, ухватились за воротник расстегнутой рубашки и беззастенчиво распахнули ее полы, обнажая вздымающуюся от нервного дыхания грудь. Фома смущенно зарделся – он не привык к подобным прикосновениям.

      – И без креста, – с недовольством прошипел Клим, – как же ты еще живой-то? – он поднял голову, с удовольствием разглядывая свое отражение в желто-коричневом отливе янтарных глаз. Редкий цвет, он еще не встречал такого.

      – Да не все живые, что с крестом, – отозвался Фома, – некоторые, как зомби, ходят и живут по чужой указке, – в нем проснулась природная дерзость.

      Лицо Клима даже передернуло: ему никто никогда не смел отвечать в подобном тоне.

      – Водички попить, говоришь, – он резко отстранился от Фомы и повернулся к кулеру, наполняя стакан доверху, – пей!

      Фома нерешительно взял протянутый стакан, медленно осушая его до самого донышка.

       С беспокойством наблюдая за каждым глотком Фомы, за движениями его кадыка, за трепетом груди, снова стыдливо прикрытой рубашкой, Клим чувствовал нарастающее волнение.

      Опустошив стакан, Фома криво усмехнулся и, утерев пухлые губы запястьем, протянул Климу пустую посудину. Клим вызов принял.

      – Еще! – он снова заполнил стакан доверху.

      – Благодарю! – глаза Фомы хмуро сверкнули, на этот раз он залпом опустошил стаканчик.

      Телохранители молча стояли и смотрели на все это действие. Уже потом они обсуждали друг с другом, что впервые за последнее время какому-то мальчишке удалось вывести их хозяина из состояния статического хладнокровия.

      – А давай еще на бис, – цинично предложил Клим: крылья его носа начали гневно раздуваться: он был азартным человеком.

      – А давайте, – Фома гордо вскинул голову. В этот момент в дверном проеме показался комендант.

      – Клим Анатольевич, входите, я там все окна пооткрывал, а то было не продохнуть – пылища! Пиджак испачкать можно.

      – Иду, – почти что прорычал Клим, одним движением комкая пластиковый стаканчик и глаз не сводя со своего оппонента, – держи сувенир, – он вложил Фоме в руку полупрозрачный шарик и шагнул в рабочее помещение.

      С тех пор прошло две недели, и Фома больше не встречал хозяина Дома. Дни тянулись монотонно, было скучно и однообразно: работа, молитвы, молитвы, работа. По вечерам Ян пытался его развеселить, но ничего не получалось – Фоме во всем виделась безысходность и какая-то щемящая тоска.

      Однажды Клима показали по местному каналу. Он стоял на фоне Дома трудолюбия и рассказывал зрителям душещипательную историю о том, как он когда-то давно, когда еще и бизнесменом не был, возвращался домой и заметил в кустах женщину с ребенком. Они там жили, спали на какой-то подстилке и просили милостыню у перехода. С этой самой минуты он, Клим, во что бы то ни стало решил помогать бедным и сдержал свое обещание. За окном шел дождь, соседи по комнате играли в домино, а Фома сидел прямо перед телевизором, кончиками пальцев касаясь экрана, там, где находилось лицо Клима.

      Прошла еще неделя, но Клим не появлялся. Он может и бывал в Доме, вот только пересечься с ним Фоме больше не удавалось. Денег не было, места, куда идти, не было тоже, наступала осень, и небо за высоким окном приобретало цвет глаз бизнесмена. Фома уже совсем отчаялся выпутаться из этого замкнутого круга, но сама судьба сделала шаг к нему навстречу.

      Чистив на кухне картошку, Фома поранил себе большой палец, несильно, можно было и внимания на это не обращать, но повариха, одна из местных, своя, так сказать, запричитала и настояла на том, чтобы Фома направился в медпункт.

      Увидев отрешенное выражение лица своего пациента, подвижный доктор задорно хохотнул:

      – А вам, молодой человек, не мешало бы взбодриться. Я давно за вами наблюдаю, скучно вам, разгуляться совсем негде.

      – Разгуляться? Вы шутите? – возмутился Фома, смахивая на бок отросшую челку, – на копеечное пособие? Шоколадку, что ли, купить? – он потрогал пластырь на своем пострадавшем пальце.

      – Ну да, ну да, – поспешно согласился доктор, вставая со стула и, заложив руки за спину, начал прохаживаться взад и вперед, делая нарочито размашистые шаги, – дом престарелых, не так ли? Вы здесь самый молодой и... – он пытливо посмотрел на Фому, который с недовольным видом продолжал рассматривать свой палец.

      – Короче, – Фома сверкнул глазами, – к чему весь этот разговор?

      – А к тому, – доктор остановился у него за спиной и, положив руки ему на плечи, слегка помассировал их, – что вы в хорошей физической форме, а еще вам, в принципе, нечего терять.

      – Что, почку продать предлагаете? – съехидничал Фома, изворачивая шею и глядя на доктора снизу вверх.

      – Ну, вы, однако, большой шутник! – доктор вышел из тыла, подтянул стул и, повернув его спинкой вперед, уселся напротив. – Я предлагаю попробовать себя в подпольных боях без правил, – на одном дыхании выпалил он. Его близко посаженные глаза, казалось, сошлись еще ближе, – тайно, после отбоя. Выигрыш зависит от ставок. Никаких раундов, бой идет до того момента, пока соперник не вырубится или не сдастся. Никаких ограничений, любой допинг, противник выбирается жеребьевкой, никаких взвешиваний, приходишь и дерешься. Кстати, меня Иннокентием зовут. Так как?

      Фома удивленно вскинул брови:

      – Вы так просто мне об этом говорите! А если мне сломают что-нибудь ненароком?

      – Там будет дежурить скорая. Сразу отвезут в больницу. Единственное что: в больнице нельзя говорить, где получены травмы. Врачи со скорой скажут, что подобрали побитого на улице. В случае разглашения, – доктор красочно провел себе по шее ногтем большого пальца, и Фома понял, что все это далеко не игра. – Ну так что? Будешь в этой дыре прохлаждаться и богу молиться или снова вкус жизни почувствуешь?

      Сердце Фомы бешено застучало. Вот он, глоток свежего воздуха! В бой? Да хоть прямо сейчас!

      Иннокентий был хорошим психологом, он понял, что его слова достигли цели, и предложение Фома уже не отвергнет. Терпение Фомы достигло такого предела, что он готов был на все, что угодно, хоть на войну, хоть на подводную лодку, лишь бы стряхнуть с себя монастырское наваждение. Жизнь закипела в нем бурным ключом, и в глазах зажегся огонек воодушевления.

      – Когда? – только и спросил он.

      – Сегодня ночью.

5. Поединок и школа

 Одежду Фома подготовил заранее: его соседи не должны были ни о чем догадаться. Камуфляжные штаны он спрятал под подушку, чтобы суметь быстро достать, когда придет время. Где-то к одиннадцати мужики захрапели, они вообще никогда не жаловались на плохой сон. Полежав еще с полчаса, при этом пытаясь вспомнить приемы рукопашного боя, которым обучался еще в армейке, Фома сделал вывод, что может быть с не самым серьезным противником он справиться сумеет.

      Мельком оценив время на своем телефоне, Фома понял, что пора собираться. На ощупь справившись с одеждой и шнурками незаменимых берцев, он еще раз, на всякий случай, осмотрел комнату, уже стоя на подоконнике, – все спали. Вот и хорошо. Фома аккуратно открыл оконную раму и смело ступил на широкий карниз. Несколько метров – и он оказался на козырьке у черного входа.

      Автомобиль доктора стоял, как и договаривались, неподалеку. Когда Фома почти бесшумно спрыгнул на землю, откуда ни возьмись появился Ян, без своей дурацкой шапочки, с очень серьезным выражением лица и хвостиком на затылке.

      – Ты чего сюда приперся? – зашипел Фома, боязливо оглядываясь по сторонам.

      – Я хочу посмотреть, – упрямо ответил Ян. Он понимал, что Фома не будет рад его визиту, но твердо решил не оставлять друга в вероятной опасности.

      Дверца машины открылась, и показалась голова доктора, вопросительно поглядывающего на молодых людей.

      Глядя на плотно сжатые губы Яна, на то, как ходуном ходили желваки на его профессорском лице, Фома понял, что тот настроен категорично.

      – Зря я тебе вечером все рассказал, ладно, пошли, – он приглашающе кивнул головой и направился к автомобилю.

      – Ты кого с собой притащил? – возмутился доктор, когда Фома вместе с Яном плюхнулся на заднее сиденье.

      – Это брат мой, – Фома откинулся на мягкую спинку, – ехай, ехай!

      Иннокентий сердито засопел и повернул ключ в замке зажигания:

      – Его не пустят.

      – Я на улице подожду, – мрачно сообщил Ян о своем решении.

      Машина тронулась с места.

      – В этот раз денег с тебя не беру, попробуй для начала. Соперник может быть любой. Там и бывшие спецназовцы, и заезжие гастролеры, и банковские служащие, которым нужно просто сбросить пар, а еще просто отбитые на всю башку ушлепки. Короче, как повезет. Помни: никаких взвешиваний. Против тебя может выйти двухметровый здоровенный амбал. Дерешься без обуви и верхней одежды. И никаких перчаток, – машина выехала на проспект, хорошо освещенный ночными огнями.

      Фома был сосредоточен, он уже и сам не понимал, правильно ли поступает, согласившись участвовать в подобном мероприятии, но отказаться уже не мог.

      – А где сие мероприятие проводиться будет? – осторожно поинтересовался Ян, приподнимаясь с сиденья и наклоняясь в сторону доктора.

      – Сегодня в восьмой школе, в спортзале. А так, каждый раз в новом месте, чтобы не засветиться. Участники и зрители узнают о месте только в день боя.

      – И директор, значит, в доле, – усмехнулся Ян.

      – А что тут такого? – зло огрызнулся Иннокентий. Он вообще был крайне недоволен лишним свидетелем, да и вообще все его раздражало: оплетка на руле разболталась, левый дворник безобразно размазывал омывайку по пыльному стеклу, любовница намекала на дубленку к зиме – одним словом, никакого покоя в жизни уставшего врача не предвиделось.– Все получают прибыль, каждый крутится как может. Молодой человек, деньги бывают трех типов: честно заработанные, честно украденные и честно полученные за ловкость мысли и находчивость ума, но за чужой счет. Честная нелегальная услуга разве не должна оплачиваться достойно? Ты знаешь, сколько за ночь одного только дежурства на боях получают работники скорой помощи? Свою месячную зарплату! А полицаи, которые крышуют всю ночь? Вот то-то и оно! Это честные деньги!

      Машина завернула во дворы и очень скоро остановилась, не доезжая школьного забора.

      – Ты, – Иннокентий обернулся к Яну, – выходи!

      – Фома, удачи! – Ян ободряюще хлопнул Фому по плечу и вылез из автомобиля, с тоской глядя вслед горящим в темноте фарам.

      Возле самых ворот к машине подошел высокий мужчина в спортивном костюме, вопросительно глядя на водителя. Доктор достал из бардачка две игральных карты, пиковую и крестовую четверки, и продемонстрировал их охраннику. Мужчина удовлетворенно кивнул и дал команду паре каких-то шкетов открыть ворота.

      – Зацени чувство юмора организаторов, – одной рукой доктор рулил, второй помахивал картами в воздухе, чтобы Фоме было лучше их видно. – Сегодня день ВДВ, так они «погоны» решили сделать условным знаком, приколисты хреновы, – он бросил картонки на соседнее сиденье.

      – Огонек, – одобрил Фома, поворачивая головой то вправо, то влево, тем самым разминая шею. Несколько месяцев без упражнений – он плохо чувствовал мышцы. Не было в теле необходимой легкости, почти исчезло ощущение пружинистого чувства, когда ты бодр после тренировки, и весь организм благодарен тебе за тяжелые нагрузки, чувства, когда ты не устал, нет, напротив, приободрен, полон энергии и внутренней гармонии.

      Но была жажда жить, жажда проявить силу, безумное, жгучее желание доказать самому себе, что он не опустился, не сдался, что он может практически все – Фома сжал кулаки до легкого хруста. Он готов, он непременно справится.

      Возле здания школы было тихо, несмотря на припаркованные тут же автомобили: машина скорой помощи, полиция, несколько «Геликов» и «Лексусов». Далеко не все приезжали на машинах, большинство оставляло свой транспорт в соседнем квартале и уже пешком доходило до места назначения – так было более скрытно.

      Полицейские стояли и курили, пристально всматриваясь в новые лица. Работники скорой сидели в салоне и ковырялись в своих мобильниках – их звездный час еще не настал, и можно было расслабиться перед ночной сменой.

      В холле людей было много, все в темном, большинство – мужчины, толстые, тонкие, суровые, улыбающиеся, с золотыми печатками или короткими четками в руках – кого здесь только не было. Встречались и женщины, сопровождающие свою вторую половину, одетые скромно, без ненужных в данном случае аксессуаров. Это было не дефиле алмазов, все пришли смотреть бой.

      Пройдя мимо умывальников, Иннокентий и Фома оказались возле подсобки спортзала.

      – Погоди секунду, я сейчас, – доктор нырнул в саму подсобку, очевидно, чтобы договориться с организатором, а Фома остался в коридоре.

      Здесь же, подпирая стену, находилось несколько человек – Фома насчитал пятерых, очевидно, бойцов. И если зрители имели вид праздный и просто заинтересованный, то эти смотрели с бесстрашием и какой-то готовностью ко всему.

      Один из них был, по всей видимости, таджиком, низенький, но, судя по всему, верткий и шустрый. На кистях его рук виднелись следы от белой краски. Очевидно, парень днем работал маляром, а ночью вкалывал за уже совсем другие деньги. Потом был очень конкретный мужик в тельняшке, накачанный и крепкий с широким низким лбом и кривыми оттопыренными ушами, по всей видимости, поломанными не один и даже не два раза – вот уж с кем, с кем, а с этим чуваком Фома точно не хотел сойтись на ринге.

      Там же отирал стену, сидя на корточках, какой-то тощий студентик, судя по внешнему виду, закаленный в подзаборных потасовках. Возле самой двери в подсобку ошивался мосластый блондин в белой рубашке, дико смотрящейся на фоне общей черно-серой массы, с презрением поглядывающий на всех остальных, а еще очень веселый тип с густыми бакенбардами, в профиль похожий то ли на Пушкина, то ли на обезьяну. Мужчина то и дело отпускал сальные шуточки про то, что как бы им тут всем между ног не прилетело, и пытался воодушевить своих конкурентов на выигрыш.

      Распознав в незнакомце нового борца, «бывалые» начали с интересом его разглядывать.

      – Ну вот, еще один чурка появился, – заметил блондин, слегонца ударяя кулаком в стену. – В ваших рядах пополнение, – его последние слова относились к таджику.

      Тот что-то проворчал «на своем» и продемонстрировал блондину средний палец.

      – Ты, главное, не переживай, – сразу подкатил «Пушкин», красочно потягивая то один, то другой трицепс, – все быстро начнется и быстро закончится.

      Мужик в тельняшке звучно заржал, зачем-то запрокидывая при этом голову.

      Фома им не успел ничего ответить, потому что из дверного проема показалась голова Иннокентия:

      – Фома! – пришлось сделать шаг в абсолютную неизвестность.

      За учительским столом, по-деловому, сидел представительского вида детина с ноутбуком. Осмотрев Фому с ног до головы, он удовлетворенно цыкнул зубом и заметил:

      – Ну, наконец-то не фрик. Хорошо, – он клацнул пальцем по одной из кнопок, – кличка?

      – Чего? – Фома не понял, – погоняло, что ли?

      – Творческий псевдоним, – хохотнул детина и закашлялся, подавившись жвачкой. – Имя, под которым ты будешь выступать.

      – Фома Гудвинский я, – Фома пожал плечами – эта странная регистрация его удивляла. Он переступил с ноги на ногу, глядя на толстые мясистые пальцы «секретаря», ему было непонятно, как тот такими корявками еще по клавишам безошибочно попадает.

      Детина тяжело вздохнул:

      – Гудвин. Гудвин – нормально будет?

      – Привычно будет, – кивнул головой Фома, – меня так и в армии звали, и в школе.

      – Ну, все, – детина закончил заполнение необходимых реквизитов и что-то пустил на принтер. – Кеша, скажи, чтобы все заходили, – обратился он к доктору.

      – Ребята! – Иннокентий снова высунулся в коридор, – давайте сюда!

      Неторопливо, один за другим, словно нужно было разгружать фуру с никому не нужным товаром, мужчины начали заходить в комнату. Очень скоро перед ними на столе оказалось шесть небольших прямоугольников, лежащих «рубашками» кверху.

      – Для тех, кто не знает, вытягиваем имя соперника, – дежурным голосом произнес детина, – трое добровольцев есть?

      – Я! – Фома поднял руку.

      – Я, как всегда, – отозвался «Пушкин».

      – Джаляб-жизнь, давай, я тоже, – таджик выступил вперед.

      Подсмотрев, детина оставил на столе три бумажки. Молодые люди быстро разобрали свои «билеты» и, прочитав имена, уставились на выбранных судьбою соперников.

      Фоме достался Ариец. И без труда становилось ясно, что им был тот самый блондин.

      – Эй, Гитлер, – Фома направил в его сторону палец-пистолет, – Хенде хох!

      Ариец скривил губы и поправил свои чем-то напомаженные волосы, явно напомаженные, – ну не могли белокурые пряди быть так идеально откинуты назад, и промолчал. «Пушкину» достался студент, а таджику, соответственно, мужик в тельняшке.

      – Десять первого, – детина посмотрел на солидные наручные часы. – Через двадцать минут начинаем. Первыми выходят Кинг-Конг и Мангуст!

       Фома не удержался и прыснул со смеху, стараясь поскорее отвернуться от соперников: «Кинг-Конг, блин! Пушкин – Кинг-Конг»! Тихо посмеиваясь, он направился к окошку, чтобы дожидаться там начала поединка. Студент-Мангуст расположился на соседнем подоконнике, занимая себя выковыриванием грязи из-под ногтей. Фома обратил внимание на его руки: даже при плохом освещении были видны следы уколов и небольшие синяки. «Ну, этот точно анестезировался», – решил он про себя: