Текст книги "Том 1. В дебрях Индии (с илл.)"

Автор книги: Луи Жаколио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 43 страниц)

V

Встреча падиала. – Показания изменника. – Нить найдена. – Декрет об уничтожении общества Духов Вод. – Переодевание. – Старый пандаром.

ПРОДОЛЖАЯ ИДТИ К СВОЕМУ ДВОРЦУ, – древняя столица Декана была всегда резиденцией брахматмы, – Арджуна придумывал самые мрачные планы мести, вспоминая разыгравшуюся ночью сцену с Старшим-Из-Трех. Он слишком хорошо знал освященные веками обычаи таинственного Совета, чтобы не понять значения презрительных слов: «Вон отсюда, собака!», которые были ничем иным, как кратким приговором к смерти; никакое соглашение не было больше возможно с людьми, нанесшими такое оскорбление.

– Дней через восемь, быть может, – говорил он себе, – Утсара получит приказание заколоть меня кинжалом, – если только не поручат сделать это кому-нибудь другому. С сегодняшнего дня я должен во всяком случае смотреть на себя как на человека, имеющего законное право принимать все меры для своей защиты.

Брахматма и факир подходили уже к концу необитаемой части развалин и приближались к старой пагоде, когда вдруг, проходя через рощу тамариндов, куда еле проникал дневной свет, Арджуна споткнулся о чье-то тело и едва не упал в высокую траву. Он наклонился, ожидая увидеть какого-нибудь бездомного нищего, который спал под открытым небом, и вдруг вскрикнул от удивления:

– Дислад-Хамед, падиал!

– Не случилось ли с ним какого-нибудь несчастья? – сказал Утсара, подходя ближе.

– Он не ранен, – отвечал Арджуна, внимательно осмотрев падиала. – Странно! Совсем не слышно биения сердца, а между тем он дышит… Нельзя оставлять его умирать здесь без всякой помощи.

Роскошное жилище брахматмы находилось всего в нескольких шагах оттуда. Арджуна сделал знак факиру, который взвалил падиала себе на плечи, и оба направились в Джахара-Бауг, или дворец Святых, – название, присвоенное жилищу брахматмы.

Отдавая приказ перенести к себе ночного сторожа Биджапура, Арджуна действовал под влиянием не только человеколюбия, но и какого-то инстинктивного любопытства; тайное чувство подсказывало ему, что здесь кроется что-то особенное и в высшей степени важное и интересное для него. Вместо того, чтобы войти через главный вход, охраняемый постоянно дюжиной сиркаров, он обошел сад, открыл маленькую дверь и провел Утсару с его ношей в свои частные апартаменты.

Падиала положили на кровать, и пока факир смачивал ему виски уксусом, Арджуна дал ему несколько капель укрепляющего средства, рецепт которого был известен только брахманам; прошло несколько минут, и негодяй очнулся от довольно продолжительного обморока. Он открыл глаза и, узнав брахматму, чуть снова не потерял сознания. Вид верховного вождя общества Духов Вод подтвердил его уверенность, что его спасли только для того, чтобы посмеяться над ним и затем подвергнуть ужаснейшим пыткам.

– Пощади! Пощади! – воскликнул он, складывая руки. – Клянусь служить вперед с верностью собаки.

– О! О! – подумал Арджуна, – что за преступление совершил он, чтобы так молить о пощаде? Будем осторожны, если хотим все узнать… Он, видимо, уверен, что мне известны все его злодеяния.

Затем он с необыкновенной проницательностью продолжал делать разные выводы, которые дали ему возможность угадать часть истины.

– Не меня просит он о пощаде, а брахматму, и, обещая верно служить мне, он в моем лице обращается также к обществу Духов Вод; а обещание, которое он дает на будущее, указывает на то, что он не был верен в прошлом. Так как я никогда не пользовался услугами этого простого субедара, значит, он имел дело с Комитетом Трех.

Точно молния, радость осветила лицо Арджуны при мысли о том, что он, быть может, узнает сейчас важную тайну трибунала. Но для этого ему необходимо было сделать вид, что он все знает, и заставить падиала признаться во всем, что, по мнению последнего, уже известно брахматме. Одно только смущало его: если Комитет Трех знал виновность этого человека, как мог он не только отпустить его на свободу, но еще приказал брахматме доверить ему важное поручение относительно Нана-Сахиба? Он решил вести допрос с большой осторожностью.

– Видишь ли, – сказал он Дислад-Хамеду, который с невыразимой тревогой ждал его ответа, – я ничего лучшего не желал, как дать тебе пощаду, о которой ты просишь; но кто поручится мне, что ты снова не изменишь своему слову?

– Ты знаешь, о брахматма, что это невозможно теперь… Общество предупреждено, и при малейшем проступке с моей стороны наказание будет еще ужаснее.

– Но одного моего согласия мало, – продолжал Арджуна, – я могу действовать только с согласия Трех. А я получил очень строгие приказания и не смею противиться им.

– Увы! Что же ты сделаешь со мной? – воскликнул несчастный, который не мог понять, по какому стечению обстоятельств он очутился у брахматмы, и думал, что его арестовали по выходе из собрания. – Зачем было внушать мне надежду, чтобы потом разбить ее?

Арджуна молча покачал головой; он чувствовал, что малейшее неосторожно сказанное слово может показать падиалу, что тайна его еще не раскрыта.

– Сжалься, господин! Сжалься! Я презренный негодяй, я это знаю, но когда я понял, что мой обвинитель пал под ударом Кинжала Правосудия, мог ли я не подумать, что Комитет Трех хочет простить меня… А свидание, назначенное мне сегодня вечером у Башни Мертвых между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи?.. Неужели все это пустые хитрости?..

Услышав эти слова, сразу освещавшие положение вещей, Арджуна едва не вскрикнул от радости. Одаренный тонким умом, он сразу понял, какую выгоду мог извлечь из этого открытия.

Итак, изменник, имя которого хотел ему открыть англичанин, был Дислад-Хамед и знаменитый трибунал, такой безжалостный и суровый, удалявший брахматму за малейшую ошибку, – этот трибунал не остановился перед убийством, чтобы спасти изменника, по доносам которого англичане уничтожили более тысячи пятисот единомышленников общества!..

«Ага, мои милые, – подумал Арджуна, – на этот раз я поймал вас… Вы забыли, что в случае измены устав Духов Вод дает брахматме право призвать четырех членов Совета Семи и выдать им весь тайный трибунал… Но что я говорю? – остановил он себя сейчас же. – И наивен же я! Как будто Три и Четыре не составляют одно в Совете Семи… Нет, нет! Затронуть часть значит затронуть все… Таким путем мне не осуществить своей мести. Этих людей я должен предать общему суду жемедаров, и тогда увидим, имеет ли право Совет Семи спасать от нашего правосудия поставщика английских виселиц!»

Арджуна решил, что он близок к исполнению давно лелеемых им мечтаний: добиться реформы всего устава общества, доказав всем опасность, связанную с тайной и бесконтрольной властью, и уничтожить Комитет Трех и совет Семи, заменив его Советом из двенадцати сменяемых членов во главе с ним как с президентом этого Совета, которым он будет управлять по своему усмотрению. Власть будет тогда в его руках, а вместе с тем и все средства для проведения будущего восстания, которое навсегда освободит его родину, Индию, от гнусного ига Англии…

Надо только действовать быстро и с величайшей осторожностью, ибо ввиду положения, занимаемого им теперь по отношению к Совету Семи, достаточно малейшего подозрения, чтобы он присоединился к своему предшественнику в Башне Мертвых. Но прежде, чем начинать борьбу, необходимо быть в курсе всего дела и дальнейших планов своих врагов.

Падиал только и ждал, чтобы ему позволили говорить. Осторожно расспрашиваемый Арджуной, он рассказал все, что знал, между прочим и то, как во время собрания незнакомый голос обещал ему спасти его и приказал явиться на свидание вечером у Башни Мертвых, угрожая самой ужасной местью, если он не сдержит своего слова.

Брахматма сразу понял, что вся разгадка дела кроется в этом: надо полагать, Старший-Из-Трех нуждался в очень большой услуге со стороны падиала, если приказал Утами убить англичанина; он не сомневался относительно роли, которую играл факир после его поспешного ухода из зала: от слуги он дошел до господина и увидел во всем этом руку президента Комитета Трех и Совета Семи, самого жестокого своего врага.

Необходимо было поэтому прежде всего узнать результат предстоящего разговора между членами Совета и падиалом; а до тех пор он не мог остановиться на каком бы то ни было плане. С этой целью он заставил ночного сторожа дать «страшную клятву», что он передаст ему все, что произойдет во время этого свидания. Он потребовал от него под той же клятвой, чтобы он не открывал ни единой душе того, что решено между ними, и пригрозил ему, – он заметил, что негодяй, как и все подлые люди, был трус, – в противном случае привязать его заживо возле гнезда красных муравьев, которые так мелки, что мучения несчастных, отданных им на съедение, длятся несколько дней.

Падиал, счастливый тем, что так дешево отделался, рассыпался перед ним в уверениях безграничной преданности. Он так близко видел смерть, что решил воспользоваться первым благоприятным случаем и бежать в какую-нибудь отдаленную провинцию, где месть не в состоянии будет настичь его. Он понимал, что, служа англичанам и Духам Вод, он при такой двойной игре рано или поздно кончит веревкой или кинжалом. В ожидании же благоприятного случая к побегу он давал все обещания и клятвы, какие только от него требовали. Когда он вышел из дворца брахматмы, последний сказал Утсаре:

– Отправляйся за этим человеком и следи за ним, мне необходимо знать все, что он делает. Не забудь присутствовать сегодня вечером при разговоре со Старшим-Из-Трех. Свидание назначено среди развалин: постарайся же спрятаться поближе к ним, чтобы слышать все, что они будут говорить.

– Повеление твое будет исполнено, господин, – отвечал ему факир и поспешил по следам ночного сторожа.

Удалившись в комнату, служившую ему рабочим кабинетом, Арджуна долго думал о борьбе, которую он решил начать. Этот брахматма был человек выдающийся, и его способности равнялись его гордости. Чувство гордости появилось у него в результате осознания собственных достоинств, которые до сих пор настолько признавались всеми, что Совет Семи и даже тайный трибунал ничего не предпринимал не посоветовавшись с ним. Положение его изменилось всего несколько месяцев тому назад. Произошла странная, необъяснимая вещь: несмотря на ежемесячные выборы, изменявшие состав Комитета Трех и назначавшие нового президента, каждый новый член наследовал ту же ненависть и обращался к нему с тем же оскорбительным пренебрежением.

Устав, удалявший верховного вождя из заседаний Тайного Совета, в действительности никогда не применялся к нему; можно даже сказать, что он существовал лишь для того, чтобы Совет мог заседать без брахматмы в том случае, если последний будет заподозрен в измене. Эта исключительная мера никогда не применялась против Арджуны – и вот в один прекрасный день Старший-Из-Трех, воспользовавшись ежемесячными выборами, уведомил его, что Совет Семи решил по-прежнему строго применять все правила устава, а потому с этого времени ему не только запрещается присутствовать на совещаниях Трех и Семи, но он кроме того не имеет права принимать сам никаких решений, так как Тайный Совет намерен принять на себя все решения и всякую ответственность за них.

С этого времени Арджуна очутился в роли простого исполнителя приказаний этих двух Советов, члены которого не вступал ни в какие личные отношения с ним, передавая ему свою волю через находившихся в их распоряжении факиров.

Сначала он думал, что в Совете Семи у него есть враг, которому удалось мало-помалу передать свою ненависть к нему всем остальным. Но этот Совет, который выбирался на трехлетие, возобновился в предыдущий месяц, – по крайней мере, он думал, что закон соблюдается точно, – а между тем поведение новых членов по отношению к нему было сколком с поведения прежних; мало того, они, по-видимому, усилили еще свое недоброжелательство, которое вылилось наконец в острую форму, вызвавшую разрыв, свидетелями которого мы были. Смутные подозрения зародились в душе его; эти подозрения еще более усилились после непонятной снисходительности Совета к падиалу.

В прошлом столетии все семь членов Совета, избираемые обычно на три года, установили по единодушному соглашению, чтобы власть оставалась за ними в течение пятнадцати лет. Устав этого Совета, требовавший, чтобы все решения его оставались втайне, способствовал тому, что Совет сам производил собственные выборы, облегчая таким образом подлог. Каждые три года они составляли протокол новых выборов и оставались на прежних местах, но под новыми именами. По неосторожности этот обман открыли во время одного из заседаний жемедаров, и все семеро были повешены.

Несмотря на такое примерное наказание, Арджуна подозревал, не происходит ли то же самое и в настоящее время; и чем больше он присматривался ко всему, что делалось в эти пять-шесть месяцев, тем больше согласовывалось это с его подозрением. Если же предположение такого рода было верно, то тайна, которой эти лица окружали себя, усиливая строгость устава и удаляя брахматму со своих собраний, объяснялась сама собой; было совершенно ясно, что узурпаторы не могли считать себя в безопасности, пока не возведут в сан верховного вождя брахматму по собственному выбору.

Арджуна не мог поверить в подобную дерзость. Но, став на этот путь, он решил идти по нему до конца, каковы бы ни были последствия начатой им борьбы. И чем больше он размышлял, тем тверже становилось принятое им решение. Среди этих размышлений в голове его то и дело возникал вопрос о падиале Дислад-Хамеде. Зачем было спасать изменника, заслуживающего смертной казни, и убивать человека, принесшего доказательства его измены? Он инстинктивно чувствовал, что в этом собственно и кроется ключ ко всей тайне.

В то время, как он ломал себе над этим голову, строя гипотезы за гипотезами, на эспланаде, окружавшей его жилище, раздались вдруг звуки брахманской трубы. Правительство Индии не имело никаких официальных газет в провинции, а потому давало этим способом знать жителям каждого города и деревни о распоряжениях вице-короля и провинциальных губернаторов.

Сэр Джон Лоуренс приехал в Биджапур несколько часов тому назад, и Арджуна, уверенный в том, что это воззвание относится к прибытию генерала-губернатора, вышел на веранду, тянувшуюся с передней стороны дома, напротив сквера.

Спрятавшись позади соломенного мата, он слушал с большим вниманием и скоро понял всю важность этого документа, объявляемого во всеуслышание. Вице-король хотел ознаменовать свой приезд в Биджапур смелым ударом и объявлял войну обществу Духов Вод. Вот содержание указа, прочитанного тотти– общественным чтецом:

Всем жителям Бенгалии, Бихара, Бунделькханда, Мейвара, Пенджаба и Декана; всем людям, живущим по ту и по эту сторону Ганга, которые будут слушать здесь написанное, привет и благопожелание!

Мы, Уильям-Эдмунд-Джон Лоуренс, генерал-губернатор Индии, по воле нашей всемилостивейшей государыни Виктории, королевы Англии и Индии, и по данной ею нам власти решили и решаем следующее:

По согласию с нашим верховным совещательным советом ввиду постоянных смут, которые с незапамятных времен производит в этом государстве тайное общество Духов Вод, общество это считается и будет считаться упраздненным через три дня после обнародования сего.

По прошествии этого срока всякий, считающий еще себя членом этого общества, будет призван на заседание военного суда, устроенного специально с этой целью, и судим по всей строгости законов.

А чтобы всем это было ведомо, обнародование приказа будет повторяться в течение трех дней, следующих за нынешним…

Затем следовало чтение подписей вице-короля, а также чиновников министерства внутренних дел и полиции, обязанных наблюдать за исполнением этого указа.

По окончании чтения тотти громко протрубил несколько раз в трубу и продолжал свой путь, чтобы на некотором расстоянии повторить то же самое.

Индусы, собравшиеся вокруг тотти и выслушавшие его чтение, медленно разошлись по домам, не выражая ни одобрения, ни порицания и не делая никаких замечаний. Два полка артиллерии и один полк шотландцев сопровождали вице-короля; эти военные силы должны были дать понять жителям Биджапура, что в Декане начнутся обычные репрессии. Только сурово нахмуренные брови туземцев указывали на ненависть последних к своим притеснителям, но вместо того, чтобы предаваться бесполезным манифестациям, они с терпением, свойственным жителям Востока, ждали дня, назначенного для будущего восстания.

– О, о! – воскликнул Арджуна после нескольких минут размышления, – вот что важно и требует быстрого решения. Долг повелевает мне забыть собственные оскорбления и просить свидания у Совета Семи, чтобы совместно обсудить, как лучше действовать в подобном случае.

И не теряя ни минуты, он отправил посла, назначенного для исполнения тайных поручений, и указал ему, как проникнуть в дворец Омра, чтобы никто не заметил его. Посол вернулся через несколько минут и принес ответ на пальмовом листе:

Пусть брахматма не беспокоится: Тайный Совет бодрствует и уведомит его, когда наступит время действовать.

Та же система! Его решили держать в стороне от всех дел общества, даже в самых серьезных обстоятельствах, когда он с минуты на минуту мог поплатиться своей жизнью.

– Нет, тут настоящая измена, – прошептал он, – прекрасно, я буду действовать сам.

Вернувшись обратно в свои апартаменты, он открыл потайную дверь, скрытую за его кроватью, и вошел в комнату, заполненную множеством разных туземных костюмов, от простого костюма судьи до роскошного одеяния раджи.

Он быстро разделся, натер все тело ореховым настоем, чтобы придать коже коричневый цвет, надел на голову парик из длинных волос, заплетенных шнурочками, и вымазал лицо белыми и красными полосами. Надев затем вместо одежды пояс, составленный из трех полос бумажной материи, он накинул лангуту, взял бамбуковую палку с семью узлами, длинные четки из зерен сандала и тыкву, превратившись таким образом в пандарома, то есть пилигрима, продающего множество мелких вещиц, смоченных в священных водах Ганга. Выйдя через потайную дверь, он побежал по улице, громко восклицая:

– Шиваи! Шивайя! Аппа! Аппа! Вот, вот слуга Шивы, сын Шивы!

Потрясая затем четками, он прибавлял гнусавым голосом:

– Кто хочет, кто хочет зерен сандала, омоченных в священных водах Ганга?

И толпа теснилась вокруг него; одни из них покупали зерна четок, другие, еще более благочестивые, целовали следы ног пилигрима. Молодые матери приносили ему своих младенцев и просили его благословить их.

А он направлялся все дальше и дальше к дворцу Семи Этажей.

VI

Сэр Джон Лоуренс во дворце Омра. – Джеймс Уотсон и Эдуард Кемпбелл. – Рассказ начальника полиции. – Повешенный и воскресший Кишнайя. – Договор.

НОЧЬ СНОВА ОПУСТИЛА СВОЙ ПОКРОВ над древним городом, взбудораженным ненавистью, злобой и местью. Сэр Джон Лоуренс, который провел весь день в приемах, заявил по окончании обеда, что чувствует себя усталым; он отослал всех своих секретарей, адъютантов и посетителей и под предлогом отдыха приказал строго-настрого никого не пускать к нему.

С ним остались только Уотсон – главный начальник полиции, и молодой офицер, говоривший на трех или четырех местных диалектах, – Эдуард Кемпбелл, сын полковника Кемпбелла, защитника Хардвар-Сикри, в настоящее время командир 4-го шотландского полка в Биджапуре. Молодой поручик был личным переводчиком губернатора во всех делах, которыми его милость занимался сам, без участия администрации и официальных переводчиков.

– Так как же, Уотсон, – спросил благородный лорд, – какое действие произвел наш декрет на туземное население.

– Мне кажется, сэр, эта мера должна была прежде всего ужаснуть его…

– Неужели вы сомневались, Уотсон?

– Я выражаюсь так, сэр, на том простом основании, что мы никогда не можем знать настоящих чувств индусов; касты, предрассудки, религия так разделяют нас с ними, что они нам гораздо более чужды, чем какой бы то ни было народ в мире, несмотря на то, что подвластны нам. Лукавые, хитрые, способные многие годы хранить тайны заговора, они искусно умеют скрывать свои чувства, и тем скорее нужно ждать взрыва, чем более спокойными они кажутся. Я проехал весь Декан по вашему приказанию и ужаснулся при виде тишины, встреченной мной повсюду.

– Вы большой пессимист, Уотсон! Мы, напротив, убеждены, что нашего приезда в Биджапур и водворения военного суда достаточно, чтобы внушить им спасительный страх; наказав несколько безумных голов за преступный нейтралитет во время восстания на севере, мы надолго водворим спокойствие в этой стране.

– Да услышит вас Бог, сэр! Но вы знаете, что я всегда говорю с вами откровенно…

– Продолжайте, Уотсон! Мы потому и расположены так к вам.

– На вашем месте я ограничился бы лишь энергичным преследованием Нана-Сахиба. Он мусульманин и принадлежит к религии, нелюбимой индусами; это происхождение вождя восстания помешало всему Декану, то есть восьмидесяти с лишним миллионам людей, присоединиться к повстанцам Бенгалии; должно признаться, что только этому мы и обязаны своим торжеством. Продолжая травить Нана, который не всегда же будет ускользать от нас, – ибо мы имеем достоверные сведения, что он не покидал Индии, – было бы недурно отделить его от индусов, поклонников Брахмы, и отнять таким образом у последних всякий предлог к новому восстанию, результаты которого трудно предвидеть.

– У них нет ни вождей, ни оружия.

– Ошибаетесь, сэр! Они в избытке найдут все это в нужную минуту и, поверьте, на этот раз Север и Юг, Брахма и Пророк соединятся против нас. Удовольствовавшись эффектом, произведенным приездом военного суда и декретом об уничтожении общества Духов Вод, я оставил бы обе эти меры в виде угрозы, вечно висящей над головами индусов, не прибегая в данный момент ни к каким экзекуциям. Но зато я сделал бы все возможное и невозможное, чтобы захватить Нана. Поймав последнего, объявите полную амнистию; не принуждайте его затем унижаться перед вами, чтобы не унизить его перед своими подданными. Нанесите визит всем четырем раджам Юга. Осчастливленные вашим милосердием, они не пожелают больше восстать против вас, а, напротив, устроят в вашу честь царское пиршество, и мир водворится в Декане, а следовательно, и по всей Индии.

– Вы, быть может, правы, но не таково мнение уполномоченного министерства внутренних дел.

– Вполне естественно.

– Что вы хотите сказать?

– Ваше превосходительство будет вторым вице-королем, отозванным за то, что слушали его советы.

– Вы думаете, Уотсон?

– Разумеется!.. Нам он читает проповеди об энергичных репрессиях, а в своих тайных корреспонденциях в Лондон, которые он посылает членам парламента и кабинета, поддерживающих его, восхваляет, напротив, благодеяния политики прощения и умиротворения.

– Откуда вы это знаете?

– Это относится к моим служебным обязанностям, сэр!

– Что если он услышит вас! – сказал, улыбаясь, сэр Джон.

– Ваши уши, сэр, не его уши.

– Но какой ему интерес в этом? – спросил генерал-губернатор с видом полного, по-видимому, равнодушия.

– Эх, сэр! В индийских землях Британской империи есть только одна корона вице-короля.

– У вас злой язык, Уотсон, – отвечал сэр Лоуренс, закуривая сигару. – Не хотите ли?

– Если позволит ваше превосходительство…

– А вы, мадмуазель Кемпбелл? – продолжал, смеясь, вице-король.

Когда сэр Джон бывал в хорошем настроении духа, он всегда так называл своего адъютанта, свежее и розовое лицо которого невольно вызывало на эту шутку.

Эдуард покраснел при этом фамильярном обращении и смущенно ответил:

– Я не позволю себе курить в присутствии вашего превосходительства.

– Полно, Кемпбелл, – продолжал ласково вице-король, – один раз не в обычай, как говорят французы.

И он подал ему ящик с сигарами, а затем снова обратился к начальнику полиции:

– Я подумаю о том, что вы мне сказали, Уотсон!.. Я подумаю, будьте уверены… Но не буду больше посылать свои письма по почте, – прибавил он с лукавой улыбкой.

– О, сэр, – отвечал Уотсон с некоторым смущением.

– Исполняйте ваш долг, Уотсон… исполняйте ваш долг; мы читаем с удовольствием все сведения, которые вы присылаете нам утром…

– И которые известны только вам и мне, сэр!

– Кстати, Уотсон! Сегодня вечером, кажется, должен явиться знаменитый следопыт, который откроет убежище Нана-Сахиба?

– Да, сэр, он передал мне, что готов служить вашему превосходительству.

– Неужели вы думаете, что он преуспеет там, где погиб несчастный Кишнайя?

– Он, напротив, действовал весьма успешно, сэр! Вспомните последние депеши, полученные нами. Не попадись он так глупо, позволив повесить себя, когда овладел несколькими европейцами…

– В числе которых находился и я вместе с отцом и матерью, – прервал его молодой офицер.

– Ба! Я и не знал этого, – удивился вице-король.

– Он не знал, вероятно, какое положение в обществе занимают его пленники, – продолжал Уотсон, – а так как в награду за оказанные услуги мы разрешили ему тайно праздновать великую пуджу тхугов, то он нашел, что несравненно лучше будет предложить богине Кали кровь людей более высокого происхождения, чем первых встречных бродяг, пойманных в лесу.

– Расскажите мне всю эту историю, Уотсон, она очень интересует меня; всего девять часов, и мы имеем достаточно времени, чтобы поболтать за сигарой. Эти свободные часы досуга, когда я могу жить, как живут обыкновенные люди, и беседовать с друзьями, не обдумывая каждого слова, каждого поступка, бывают так редко…

– Участь всех властителей, сэр!

– К счастью, я буду им всего пять лет…

– Ваше правление может быть возобновлено, ваша милость!

– Не желаю, Уотсон! Мое самолюбие пострадает, разумеется, если меня отзовут отсюда до истечения срока, но верьте мне, мой друг, видеть вокруг себя пошлые лица, которые стараются проникнуть в ваши мысли, ваши намерения, дабы сообразовать с ними свои собственные поступки, – лица, которые всегда готовы на самые низкие поступки и с утра до вечера курят вам фимиам, а за спиной вашей строят козни, лгут, устраивают заговоры, надувают, – все это так грустно и дает вам в то же время такое жалкое представление о человечестве, что я решил по истечении пяти лет вернуться в свое родовое поместье в Шотландии и жить вдали от всех этих надрывающих душу мерзостей. А я еще временный властитель! Какое же зрелище должна представлять наследственная власть?.. Ну, ваш рассказ, Уотсон! Каким образом сделались Кемпбеллы пленниками предводителя тхугов?

– Мне как начальнику полиции многое известно, сэр, а потому рассказ может быть длинным или коротким, смотря по вашему желанию.

– Пользуйтесь вашей сигарой, как хронометром, Уотсон… Курите ее спокойно, не торопясь… Затем пойдут серьезные дела, и мы примем вашего следопыта.

– Вы что-нибудь слышали о Сердаре?

– Как будто… Француз, кажется?

– Да, француз, бывший офицер при посольстве в Лондоне, который был лишен в своем отечестве чинов и орденов за то, что будто бы похитил секретные бумаги из английского адмиралтейства… Кстати! Газеты сообщают о восстановлении его имени; обвинение, взведенное на него, оказалось ложным, ибо он представил суду подлинное признание одного из воров, которое совершенно оправдало его.

– Ага! Их было несколько.

– Двое, сэр! Один из них сам себя обвинил в своей предсмертной исповеди, и ради его семьи военный совет умолчал об имени виноватого, который в настоящее время отдал уже отчет Верховному Судье.

– А второй?

– Второй, сэр, принадлежит, как я слышал, к самой высокой аристократии и заседает в палате лордов. Он не был упомянут в признании, подписанном его сообщником, а француз, которого зовут, кажется, граф Фредерик де Монмор-Монморен…

– Верно, – прервал его Эдуард.

– Вы знаете его? – удивился сэр Джон.

– Это мой дядя, – отвечал молодой человек.

– Вот как! Ваш рассказ, по-видимому, обещает быть очень интересным, но я не вижу, какое отношение имеет все это к Кишнайе, отъявленному негодяю и главарю тхугов.

– Вы спросили меня, каким образом могли Кемпбеллы сделаться пленником Кишнайи; я и начинаю поэтому с самого начала.

– Вы правы, не буду больше перебивать вас. Вам предстоит рассказывать целую сигару, вот и стройте на этом ваше повествование.

– Француз был настолько великодушен, что не назвал второго виновника, имя которого останется, вероятно, неизвестным. В вознаграждение за все перенесенные им страдания граф де Монморен назначен своим правительством на пост губернатора Французской Индии.

– Мой коллега, следовательно… И это, вы говорите, бывший Сердар… И дядя Кемпбелла?.. Прекрасно! Однако я снова перебиваю вас, но все это так странно…

– Возвращаюсь к Сердару. После предъявленного ему обвинения Фредерик де Монморен отправился в Индию, где совершенно забытый своей семьей, в течение двадцати лет вел жизнь странствующего рыцаря и защитника угнетенных. Сестра его тем временем вышла замуж за Лайонела Кемпбелла, отца присутствующего здесь молодого Эдуарда. Когда разразилось восстание сипаев, Фредерик де Монморен, получивший благодаря своим подвигам прозвище Сердара, горячо принял к сердцу дело Нана-Сахиба и своей ловкостью и мужеством едва не способствовал отделению от нас Индии. В то время как в Европе вас считали уже погибшим, молодой Эдуард, которому тогда было лет двадцать, и его сестра Мэри поспешили в Индию, получив от лорда Ингрэма рекомендательное письмо на имя Сердара, чтобы просить его спасти их отца, находившегося в Хардвар-Сикри, осажденном войсками Наны-Сахиба. Встреча молодых людей, не знавших, что у них есть дядя в Индии, и Сердара, не знавшего, что у него есть племянники в Европе, была в высшей степени драматична… «Дядя! Племянник! Племянница!»

– Не шутите этим, сэр Уотсон! – грустно сказал ему Эдуард.

– Да и плакать незачем, мой молодой друг! Вы, впрочем, должны знать, как я вас люблю и далек от того, чтобы желать огорчить вас. Продолжаю. Сердар спас Лайонела Кемпбелла, который был тогда майором и комендантом Хардвара. Во время этой войны Сердар отправился на остров Цейлон с целью, вероятно, поднять там восстание, но был взят в плен губернатором острова, сэром Уильямом Брауном, благодаря чертовской ловкости Кишнайи, бывшего у него на службе. Приговоренный к смерти вместе со своими товарищами, Сердар бежал с места самой казни. В следующую за этим ночь Уильям Браун был тяжело ранен Фредериком де Монмореном, который был настолько смел, что проник во дворец своего врага. С этого момента между всеми этими лицами начинается настоящее состязание во всевозможных хитростях и засадах, о которых слишком долго рассказывать. Губернатор Цейлона так рьяно принялся за преследование Сердара и назначил такую высокую цену за его поимку, что я всегда думал, – мы люди полиции, по природе своей всегда несколько подозрительны, – что между этими двумя людьми существовали какие-то особые причины для ненависти, которая не могла явиться следствием одной только борьбы в Индии. Весьма возможно, что сэр Уильям был вторым сообщником в знаменитом деле о краже секретных планов, имя которого было скрыто Сердаром.