355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Луиджи Малерба » Римские призраки » Текст книги (страница 10)
Римские призраки
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 01:43

Текст книги "Римские призраки "


Автор книги: Луиджи Малерба


   

Роман


сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Кларисса

Я знаю, что мои претензии абсурдны. Болезнь Занделя лишила меня кратких мгновений отдыха от супружества, которое стало удушающим, чем-то вроде помещения без окон, тогда как Джано может рассчитывать на Валерию, у которой двери распахнуты в любое время дня. Чего тут скрывать: исчезновение Занделя с моего горизонта серьезно нарушило равновесие наших с Джано отношений. Чтобы восстановить равновесие, Джано следовало бы отказаться от Валерии. Но мою претензию словами ясно не выразишь, я могу придать ей лишь форму угрозы.

Единственное, что заставило бы его послушать меня, это угроза расставания, а потом и развода. Джано очень любит меня, и мысль о том, что я могу решиться на развод, приведет его в отчаяние, в этом я уверена. К сожалению, я тоже люблю его и пришла бы в не меньшее отчаяние, чем он. Я могла бы блефовать, но у меня не хватит хладнокровия, чтобы выдержать такое ответственное притворство. Мне следовало бы предложить ему сделать выбор: я или Валерия? А вдруг Джано выберет Валерию? Просто назло мне. На такое он способен. Судя по тому, что Джано пишет в своем романе, он ее совершенно не уважает, но вряд ли откажется от нее. Я одержима ужасной дилеммой: правда или притворство? Следует ли мне верить в перспективы, придуманные Джано в его книге? То, что я пока прочитала, ужасно близко к истине и часто проблема, изложенная на бумаге, предваряет и превосходит реальное положение вещей, которое светит мне, а вернее, положение, в котором мы увязли.

Когда у меня депрессия, я иду в парикмахерскую или покупаю новое платье. За Пантеоном есть бутик на виа делла Паломбелла, у нас с его молодым хозяином-геем схожие вкусы и пристрастие к тканям в стиле модерн, с мягким, волнистым цветочным рисунком, и к свободному покрою, и все это по человеческим ценам. Перед одним платьем, выставленным в витрине, я прямо застыла на тротуаре. Вот чудо! Платье почти такое же, может быть, именно такое, какое было на Валерии, когда я увидела ее на выставке Лемпицки во Французской академии. Тот же шелк в волнистую диагональную полоску, словно раздуваемую ветром, такие же ниспадающие линии с легкими сборками у талии. Домой я возвратилась с пакетом, который тут же разорвала, и надела платье – копию того, что видела на Валерии. Прекрасная провокация для встречи Джано.

Верите или нет, но он ничего не заметил. Даже не заметил, что у меня новое платье. Поскольку мне это кажется невозможным, приходится признать, что Джано поразительный и ловкий притворщик.

Джано

Не могу понять, что задумала Кларисса. Затеять разговор о Валерии – по-моему, это, скорее всего, провокация, на которую ее сподвигла какая-нибудь убедительная сплетня. Когда я думаю, что всегда принимал с иронией постоянные эротико-сентиментальные провокации Занделя в ее адрес, то отчего теперь какой-то новый злой дух побудил Клариссу испытывать мое терпение, поднимая столь скользкую тему, как мои отношения с Валерией. Было у нас этакое молчаливое согласие: ни Зандель, ни Валерия не могли занимать в наших разговорах слишком много места, чтобы не ставить под сомнение нашу супружескую жизнь. И тут я совсем не понимаю, какой смысл выставиться в таком же или почти таком же платье, как у Валерии? Провокация? Издевка? Метафора? Напоминание? Конечно же это чрезвычайная выходка, рассчитанная на мою столь же чрезвычайную реакцию. Frangar или flectar?[12] Я склонен больше к flectar, то есть к гибким компромиссам, а не к разрыву. Есть какие-то сомнения? По крайней мере, в этом вопросе мне придется прийти к согласию только с самим собой.

С тех пор, как Зандель начал умирать, у Клариссы выбита почва из-под ног, она в состоянии нервного кризиса. Мне жаль ее нервов, но дело в том, что, утратив контроль над собой, она ставит под сомнение нашу супружескую жизнь.

Это платье в стиле модерн, как у Валерии, мне кажется результатом ментального сдвига, отклонения, симптомом психического расстройства. Flectar, конечно же flectar, повторяю я. Совершенно идиотская школьная дилемма: в каком ухе звенит? Так-то мы играем нашей совместной жизнью.

Во всяком случае, после высказанной на прошлой неделе угрозы Кларисса больше не касалась темы «Валерия». Единственное отступление – демонстрация этого платья. Возможно только одно драматическое решение наших, открыто выставленных на обсуждение, проблем. И Кларисса хорошо знает, что это означает: а означает это, что остается распахнуть двери перед четырьмя всадниками Апокалипсиса.

Кларисса

Умирает Зандель или нет, а я свинья, потому что пошла на презентацию книги Луччи Нерисси. Прочитала о ней в газете и сразу же решила пойти в книжный магазин «Новые страны», неподалеку от Монтечитторио, где проводилась презентация.

Подходя к витрине магазина, я уже раскаивалась в том, что зашла так далеко. Заглянула внутрь через стекло. Там было человек десять, почти все женщины, и двое мужчин, сидевших за столом перед публикой, наверное, ведущие; Луччи Нерисси стоял рядом с ними. Он ястребиным взором разглядел меня через стекло, бросился наружу, подбежал ко мне и обнял.

– Чью добрую волю мне благодарить?

Я улыбнулась, довольная тем, что он вспомнил мою остроту.

Нерисси завел меня в магазин. Мое присутствие в этом месте почти вопреки моему желанию похоже на то, что я сама поднесла ему себя на золотой тарелочке. Я так хорошо это осознала, что даже разволновалась, представляя себе, как закончится вечер, и подумала, найдет ли Луччи Нерисси место, куда он сможет меня отвести, или на нашем пути окажется жена и какие-нибудь другие препятствия. В этот момент я уже приняла решение, оставалось только ждать, как он организует нашу встречу.

Скажу проще: Луччи Нерисси мне нравился, нравился именно физически, я мечтала заняться с ним любовью. Да, сказала я себе, предать Занделя, такого больного, – это колоссальное свинство, но и понимала, что человек, который сумеет заменить его (я не претендую на бог весть что, просто мне нужен сильный и приятный любовник), возможно, спасет от крушения мое супружество, державшееся после болезни Занделя лишь на вялой и усыпляющей рутине. Я была до такой степени взволнована, что постаралась минимизировать значение этого события: в сущности, говорила я себе, в настоящий момент вырисовывается просто возможность потрахаться.

Джано отличный муж еще и благодаря Валерии – как ресурсу на всякий случай, – так же, как я была отличной женой до настоящего момента благодаря существованию Занделя. И это равновесие внезапно нарушилось из-за его поездки в Нью-Йорк, а потом из-за болезни, которая окончательно вынесла его за скобки. Вот почему я подумала о спасении моей семейной жизни, когда прочитала в «Мессаджеро» пару строк, сообщавших о презентации в книжном магазине «Новые страны» книги Луччи Нерисси «Подозрительное равновесие» – об опасности манипуляций культурой. Именно это я поняла из выступлений обоих ведущих и из слов самого Луччи Нерисси. А я-то думала, что он пишет романы.

Какой красивый голос, говорила я себе и слушала Луччи, не вникая в то, что он говорит, какой красивый голос. Я понимаю, как птицы используют свои трели в качестве средств обольщения. Даже слоны и крокодилы издают громкие любовные призывы. Голос Луччи Нерисси возбуждал меня настолько, что я едва не испытала оргазм прямо там, в магазине. Я поговорила с женой нашего аптекаря, которую часто встречаю, прогуливаясь между пьяцца Навона и Пантеоном, где мы ведем с ней доверительные беседы.

«Ну как же?» – сказала она и призналась, что влюбилась в своего мужа беседуя с ним по телефону и изменила ему (один, один только раз!) с певцом из хора академии «Санта Чечилия». Я, конечно, не назвала ей имя покорителя моего сердца, а главное – не посвятила в последствия этого покорения. Жена аптекаря не только специалист в вопросах эротики, но и ужасная ханжа.

Джано

Похоже, что бедный Зандель безнадежен. Он не страдает, болей у него нет, но, судя по всему, так слаб и подавлен, что с трудом держится на ногах. Каждый раз, когда я звонил, Ирина говорила мне, что он предпочитает никого не видеть, так как это его утомляет. Вот я и отказался от встреч с ним. Но однажды Ирина сама неожиданно позвонила мне и сказала, что Зандель охотно бы со мной повидался. Что случилось?

Я пошел навестить его. Он был очень бледный и усохший, но, по правде говоря, он и здоровый был бледным. Сейчас казалось даже, что Зандель в хорошем настроении. Он говорил, что чувствует себя неплохо, ничто его не мучает, кроме сильной усталости, невероятной общей усталости – до самых пальцев ног. Можно было подумать, что его болезнь – это усталость, и она скорее причина, чем следствие, или, по крайней мере, и причина, и следствие болезни одновременно.

– Все это из-за каких-то дерьмовых эритроцитов, – повторял он.

Но ничего не сказал о переливаниях крови, и я, естественно, о них не заговаривал. Жена предупредила меня, что лучше с ним не говорить и о работе, если только он сам не выберет эту тему для беседы. Так о чем же мы могли говорить? Впервые за все время нашего знакомства у меня появилось ощущение, что Зандель как-то переменился, словно претерпела изменения его личность; он стал немного другим, и я подумал, что такая тяжелая болезнь, как у него, действует на саму сущность индивида. И эти постепенные вливания чужой крови – вот подлинная причина того, что я с трудом узнавал Занделя после стольких лет знакомства.

И еще что-то странное появилось в его голосе, в его взгляде, несосредоточенном и уходящем куда-то вдаль. Это был еще Зандель, согласен, но Зандель расслабленный и растерянный – может быть, именно из-за всех этих переливаний, из-за всей этой чужой крови, бегущей по его жилам. Я отдавал себе отчет в абсурдности своей мысли, но разве не может в абсурдности иногда проскальзывать немножко правды? Кем были его доноры? На месте Занделя я бы, конечно, захотел познакомиться с ними. Чью кровь вливали в его вены? Мужскую или женскую? Итальянскую или иностранную? Нордическую, азиатскую, африканскую? Может, кровь какого-нибудь проходимца? Нет ли опасности вместе с эритроцитами перелить ему какой-нибудь вредный вирус? Конечно же нельзя требовать у доноров сертификат о хорошем поведении. Не знаю, беспокоят ли Занделя эти вопросы, поскольку разговоры о крови во время этой встречи были запрещены.

Мы беседовали об университете, основываясь больше на сплетнях, и наконец, чтобы нарушить внезапно возникшее молчание, я решил прибегнуть к моему излюбленному средству – анекдотам, которые Кларисca так ненавидит, – но ведь ее с нами не было, да и присутствие Ирины не служило помехой. Дело не в анекдоте, но я все же решил пересказать ему известный парадокс в надежде оживить его интерес к разговору.

– У тебя двое родителей, – сказал я, – а твои родители в свою очередь имели по паре родителей. Оглянемся назад и убедимся, что за одно поколение мы переходим от двух человек к четырем. Каждый из четырех в свою очередь имел двоих родителей, и в двух поколениях, – ведем обратный отсчет, – у нас получается восемь человек. Идем назад от поколения к поколению. Каждый из восьми наших предков имел, естественно, двух родителей, и вот у нас уже шестнадцать человек. От шестнадцати мы получаем тридцать два, а от них шестьдесят четыре. Примем во внимание какой-нибудь неожиданный пропуск в каждом поколении. И куда же нас приводит этот процесс?

Зандель удивленно воззрился на меня.

– Получается парадокс Зенона навыворот, – сказал он, – кто движется в одном направлении, каждый раз должен достигать половины пути, который ему предстоит проделать, прежде чем достичь финальной цели. В общем, герой никогда не дойдет до конечной точки, потому что впереди у него всегда будет еще половина пути. Таким образом, его путь становится бесконечным. Таково истинное значение парадокса Зенона: создание гипотезы бесконечности или, если угодно, бессмертия. Тогда как твой парадокс ведет к бесконечности в геометрической регрессии и вместо того, чтобы дойти до Адама и Евы, одиноко живущих в Земном раю, предполагает, что планета заселяется все больше. Таковы шутки логики, которая то и дело сходит с рельсов и переворачивает хрупкую реальность. К счастью, человек не подчиняется строгим законам логики: непредвиденное управляет всеми человеческими историями, и только на непредвиденное мы можем возлагать наши надежды. Как ты понимаешь, я бы с восторгом принял парадокс Зенона с его гипотезой бессмертия, но предпочитаю присоединиться к партии Лукреция и ждать, когда непредвиденное повернется лицом ко мне.

Параллель между двумя парадоксами мне показалась неточной, но я не выказал своего сомнения. Зандель говорил самому себе, по-видимому возлагая свои слабые надежды на гипотезу бесконечности Зенона, а потом обратился с надеждой на невероятный, но возможный крах логики фактов. А факты неуклонно двигались в направлении его смерти при одном исключении – возможно скором изменении хода вещей, открыто признаваемого моим несчастным другом.

Разговор стал слишком личным и затруднительным. И тут я решил сменить тему, спросить, например, как шли дела с его проектами в его отсутствие, но я уже слышал от Ирины, что как раз это было для него особенно мучительным – он не мог следить даже за уже начатыми работами.

Я знал, что в Амстердаме одобрили его предложение увеличить число тротуаров, защищенных крепкими чугунными столбиками, прозванными «амстердамскими малышами», и осуществили это в некоторых городских районах. Кроме того, к великой радости пешеходов, запретили парковку автомобилей почти во всем городском центре. Гнев водителей попытались смягчить, выпустив в продажу маленькие шоколадные столбики. Попытка завязать разговор о шоколадных столбиках была решительно отвергнута Ириной, так как мы вторглись в область запретных тем.

Я не мог понять, почему Зандель выразил желание повидаться со мной. Как знак прощания? Когда был исключен разговор на профессиональные темы и, понятное дело, о его здоровье, мы уже не знали, о чем говорить.

– Как поживает Кларисса?

Неожиданный вопрос.

– Хорошо, довольно хорошо.

Еще одна запретная тема – Кларисса. Может, я должен был сказать, что у нее депрессия и держится она только на транквилизаторах? Тут я встал, и мы сдержанно попрощались. На протяжении всей нашей встречи в каждом слове Занделя, в каждом его жесте, казалось, чувствовалась его близкая кончина. Несколько последних месяцев Зандель влачил жизнь в объятиях смерти, и до встречи с ним я уже знал, что диалог с приговоренными к смерти бесперспективен. В общем и целом, подумал я, эта встреча носила литературный, романный характер. Но как стыдно думать о моем романе в такой почти похоронной обстановке.

– До свидания, – сказал я, придав нормальный тон прощанию и хорошо зная, что наше свидание – совершенно пустая гипотеза.

– До скорого, – сказал Зандель, странно улыбнувшись.

До скорого – где? – подумал я.

Кларисса

Студия Луччи Нерисси находилась на втором этаже довольно запущенного палаццо в коротком переулке делла Стеллетта, пересекающем виа делла Скрофа. Удобные, но освещенные неприятным неоновым светом лестницы. Мы вошли в полумрак маленькой комнаты, в центре которой стоял простой пармский столик в стиле Людовика Шестнадцатого, справа, на противоположной от входа стене – маленький книжный шкаф и широкий диван. Повсюду, даже на полу, были разбросаны книги, уйма книг. Полуоткрытая дверь вела в ванную. В комнате царил беспорядок, но было чисто, паркет натерт, через большое окно, завешанное легкой занавесью, в комнату проникало немного света с улицы.

Едва прикрыв дверь передней, Луччо (так я решила его называть) подвел меня к дивану, обнял, поцеловал и сразу, прокладывая себе одной рукой дорогу, попытался заняться любовью вот так, одетыми, на диване. Сначала я удивилась, но потом меня тоже охватило желание. Произошло яростное, грубое соитие. Я не думала, что получу такое удовольствие, подчиняясь сексуальному насилию этого незнакомого человека, на этом диване, в этой комнате, куда я вошла первый раз несколько минут назад. Мое тело жаждало этой встречи и теперь получило удовольствие. Когда я пришла в себя от тумана оргазма, Луччо стал меня раздевать. В мгновение ока я оказалась совсем голой, и тогда он тоже быстро разделся, и мы, обнявшись, рухнули на диван.

– Мне нравится твоя кожа, мне приятно трогать тебя, – говорил он и между тем целовал меня во все места и вызывал языком всё новые содрогания. Но если ему так нравится моя кожа, думала я, почему он захотел сначала заняться любовью одетыми? Но потом быть вместе, трогать друг друга и целоваться наконец обнаженными… Это частично искупило первоначальную неловкость.

Выходя из студии Луччо, я попросила его не провожать меня: ведь, что ни говори, я женщина замужняя. И я ушла, напряженная, а мысли мои уносились к бедному Занделю, всегда занимавшему особое место в моем сознании, а теперь вот преданному. Я свинья, дважды свинья, потому что мне не так уж неприятно быть ею. Но в душе я не очень была в этом уверена.

Я шла, низко опустив голову, ступая твердо и стараясь не сломать каблуки на брусчатке.

И словно в наказание, дома меня ждала огромная коробка шоколадных конфет, переданная посыльным нашей прислуге. Из бумаги, в которую была обернута коробка, торчала записка. Всего два слова: «Мысленно с тобой», и вместо подписи буква «З», как Зорро. Значит, Зандель решил поддерживать со мной связь посредством конфет. Какая детская идея, и опасная: коробку ведь мог перехватить Джано. Я так хотела услышать его голос по телефону, а что он сделал? Прислал коробку шоколада.

Я сосчитала: шестьдесят шоколадок, что для Занделя означает шестьдесят мыслей. Вероятно, и моих должно быть столько же. А что дальше? Что будет после шестидесятой мысли? Я положила в рот шоколадку номер один и спрятала коробку под шерстяные шарфы в мой платяной шкаф. Я все еще обижена на Занделя, который не хочет звонить по мобильнику, и не знаю, обижаться ли мне на него еще из-за этой нелепой попытки установить контакт или принять как парадоксальное и разделенное на кусочки послание.

Первая мысль после первой шоколадки: появление этой коробки сумело отравить мне близость с Луччо. Отличный результат с точки зрения Зорро.

Джано

Последнее время Кларисса разговаривает во сне. Слова неразборчивые и тревожные, словно она оказалась в штормовом море; мечется в постели, дрыгает ногами, жалуется, что ветер уносит ее одежду, просит помощи у какого-то неизвестного Луччо, но, может, я плохо понял. Кажется, что она задыхается во сне, говорит с этим Луччо о сорванной, падающей к ее ногам одежде, похоже, что она осталась обнаженной и в ее памяти воскресла деревня нудистов на Корсике. Или возник образ выходящей из воды Венеры кисти Сандро Боттичелли. Она злится на одежду, которая исчезает в морской глубине и достается обгладывающим ее рыбам. Свои невозможные проклятия она выкрикивает в сослагательном наклонении. Да, Кларисса пользуется сослагательным наклонением даже в своих снах. Она женщина утонченная.

Жена редко разговаривает во сне, но в этот период ее что-то тревожит, и она подолгу, путано что-то говорит почти каждую ночь. Надо сказать, что у нас наложено табу на некоторые темы, как будто это противопехотные мины, разбросанные на нашем пути, и мы оба не хотим взлететь на воздух. Да, мы с ней разговариваем, но избегаем таких тем, как политика, и слишком личных. Каждый из нас имеет свободную зону, которая исключает вопросы о жизни жены или мужа. Общих проблем мало. Так, например, в первые годы нашей супружеской жизни у нас была проблема – ожидание детей. Мы даже выбрали имена: Агостино и Аличе. Именам мы не придавали особого значения, выбирали просто так, следуя нашему воображению. После периода разочарования и переживаний мы почувствовали себя бесплодными, как песок в Сахаре, и это в значительной степени обусловило наши отношения. Я не хочу думать, хорошо это или плохо; конечно, обманутые надежды, не признанные открыто, но угнездившиеся в глубине, – я говорю и от имени Клариссы, – привнесли и легкое дуновение свободы, циничности в нашу супружескую жизнь. После первых лет тщетного ожидания мы вычеркнули эту проблему и не сказали о ней больше ни слова, полностью ее игнорируя.

Еще одна ночь неспокойного сна Клариссы, и опять ее сонное бормотание. Многие годы Кларисса не разговаривала во сне, а это уже третий или четвертый раз за короткий срок. Не знаю, связано ли это ночное беспокойство с Занделем и его болезнью, которая действительно произвела на нас очень сильное впечатление. Во всяком случае, в ночных бормотаниях, которые я уже разбираю, Кларисса ни разу не произнесла имени Занделя. Осторожничает даже во сне, девочка моя.

Нормально, что каждая перемена в жизни одного человека или семьи наносит мелкие травмы, о которых мы не отдаем себе отчета, но они отражаются, можно сказать, в бессознательном, хотя бы в ее снах. Зандель конечно же посещал сны Клариссы, даже если она и не произносила его имени. Зандель был для нас привычным гостем, и мы очень остро чувствовали его отсутствие и почувствуем еще сильнее, когда бедняжка уйдет туда, куда уходят все.

– Нам очень не хватает Занделя, – попробовал я прощупать почву.

– Думаю, нам надо смириться, попытаться забыть его.

– Может, он самый лучший из наших друзей, но все-таки зануда. Вероятно, мы нуждались в его занудстве.

– Занудство бывает глупое, а бывает умное, – тут же откликнулась Кларисса.

– Умное занудство, конечно. Похоже на противоречие, но в действительности это оксюморон – замысловатая риторическая фигура.

– Оксюморон встречается и в природе, – заметила Кларисса, – например, глупые люди с умными лицами или умные люди с глупыми лицами.

– Кого ты имеешь в виду?

– Какой ты подозрительный. Нет-нет, я не имею в виду ни тебя, ни Занделя. Я сказала просто так и могла бы назвать знаменитостей, принадлежащих к разным кругам.

– Как-нибудь займемся этим и назовем имена. Начнем хотя бы с Пикассо.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю