Текст книги "Новый Робинзон"
Автор книги: Луи Ружемон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Тщетная надежда. – Разочарование. – Приключение Ямбы. – Поединок. – Мы – друзья. – Мои разговоры с туземцами.
ВСКОРЕ ПОСЛЕ этого события у меня еще раз явилась надежда вернуться к европейцам. До меня дошли слухи, что на севере, неподалеку от нашего становища, туземцы видели следы каких-то громадных, невиданных доселе животных. Не теряя времени, я с Ямбой отправился на розыски. Оказалось, что это – следы верблюдов. Ямба разобрала по следам, что верблюды шли одни. Я решил, что они принадлежали какой-нибудь экспедиции, погибшей в безводной пустыне, и теперь, одичав, бродят по пескам.
Я хотел разыскать этих верблюдов. Я рассчитывал, что сумею их поймать, приручить и на них отправиться на поиски колонистов, а то и прямо на юг, в Аделаиду. Размышляя обо всем этом, я вернулся в становище. Там я собрал небольшой отряд из самых смелых и смышленых туземцев и вместе с ними двинулся на розыски верблюдов.
После нескольких дней неотступного преследования, мы, наконец, настигли верблюдов. Их было четыре. Тесной кучкой, не отходя от своего вожака, они блуждали в пустыне. Они были совсем одичалые и казались очень злобными. Мы попытались разъединить их с вожаком, но тот бросился на нас и, оскалив зубы, с яростью преследовал нас. Он был так разъярен, что мои спутники в ужасе разбежались кто куда.
Я один шел за верблюдами еще несколько дней. Я надеялся, что мне удастся загнать их в какой-нибудь овраг или лощину, а там я пугал бы их все время, не давая им ни есть, ни пить. Я рассчитывал, что, проморив их несколько дней голодом и жаждой, сумею овладеть ими. Верблюды шли от одного водоема к другому, шли с такой быстротой, что я едва поспевал за ними. Я уставал все больше и больше. В конце концов, измученный, я отказался от дальнейшего преследования.
С горьким сожалением проводил я их глазами, когда они скрывались за грядой песчаных холмов.
Вскоре после этого с Ямбой случилась очень большая неприятность. Этот случай показывал, как строго соблюдались туземцами границы их «владений», то есть тех пространств, на которых кочевало то или другое племя. В одну из моих отдаленных и продолжительных экскурсий мы (я и Ямба) зашли очень далеко от нашего становища. Мы шли более двух недель. И вот мы пришли во владения мало знакомого нам племени.
Здесь не знали ни меня, ни, тем более, Ямбы.
В послеполуденное время, когда мы расположились на отдых, Ямба, по обыкновению, отправилась за корнями к ужину. Прошло всего с полчаса после ее ухода, как вдруг раздались ее громкие крики. Ямба звала меня на помощь. Я поспешил на выручку, направляясь по ее следам. Вскоре я увидел кучку туземцев, которые, обступив Ямбу, куда-то ее волокли. Ямба отбивалась от них и громко кричала. Я сразу понял, в чем дело. Ямба, не зная этой местности, забрела в поисках за кореньями на территорию чужого племени, нарушила этим неприкосновенность границы. Согласно обычаю, местные туземцы захватили ее и потащили к вождю.
Я подбежал к туземцам и стал с ними объясняться. Хотя я говорил с ними на их языке, они оказались очень неподатливы. Они ни за что не соглашались отпустить Ямбу. После долгих споров я добился только одного – мне разрешили сопровождать их до становища и переговорить с вождем. Становище было неподалеку, и мы скоро добрались до него. Вождь, как и следовало ожидать, оказался на стороне туземцев. Он заявил, что берет Ямбу себе. Напрасно я старался втолковать ему, что Ямба не нарочно, а исключительно по незнанию переступила границы его земель, что знай я о близком соседстве его народа, я пришел бы и провел с ними несколько дней. Я старался всячески дать понять вождю, что я – великая персона, что ссориться со мной опасно.
Не знаю, намеревался ли этот хитрый вождь подольше удержать нас при себе или у него были еще какие намерения, но он посматривал на меня свирепо и грозно, как бы решив настоять на своем. Он сказал, что закон прост и ясен: кто перешел границу без разрешения, тот берется в плен, становится собственностью вождя. Перейдена граница по незнанию или намеренно – безразлично. Это было сказано так решительно и спокойно, что я начал сильно беспокоиться за участь Ямбы.
Я решил отстоять Ямбу хотя бы ценой своей крови.
Приняв самый надменный вид, я заговорил с вождем. Я говорил так гордо и резко, что мой тон подействовал на вождя. Он как-то сразу припомнил, что в законе есть оговорка. Оговорка была такая: ближайшие родственники пленницы могут отвоевать ее обратно путем поединка с взявшим в плен виновницу. Это-то мне и было нужно. Я был уверен, что вождь выберет метание копий, а ведь с моим оружием он не был знаком.
Я не ошибся. Вождь выбрал прекраснейшее копье, а я достал из своего запаса три стрелы. Я потряс ими в воздухе, чтобы показать и вождю и всем зрителям, как малы мои «копья» по сравнению с копьем вождя. Воины громко захохотали при виде моего оружия. Вождь тоже развеселился и с снисходительным презрением поглядывал на меня.
Отмерив расстояние в двадцать шагов, мы встали на свои места и приготовились к бою. Я сильно волновался – от исхода боя зависела участь Ямбы, той самой Ямбы, которой я был обязан своей жизнью. Но вид у меня был самый гордый и спокойный. Я уставился глазами в сухощавого, но мускулистого вождя и, не дрогнув, дал ему первому пустить в меня копья. Со свистом прожужжали они над моей головой. Моя многолетняя практика дала мне возможность ловко уклониться от страшных ударов.
Едва я успел встать на свое место и принять надлежащую боевую позицию, как тотчас же натянул свой лук. Я пустил стрелу в вождя. Он, конечно, не мог уследить за ее полетом, не мог уклониться. Стрела вонзилась ему в мясистую часть бедра, как раз куда я метил. Раненый вождь подскочил на месте от неожиданности – больно-то ему вряд ли было. Воины никак не могли придти в себя от изумления. Кровь была пролита, поединок кончен. Ямбу тотчас же возвратили мне.
Может быть читателя заинтересует, почему туземцы вернули мне Ямбу. Ведь их было много, а я – один. Они могли бы и не исполнить своего обещания. Но дело-то в том, что туземцы были очень честны и всегда держали слово.
А кроме того сила и ловкость победителя всегда вызывала у них известное уважение к нему.
Как только раненый вождь немножко пришел в себя, – очень уж он был поражен случившимся, – он подошел ко мне и приветствовал меня. Стрела торчала у него из бедра, он не позаботился о том, чтоб ее вынуть. Мы быстро подружились с ним. На прощанье он дал мне такой внушительный конвой из воинов, словно я был человеком, оказавшим ему какие-то огромные услуги.
В разговорах с туземцами мне часто приходилось говорить с ними о других странах, других людях. Они ничего не знали. Я мог говорить с ними только о том, что было доступно их пониманию. То, чего они не могли понять, всегда вызывало у них не только недоверие, но и прямо-таки подозрения. Говоря о лошадях или овцах (а у меня в моем сиднейском журнале были рисунки скачек и овцеводных ферм), я говорил им, что лошадь употребляется на войне, а овца для еды. Это они понимали. А скажи я им, что лошадь можно запрягать, а овцу стричь для приготовления из ее шерсти ткани, они не поняли бы и не только не поверили бы мне, а приняли бы все это за насмешку.
Очень своеобразны были их представления об устройстве земли и вселенной вообще. Тут с ними нельзя было спорить, нельзя было пытаться их разубеждать. Земля, по их мнению, была плоская, а небо поддерживалось над ней, наподобие крыши, жердями, расставленными по краям. Другими словами, земля и небо образовывали что-то вроде большого шалаша. Солнце было, конечно, центром всего, а Млечный путь, бледная лента которого хорошо была видна, являлся дорогой, по которой бродили души умерших.
Они не обоготворяли ни солнца, ни луны, ни звезд. «Злые духи» занимали большое место в их верованиях. Этим-то и пользовались колдуны, игравшие большую роль в жизни племени.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Облава на кенгуру. – Хороший аппетит. – Какаду. – Лирохвост.
ВО ВРЕМЯ одного из посещений соседнего племени мне пришлось принять участие в грандиозной охоте. Была устроена облава на кенгуру.
Туземцы высмотрели небольшой отдельно стоящий лесок, в котором укрывалось около полусотни больших кенгуру. Было решено на совещании воинов устроить охоту.
Мужчины отправились к леску. Они быстро повырубили кустарник и молодые деревца, росшие по опушке. В глубь леска они не заходили и всячески старались не потревожить, не спугнуть спрятавшихся там животных. Из нарубленных кустарников, веток и деревцев была устроена высокая загородка. Она не была особо прочной. Нужно было только, чтобы кенгуру не смог через нее перепрыгнуть.
Когда загородка была готова, сзади нее попрятались вооруженные копьями, палицами и дубинками охотники. Несколько человек вошли в лесок и начали пугать кенгуру.
Долгое время из леска никто не показывался. Очевидно кенгуру скрывались между деревьями. Но вот из леска выскочил один кенгуру. Это был старый самец. Он огромными прыжками несся к загородке. Допрыгав до нее, он с размаху налетел на сучья. Не успел он опомниться, как стоявший сзади загородки охотник ударил его дубинкой по голове. Кенгуру упал.
То тут, то там выскакивали кенгуру из леска. Они мчались, как угорелые, ничего не разбирая, прямо вперед и вперед. Они натыкались на загородку. Некоторые из них ломали себе при этом ноги. Я видел, как один кенгуру, ударившись о загородку, тут же свалился. Его левая задняя нога была сломана, и он корчился на земле, с силой дергая уцелевшей правой ногой.
Крик кругом стоял такой, что я чуть было не оглох. Изо всех сил голосили загонщики в леске. Громко кричали охотники, приветствуя криками удачные удары. Визжали женщины и дети, принимавшие самое деятельное участие во всей этой суматохе.
Охота была очень удачна; было убито 46 кенгуру. Среди них было несколько самок с детенышами. Эти детеныши сидели в сумке на животе матери и даже и не пытались выскочить из нее. Наоборот, они прятались туда как можно глубже.
Вечером был устроен пир. Все ели до отвала, ели столько, что трудно себе и представить, как велик был аппетит у туземцев и как объемисты и растяжимы были их желудки. Несколько человек, конечно, объелись и заболели. Но это мало отразилось на настроении других участников пира. Они ели с прежним аппетитом. Обычно питавшиеся чем придется, женщины хорошо пообедали в этот день. Правда, на их долю приходились больше ребра и другие мало мясистые части, но и это было хорошо. Воины же ели только бедра кенгуру – мясистые окорока были очень вкусны.
К концу пира почти ничего не осталось от всей этой горы мяса. Начался корреббори, в котором воспевались подвиги охотников. Особенно много похвал получил один молодой еще воин. Ему удалось убить 11 кенгуру. Его место было очень удачно, именно к его участку загородки и бежали кенгуру один за другим.
Я занимал почетное место на этом пиру. Мне подносили самые лакомые кусочки. Я не мог есть столько, сколько ели туземцы. Но я не отказывался от кусков. Я немножко откусывал от них, а потом бросал их за спину. Там они быстро подхватывались женщинами и детьми. Думаю, что ни от кого и никогда женщины не получали столько объедков, как от меня на этом пиру.
Через несколько дней после этого пира я вместе с несколькими туземцами отправился на охоту за какаду. Какаду было много в окрестных лесах. Стаи их сидели на деревьях и неистово орали по утрам и вечерам. Утром они летели на кормежку на соседний луг. Очень красив был вид стаи, когда птицы, высоко поднявшись в воздух, почти исчезали из глаз. Потом словно белые хлопья кружились: это стая опускалась.
В полуденное время, когда наевшиеся какаду сидят и отдыхают на деревьях, занимаясь перевариванием пищи, мы и отправились в лес. Мои спутники были вооружены бумерангами, каждый нес их чуть ли не по десятку. Со мной были мой лук и стрелы.
Стая какаду осторожна. К ней нужно подкрадываться. Ползком, от куста к кусту, ползли мы по лесной опушке, выглядывая стаю. Вот туземец заметил несколько птиц на дереве. Приглядевшись, мы увидели и еще и еще. Несколько сотен какаду расселось на группе развесистых деревьев. Птицы сидели тихо, почти не шевелясь. Только изредка они перебирали перья клювами.
Мы поползли…
Когда мы добрались до этих деревьев, то сразу встали. Испуганные какаду с громким криком взлетели. Тут-то и началась охота. Один за другим метались бумеранги. Перепуганные птицы кружились в воздухе, бумеранги сбивали их с толку. Бумеранг летит по ломаной линии. Это-то и смущало птиц. Я быстро выпускал стрелу за стрелой. Один за другим падали какаду. У одного было перебито крыло, у другого разбита голова…
Целый ворох красивых птиц собрали мы. Всего нам досталось их до сотни. Мясо какаду мы съели, а длинные перья крыльев и хвоста пошли на украшения. Я взял и себе несколько красивых перьев, употребив их на оперение стрел. Стрелы вышли прекрасные, перья придавали им замечательно красивый вид.
Заговорив о своих охотничьих приключениях, скажу и о моем знакомстве с птицей-лирохвостом. Не скажу, чтобы я остался доволен этим знакомством.
Блуждая по лесу, я услышал голос какой-то птицы. Голос этот был мне незнаком. Я пошел на него. Голос слышался то тут, то там. Я долго бродил по лесу. В конце концов я забрел в местечко, поросшее кустарником и невысокими колючими растениями. Здесь было много камней, овражков, ям. Перескакивая с камня на камень, перепрыгивая через ямы, я все спешил на голос.
Вот вдали, в кустах, мелькнула птица. Она была немаленькая. Я заметил и ее красивый большой хвост, имевший форму лиры. Я заторопился, прыгнул, не очень поглядев под ноги, и… провалился. Растения так затянули поверхность глубокой ямы, что я не заметил ее. Провалившись в яму, я сильно повредил себе ногу. Кожа от коленки до ступни была содрана.
Я едва выбрался из ямы. О преследовании лирохвоста нечего было и думать. Кое-как, отчаянно хромая, я добрался до дому. С неделю я едва мог ходить – так сильно я расшибся. Потом нога поджила, но память о лирохвосте сохранялась долго: долго не заживали следы тех глубоких царапин и ссадин, которые я получил, падая в каменистую яму.
Уже позже я узнал, что лирохвост частенько скрывается именно в таких местах, богатых ямами и камнями. Поэтому и преследовать его трудно, он всегда успевает скрыться от охотника.
Несколько лет спустя мне все же удалось подсторожить одного лирохвоста. Меткая стрела настигла его. Хвост этой птицы занял видное место на стене моего жилья. Он был очень красив.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Мираж. – Засуха. – Я рою колодец. – Всеобщий благодетель. – Подвиги Бруно. – Бруно не стало.
Я ДАВНО не говорил о своем верном спутнике – Бруно. Он все еще был жив и нередко играл немаловажную роль в моих приключениях. Он сильно состарился, и здешние туземцы давно уже не проявляли того страстного желания обладать им, которое так смущало меня когда-то давно на берегах залива, среди племени Ямбы.
Заговорив о Бруно, упомяну, кстати, об одном любопытном суеверии туземцев. Туземные женщины нередко выкармливали своей грудью щенят. Они были уверены, что щенок, выкормленный молоком женщины, будет особенно смышленой и толковой собакой.
Много любопытного видел я во время моих бродяжнических прогулок по окрестностям становища. Как сейчас помню я горькое разочарование, охватившее меня во время одной из таких прогулок. Мы медленно шли по низменной песчаной местности. И вдруг мне представилось, что там, вдали, передо мной расстилается беспредельная гладь океана. Я забыл о том, что до океана много сотен километров. Я бросился вперед, хотя Ямба и уверяла меня, что кроме песка ничего впереди нет и не может быть. Я не слушал ее и пробежал около километра. Только тогда я окончательно убедился в том, что все это – мираж.
Помню и другую мою ошибку, она была много занятнее первой. Проходя по песчаным холмам и зарослям колючих трав, я увидел впереди большое стадо овец и баранов. Они паслись на зеленой ложбинке.
– Где овцы – там и люди! – воскликнул я и помчался вперед.
До стада овец оставалось всего с сотню шагов. И вдруг, словно по команде, сотни голов на длинных шеях поднялись над этим мнимым стадом. Это было, правда, стадо, но не овец, а эму. Гигантские страусоподобные птицы поднялись при моем приближении и пустились наутек. Мне оставалось только посмеяться над своей ошибкой…
Продолжительные засухи были очень обычным явлением в Центральной Австралии. Именно они-то и являлись главной причиной бродяжничества населявших ее туземных племен.
Самая ужасная засуха, продолжавшаяся без малого три года, случилась в бытность мою вождем племени. Даже озеро, на берегу которого я выстроил свою большую хижину и которое я считал неиссякаемым, и то пересохло до того, что я начал приходить в отчаяние.
В продолжение почти двух лет не выпало ни капли дождя. Нестерпимо знойное солнце палило и жгло своими лучами. Только роса, выпадавшая по ночам, несколько смягчала сухость и знойность воздуха. Но эта роса, поддерживая кое-как рост растений, не могла наполнить ни искусственных, ни естественных водоемов – они пересохли.
Высохли болота, озерки и озера, исчезла вода из больших ям. Животные и птицы страдали от жажды, то и дело на равнинах можно было видеть умерших от жажды кенгуру и других двуутробок. Многие птицы поразлетелись, а те, что остались, были слабы и заметно изнурены. Они теперь мало боялись человека, а наоборот – жались к жилью, так как около жилья можно еще было кое-когда напиться.
Мое озеро пересыхало с каждым днем все больше и больше. Мне было ясно – нужно принять какие-то меры, а то племя, вождем которого я был, может сильно пострадать от засухи. Сами-то туземцы очень надеялись на меня. Они видели столько «чудес» белого человека, что были уверены – стоит мне только захотеть, и вода будет.
Со всех сторон приходили вести о пересохших водоемах и так называемых туземных колодцах. Мне пришлось предложить всем соседним племенам пользоваться водой из моего озерка, которое не нынче-завтра могло тоже пересохнуть.
Видя все возрастающую опасность, я решил начать рыть колодец. Я выбрал подходящее место у подножия крутой и обрывистой горы и принялся за работу. Я устроил грубое подобие подъемного ворота, кое-как вытесал лопату и сделал каменную кирку. Работал я вдвоем с Ямбой. Я рыл, а Ямба поднимала с помощью ворота бадейки с землей.
Наш труд был очень тяжел: нестерпимая жара, постоянная жажда, никакой помощи от туземцев – такую работу они считали для себя унижением. Работа подвигалась медленно. После того как я вырыл узкий колодец глубиной около 4 метров, я начал замечать несомненные признаки близости воды. Прошла еще неделя напряженного труда, и я наткнулся на родник.
В этот момент я почувствовал себя вознагражденным за все труды. К этому времени озеро пересохло. Нигде кругом воды не было. Наш маленький колодец был единственным источником воды на много миль кругом. Воды в нем было много. Ее хватало не только для людей, но и для животных и птиц.
В нескольких шагах от колодца я устроил длинный деревянный желоб, который был постоянно полон водой. Этот желоб был водопоем для всех животных окрестностей. Сюда приходили кенгуру, сюда приползали змеи, сюда слетались разнообразные попугаи, прибегали эму.
Около желоба всегда была толчея, одни животные отгоняли и теснили других. Они не боялись человека – слишком сильна была их жажда. И я нередко пытался установить порядок, «очередь». Я отгонял тех, кто по моему мнению уже достаточно напился, заставлял их уступить место новым гостям. Отверстие колодца мне приходилось очень плотно прикрывать тяжелыми бревешками. Иначе туда нападало бы столько птиц и зверья, что вся вода была бы испорчена. Звери чуяли воду в колодце и постоянно пытались добраться и до нее, когда около желоба было уж слишком тесно.
Заботился я о водопое для птиц и зверей не просто потому, что мне было их «жалко». Нет! Причины были другие. Кем и чем стали бы питаться все мы, если бы все зверье и все птицы передохли от засухи? Ведь мы жили охотой. Вот и нужно было позаботиться о сохранении в живых хотя бы того, что можно было сохранить.
Наиболее неприятными посетителями водопоя были змеи. Они нередко заползали в желоб, свертывались в нем клубком и так и лежали, наслаждаясь, очевидно, купаньем. Я всегда узнавал об этом. Около желоба начиналась суматоха, птицы поднимали крик, звери толпились около желоба, но не пили. Тогда я приходил им на помощь. Длинными деревянными вилами я вытаскивал из желоба виновницу переполоха. Нередко ею оказывалась огромная черная змея, метра в полтора длиной. Я без всякой жалости убивал этих ядовитых гадин.
Большим злом были в те времена и пожары. Горели высохшие на корню заросли кустарников, выгорали степи, горели целые леса. Нередко огонь свирепствовал на огромном пространстве, пожар охватывал десятки и десятки квадратных миль. Много всего живого гибло тогда в огне. Наше становище было защищено от огня – мы заранее выжгли кругом него большое пространство. Это оголенное пространство защищало нас от огня, но зато еще более усиливало наши мучения от зноя. Палящий ветер, знойные лучи солнца, сухость почвы, крайний недостаток влаги – все это делало нашу жизнь прямо-таки невыносимой.
Может быть, зной плохо подействовал на Бруно – он стал заметно слабеть. Впрочем уже давно, с самой смерти Гибсона, он был не тем, чем раньше. Но все же я еще продолжал пользоваться его удивительной смышленостью, столь поражавшей туземцев.
Одним из обычных фокусов было разыскивание Бруно какой-либо спрятанной мной вещи. Чаще всего я делал так. Спрячу что-нибудь: стрелу, нож или бумеранг, и пойду с Бруно и туземцами куда-нибудь. Отойдя за много сотен шагов от дома, я приказывал Бруно найти и принести мне забытую вещь. Бруно тотчас же убегал домой и вскоре возвращался с найденной вещью. Туземцы всякий раз приходили в восторг от ума моей собаки.
Смышленость Бруно постоянно проявлялась и при встречах моих с каким-либо незнакомым племенем. Стоило только мне начать свои акробатические упражнения, как и Бруно начинал кувыркаться, ходить на задних лапах и так далее.
Во время прогулок по раскаленному песку Бруно сильно страдал. Песок жег ему ноги. Он начинал выть, поджимал то одну ногу, то другую. Однажды он так намучился, что мне стало ясно – он не сможет идти дальше. Чтобы собака не мучилась, я сделал из кожи кенгуру нечто вроде башмаков, которые и надел на лапы Бруно. Он скоро привык к своей обуви. И вот, когда мы отправлялись с ним на прогулку, он, дойдя до раскаленного песка, подбегал ко мне и, приподнимая то одну лапу, то другую, давал мне понять, что пора надеть ему его «башмаки».
За последнее время старость его стала заметно сказываться. Он становился тяжел на ноги и редко отправлялся со мной на охоту. Большую часть дня он проводил, лежа и подремывая. Он стал даже неохотно подниматься и подходить на мой зов или зов Ямбы.
И вот однажды я, войдя в мою хижину, увидал Бруно уже окоченевшим. Он лежал на шкуре кенгуру, служившей ему подстилкой. Я очень горевал об этой собаке. Ведь вместе с ней прошло столько лет моей жизни среди туземцев. Мы были с Бруно на корабле, жили с ним на моем песчаном островке, странствовали по Австралии…
Я облепил Бруно глиной, обмотал древесной корой и похоронил его в одной из горных пещер. Я не хотел, чтобы дикие собаки учуяли его труп и добрались до него.
