Текст книги "Римские призраки "

Господа, не беспокойтесь, буржуазия бессмертна.

Йозеф Рот

Кларисса

Орлиное гнездо на крутой скалистой стене. К нему, на удивление небольшой группы зевак, подлетает орел о двух головах. Кто-то приближается к птице и спрашивает:

– Генномодифицированный?

– Нет, я габсбургский.

Этот незамысловатый анекдот рассказал нам один приятель – журналист из «Франкфуртер альгемайне», командированный в Италию, в Сполето, на конференцию по проблемам биотехнологии и гостивший пару дней у нас в загородном доме в Казоле, неподалеку от Тоди. Перед возвращением в Германию он пошутил, сказав, что отдает эту историю в наше полное распоряжение.

С тех пор Джано, пользуясь любым случаем, развлекает друзей анекдотом о двуглавом орле. Он имеет успех по двум причинам: отражает модную научную проблему и льстит историческому снобизму слушателей. Всякий раз Джано меняет в своем рассказе не только форму повествования – слишком уж она проста и непритязательна, – а, главным образом, антураж. Например, идет дождь. Слушатель, естественно, ждет какого-нибудь обыгрывания этого обстоятельства, а получает резкую, как удар хлыста, заключительную фразу.

Потом Джано решает, что на такой высокой скале естественнее выглядел бы снег. И добавляет его в свой рассказ. В другой раз он может заметить, что орел (мы пока не знаем, две головы у него или одна, так как все происходит вдали) устал, ведь он долго летел (из Австрии, что ли?). Вся соль, говорит Джано, в том, чтобы подготовить слушателей к совсем иному финалу – как в парадоксах Аристотеля – и закончить историю неожиданно. Тему генной инженерии он вдруг увенчивает анекдотом (Джано, однако, запрещает мне называть свою остроту анекдотом).

Через четыре дня после отъезда нашего немецкого друга нам сообщили о его гибели в автомобильной катастрофе на шоссе между Франкфуртом, где он жил, и Дуйсбургом, где в мрачном здании университета имени Герхарда Меркатора ему предстояло сделать сообщение о конференции, состоявшейся в Сполето. Известие о его смерти, такой же нелепой, как любая смерть в автомобильной катастрофе, всех повергло в шок. Бедный Иоганнес, ведь он ходил по нашей земле всего каких-нибудь сорок семь лет и был на вершине творческой и профессиональной славы. Мы отправили телеграмму, а затем и письмо его жене, пребывавшей в безысходном отчаянии.

Как долго переживаешь из-за смерти друга? Этот симпатичный немецкий журналист был скорее нашим добрым знакомым, чем настоящим другом, но его внезапная гибель так сильно поразила нас, что мы не позволили себе ее обсуждать – безмолвие казалось нам лучшим способом выразить свое сострадание. Именно смерть и перевела его в разряд наших друзей.

Джано продолжал рассказывать историю о двуглавом орле с бессознательным чувством неловкости, поскольку ее автора уже не было в живых. Я слушала Джано, блиставшего этим анекдотом, и чувствовала, что ситуация изменилась. У меня в ушах все еще отдавался металлический скрежет, сопровождавший смерть бедного Иоганнеса на ночном асфальте, и отчаянный крик умирающего. Мне хотелось сказать Джано, чтобы он оставил орла в покое, но я боялась обидеть его, упрекнуть в отсутствии чуткости. Джано снова и снова повторял свой рассказ, а у меня в ушах сквозь его слова неизменно слышался далекий металлический скрежет на шоссе между Дуйсбургом и Франкфуртом. И я притворялась, будто мне смешно, как всегда – чтобы не обидеть его.

Джано очень строг, когда речь идет об урбанистике, предмете, который он преподает на факультете архитектуры «Валле Джулия», и ужасно наивен во всем, что касается человеческих и светских отношений. Возможность рассказать этот и другие анекдоты (он упорно называет их «парадоксами») позволяет ему принимать живое участие в компании друзей или у нас дома, а главное – игнорировать всем известные четыре гнусные рожи, появляющиеся на телеэкране и на страницах газет. Всякий раз они вызывают у него серьезную аллергическую реакцию, надрывный кашель и приступ астмы; так что по совету нашего врача я всегда держу дома или в сумочке, если мы куда-нибудь выезжаем, флакончик «Бентелана». Но только кортизон и адреналин могут помочь при анафилактическом шоке, который случился у Джано однажды вечером, когда на экране появилась первая из этих рож – ну что твой индюк с надутой грудью, уверенный, будто он «копается в истории, а не в дерьме», как успел изречь Джано прежде, чем потерял сознание.

Должна признать, что в любом варианте – с дождем или со снегом – Джано умел весьма элегантно преподнести анекдот, о котором я говорила выше. Он всегда мог создать атмосферу ожидания, рассказывая о небольшой группе благородных хищников так, словно он сам при этом присутствовал и мог лично засвидетельствовать удивление постоянно торчащих на своих местах обычных «орлов» при виде новоявленной двуглавой птицы. Последний раз во время обеда с друзьями-архитекторами он даже назвал размах крыльев двуглавого орла: два метра двадцать сантиметров. Как явствует из учебников орнитологии, таковы параметры королевского орла, который в данном случае (коли речь идет о Габсбургах) имеет право на титул Императорского.

Джано уже забыл о бедном Иоганнесе Вестерхофе и об ужасной аварии, в которой тот лишился жизни. Джано. Но не я. Меня до сих пор преследует ужасный металлический скрежет и терзают воспоминания о моих бесполезных призывах отказаться от сигарет, которые Иоганнес курил не переставая: две пачки в день этих смертоносных «Мальборо». Меня всегда беспокоило состояние легких бедного милого Иоганнеса.

Джано обладает счастливой формой рассеянности. Я хочу сказать, что его рассеянность никогда не наносила ущерба ни ему самому, ни окружающим. В доме друзей, архитекторов-модернистов (которых я ненавижу так, как они ненавидят все старинное), позавчера вечером он в очередной раз стал рассказывать анекдот о двуглавом орле. Я без слов призвала его к сдержанности, опустив взгляд и наморщив лоб. Джано сразу же меня понял и сменил тему. Только, пожалуйста, не думайте, будто Джано идиот. Он просто неисправимый простак. Что да то да.

Я зову его Джано, а не Джанантонио с тех пор, как мы поженились – два десятка лет тому назад (а точнее – двадцать два года), и теперь все тоже зовут его Джано,[1] даже в университете. Злые языки утверждают, будто я подсознательно присвоила мужу имя двуликого римского бога Януса, подчеркнув тем самым двойственность его натуры. Не думайте, это совершенно невинное и случайное совпадение: просто сокращение от Джанантонио и словно написано у него на лбу от рождения. Недолго думая, я так и сказала себе: буду звать его Джано.

Но вот эта история с двуглавым орлом как будто вбила гвоздь в шаткое равновесие, которым отличалось наше супружество. Я сказала «шаткое» намеренно, потому что и я, и Джано оба стараемся не копаться в секретах и «гвоздях», которые каждый из нас тайно держит про себя и которые, выйди они когда-нибудь наружу, могли бы привести к катастрофе. Наше спасение – ложь. Простое средство поддержать наш брак. Иногда я лгу даже самой себе: это что-то вроде упражнения дзен, которое возвышает меня над грубой и гнетущей реальной действительностью.

Например, я всеми силами постаралась вычеркнуть из памяти связь Джано с Патрицией, ненасытной вдовой одного его коллеги, которая сохранила некоторые чертежи и документы мужа. Ей хотелось знать, нельзя ли где-нибудь опубликовать их, ну, например, в журнале «Диагональ», издаваемом факультетом архитектуры; во всяком случае, она уговорила Джано помочь ей составить каталог работ. Джано жаловался мне на эту обременительную просьбу, но не мог отказать в помощи бедной вдове. Между делом бедная Патриция затащила его к себе в постель, о чем мне сообщила одна приятельница, узнавшая по секрету правду от самой этой грязной твари. Два месяца послеобеденного секса с трех до пяти. И еще два месяца не в библиотеке палаццо Венеция, а дома у Патриции на пьяцца деи Мерканти в Трастевере, на третьем этаже старинного неуклюжего здания. Сплошное каждодневное наставление рогов, настоящий сексуальный марафон. Как знать, возможно, все это сплошные выдумки, злостные сплетни. Не копайся в них, говорила я себе, пусть все будет как есть, скорее плохо, чем хорошо.

В те дни, когда Джано ведет занятия в «Валле Джулия», я тоже, конечно, не сижу дома словно сурок. Первым делом сами туфли начинают передавать ногам беспокойство, так и тянут к двери, на улицу. Я выхожу и начинаю бродить по городу. Выставка, разглядывание витрин на виа Фраттина, супермаркет, какой-нибудь фильм в центре, мороженое на пьяцца Навона или возле Пантеона. Нравится мне болтаться по городу; я шагаю быстро и легко, летом стараясь выбирать теневую сторону и не наступать на расшатанную брусчатку, чтобы спасти каблуки. Я знаю ее наизусть на улицах всего исторического центра. По виа Джустиниани, пьяцца деи Капреттари, виа Тор Миллина и виа Арко делла Паче лучше не ходить. Один каблук я уже оставила в Трастевере между двумя булыжниками на виа Сан-Франческо-а-Рипа. Придется, вероятно, несмотря на мой средний рост – метр шестьдесят два сантиметра – перейти на желтые спортивные тапочки (их мне подарил архитектор Зандель). В туфлях на каблуках я становлюсь выше сантиметров на шесть.

Потом я возвращаюсь на виа Сан-Франческо-а-Рипа – по-моему, самую красивую улицу в районе Трастевере с чудесной маленькой площадью и церковью в глубине улицы, и ищу магазин экологически чистых продуктов. Хочу купить соус из чистой сои, а не «Киккоман» – из сои явно генетически модифицированной. Нужного мне магазина я не нашла, зато нашла свой каблук, все еще торчавший между двумя булыжниками – и это спустя месяц с лишним! Помнится, в тот день я, такая вот хромоножка, завершила свою прогулку по Трастевере, где мне хотелось бы жить, поисками такси. Сколько воздуха на этой улице, сколько света! Уже существует проект уложить новую мостовую, так что мне не придется больше опасаться за свои каблуки. Я устала от нашего дома на виа дель Говерно Веккьо, где вокруг аристократического Кафе делла Паче выросли целые джунгли ресторанов дурного толка с шумной ночной жизнью. Но каблук, мой застрявший между булыжниками на виа Сан-Франческо-а-Рипа каблук, может, он – знак судьбы, зовущий меня в тот район? Надо поговорить с Джано насчет переезда в те края. Каблук, оставшийся именно там, что-то должен же значить. Не так ли?

Долгая-предолгая история покрыла наш дом, что на виа дель Говерно Веккьо, толстым слоем пыли. И вот наступает момент, когда ты говоришь: хватит, хочется куда-нибудь переехать. Переезды обновляют жизнь, благотворно перемешивая нейроны и гормоны. Я всегда охотно выхожу из дома, иногда даже без всякого повода. Когда настроение хорошее, мне кажется, что я иду под горку, ноги несут меня легко, словно у моей обуви крылышки, как у бога Меркурия. Когда ноги передвигаются тяжело и все улицы идут в гору, я спрашиваю себя, какое нынче у меня настроение, и отвечаю – да, настроение гнусное. И оснований для этого сколько угодно. Прошу поверить мне: слово «гнусное» не преувеличение. Часто в центре встречаешь какую-нибудь приятельницу, потому что больше двадцати лет – ну не слишком ли? – мы с Джано живем на верхнем этаже старого здания на виа дель Говерно Веккьо, здесь, в квартале Парионе, светский центр которого находится на пьяцца Навона, а шикарный торговый центр – на Кампо-деи-Фьори.

В общем, на выставке Тамары Лемпицки во Французской академии на Тринита-деи-Монти, я встретила Валерию. Мы стояли, не видя друг друга, перед одной и той же картиной, восхищенно глядя на мужчину в пальто и шляпе, опершегося локтем на роскошный автомобиль цвета меда с длинным радиатором и большими фарами, что-то вроде «Изотта-Фраскини».

Не только на автомобиле, но и на пальто из верблюжьей шерсти, мягкой шляпе с опущенными полями, а главное, на лице этого человека с густыми седоватыми усами лежала безусловная печать двадцатых годов. Вот такой мужчина по мне, думала я, – вернее, был бы по мне, живи я тогда.

Глядя во все глаза на картину, я воображала свою романтическую поездку с этим мужчиной на рычащей «Изотта-Фраскини» по залитой солнцем тосканской земле. Летят итальянские километры, проносятся мимо виноградники и кипарисовые аллеи, свежий ветер покалывает лицо, и вот наконец мы уже на холме, на окруженной деревьями вилле с распахнутыми дверями, и, охваченные желанием, взбегаем по ступенькам в большую комнату, бросаемся на кровать и предаемся любви с разнузданными воплями, как животные.

В зале рядом со мной, локоть к локтю, стояла женщина, захваченная той же картиной, стояла неподвижно и молча, погруженная в те же любовные мечтания (стоя перед этой картиной, я изменяла Джано с фантастическим мужчиной двадцатых годов, с седоватыми усами и в пальто из верблюжьей шерсти). Вдруг мы повернулись лицом друг к другу. Это же Валерия! Мы знакомы уже сто лет, но никогда не общаемся, не считая случайных встреч вроде этой. Разведясь после года супружеской жизни, Валерия с тех пор живет свободно и по сей день, хотя ей уже за сорок, охотно предается бурным эротическим эскападам, восстанавливая старые связи. Говорят, что она не пропускает ни одного проходящего мимо мужчины – женатого или неженатого, все равно. Предпочтение, если это возможно, она отдает тем, кто моложе ее. Все считают ее симпатичной шлюхой.

Короче говоря, мы обменялись с ней мнениями о выставке, и не столько о картинах, смахивающих на плакаты: просто у нас обеих вызвали энтузиазм те прилизанные мужчины двадцатых годов, любовно выписанные Лемпицки. Когда эта тема была исчерпана, говорить нам стало не о чем, и я вдруг, движимая каким-то смутным инстинктом, спросила у Валерии, не слышала ли она анекдот о двуглавом орле. Короткий и весьма уместный для рассказа в компании.

– Я знаю, – ответила Валерия, – он очень забавный.

Странно, что Валерия его знает, подумала я и спросила, от кого она слышала.

На какое-то мгновение Валерия растерялась, но быстро взяла себя в руки.

– От одного моего немецкого приятеля… несколько дней тому назад.

– В таком случае, – спросила я, – ты не знала Иоганнеса Вестерхофа?

– Нет, а кто это?

– Тот, кто рассказал этот анекдот нам. Журналист из «Франкфуртер альгемайне».

– Нет, не знала. Мне рассказал его один агент Дойче Банка, с которым я познакомилась в Тоди, у друзей.

По замешательству Валерии и по тому, как она поспешила прервать разговор и откланяться, я поняла, что это ложь. Почему она лгала? Да ясно же: анекдот она слышала от моего мужа, которому, конечно, и в голову не пришло сказать мне, что он виделся с Валерией. Если он скрыл от меня встречу с Валерией, что мне теперь прикажете думать? Ничего хорошего. Но следует быть осторожной, не надо предаваться мукам ревности. Не исключено, что Джано рассказал ей его по телефону. А может, даже тот самый агент Дойче Банка? Почему бы и нет?

Спокойно, сказала я себе, спокойно, Кларисса.

Джано

Кретинка, тысячу раз кретинка. И зачем только Валерия сказала Клариссе, что слышала анекдот про двуглавого орла! Прямо в лужу вляпалась, кретинка. И зачем только приплела какого-то агента Дойче Банка? Вторая глупость – сказал я ей – еще хуже первой, потому что запросто обнаруживает немецкое происхождение анекдота, а главное, потому, что этот самый агент немецкого банка действительно существует; у него тоже дом в окрестностях Тоди, и Клариссе ничего не стоит его отыскать. В этом случае мне действительно могут грозить неприятности, но, к счастью, моя жена по природе ленива и, возможно, не горит желанием узнать то, что она уже и так подозревает, то есть что мы встречаемся с Валерией.

Кларисса ничего мне не рассказала об их встрече во Французской академии. Но с тех пор, как она поняла, что именно я рассказал Валерии анекдот о двуглавом орле, она достает меня своей притворной ревностью, которая, впрочем, может выглядеть как признак подлинного чувства. Это похоже на игру, кто кого обманет, на спектакль нашего супружеского театрика, на любовную интригу, в конце концов.

Когда я читаю лекции у себя в университете, то выключаю сотовый телефон, и она посылает мне короткие эсэмэски. «Позвони после лекции». Если после лекции я не звоню, то дома она не дает мне покоя. «Почему ты не позвонил?», «Где ты был?», «С кем встречался?», «Положил глаз на какую-нибудь студентку?» При этом Кларисса корчит хитрую гримаску, мол, она и так все поняла, но уже простила меня. Истинное положение дел проще. Кларисса очень умна и знает, что насчет студенток можно не беспокоиться. Вот за это притворное благородство я просто влюблен в нее. Какая тоска была бы без Клариссы!

Какие еще студентки? Избави бог. Я знаю, что это игра, позволяющая уклоняться от серьезных разговоров, которых мы оба избегаем: никто из нас не хочет открыть дверь четырем всадникам Апокалипсиса. Я отвечаю с показной рассеянностью – это самый простой способ успокоить ее притворную ревность, которой она прикрывает, как знать, ревность настоящую. Мы всегда жили во лжи, и нас это устраивает, и устраивало обоих до тех пор, пока эта проклятая история с двуглавым орлом не заставила Клариссу догадаться о моих тайных встречах с Валерией. Минуточку, я даже думаю, что Кларисса и раньше о них знала, но делала вид, будто не знает. Только теперь она не может прикидываться, как прежде, незнающей, то есть изменила степень своего притворства. Клариссе отлично известно, что Валерия никогда не упустит подходящего случая и что, если мы встретились один раз, все ясно, как дважды два четыре.

Но почему Кларисса ничего не рассказала мне о своей встрече с Валерией на выставке Лемпицки? Она говорила с восторгом о том, как восхитительны мужчины и женщины двадцатых годов и их автомобили. Конечно же Лемпицки очень нравились мужчины, это сразу видно по ее картинам: сплошные красавцы, элегантные такие. Может быть, Клариссе удобнее верить, что анекдот о двуглавом орле рассказал Валерии не я, а действительно тот тип из Дойче Банка. Поэтому она никогда не постарается узнать правду: правда ее не устроит, это было бы началом разрыва, можно даже сказать – началом катастрофы, которая не нужна ни ей, ни мне. Мы оба любим, и, как говорит Кларисса, сохранение нашего супружества – это категорический императив.

Я совершенно не верю, что Кларисса мне изменяет, и повторяю себе это ежедневно. Но я знаю также, что на каждое утверждение всегда найдется опровержение. Часто, уходя пешком за каким-нибудь пустяком, Кларисса пропадает надолго. Иногда на три часа и даже больше. То и дело она возвращается домой с совершенно бесполезными покупками, например, зимой с защитным кремом от загара, средством для мытья окон, банками пчелиного воска, кучей всяких средств для уборки квартиры и мыла, которые накапливаются в кладовке и которых могло бы хватить нам лет на пять-шесть. Несколько дней тому назад она вернулась домой с огромным количеством йогурта, который мы оба не любим, но Кларисса сказала, что он продавался с большой скидкой и обошелся ей вполовину дешевле.

И все это чтобы доказать мне, что она была в супермаркете на виа Монте делла Фарина или в «Кооп» на пьяцца Кавур. Кларисса обожает супермаркеты. Если я спрашиваю, почему она так долго пропадала, она обычно отвечает, что заглянула в супермаркет, но часто говорит, что встретила приятельницу, а я делаю вид, будто верю ей. Можно ли встречать приятельницу, всякий раз выходя из дома? Н-да. Почему, когда я выхожу из дома, что-то никто мне не встречается. А ходим мы с Клариссой примерно по одним и тем же улицам. До Пантеона в одну сторону, до Кампо-деи-Фьори в другую, потом по виа деи Коронари, виа ди Панико, виа Томачелли, виа делла Скрофа и так до виа дель Говерно Веккьо, где мы и живем. Кларисса говорит, что я рассеянный и к тому же зрение у меня немного расфокусировано. Пусть Кларисса острит, но я действительно рассеянный, и мои диоптрии оставляют желать много лучшего.

После смерти Вестерхофа мне не следовало бы рассказывать анекдот о двуглавом орле, но, похоже, Клариссу он все еще забавляет, а если я перестану его рассказывать из-за смерти немецкого журналиста, получится, будто я упрекаю ее в черствости.

Кларисса

Неужели Джано ревнив? И все-таки, что он делал, сидя в одиночестве в кафе у Пантеона, под мемориальной доской отеля «Соле», гласящей «Здесь жил Лудовико Ариосто»? Отсюда виден вход в студию архитектора-урбаниста Федерико Занделя, нашего приятеля, с которым мы часто видимся и который, пользуясь любым случаем, осыпает меня неуместными комплиментами в присутствии Джано, комплиментами, выглядящими невинными именно потому, что они показные. Этакая светская игра, которая льстит мне, но, слишком затянувшись, стала раздражать Джано. Так было как-то вечером после ужина в саду одного дома на Монте Марио, куда нас пригласил знакомый журналист из «Коррьере делла сера», когда Джано против воли был вовлечен в политическую болтовню об Ираке. Зандель взял мою руку и долго держал ее в своей. Невинный ласковый жест двух старых любовников.

Сплошное притворство. Однажды, провожая нас, Зандель вел нас по лестнице Американской академии на Яникульском холме, держа меня за руку, тогда как Джано, отстав на несколько шагов, шел рядом с женой Занделя: этакий виртуальный обмен женами. Но жена Занделя, Ирина, никак уж не могла возбудить во мне ревность. Она высокая, худая, лишенная форм и похожа на фонарный столб, что бы на ней ни было надето. Но поскольку она высокая и худая, мужчины говорят, что она красива. Джано решил было за ней поухаживать, хотя бы в отместку за ухаживания Занделя, но в его голосе слышались угрожающие металлические нотки, несмотря на видимое и горячее желание изобразить легкость. Ирина очень богата (акции одной крупной страховой компании), тут вопросов нет. Богатство – призрак, который никто не в состоянии выразить в цифрах, но, как говорят, у него множество нулей. Похоже на то, что Зандель с Ириной живут на ренту с ренты. Зандель не занимается этим богатством, находящимся под управлением жены, да и вообще никакого влияния на жизнь семьи он не оказывает.

В тот день на мне был плащ из индийского шелка «мохтар», и Зандель превозносил эту ткань – такую нежную на ощупь, более тонкую и мягкую, чем бархат. Я сказала, что и блузка на мне из того же индийского шелка. Он сильнее сжал мою руку в знак того, что понял меня. Наши отношения строились на таких невинных аллюзиях, которые, однако, могли быть прелюдией… к чему? (И когда только я перестану притворяться перед самой собой?) Нет, ничего, я верна Джано, даже если он спит с Валерией (но, честно говоря, обманывая себя, верю, что не спит). Так, неприятное и легкое подозрение.

По-видимому, Джано выбрал эту стратегическую точку – кафе у Пантеона, чтобы проверить, не пройду ли я ненароком по этой улице и не зайду ли случайно в студию архитектора Занделя. Я увидела мужа издали и прошла мимо входа в студию Занделя, даже не взглянув в ту сторону, потом свернула к корсо Ринашименто, стараясь не слишком приближаться к кафе, где Джано засел как охотник, изготовившийся к охоте на водяных курочек. Водяной курочкой в данном случае была я. Я легко сбила его со следа, непринужденно направившись к корсо Ринашименто.

Странное совпадение: я случайно узнаю, что Джано тайно встречается с Валерией, а Джано тотчас же начинает следить за мной – ему надо убедиться, что я тайно встречаюсь с архитектором Занделем. Такая симметрия меня будоражит. Но не слишком.