Текст книги "Новый Робинзон"

Автор книги: Луи Ружемон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Чернокожие поэты. – Рыбная ловля. – Охота за эму. – Неугасимый огонь. – Взгляд дикарей на болезнь и смерть. – Как дикари воюют. – Каннибальское пиршество. – Оригинальная дуэль. – Десять километров вплавь. – Необычайная добыча.

КОРРЕББОРИ играл очень большую роль в жизни туземцев. Пляски, которые являлись необходимой частью корреббори, исполнялись туземцами с невероятным воодушевлением и азартом.

Пиршество продолжалось по нескольку дней, начинаясь обычно часов с девяти утра и продолжаясь до глубокой ночи, когда воины засыпали тут же, около костров. Вожди в таких случаях украшали свои головы яркими перьями попугаев-какаду, а тело разрисовывали красной, желтой и другими красками. Эта разрисовка и другие приготовления к празднеству занимали не менее двух часов. Когда все было готово, разукрашенные воины усаживались на корточки вокруг костра и пели монотонные песни, в которых они воспевали свои собственные подвиги, храбрость и все необыкновенное, что им пришлось увидеть во время похода. Песни слагались для каждого племени своим собственным «поэтом», который только этим и занимался. Иногда «поэт» уступал свои «произведения» и другим племенам, получая за это ту или иную плату натурой. Дикари не умели писать, а потому продажа песни заключалась в том, что покупатель выучивал ее «с голоса» продавца. Память у туземцев была хорошая, а потому и песни легко заучивались и быстро распространялись между соседними племенами.

Пляски играли видную роль в корреббори. Начав слегка приплясывать вокруг костра, туземцы понемногу входили в такой азарт, что скакали, как бесноватые. Они размахивали при этом оружием и испускали громкие крики. На непривычного человека зрелище нескольких десятков скачущих около костра голых дикарей могло произвести неприятное впечатление. Так было вначале и со мной. Но по мере того, как я привыкал к жизни среди дикарей, я свыкался и с плясками корреббори. И в конце концов я и сам скакал кругом костра, не уступая в прыжках и кривляньях самому большому искуснику по этой части из среды туземцев.

Племя, среди которого я жил, отличалось хорошим сложением и большой физической силой. Мужчины могли проходить пешком огромные расстояния и их походка была очень легка, несмотря на то, что они выворачивали ступню. Женщины не обладали этой легкостью движений. Жизнь женщины вообще была очень незавидна. На них лежала вся тяжелая работа: постройка жилищ, добывание пищи, заготовка красок и т. д. Впрочем, когда являлась надобность в больших запасах пищи, то и мужчины отправлялись на охоту или на рыбную ловлю, устраивали облавы на кенгуру.

На рыбную ловлю туземцы отправлялись или рано утром, вскоре по восходе солнца, или же поздно вечером, когда становилось совсем темно. В последнем случае мужчины брали с собой большие факелы, которые они держали в левой руке высоко в воздухе в то время, когда бросались в воду и поражали копьями первую попавшуюся на глаза рыбу. Удары были всегда очень верны, туземцы почти никогда не делали промаха. Раненые рыбы оттаскивались на берег, где их забирали женщины, дожидавшиеся с плетеными сумками за плечами. Иногда в воду бросалось до сотни человек сразу, все с ярко горящими факелами.

Это было на редкость эффектное зрелище – пламя факелов, всплески воды, громкие крики…

Днем рыбу ловили иначе. Во время отлива огораживали большой участок мелкой лагуны, оставляя открытый проход, через который в лагуну могла пройти рыба. Во время прилива рыба набивалась в загородку, и тогда проход закрывали. Когда снова наступал отлив, отгороженное пространство превращалось как бы в огромную сеть, набитую рыбой. Тогда туземцы спускались в эту загороженную лагуну и били рыбу копьями.

Вообще охота туземцев очень интересовала меня. Я старался или принять в ней участие, или, если это было мне непосильно (а я ведь избегал проявлять свою слабость), то я хоть старался присутствовать при этом.

Особенно интересно было наблюдать туземцев, когда они подкрадываются к кенгуру.

Кенгуру – самое большое из млекопитающих Австралии. Это странное по внешности животное. Его передние ноги очень коротки, так коротки, что кажется, будто они приделаны к кенгуру от другого животного. Задние же ноги очень длинны и толсты, и ими-то и пользуется животное при быстром беге, точнее – прыжках. Хвост кенгуру такой длинный и толстый, что сразу бросается в глаза. Когда кенгуру сидит, он подпирается хвостом и сидит как бы на треножнике – задние ноги и хвост. Передние ноги в это время свешиваются у него на грудь и далеко не достают до земли.

Кенгуру очень осторожен и подкрасться к нему нелегко. Чуть только он заметит что-либо подозрительное, как тотчас же обращается в бегство. А прыгает кенгуру так быстро, что через несколько минут скрывается из глаз, даже на открытой равнине.

Заметив пасущихся кенгуру, туземцы начинают подкрадываться к ним ползком. Ползут они, понятно, против ветра, чтобы кенгуру не смог их учуять. Ползти начинают издали и медленно подвигаются к животному. Как только кенгуру насторожится, охотник замирает на месте. Он остается недвижим до тех пор, пока животное не успокоится и не начнет снова рвать и жевать траву. Шаг за шагом ползет охотник, прячась меж кустиков и травы. Наконец, ему удается подползти шагов на 20–30. Тогда охотник бросает копье. Я ни разу не видал, чтобы охотник промахнулся. Копье всегда попадало в цель. Бывали случаи, что охотник так близко подползал к кенгуру, что мог убить его и просто ударом камня, брошенного с расстояния шагов в десять.

Копья, которые употреблялись туземцами при охоте, были немного больше метра длиной. Они делались из тонкого, но твердого дерева.

Наконечник их был каменный или костяной. Металлов туземцы обрабатывать не умели.

Была и другая крупная дичь, за которой охотились туземцы. Это – эму, австралийский страус. На него охота велась из засады. Там, куда эму приходили на водопой, делался из травы шалаш. Охотник прятался в нем, а когда птица подходила близко, убивал ее ударом копья. Самый крупный эму, которого мне пришлось увидеть, достигал почти 2 метров высоты. Крупные кенгуру были почти не меньших размеров.

Змей туземцы убивали просто палками, а птиц – бумерангами, которыми они замечательно искусно владели.

В обычное время туземцы не очень много ели – только в пределах необходимости. Но большие охоты доставляли такое изобилие пищи, что начинались прямо-таки оргии обжорства. После удачной облавы устраивался грандиозный корреббори, и тут-то песни и пляски чередовались с едой. Я не поверил бы, если бы не видел много раз собственными глазами, что можно съесть такое количество мяса.

Иногда я охотился на дюгоней, которые нередко встречались в здешних водах. Со своего островка я привез с собой гарпун. Это орудие постоянно привлекало внимание туземцев. Они то и дело трогали руками его наконечник и очень удивлялись тому, что металл был так холоден. Не меньшее удивление вызывал у них и мой топор.

На охоту я выезжал в сопровождении Ямбы. Туземцы всегда собирались на берегу целой толпой и с большим интересом следили за моими действиями. Охотился на дюгоней я не просто для развлечения. Мне хотелось сделать большой запас сушеного и вяленого мяса. Я не терял надежды, что рано или поздно отправлюсь на своей лодке в цивилизованные страны. Вот для этого-то я и заготовлял мясо. Я построил из бревешек особый сарайчик, куда и складывал свои запасы. Для жилья я построил себе небольшую хижинку по европейскому образцу, с покатой крышей. Перед хижиной сделал навес, под которым постоянно горел костер.

Кстати, туземцы старательно оберегали огонь. Они не допускали, чтобы костры потухали. Даже когда они переходили всем племенем на другое место, они не тушили огня. Женщины несли с собой тлевшие головешки, которые легко было, в случае надобности, раздуть. Очень редко случалось, чтобы женщины давали огню потухнуть. За это их жестоко наказывали. К наказаниям женщины относились очень хладнокровно. Они не пытались убежать, не пытались сопротивляться, а покорно и неподвижно стояли под градом самых зверских ударов палками. Когда наказание кончалось, женщина уходила и залечивала свои раны, прикладывая к ним землю. Раны заживали быстро, хотя все лечение состояло только в прикладывании к ране земли да кое-каких листьев.

Упомяну заодно и о туземных докторах. Эти люди назывались здесь «рюи». Почти все болезни они лечили усиленным растиранием пораженного места маленькой раковиной. Такой способ лечения напоминал массаж. Растирание производилось сначала по направлению сверху вниз, потом поперек. Впрочем, туземцы болели очень редко, и наиболее распространены были заболевания на почве обжорства, когда после удачной большой охоты или рыбной ловли дикари объедались по нескольку дней подряд.

В таких случаях врач растирал живот пациента так сильно, что нередко стирал кожу до крови. Он давал больному некоторые сорта трав, которые очень помогали в таких случаях. Съесть туземец мог очень много. Я сам видал, как один крупного роста воин съел почти целого кенгуру. Правда, этот кенгуру был небольшой, но все же его мяса хватило бы по крайней мере на 3–4 взрослых людей.

Туземцы были крайне суеверны. Те болезни, которые вызывались непомерным обжорством, они объясняли естественными причинами и прибегали в таких случаях к помощи своих врачей.

Но большинство болезней, например всевозможные лихорадочные заболевания, они приписывали или «злому духу» или чаще всего «дурному глазу» какого-нибудь врага из другого племени, который, из зависти к храброму воину, «испортил» его, «наслал» на него болезнь. Поэтому-то, когда кто-нибудь заболевал, прежде всего поднимался вопрос – не был ли больной кем-нибудь «испорчен». На основании всяких признаков старались определить, кто именно мог «испортить» больного.

Когда выяснялся виновник болезни, снаряжалась целая экспедиция. Она должна была отомстить виновному, а заодно и его племени. Такими же последствиями нередко сопровождалась и смерть воина. Туземцы искали «колдовства» всякий раз, как умирал воин, особенно, если он был молод.

Тело покойника клалось на высокий деревянный помост. Под помостом раскладывалось оружие мертвого. Когда труп уже разлагался и начинал разваливаться на куски, вожди племени и друзья покойного приходили и внимательно рассматривали гниющее тело. Они искали каких-то признаков, по которым можно было узнать, кто «наслал смерть» на умершего. А когда они «узнавали» это, то снова отряд воинов шел мстить.

Поэтому войны между отдельными племенами почти что не прекращались. Причин было достаточно: там заболел воин, там кто-то умер…

А всякая битва влекла за собой каннибальский пир.

Приблизительно через месяц после моего приезда в эту местность Австралии, я в первый раз был свидетелем каннибальского пиршества. Один из воинов нашего поселения умер. Его друзья, на основании своих наблюдений над разложившимся трупом, решили, что он был «испорчен» и умер от колдовства одного из членов племени, жившего невдалеке от нас. Тотчас же несколько сотен воинов отправились, чтобы отомстить врагам. Те, очевидно, уже узнали о случившемся и поджидали нападения. На одной из полян наш отряд встретил воинов неприятеля.

Здесь мне пришлось ознакомиться со способом ведения войны у австралийских дикарей. Оба отряда остановились на некотором расстоянии друг от друга. Один из наших вождей выступил вперед и начал довольно спокойно объяснять противникам причину, вызвавшую наше нападение. Со стороны противника также выступил один из вождей. Этот возражал. Некоторое время вожди разговаривали мирно. Но прошло 10–15 минут, и оба начали горячиться. Поднялась перебранка, ссора, посыпались взаимные оскорбления. Тогда воины увели вождей. Новая пара вождей начала переговоры. И эти постепенно договорились до криков и ругани. Оскорбления, которые так и сыпались из уст вождей, направлялись, главным образом, против личности покойника. Проклинались и отдельные части его тела – сердце, кишки, голова, проклинались и его родственники, предки, имущество. Проклиналось все, что имело то или иное отношение к покойнику.

Взаимные оскорбления достигли, наконец, крайнего предела. Тогда вождь бросил свое копье в сторону противника. Это было сигналом к битве. Тотчас же началась общая схватка. Дикари не знали никакой военной тактики, каждый из них дрался сам по себе. Через несколько минут наши противники были разбиты на голову и обратились в быстрое бегство. На поле битвы осталось несколько убитых и тяжело раненых. Дикари не знают пощады, и раненые не надеялись на нее. Кто мог уйти, ушел. Наши воины тотчас же добили своими «вадди», то есть палками с утолщением на конце, всех раненых, которые остались на поляне. Затем трупы были положены на носилки из древесных ветвей и торжественно отнесены в наш лагерь.

Можно было догадаться по многим признакам о том, что готовилось в нашем лагере. Готовилось каннибальское пиршество. Я не мог протестовать или делать какие-нибудь замечания по этому поводу. Я был бессилен.

Женщины вырыли в песке руками три длинные канавы (по числу трупов). Это были печи. В каждую из них положили по трупу, сверху набросали камней и засыпали песком. Затем над всеми этими канавами развели огромный костер, который старательно поддерживался в течение двух часов. Дикари все это время были очень весело настроены, заранее предвкушая, очевидно, удовольствие полакомиться. Наконец, был подан сигнал – огонь был потушен и печи открыты. Я взглянул в одну из канав – труп сильно обгорел, кожа на нем потрескалась, из этих трещин вытекал растопившийся жир…

Как только «печи» были открыты, несколько воинов, громко крича, бросились с копьями в канавы, и каждый торопился отрубить себе кусок от трупа. Я видел матерей, жадно обгрызавших руку или ногу трупа, в то время как их дети с плачем требовали своей доли. Туземцы вырывали друг у друга куски, отнимали их у тех, кто захватил слишком много…

После пира начался большой корреббори. Я не мог присутствовать при нем. Забравшись в свою хижину, я старался поскорее забыть то, что только что видел.

Но довольно об этом! Перейдем к более приятному.

Женщины нашего племени жили между собой довольно дружно. Конечно, иногда бывали и ссоры. Поводом к ссоре чаще всего служили разговоры о достоинствах и недостатках членов семейств этих женщин. Самым же главным источником ссор было появление в селении новой женщины. Плохо ей приходилось, особенно если она была хоть чуть-чуть красива.

Ссоры между женщинами разрешались очень своеобразным способом. Обе противницы уходили в какое-нибудь уединенное место, неподалеку от становища. Они брали с собой одну палку на двоих. Потом начиналась драка. Одна из женщин нагибалась, а другая ударяла ее из всех сил палкой по голове или между плечами. Не надо забывать, что удар наносился не тросточкой, а тяжелой дубинкой. Хороший удар такой дубиной по голове сразу убил бы белую женщину. Но туземки были крепки. Женщина бодро выносила удар, затем брала у соперницы дубинку и ударяла ее в свою очередь. Таким образом они поочередно били друг друга до тех пор, пока одна из них не падала без сознания. Тогда своеобразная дуэль прекращалась. Победительницей считалась та, которая осталась на ногах. По окончании дуэли вражда между этими женщинами обычно прекращалась, и часто они сами перевязывали друг другу раны.

Теперь я перехожу к описанию случая, имевшего громадное значение в моей жизни. Я уже говорил о своей наклонности к охоте за дюгонями. И вот эта-то охота и разрушила все мои надежды добраться морем до цивилизованных стран.

Однажды утром я выехал на охоту, как всегда в сопровождении Ямбы. Туземцы толпой собрались на берегу. Все мое вооружение состояло из одного гарпуна и толстой веревки метров 20 длиной. Ветер был попутный, и лодка быстро понеслась по морю. Когда мы отъехали от берега на несколько километров, я вдруг заметил на поверхности воды какой-то большой темный предмет. Я был уверен, что это – дюгонь. Я встал и бросил гарпун изо всей силы. И вдруг из воды высунулась голова небольшого кита. Тут только я понял, кого ранил мой гарпун. Кит был небольшой, метра 4 длиной. Получив удар, он тотчас же нырнул. Я думал, что моего каната хватит и не стал его резать. Между тем кит вынырнул. Он бил по воде хвостом производя сильное волнение. Потом он бросился вперед, таща за собой нашу лодку.

До сих пор мне не приходила в голову мысль об опасности. Но когда кит остановился, я огляделся и только теперь заметил невдалеке мать этого молодого кита. Она плавала вокруг нас и с каждым мгновением приближалась все больше и больше к лодке. Я хотел перерезать веревку и поскорее отплыть от страшного места. Но опоздал. Кит бросился на лодку. Крикнув Ямбе, я прыгнул в воду. Мы торопились из всех сил, старались поскорее отплыть от лодки.

Не успели мы отплыть на несколько десятков метров, как сзади раздался треск. Я оглянулся и увидел огромный хвост кита-матери, высоко поднявшийся над водой. По волнам подпрыгивали обломки моей лодки.

Много мыслей пронеслось в тот миг в моей голове.

Я вспомнил и о долгих месяцах, затраченных на постройку лодки, и о неудачном спуске ее в закрытую бурунами лагуну, и об отъезде на ней с островка.

Теперь лодки не было, не было и возможности плыть морем туда, далеко…

До берега было около десяти километров. Я все же ясно видел толпу туземцев на берегу. Они следили за тем, как я управлял лодкой, следили за охотой, видели, значит, и катастрофу. Они торопливо готовили плоты, чтобы плыть мне на помощь.

Между тем кит-мать, разбив в щепки мою лодку, вернулась к своему детенышу и начала с невероятной быстротой плавать вокруг него. Мы тем временем быстро подвигались к берегу. Держались мы все время на поверхности воды, что было не совсем благоразумно. Но море было покойно, а акул мы не боялись, так как были уверены, что сильно плескаясь в воде, отгоним их шумом. Скоро большой плот с одним из вождей подплыл к нам…

Я был очень рад тому, что мне и Ямбе удалось спастись, но потеря лодки огорчила меня очень сильно. Теперь я не мог уже построить новую лодку: у меня не было материалов для этого. Путешествовать же по морю на плоту – значило идти на верную гибель.

Мой гарпун, очевидно, нанес смертельную рану молодому киту. Взглянув на него с берега, я увидел, что он мертвый колыхался на поверхности воды. Волны несли его к берегу, а мать по-прежнему продолжала кружиться около него. Прибой принес китенка на мелкое место. Когда наступил отлив, китенок оказался на обнажившемся песке. Толпа дикарей сбежалась к китенку и подняла такой невообразимый крик, что я чуть было не оглох. Тотчас же были разведены сигнальные костры, дым которого разнес весть о событии по всем соседним становищам.

Это событие еще более усилило веру дикарей в мое «всемогущество». Они были убеждены, что это я, а не прилив, притащил китенка на берег.

Во время следующего корреббори туземные поэты на все лады воспевали этот мой новый подвиг.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Как ели кита. – Гости. – Охота на вомбата. – Борьба с крокодилом. – Старые надежды. – Горькое разочарование. – Возвращение в лагерь туземцев. – Ямба. – «Паспорт».

НИКОГДА я не забуду этого зрелища! После дымовых сигналов, извещавших о поимке «большой рыбы», началось нашествие гостей. Толпы туземцев приходили из соседних местностей. Каждый был вооружен палкой и целым набором ножей из раковин. Пришедшие тотчас же шли к берегу, к китенку. Они копошились около него, резали и рвали, тащили огромные куски мяса и жира. Некоторые из туземцев ухитрялись отрезать куски по 15–20 килограммов весом.

Несколько дней подряд туземцы обжирались китовым мясом. Китенок начал разлагаться, зловоние было слышно даже в становище, а туземцы ели и ели…

Многие объелись до того, что не могли ходить, не могли стоять. Они катались по песку, корчась от боли в кишках и желудке. Туземные врачи получили хорошую практику: больных было хоть отбавляй. Тут же на берегу врачи старательно растирали вздувшиеся животы своих пациентов. Кроме массажа, врачи лечили больных и какими-то листьями. Они скатывали из них шарики и давали эти «пилюли» больным. Действие этих пилюль было замечательное. Предприимчивый европеец мог бы нажить на таком «лекарстве» целое состояние.

Выздоровевшие и просто почувствовавшие некоторое облегчение нередко снова возвращались к еде. Они быстро забывали о болях и рези в кишках и опять объедались. К концу третьего дня от немаленького китенка остались одни кости, даже полуразложившееся мясо было съедено. Пир окончился.

Это событие принесло мне кое-какую пользу. Я познакомился с некоторыми соседними племенами и их вождями. Я узнал нравы и обычаи туземцев. Все это могло очень пригодиться мне: ведь я теперь мог только сухим путем добраться до культурных мест.

Между тем Ямба сделала мне небольшую пирогу из коры. Она была около 3 метров длиной, но ширина ее не превосходила 1/3 метра. Вместе с Ямбой я сделал на этой пироге несколько поездок на небольшие островки близ материка. Сооружение этой маленькой лодочки было очень интересно. Сначала Ямба сильно разогрела кору и затем вывернула ее шероховатой поверхностью наружу, так что внутренность лодки была гладкая. Тогда она сшила края коры и покрыла лодку слоем быстро застывающего сока, добытого ею из камедного дерева. Лодка не пропускала воды и казалась как бы хорошо просмоленой. Конечно, эта пирога не могла заменить мне моей лодки. Прошло несколько времени, прежде чем я научился управлять ею. Это было нелегко. Пирога была очень неустойчива на воде и легко перевертывалась.

Однажды я решил съездить на один из соседних островков и поискать там вомбата. Вомбат – зверок с барсука величиной. Его называют «сумчатым медведем», хотя он и имеет мало общего с нашим медведем. Кожа этого зверка нужна была мне для обуви. Я знал, что на островке много вомбатов, потому что несколько раз видел, как они покидали свои норы на вечерней заре. Как и всегда, меня сопровождала Ямба, мой неизменный товарищ.

Мы скоро достигли островка. Мне, однако, долго не удавалось найти удобное место для высадки на берег. Тогда я повернул лодку к маленькому заливчику, хотя Ямба и отговаривала меня от этого. Когда мы въехали в заливчик, я увидел, что он непроходим для лодки, – настолько он был весь затянут тиной и водорослями. Я вышел из пироги и так и пошел по тине к берегу. Заросли были так плотны, что я не проваливался глубоко в воду. Островок был покрыт богатой растительностью, и я едва пробирался сквозь чащу. Наконец, я продрался сквозь кусты и выбрался на узенькую тропинку, по краям которой кусты стояли сплошной стеной.

Не успел я пройти и десятка шагов по этой тропинке, как увидел прямо перед собой огромного крокодила. Он тащился по тропинке навстречу мне, направляясь, по-видимому, к воде. Нужно было отступать… Увидев меня, крокодил разинул пасть и лязгнул страшными зубами. В первую минуту я так растерялся от страха, что никак не мог сообразить, что мне делать. Обойти крокодила было нельзя, очень уж были густы кусты, сзади – вода…

Тогда я внезапно решился. Я пошел прямо навстречу чудовищу и прыгнул, слегка разбежавшись. Я перескочил через голову крокодила и попал на его чешуйчатую спину. Стоя на спине крокодила, я изо всей силы ударил его топором по голове.

Удар был так силен, что топор застрял в ране. Пока я пыхтел, вытаскивая топор из головы крокодила (вы только представьте себе это зрелище: я на спине живого крокодила и вытаскиваю топор из его головы!), Ямба успела подбежать с веслом в руках. Она быстро засунула это весло в раскрытую пасть чудовища. Пока крокодил ворочался и в бешенстве бил хвостом, я успел вытащить топор из раны. Еще несколько ударов, и крокодил был убит. Ямба очень гордилась моим подвигом и, когда мы вернулись домой, со всеми подробностями рассказала это событие своим соплеменникам.

Впрочем, Ямба всегда очень заботилась о том, чтобы внушить туземцам удивление перед моими талантами. Она была чем-то вроде моего своеобразного курьера. Когда я позднее странствовал, то стараниями Ямбы слава обо мне всегда достигала племени за несколько дней до моего прибытия. Это очень помогало мне. Туземцы встречали меня с большим почетом. Событие с китенком сильно подняло меня во мнении не только одного племени, но и соседних племен. А мой бой с крокодилом привел к тому, что туземцы стали смотреть на меня как на «великого человека». Почтение туземцев ко мне было так велико, что мертвый крокодил был весь изрезан на маленькие кусочки. Эти кусочки население брало на «память» о событии.

Через некоторое время после этого события я решил переселиться на вершину одного холма, лежавшего по другую сторону залива, километрах в двадцати от лагеря туземцев. Мне казалось, что с вершины холма я скорее замечу проходящий невдалеке корабль. Туземцы, которым хорошо были известны мои стремления вернуться к «своему племени», одобрили этот план. Но вместе с тем они предупредили меня, что на вершине холма мне будет гораздо холоднее, чем в низине. Это не остановило меня. В надежде увидеть парус я согласен был и позябнуть. И вот, однажды утром я отправился в путь. Все племя вышло проститься со мной. Я, Ямба и Бруно перебрались на другую сторону залива. Туземцы провожали нас на своих плотах. Я показал им на холм, на котором собирался поселиться. Туземцы продолжали отговаривать меня от этого места, они говорили, что мне будет холодно, что я соскучусь там один. Но я все-таки решил поселиться на холме. Вместе с Ямбой я построил там жилье. Иногда туземцы навещали нас, но сколько я ни уговаривал их перенести свой лагерь поближе ко мне, они не соглашались.

День за днем я по целым часам напряженно всматривался в море, надеясь увидеть парус. Все было напрасно, парус не показывался. Наконец, я потерял всякую надежду, а к тому же начал сильно скучать без своих друзей-туземцев. Ямба изо всех сил старалась сделать мою жизнь поприятнее. Она раздобывала самой вкусной еды, думая, что это развлечет меня. Но я видел, что ей очень не нравилось жить в этом уединенном месте. Поэтому, несколько недель спустя после переселения сюда, я решил вернуться на старое место – к туземцам. Я собирался прожить с ними некоторое время, а затем отправиться в путешествие. Я хотел пробраться через материк к тем берегам Австралии, где, как я знал, корабли не были редкостью. Туземцы очень были рады моему возвращению. Им хотелось, чтобы я принимал участие в их битвах. Они рассчитывали, что мое участие обеспечит им победу.

Но я всегда отказывался от этого, говоря, что не люблю войны.

Причина этих отказов была простая – я не рассчитывал на свою ловкость. Я не сумел бы так метко бросить копье, как это делали туземцы. Я не умел защищаться щитом, я вообще не умел сражаться. Мое неуменье могло сильно повредить мне в глазах туземцев: ведь они считали меня «все умеющим, все знающим», чуть ли не «всемогущим». Поэтому-то я всегда и отказывался от того, чего не мог выполнить безукоризненно хорошо.

Зато я охотно делал все то, что мне хорошо удавалось. Я был хорошим стрелком из лука и поражал туземцев своей меткой стрельбой из него. Мое ловкое обращение с топором и гарпуном постоянно воспевалось местными поэтами. Но копье метать я не умел. Я не мог даже поучиться этому искусству. Я боялся, что кто-нибудь увидит мои первые неудачные попытки. И без того я несколько раз попал в очень неприятное положение и чуть было не лишился своего влияния. Дело в том, что туземцы не пили воду из реки или источника прямо ртом. Они всегда зачерпывали воду рукой и пили из горсти. И вот я однажды сделал эту грубую ошибку. Я был на охоте, захотел пить и, найдя воду, опустился на колени и стал пить прямо ртом. Вдруг я услышал сзади себя шаги и шепот. Обернувшись, я увидал несколько туземцев, которые с отвращением смотрели на меня.

– Он пьет, как кенгуру, – говорили они.

Тут на помощь мне явилась Ямба. Она рассказала мне, что пить воду ртом нельзя. Так пьют только звери. По понятиям туземцев, я страшно нарушил правила приличия и благовоспитанности.

– Никогда не делай этого, – закончила Ямба. – Этого нельзя делать!

А время шло и шло. Иногда я предпринимал вместе с Ямбой небольшие путешествия вглубь материка. Я подготовлялся к тому большому путешествию, которое давно задумал. Ямба знала мои планы и обещала всюду следовать за мной. Она даже соглашалась последовать за мной на мою родину.

– Я пойду с тобой, куда хочешь. Твой народ будет моим народом, – говорила она мне.

Наконец я решился. Я распрощался – тогда я думал, что окончательно, – с племенем Ямбы. Туземцы знали, что я ухожу далеко. Они считали мое желание вернуться к своему народу вполне понятным и естественным. Как и я, они были уверены, что мы прощаемся навсегда. Наше прощанье было очень торжественно. Отряд туземцев провожал меня километров на сто от лагеря. Наконец, я, Ямба и Бруно остались одни. Нам предстояло тяжелое путешествие, и только, с помощью Ямбы я мог рассчитывать его благополучно закончить. Один я, как и любой европеец, вряд ли смог бы пройти через ту пустыню, которая расстилалась впереди.

Прежде чем проститься со мной, туземцы снабдили меня, так сказать, туземным «паспортом». Это была небольшая палочка с какими-то нарезками на ней. Эта палочка-паспорт очень пригодилась мне как средство завязывать самые дружеские отношения с различными племенами. Иногда, правда, она оказывалась и излишней, так как туземцы лично провожали меня к вождю следующего племени, жившего по направлению моего пути.