Текст книги "Где рождаются циклоны"
Автор книги: Луи Шадурн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
Я продолжаю плыть дальше Вода становится чище и прозрачнее. Тем не менее, меня преследует какое-то неприятное чувство. Я не уверен в себе. Я одинок в этой странной, предательской стихии, населённой неопределенными существами.
Покачиваясь в воде, плавают громадные медузы, бледные, с розовым оттенком; они то увеличиваются, то сокращаются.
Биение жизни принимает отвратительную форму в этой аморфной массе желатина, похожей на обрывок протоплазмы. У них нет ни мускулов, ни костей, ни глаз, никакого видимого органа. Их движения мягкие и скользкие, всасывающие. Это не водоросль, не цветок, не животное, но тем не менее они живут, двигаются и дышат. И если она вас коснется, то обжигает вам тело, которое покрывается болезненными белыми пузырями .
Около меня плавают, точно окруженные зеленоватым сиянием, большие стекловидные цветы, с длинными щупальцами. Я стараюсь избежать их, но выходящее из глубины течение наносит на меня эти, похожие на раздувшиеся ядовитые пузыри,, растения.
Неторопливо, набегают с моря легкие волны, приподнимают меня и опускают в темно-синие долины, где, иногда, сверкнет серебром летающая рыба. Но тревожное чувство все более и более усиливается во мне. С каждым взмахом рук меня охватывает дрожь, как будто все население моря собралось вместе и окружает меня, начиная с лиловатых и красных водорослей и морских звезд с тысячами щупальцев, притаившихся в тени скал, этих странных растений-животных, проглатывающих раковины и кончая тысячами пород, вооруженных природой рыб, с перламутровой, стальной, пурпурной и огненно-красной чешуей. Я думаю о тех мириадах жизней, которые, подобно лучу света, загораются и гаснут в зеленых глубинах моря, об этом множестве немых существ, которые, начиная с самого крошечного и до самого большого, пожирают друг друга, в безмолвии морских бездн; о единороге, быстрым движением погружающим свое смертоносное оружие в мягкий живот акулы, после чего зеленоватая кристалльная вода на минуту окрашивается струей крови – единственным следом драмы; о летающей рыбе, которая перепрыгивает е волны на волну, преследуемая макрелью; о всем этом Жестоком животном мире с круглыми или длинными головами, с тяжело дышащими жабрами; об этом бегстве, об этой вечной безмолвной охоте; о тягучих скоплениях икры молочного цвета, полных зародышей, плавающих в бесплодных и горьких водах.
Я думаю о чудовищах, которых это теплое тропическое море скрывает в своих песках.
В этом жарком поясе, море, как и земля, порождает кровожадную фауну и ядовитую флору. Я быстро плыву к берегу. Мною овладела паника. Если-б я не боролся всеми силами, она парализовала бы мои мускулы. В теплых и предательских объятиях этих вод человек не более, как добыча среди стольких других жертв.
Зоологические виньетки.
Громадный тропический лес изрезан речками, по которым под переплетшимися лианами скользят пироги. То место, где речка впадает в большую реку, называется „degrad“. Это точно рот, которым дышет лес. Восход солнца на ,,degrad‘e“, когда от воды поднимается свет и рассеивает мрак джунглей представляет одну из самых красивых картин в здешних местах. На рассвете к „degrad‘y“ приходят звери на водопой.
Целыми бандами пробираются пумы; тяжело скачет броненосец; ползет змея, раздвигая лианы; проснувшиеся попугаи кричат среди листвы. От воды поднимается розовый пар. Солнце еще не показалось, но весь лес ожидает его появления. Покрытые обильной росою, листья трепещут от предрассветного ветерка; влажные орхидеи блестят в медленно расходящемся голубом сумраке, сквозь который все яснее и яснее обрисовываются темные массы леса.
Вот предвестник зари, пурпурный треугольник, разрывает окутывающий реку туман; это полет коралловых фламинго; они садится среди трепещущих лиан, выделяясь на фоне зелени своим крававо-красным оперением.
Нет лучше времени и места для охоты! Один боа облюбовал такой „degrad“ и располагался там перед зарей для охоты.
Не следует тревожить боа, когда он подкарауливает добычу.
Это почтенное пресмыкающееся, гладкое и толстое, как ствол молодого дерева, которое разворачивается с быстротой и эластичностью лассо, и тогда для недостаточно деликатных людей может получиться большой сюрприз. Итак, боа выбрал себе это место для подкарауливания добычи. Но некий жандарм сделал большую ошибку, решив его оспаривать. Этот жандарм очевидно не обладал чувством такта. Он каждое утро приходил сюда и также подкарауливал дичь, рядом с боа, которого, впрочем, не различал от ствола дерева. К несчастью, ружейные выстрелы разогнали агами, фламинго и прочую пищу змеи. И вот, в один прекрасный день, в то время, как жандарм приторачивал дичь, боа развернулся подобно пружине и обвил жандарма вместе с ружьем и сумкой, сдавив его таким узлом, который весьма трудно развязать. Боа начинает с того, что смачивает свою жертву липкой слюной, облегчающей ему проглатывание; в то же время он разминает ее между своими позвонками. Но тут подошел товарищ жандарма и метким выстрелом прервал это приготовление пищи. Липкое от слюны тело освободили из сдавивших его колец. Врач произвел вскрытие. Оказалось, что кости жандарма были смолоты в муку.
Какой-то человек возвращался с золотоносного участка. Он оперся о дерево, чтобы закурить трубку.
Находившийся на этом дереве боа развертывается и обвивает и человека и дерево. К счастью, кольца змеи охватили также упругие ветви куста, что замедлило сжимание. Человек успел достать нож из кармана. Он начал пилить, между двумя чешуями, спинной хребет змеи. На это потребовалось четверть часа.
Золотоискатели.
Некоторые улицы, с их барами, которые ветер продувает со всех сторон, и вид спиртных напитков, наводят на мысль о Клондайке. Здесь ведь тоже есть золото.
Старая легенда о Маноа-дель-Дорадо, о погребенных сокровищах, об озере со спящими водами, скрывающем город Металла, эта легенда не позабыта еще на берегах южной части Атлантического океана. На грубых вывесках читаешь надписи: „Здесь покупают золотой песок и самородки".
Золотоносные участки находятся далеко; чтобы добраться до них, нужно целыми неделями плыть на пирогах. Открывающие их дают им много говорящие названия. Есть „участок Спасибо“, и „участок Елисей „участок Путь к богу" и „участок Наконец", название которого выражает, очевидно, вздох облегчения измученного человека.
Несмотря на это, вдоль пути золотоискателей, по рекам и речкам, на лесных тропинках, постоянно можно встретить людей, которые то направляются к золотоносным местам, то возвращаются оттуда.
Одни несут добытое золото с ножом наготове, ежеминутно ожидая нападения; но их подкарауливает с ружьем в руке или беглый каторжник, или негр-маррон, или индеец, так как там существуют еще индейцы, настоящие индейцы Фенимора Купера, с их поселениями, где пляшут военный танец, курят трубку мира и важно совершают религиозные обряды (только кацик их одет теперь в европейскую форму, более достойную его звания, в сюртук с галунами и цилиндр). Другие, полные надежды, упорные в своем стремлении, закаленные тяжелой жизнью, с саблей для рубки лиан у пояса, идут за золотом.
Разработка некоторых участков превратилась в широкую эксплоатацию их, с состоящими на жаловании рабочими. На таких участках находятся инженеры, надсмотрщики, годная для питья вода и бараки. Но настоящие авантюристы не признают такой эксплоатации. Они ищут участок для себя.
Разведка представляет весьма скучную эпопею. Золотоискателя нередко ждет бесславный конец в зарослях. Об его исчезновении узнают через долгие недели и когда весть об этом дойдет до города, кости его уже будут тщательно обчищены муравьями. Ему непрестанно грозит опасность. Но не все ли равно, когда его увлекает мираж! Люди отправлялись одни, через джунгли, за сказочными богатствами. Мало кому посчастливилось. Многие никогда не вернулись. Но всегда найдутся жаждущие невозможного. В большинстве это негры из английских колоний. Они идут в контору, получают аванс на экипировку и, без лишних разговоров, отправляются за золотом.
Обыкновенно составляют отряд человек в десять в состав которого входят плотник, землекоп и другие специалисты. Уезжают на двух пирогах. Надо плыть по реке насколько это представится возможным. Пробираться сквозь заросли гораздо труднее, чем плыть. Но и плаванье дается нелегко. В продолжение трех недель приходится сидеть, согнувшись в длинной и узкой пироге, которая может опрокинуться от малейшего неудачного движения, под палящими лучами солнца, без признака тени. Если течение слишком сильно, нужно держаться ближе к берегу и плыть под высунувшимися, как щупальцы, корнями прибрежных деревьев. Иногда целое гнездо мух-тигров обрывается с ветки и падает в лодку; иногда это бывает змея. Что делать тогда? Броситься в воду? – Но это невозможно. За пирогой всегда следует целый кортеж верных спутников – кайманов.
Когда поднимаются вверх по реке, громадным препятствием являются дымящиеся быстрины. Приходится разгружать пироги, тащить на руках провизию и лодки, чтобы затем, после обхода препятствия, снова спустить их на воду.
Целыми днями перед глазами развертывается одна и та же монотонная картина – темные берега и массы отливающей металлическим блеском зелени. Лишь попугаи своей болтовней нарушают унылую тишину. Их красные и зеленые перья мелькают в вершинах деревьев, как цветные флажки. Серый нырок скользит по воде.
Треугольник розовых фламинго, похожий на опрокинутый парус, исчезает в голубом просторе неба.
Обвивающие ветви прибрежных деревьев боа лениво покачиваются, вытягивая свою голову при плеске весел,
И направо, и налево джунгли, и кажется, что их угнетающая тишина исходит от этого необозримого тропического неба и заглушает непрестанный шум леса, крики птиц и обезьян, невидимую работу растительности, топот броненосцев, жужжание мух, тысячи агоний, тысячи рождении, хрипение смерти, глухое брожение разлагающейся падали, шум этого особого мира, где под каждым листком таится угроза смерти.
Иногда навстречу, попадается пирога с индейцами или неграми Бош, которые известны тем, что умеют преодолевать на пироге одним прыжком пенящиеся быстрины. Встречаются в полном молчании, потом, когда пироги разойдутся, один из гребцов затягивает тихую, унылую мелодию.
В удаляющейся пироге другой гребец слышит его и отвечает. Они переговариваются так, не видя друг друга, но не прекращая своего таинственного диалога. И долго еще продолжает гребец петь свою песню, приостанавливаясь лишь на мгновение и прислушиваясь к ответу, которого мы не слышим, но который доходит до него по воде от невидимого и далекого певца.
После долгих недель, в продолжение которых длится путешествие вверх по реке, достигают места впадения маленькой речки. Пирогу оставляют; провизию взваливают на спину; в руку берут саблю для рубки лиан. Вперед через заросли, по компасу и секстану! Дорогу нужно расчищать саблей, перерубать переплетшиеся лианы и ветви, перелезать через поваленные деревья. Движение вперед – это непрестанная борьба с тысячью препятствий, с враждебным растительным миром.
Полуголые, обливаясь потом, задыхаясь в душном и влажном, как в бане, воздухе, с трудом продвигаются вперед не более как на восемьсот метров в день.
Годэн наткнулся раз на целую стену громадных, колючих бамбуков, круглых и гладких, как металлические столбы. Сабли притуплялись об их твердую древесину. Однако, необходимо было пробраться сквозь эту гущу.
Продвигались вперед на тридцать метров в день
По мере того, как Годэн и его люди проникали в чащу, появлялись удивительные звери и насекомые. Заросли бамбуков служат убежищем для всего, что боится хищных зверей. При внезапно проникшем в эту гущу свете жужжали мухи, копошились пауки, ящерицы, сороконожки. Вялые змеиные шкуры висели как лианы. Разных пород змеи избрали это убежище, чтобы менять кожу.
Золотоискатели идут вперед. В лесу ночь наступает быстро. К пяти часам уже темно. Тогда устраивают шалаш. Четыре столба, крыша из листьев вазы, гамак. Несколько ударов саблей, чтобы очистить место от зарослей и лиан. С собой обыкновенно бывает только прогорклое сало; едят дичь, с острыми приправами. Затем зажигают на ночь костер. Обуви не снимают из-за вампиров. Спится плохо. Ночь в лесу полна разных звуков и крик лягушки-вола не дает покою. Тот, кто проснется, подкидывает хворост в костер.
Иногда во время сна вас внезапно захватывает наводнение. Едва успевают спастись, схватив ружье и патроны. Затем во время дождливого периода идут постоянные дожди, страшные ливни, которые барабанят по листве, как гром; прибавьте к этому запах разложения, исходящий от пропитанного влагой леса, отчаяние человека, у которого обувь изъедена плесенью, а платье в лохмотьях, но все же преследующего свой мираж.
Есть еще невидимый враг, который изводит вас без устали, непрестанно преследуя вас, – это насекомые. Во-первых, москиты, отравляющие вам все вечера; потом мухи разных сортов: муха-тату, муха-майпури и муха-тигр, от которой надо спасаться, как только услышишь ее жужжание. Клещи, которые впиваются в кожу; нигвы, кладущие яйца под ногтем большого пальца на ноге; червяки-макаки, личинки одной мухи, которая кладет их под кожу и которые, изъедая тело, развиваются в громадных, волосатых червяков, длиною в дюйм (чтобы заставить их выйти, достаточно приблизить к ране немного табаку); самые разнообразные вши; паук-краб, величиной с блюдечко, покрытый волосами, укус которого смертелен и который делает прыжки в три метра; лучше перейти на другую тропинку, чем пройти около него; наконец, верх ужаса, муха ,,hominivorax“, которая кладет яйца в ноздри спящего человека и ее личинки заползают в мозг. Если их не извлечь немедленно, то в лучшем случае можно лишиться носа.
Есть еще змеи: змея-граж, змея-Жако, гремучая змея и змея-лист, тонкая, как веревочка, которая совершенно сливается с листвой и убивает человека в три минуты.
Наконец, есть лихорадка!
На каждом шагу опасность, страдание, смерть! И никто не обращает на это внимания.
Годэн вспоминает ежедневную драму леса.
Он описывает ужасную жизнь золотоискателя.
Он жил этой жизнью. Он перенес удушающую жару, лихорадку, укусы насекомых и пресмыкающихся и, улыбаясь, заключает:
– А все-таки я жалею лес. Там я был счастлив.
И, кроме того, там находится золото.
Золотоискатель избирает направление, руководствуясь только своими наблюдениями, своим чутьем и полученными им указаниями. Он останавливается на берегу ручья или потока. Иногда растительность служит ему приметой и по ней он определяет, золотоносная это почва или нет, так как, например, некоторые породы деревьев растут только на очень глубоком черноземе.
Раз как-то, утром, золотоискатели остановились позавтракать около нагромождения скал. У одного из них в трещину скалы упала ложечка. Чтобы найти ее, он должен был при помощи своих товарищей сдвинуть с места огромный камень. Они нашли не только ложку, но и самородок в несколько кило.
Легенда награждает эту землю смерти скрытыми сокровищами. Золото не такой металл, как железо или серебро. Оно находится в земле в чистом, девственном виде. Не существует никаких способов, чтобы открывать его присутствие. Иногда его находят, копая колодезь, в глине и кварце. Таинственный желтый порошок, сверкающий блестками в некоторых потоках, тщательно промывают. Каждая золотая жила истощается более или менее скоро. Затем золото находят в других местах, где никто не мог ожидать его присутствия.
Предполагают, что в неисследованных горах Тумук– Гумак находятся сказочные золотые россыпи.
В озере с темными водами скрыт город Маноа– дель-Дорадо; богатства исчезнувших индейских династий погребены там навсегда. И вот, в продолжение веков, люди, смущенные этим миражем и этой легендой, поднимаются вверх по большой реке в поисках Эльдорадо. Сколько из них возвратилось назад? Золото окружено тайной. Кажется, что оно является чем-то чуждым даже самой природе. Есть птица, которая обнаруживает его присутствие, ее зовут птица-рудокоп, своим пением она призывает золотоискателя. И там, где она находится, там бывает и золото.
Monsieur Огюст.
Бесконечно долго поднимались мы вверх но тинистой, желтоватой реке, окаймляющей лее. Лишь полет попугаев и ибисов, да ныряние каймана нарушали однообразие воды и темной зелени.
Вы выехали слишком поздно и гребцам приходится усиленно работать, чтобы преодолеть течение. Лодка тяжело нагружена. Нас захватит ночь, внезапно наступающая тропическая ночь.
Уже повеяло вечерней свежестью и появились тучи назойливо гудящих комаров. Вот спускается ночь. Тишина становится угнетающей. Загораются первые звезды. Нас окружает мрак. Слышно тихое журчание воды. В темноте чувствуется близость непроницаемой и враждебной массы леса.
Вдруг показывается огонек. Это пристань в деревне. С лодки стреляют, чтобы дать знать о нашем прибытии. Мы с трудом пристаем между пустыми пирогами. Двигаются тени туземцев с фонарями; они поведут нас к хижинам, где нас ожидает отдых.
Я нахожусь один в помещении вроде киоска из плетеных лиан, которое озаряет дрожащий свет лампы. Вместо пола – убитая земля, покрытая цыновками, стоит белая кровать. Все очень чисто. Блестит лоханка и – что я вижу? – на столе флакон с ярлыком известной парижской парфюмерной фирмы, – но пустой.
Мы находимся среди девственного леса, в десяти часах езды от ближайшего населенного места.
Я чувствую страшную усталость, ложусь и тушу лампу. Но мною овладевает смутное чувство тревоги при мысли, что я здесь один, ночью, так близко от лева. Другие хижины находятся далеко и разбросаны.
В двух шагах от меня начинаются джунгли.
Меня отделяет от них только тонкая стена из лиан. Малейший шум производит впечатление угрозы или предупреждения; мне кажется, что сквозь стены я чувствую дыхание какого-то огромного, близкого от меня существа.
Но усталость берет свое и я начинаю засыпать среди шорохов тропической ночи, полной гудения и жужжания насекомых.
В хижине свежо и москитов нет, – здесь вообще гораздо лучше, чем в домах жителей колонии.
Трещат кузнечики. Внезапно, в полусне, я привскакиваю. Что-то тяжелое ударяется о стену, слышен шорох крыльев. Это ночная птица, может быть один из тех маленьких вампиров, которые впиваются в палец на ноге и высасывают кровь, тихо обвевая вас своими крыльями.
Утром, через все щели этой плетеной клетки проникает солнце, горячее и безжалостное даже на заре.
Деревня состоит из нескольких хижин в тени пальм и манговых деревьев, построенных на расчищенном месте, и со всех сторон окружена зарослями.
Впрочем, эта деревня, со своей мэрией из плетня и обмазанной глиной розовой церковью, не более как место для собраний. Туземцы живут постоянно в зарослях. У наиболее значительных из них здесь только временное пристанище. В продолжение недели они живут голые или почти голые, с своими женами и детьми, заняты добыванием розового дерева и каучука. По, воскресеньям они иногда приходят в деревню, мужчины в белых костюмах, некоторые даже в обуви, женщины в разноцветных платьях, повязанные мадрасскими платками или с „катури“ на голове (которая представляет собою не что иное, как опрокинутую корзинку) и с золотыми кольцами в ушах. Впрочем, сегодня более редкое развлечение, чем церковная служба, сегодня политическое собрание.
Все это избиратели. Но мало кто из них разбирается в тонкостях парламентских комбинаций в метрополии. К людям, приехавшим из Европы, они, по большей части, относятся с недоверием.
„Мой хороший негр, мой все понимает", говорят вам старые деревенские дипломаты, хитрые и лукавые, каких не встретишь и в городе.
Они очень недоверчивы, но страшно интересуются выборной борьбой, благодаря присущей им склонности к интригам и, в особенности, вследствие непоборимой потребности говорить, той особой страсти к напыщенному красноречию, которая свойственна черным.
Затем наступает очереть пунша. Тафия течет рекою. Кандидат платит за угощение. Вокруг него толпится народ. Подходит человек и протягивает странного вида руку. Кандидат не скупится на рукопожатия и готов проявить дружелюбие, свойственное лицам при поездках их во время предвыборной кампании.
– Ради бога, берегитесь! – шепчет ему на ухо приятель,—это прокаженный!
Кандидат ни мало не смущается. Он привык ко всему. Этот прокаженный все-таки лишний избирательный листок. Он кладет руки на плечи человеку, который размахивает своими искалеченными руками, изъеденными розовыми пятнами, держит его на приличном от себя расстоянии и восклицает:
– А! старый друг! Ведь вот уже лет десять, как мы с ним друзья!
Яркое солнце льет жестокий свет на площадь, покрытую высохшей с острыми стеблями травой. В жарком воздухе раздаются звуки там-тама, как для пляски. Никакого признака тени. Глазам нестерпимо больно.
Этой жары и всеобщего голосования вполне достаточно, чтобы у вас затрещала голова.
В конце тропинки начинаются джунгли, с их орхидеями. огненными бабочками, змеями, ядовитыми растениями и хищными зверями. Иногда недалеко от мэрии бродит тигр. И стоит только переступить порог джунглей, как слова „права человека" начинают звучать глубокой иронией.
За завтраком нужно очень внимательно следить за руками, в которых не вполне уверен. За столом, убранным по-европейски, прислуживает с непринужденным видом расторопный каторжник, в серой куртке, с повязкой на голове, как у пирата.. Лицо у него молодое и улыбающееся, он очень добродушен и кажется трудно найти лучшего и более внимательного слугу. Его привезли из Франции и теперь он служит у негров и считается у них своим человеком. Негры зовут его: Monsieur Огюст.
После завтрака monsieur Огюст просит, чтобы я оказал ему милость и позволил переговорить со мной наедине.
– Monsieur, – говорит он, – у вас есть связи, не можете ли вы попросить, чтобы меня перевели в первую категорию? Тогда я мог бы попасть в город!
– Как вас зовут?
– Л... Я парижанин, monsieur, настоящий парижанин! Здесь я всем известен под именем monsieur Огюста. Вам дадут обо мне только самые лучшие отзывы. Все вам скажут: „Monsieur Огюст славный малый и, главное, услужливый". Вы понимаете, monsieur. что если бы я мог поступить в приличную семью, к белым...
– Хорошо. Но вы, вероятно, сыграли какую-нибудь шутку, чтобы попасть сюда?
– Что поделаешь, monsieur, со мной приключилось несчастье. Но я из хорошей семьи.
– На сколько лет вы приговорены?
Сначала он колеблется, потом с смущенным видом говорит:
– В бессрочную, monsieur.
– Чорт возьми! Но что же вы сделали для этого?
– Украл, monsieur... совершил небольшое воровство!..
– С маленьким насилием, взломом и может быть также...
Он добродушно улыбается и, подняв голову, говорит энергичным тоном:
– Что касается служанки, нечего и говорить, это дело моих рук. Но я не хотел ей делать зла. Несмотря на то, что Анри-Роберт и показывал это на суде. Все они путали, monsieur, уверяю вас. А Анри-Роберт был другом моей семьи. Во всех газетах было об этом напечатано. Обо мне писали в „Matin" как о Пуанкаре. Как вам это понравится? Но уверяю вас, monsieur, я хороший слуга. Окажите об этом директору; чтобы мне выбраться отсюда. Вы видели, как я прислуживаю за столом. Я могу служить в лучших семьях.
Он идет за мной, с своим худощавым лицом, тонкими губами и фуляровой повязкой корсара.
– Monsieur Огюст! Вы запомните, дорогой барин? Огюст.. 912, второй категории.
Совершенно оглушенные ружейными выстрелами, звуками там-тама, кларнета и коробки с гвоздями, отбивающей такт „кассэко“ в тесных хижинах, с температурой электрической печи, мы садимся в лодки при заходе солнца.
Вечерняя заря темно-красного цвета, с громадными лиловатыми тучами, в которых сверкают молнии. Наши черные гребцы отчетливо обрисовываются на фоне полного грозою неба.
Один из них мурлыкает надтреснутым голосом песню Майоля.
На темную стену прибрежных деревьев садится точно хлопок снега. Это хохлатая белая цапля. Кто-то из нас прицеливается и стреляет. Один из гребцов бросается в воду, заглядывает под коренья и приносит белую птицу, у которой из раны сочится кровь.
Кровь заливает белоснежное оперение; глаза неподвижны, длинный черный клюв тяжело приоткрывается; парализованные тонкие зеленые лапки вытягиваются.
Наступает ночь. Гребцы поют вместе, в лад быстрым и уверенным ударам весел, грустную мелодию со смешными словами:
„Вставайте! вставайте!"
Маленькая „мамзель" с черной мордочкой, в шелковых чулках, довольно худощавая, сосет большой кусок сахарного тростника, который она кладет в рот, как трубу.
Я думаю о monsieur Огюсте, о бале там-там, о политике, о людях с ребяческими воззрениями, опьяненных словами и порохом, о безмолвной жизни джунглей, о беспощадном солнце. И потихоньку глажу рукой перья лежащей у меня на коленях еще теплой белой цапли, убитой нами.
Самба.
Это был сенегалец, громадного роста, приговоренный к каторге за убийство, который работал в партии неисправимых. Самба был силен, как бык. В одно прекрасное утро, воспользовавшись тем, что два надзирателя находились около него, он поражает их ударами сабли.. Скованные вместе с ним два каторжника поднимают крик. Самба убивает одного, другого-же, притворившегося мертвым, оставляет, разбивает цепь и убегает с криком: „Самба уходит в заросли!"
Сенегалец скрывается в лесу. Под вечер, умеющий ходить без шума, Самба видит хижину индейца. Он прячется. Индеец выходит, и Самба убивает его одним взмахом своей сабли. Затем он входит в хижину, выгоняет жену индейца с ребенком, забирает ружье и порох, поджигает хижину и уходит.
В лесу существует какой-то таинственный способ сообщения. Новости распространяются очень быстро, неизвестно каким образом. Ужас охватил искателей золота и каучука, когда они узнали, что сенегалец на свободе и хозяйничает в джунглях. Убийства совершались одно за другим, внезапно, неожиданно, иногда на большом расстоянии одно от другого, так как Самба был замечательный и неутомимый ходок. Искатели каучука, чтобы извлечь его, забираются обыкновенно на самую вершину дерева, так как необходимо делать надрез, как можно выше. Они пользуются железными крючками, благодаря которым держатся на дереве. Самба подкарауливал их внизу; когда они принимались за работу, он убивал их выстрелом из ружья и оставлял высыхать среди листвы. Затем он ограблял их шалаши.
Дуновение паники распространилось по лесу. Рабочие протянули веревки с колокольчиками вокруг деревень и отдельных хижин, чтобы сигнализировать приближение сенегальца.
Раз как-то один белый, направлявшийся на золотоносный участок, встретил высокого, вооруженного негра, весьма подозрительной наружности. Сообразив, что это беглый каторжник, он не испугался и, по обычаю золотоискателей, спросил его добродушным тоном.
– Есть у тебя деньги?
– Мне они не нужны,—ответил негр.
– А порох?
– Да.
– Ну, хорошо! – так покажи мне, как скорей всего добраться до участка X...
Негр сопровождал его в течение одиннадцати дней, охотился для него и устанавливал ему на ночь шалаш. Когда они приблизились к участку, он отказался следовать дальше.
– Я ухожу, – сказал он. – Дальше я не могу идти. Иначе меня схватят.
И они расстались.
На участке все были удивлены, узнав, с какой скоростью их сотоварищ добрался до них.
– Только Самба так хорошо знает лес, – сказали они.
Белый описал наружность своего проводника. Не могло быть сомнений, что это был Самба. Таким образом он провел одиннадцать дней с человеком-тигром.
Самба наводил ужас на лес в течение нескольких недель. Как-то раз он встретился с другим беглым каторжником, не имевшим ружья. Этот последний бросился на сенегальца и одним ударом сабли отрубил ему руку. Затем он привязал его к дереву, взял ружье и оставил его искалеченного в джунглях. Два дня спустя жандармы смертельно ранили этого человека. Умирая, он рассказал, что убил Самбу и указал, где находится труп. Отправились туда и вместо тела нашли то, что оставили от него коршуны и муравьи.
Госпиталь.
Госпиталь каторги является просто павильоном военного госпиталя. Солдаты и каторжники помещаются по соседству. В дверях вас встречают больничные служители, которые вместе с тем и надзиратели. На переднем дворе растет великолепное темное манговое дерево, сучья которого гнутся от плодов.
Госпиталь ничем не защищен от морского ветра. Из его окон виден рейд. Под аркадами разгуливают каторжники-арабы, которым оставляют их тюрбаны, и желтые левантинцы в красных фесках. Они бродят по комнатам, как больные собаки. Те, кто находится здесь, действительно больны, так как доктор каторги с большим разбором отправляет в госпиталь.
Маленькая квадратная комната, с выложенным каменными квадратиками полом и с каменным столом, или так-называемым „биллиардом". Это анатомический кабинет. Вскрытий здесь никогда не производят, но в нем находится нечто весьма любопытное. Это небольшая витрина, на которую стоит взглянуть. В ней поставлены девять голов, с закрытыми глазами, но три в ряд. Это головы казненных. Они имеют цвет пожелтевшей бумаги, кроме головы негра, сероватого оттенка. Головы кажутся совсем маленькими, закорузлыми и съежившимися, вследствие бальзамирования. Вероятно, губы были подкрашены, так как они слишком яркие. Кажется, будто эти девять обезглавленных глядят на вас с какой-то усмешкой, стиснув зубы. Рот у всех искажен последней судорогой. У негра Бамбары видны все его зубы. Как говорят, это был здоровенный парень, который, умирая, крикнул: „Прощай Кайенна". Рядом с ним худощавое лицо, без подбородка, с жестоким выражением.
Этот небольшой кабинет производит зловещее впечатление, подобно тем музеям, в которые разрешается входить только взрослым. Эти девять изможденных лиц, умерших под ножом людей, преследуют вас, как девять голов медузы. Они привлекают взгляд и нельзя от них оторваться. Напрасно стараешься разгадать загадку, скрытую под этими опущенными веками.
Из девяти голов только одна не является жертвой гильотины, это голова Бриера, человека, обвиненного в убийстве своих семи детей. Так как преступление не было вполне доказано, его отправили на каторгу. Это был молчаливый крестьянин. Его желтое и длинное лицо кажется иссушенным. Он ни с кем не разговаривал. Иногда слышали, как он произносил: „Как могли поверить, что я убил своих детей!" До самой смерти он отрицал взводимое на него обвинение. Его сделали больничным служителем, так как он был очень кротким. Среди надзирателей многие убеждены, что он не был виновен, а был лишь жертвой ненависти в своей деревне.
Под миндальными деревьями.
В этом уголке земли, над которым тяготеет проклятие каторги, существуют островки, где еще укрывается красота креольского быта.
