Текст книги "Прогулка среди могил"

Автор книги: Лоуренс Блок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

9

В тот вечер я засиделся допоздна. Пробовал заснуть – не получилось, пробовал читать – не мог. Кончилось тем, что я уселся у окна и смотрел, как в свете фонарей идет дождь. В голове у меня бродили какие-то длинные, неторопливые мысли. «У юношей длинные, длинные мысли» – такая строчка попалась мне в каком-то стихотворении. Но длинные мысли могут быть не только у юношей – они приходят в голову в любом возрасте, если не можешь заснуть, а за окном моросит дождь.

На следующее утро я был еще в постели, когда около десяти зазвонил телефон.

– Эй вы, штучка, у вас есть ручка? – сказал Ти-Джей. – Вам нужна ручка, чтобы записать вот что. – Он выпалил два семизначных номера. – И еще на всякий случай запишите семь-один-восемь, потому что это надо набрать сначала.

– И кто возьмет трубку, когда я туда позвоню?

– Я бы и взял, если бы вы оказались дома, когда я звонил вам в первый раз. Вы знаете, старина, что вас застать невозможно? Я звонил в пятницу днем, звонил в пятницу вечером, вчера звонил весь день и всю ночь до двенадцати. Никак вас не застанешь.

– Меня не было дома.

– Ну, я так и понял. Послушайте, старина, в какую даль вы меня загнали? Этот Бруклин – ему просто конца нет.

– Да, район не маленький, – согласился я.

– Куда больше, чем надо. Сначала я поехал в первое место – доехал до конечной на метро. Там поезд идет поверху, так что я вволю насмотрелся на всякие красивые дома. Похоже на какой-то город из старого времени, как в кино, вроде и не Нью-Йорк вовсе. Нашел первый телефон, позвонил вам. Никого нет дома. Пошел искать второй телефон, и знаете, старина, каково мне пришлось? Там были такие улицы, где на меня все таращились, как будто хотели сказать: эй, черномазый, ты чего тут делаешь? Сказать-то никто ничего не сказал, только не надо было даже особенно прислушиваться – я и так слышал, что они про себя думают.

– У тебя не было неприятностей?

– Старина, у меня никогда не бывает неприятностей. Я ведь что делаю? Я всегда вижу неприятности раньше, чем они увидят меня. Нашел я второй телефон, позвонил вам еще раз. Опять не застал, потому что вас не было. Я подумал: а может, тут есть поближе какое-нибудь другое метро, потому что от того метро, где я вылез, там ужас сколько километров. И вот я захожу в эту кондитерскую и спрашиваю: «Не скажете ли вы, где здесь ближайшая станция метро?» Так и говорю, можно подумать, что я прямо диктор из телевизора. А он смотрит на меня и говорит: «Станция метро?» Как будто он не просто этого слова не знает, а вообще ничего такого никогда не слыхал и никак не сообразит, о чем это я. Ну, я и пошел себе к конечной станции Флэтбушской линии – туда я хоть знал, как идти.

– Я думаю, это все равно была ближайшая станция.

– Наверно, так оно и есть, потому что потом я посмотрел на схему метро и ничего ближе не нашел. Вот почему надо жить в Манхэттене, старина. Тут всегда поблизости есть метро.

– Буду иметь в виду.

– Я очень надеялся застать вас дома, когда звонил. Я уже все придумал. Прочитаю вам номер и скажу: «Позвоните сюда сразу». Вы набираете номер, я беру трубку и говорю: «А вот и я». Сейчас это рассказывать не так интересно, но тогда мне просто не терпелось дозвониться.

– Значит, на этих телефонах есть номера?

– Ах, да! Про это-то я и забыл. На втором, на этой проклятущей Ветеранз-авеню, где все на тебя косо смотрят, – на нем есть номер. А на другом, на углу Флэтбуш и Фэррагет, нет.

– А как ты тогда его узнал?

– Да ведь я находчивый, я же вам говорил. Или не говорил?

– Говорил, много раз.

– Я что сделал? Позвонил в справочную. Говорю: «Девушка, тут что-то не так, на этом телефоне нет номера, как мне узнать, откуда я звоню?» А она говорит, что нельзя узнать, какой номер у этого телефона, откуда я звоню, и что она ничем мне помочь не может.

– Что-то не верится.

– И я тоже так подумал. У них, думаю, столько всякой техники, когда хочешь узнать в справочной какой-нибудь номер – не успеешь спросить, как они его тут же говорят, а тут не могут сказать номер твоего собственного телефона? И я подумал: «Ти-Джей, ты идиот, они же сняли номера, чтобы помешать торговцам зельем, а ты говоришь так, как будто сам такой». И вот я опять набираю ноль, потому что в справочную можно звонить хоть целый день без всякого четвертака. Мне отвечает какая-то другая киса, и тут уж я говорю совсем не по-уличному: «Будьте добры, не поможете ли вы мне, мисс? Я звоню из автомата и должен сообщить на работу свой телефон, чтобы мне перезвонили, а здесь кто-то исписал весь аппарат всякими надписями краской, и номер невозможно разобрать. Не могли бы вы выяснить, откуда я звоню, и сказать мне номер?» И я даже не успел договорить, как она сказала мне номер. Эй, Мэтт, вы слушаете? О, черт!

Послышался записанный на пленку голос, напоминающий, что нужно опустить еще монету.

– Четвертак кончился, – сказал Ти-Джей. – Придется еще опустить.

– Скажи мне номер, я сам перезвоню.

– Не могу. Я сейчас не в Бруклине, а номер этого автомата я пока еще не выяснил. – Послышался щелчок: он опустил монету. – Ну вот, теперь все в порядке. А здорово я узнал второй номер, а? Вы слушаете? Почему вы не отвечаете?

– Я потрясен, – сказал я. – Не знал, что ты умеешь так разговаривать.

– То есть правильно разговаривать? Конечно, умею. Если я болтаюсь на улице, это еще не значит, что я какой-нибудь необразованный. Просто это два разных языка, а я их оба знаю.

– Ну, ты молодец.

– Да? Я так и думал, что вы это скажете после того, как я съезжу в Бруклин. А что мне делать дальше?

– Пока ничего.

– Как ничего? Да ну, должно же быть что-нибудь такое, что я могу сделать. Я ведь с этим хорошо справился, правда?

– Замечательно.

– То есть чтобы найти дорогу в Бруклин и вернуться обратно, не обязательно быть ученым-ракетчиком. Но я здорово раздобыл этот номер в справочной, правда?

– Безусловно.

– Потому что я находчивый.

– Очень находчивый.

– И все равно у вас сегодня для меня ничего нет.

– Боюсь, что нет, – сказал я. – Позвони мне через день-другой.

– Ну да, позвони. Старина, да я позвоню вам в любое время, когда скажете, если только вы будете дома. Знаете, кому надо завести пейджер? Старина, это вам надо завести пейджер. Я бы позвонил вам по пейджеру, а вы бы и подумали: «Должно быть, это Ти-Джей меня разыскивает, не иначе как что-то важное». Что тут смешного?

– Да нет, ничего.

– Тогда чего вы смеетесь? Я буду звонить вам каждый день, старина, потому что сдается мне, что я вам еще понадоблюсь. И точка, дочка.

– Неплохо.

– Я тоже так думаю, – сказал он. – Приберегал специально для вас.

* * *

Все воскресенье шел дождь, и я большую часть дня просидел дома. Включил телевизор и смотрел то теннис, то гольф, который показывали по другой программе. Иногда я не могу оторваться от матча по теннису, но этот был не из таких. От гольфа я могу оторваться в любой момент, но там всегда очень красиво, а комментаторы не так болтливы, как в других видах спорта, так что было приятно сидеть и смотреть, размышляя о своем.

В середине дня мне позвонил Джим Фейбер, чтобы отменить наш обычный воскресный обед. У его жены умерла двоюродная сестра, и им надо было ехать туда.

– Мы можем встретиться где-нибудь сейчас за чашкой кофе, – сказал он. – Правда, погода очень уж скверная.

Вместо этого мы минут десять разговаривали по телефону. Я сказал, что меня немного беспокоит Питер Кхари, – похоже, он может снова сорваться либо на выпивке, либо на наркотиках.

– Он так говорил о героине, – сказал я, – что мне даже самому захотелось.

– Знаю, это у них бывает, – подтвердил Джим. – Говорят с таким задумчивым видом, словно старик вспоминает ушедшую молодость. Но ты ведь знаешь, что удержать его не сможешь.

– Знаю.

– Ты не стал его наставником?

– Нет, но у него вообще нет наставника. А вчера вечером он говорил со мной так, как будто я его наставник.

– Хорошо, что он не попросил тебя официально стать его наставником. Ты уже связан делами с его братом, а стало быть, и с ним.

– Я об этом думал.

– Но даже если бы он и попросил, это не значит, что ты за него отвечаешь. Знаешь, что главное для хорошего наставника? Не пить самому.

– По-моему, я уже где-то это слышал.

– От меня, должно быть. Но удержать от выпивки никого нельзя. Вот, например, я твой наставник. Я тебя удерживаю от выпивки?

– Нет, – ответил я. – Я не пью несмотря на это.

– Несмотря или назло мне?

– Может быть, и то и другое.

– А что там вообще происходит с Питером? Он что, жалеет самого себя, потому что не может напиться или уколоться?

– Нанюхаться.

– Что?

– Он ни разу не кололся. Ну, в основном дело в этом. И еще он злится на Господа Бога.

– Подумаешь, кто на него не злится?

– Он не понимает, как Господь Бог мог допустить, чтобы все это случилось с таким прекрасным человеком, как его невестка.

– Господь Бог вечно устраивает какое-нибудь паскудство вроде этого.

– Знаю.

– И, возможно, у него есть на то свои резоны. Может, она понадобилась Иисусу, чтобы стать солнечным лучиком. Помнишь эту песенку?

– По-моему, никогда не слыхал.

– Ну, надеюсь, что от меня ты ее не услышишь, потому что я ее могу петь, только когда напьюсь. Как ты думаешь, он ее трахал?

– Кто кого трахал?

– Питер свою невестку.

– Господи! – сказал я. – Мне такое и в голову не приходило. У тебя какие-то грязные мысли, ты это знаешь?

– Просто с такими людьми приходится иметь дело.

– Наверное. Нет, вряд ли. Я думаю, ему просто грустно, и он хочет напиться и понюхать зелья, и я надеюсь, что он этого не сделает. Вот и все.

Я позвонил Элейн и сказал ей, что свободен и могу с ней пообедать, но она уже договорилась со своей подругой Моникой – та зайдет к ней в гости. Они решили заказать обед в китайском ресторане с доставкой на дом, и я тоже могу прийти, тогда они закажут еще больше разных блюд. Но я сказал «пас».

– Боишься, что целый вечер придется слушать девичью болтовню, – сказала она. – И ты, наверное, прав.

Когда я смотрел «60 минут», позвонил Мик Баллу, и мы проговорили минут десять или двенадцать из этих 60. Я рассказал ему, что уже взял было билет в Ирландию, но пришлось все отменить. Он пожалел, что я не прилечу, но был рад, что для меня нашлось какое-то дело.

Я рассказал ему кое-что о том, чем занимаюсь, но не говорил, на кого работаю. Он не любит торговцев наркотиками и несколько раз пополнял свою кассу, вламываясь к ним в дома и отбирая наличные.

Он спросил меня про погоду, и я сказал, что весь день идет дождь. Он сообщил мне, что в Ирландии всегда идет дождь и он уже с трудом вспоминает, как выглядит солнце. Да, и вот что еще. Слышал ли я – доказано, что Господь Бог был ирландцем?

– Разве?

– Конечно, – сказал он. – Ты только посмотри. До двадцати девяти лет жил с родителями. В последнюю ночь своей жизни отправился пьянствовать с приятелями. Думал, что его мать девушка, а сама она, невинная душа, думала, что он – Бог.

* * *

Неделя понемногу началась. Я не покладая рук занимался делом Кхари, если его можно так назвать. Мне удалось узнать, как звали одного из полицейских, которые расследовали убийство Лейлы Альварес. Это была та студентка Бруклинского колледжа, которую нашли на Гринвудском кладбище, и дело находилось в ведении не 72-го участка, а бруклинской бригады по расследованию убийств. Вел его некий детектив Джон Келли, но застать его я никак не мог, а оставлять свою фамилию и телефон не хотел.

С Элейн я виделся в понедельник. К ее большому разочарованию, телефон у нее вовсе не разрывался от звонков жертв изнасилования. Я сказал ей, что, возможно, никто и не позвонит, что так бывает, что надо закидывать множество удочек, и иногда приходится долго дожидаться, пока клюнет. К тому же еще рано, сказал я. Вряд ли те люди, с кем она говорила, станут звонить кому-нибудь в выходные.

– Выходные уже кончились, – возразила она. Я сказал, что, если они и начали звонить, какое-то время уйдет на то, чтобы разыскать этих жертв, а тем может понадобиться день-два, чтобы решиться ей позвонить.

– Или не позвонить, – сказала она.

Еще больше она расстроилась, когда прошел вторник, а ни одного звонка так и не было. Но позвонив ей в среду вечером, я застал ее в большом волнении. Одна новость была хорошая: ей звонили три женщины. Другая была плохая: все эти звонки, видимо, не имели никакого отношения к тем людям, кто убил Франсину Кхари.

Одну женщину человек, напавший на нее, подстерег в подъезде многоквартирного дома, где она жила. Он изнасиловал ее и отнял сумочку. Другая позволила подвезти себя домой из школы какому-то парню, кого она приняла за ученика той же школы; он пригрозил ей ножом и велел пересесть на заднее сиденье, но ей удалось удрать.

– Он был сопливый мальчишка, и он был один, – сказала Элейн. – Мало вероятно, что это тот, кого мы ищем. А третий звонок был про изнасилование во время свидания. Или катанья на машине, не знаю, как это у вас называется. По ее словам, они с подругой подцепили этих двух парней в баре на Саннисайд и поехали кататься с ними на машине. Ее подругу укачало, и им пришлось остановить машину, чтобы та могла выйти и поблевать. А потом они уехали, а подругу бросили там. Можешь себе представить?

– Ну, это было не слишком учтиво, – сказал я. – Но я бы не стал называть это изнасилованием.

– Все шутишь. В общем, они еще какое-то время покатались, а потом приехали к ней домой и захотели заняться с ней сексом. Она сказала, что ничего не выйдет, за кого они ее принимают и так далее, а потом согласилась дать одному из них – тому, кто ей больше нравился, а другой чтобы ждал в гостиной. Только он ждать не стал, а вошел, когда они этим занимались, и смотрел, что отнюдь не охладило его пыла, как ты мог бы подумать.

– Ну и что?

– Ну и потом он начал говорить – пожалуйста, ну пожалуйста, а она сказала – нет, нет, но в конце концов отсосала ему, потому что иначе отделаться от него не могла.

– И все это она тебе рассказала?

– В более пристойных выражениях, но так оно и было. А потом почистила зубы и вызвала полицию.

– И подала заявление об изнасиловании?

– Ну, пожалуй, так это и надо называть. Началось-то с «пожалуйста, ну пожалуйста», а кончилось – «возьми в рот, не то я тебе все зубы выбью», поэтому я бы сказала, что это самое настоящее изнасилование.

– Ну разумеется, если до такого дошло.

– Но непохоже, чтобы это были наши люди.

– Нет, ничуть.

– Я записала их телефоны на случай, если ты захочешь с ними поговорить, и сказала, что мы позвоним, если продюсер решит делать фильм, потому что пока весь этот проект некоторым образом под вопросом. Правильно я сделала?

– Безусловно.

– В общем, ничего полезного я не узнала, но хорошо, что было целых три звонка, правда? И завтра, может, позвонят еще.

В четверг был еще один звонок, и поначалу он казался довольно многообещающим. Женщину лет тридцати с небольшим, аспирантку университета святого Иоанна, похитили под угрозой ножа трое мужчин, когда она отпирала свою машину, стоявшую на автостоянке около университета. Они сели к ней в машину и поехали в Каннингем-парк, а там имели с ней сношение в рот и во влагалище и при этом угрожали ей одним или несколькими ножами и обещали изувечить по-всякому, и в самом деле порезали ей руку, хотя, возможно, и нечаянно. Потом бросили ее там и удрали на ее же машине, которую до сих пор не нашли, хотя прошло уже почти семь месяцев.

– Но это не могут быть те самые, – сказала Элейн, – потому что они были чернокожие. Ведь те, на Атлантик-авеню, белые, да?

– Да, все так говорили.

– Ну, так эти были черные. Я, знаешь, несколько раз переспрашивала, она, должно быть, подумала, что я расистка или что-нибудь в этом роде, или что ее считаю расисткой, или не знаю что. Иначе с чего бы я стала так упирать на их цвет кожи? Но для меня-то это было важно, потому что раз так, она для нас интереса не представляет. Разве что с прошлого августа они изобрели какой-нибудь способ менять цвет кожи.

– Если бы они такое изобрели, – заметил я, – они могли бы заработать бы куда больше четырехсот тысяч.

– Верно. Во всяком случае, я чувствовала себя полной идиоткой, но все-таки записала ее фамилию и телефон и сказала, что мы ей позвоним, если нашему фильму дадут зеленый свет. А теперь хочешь посмеяться? Она сказала, что не важно, выйдет из этого что-нибудь или нет, она все равно рада, что позвонила, потому что ей было полезно выговориться. Она много об этом рассказывала сразу после происшествия, а потом ходила к психоаналитику, но в последнее время ни с кем об этом не говорила, и ей стало легче.

– Должно быть, тебе было приятно это слышать.

– Конечно, потому что я чувствовала себя виноватой – ведь я обманом заставляю ее все рассказывать. Она сказала, что со мной очень легко разговаривать.

– Ну, вот это для меня сюрприз.

– Она решила, что я психоаналитик. По-моему, собиралась спросить, нельзя ли ходить ко мне раз в неделю на сеансы. Я сказала ей, что я ассистентка продюсера и что для этой работы требуются почти такие же способности.

* * *

В тот же день мне наконец удалось поймать детектива Джона Келли из бруклинской бригады по расследованию убийств. Он помнил Лейлу Альварес и сказал, что дело ужасное. Девушка была хорошенькая и, по словам всех знакомых, очень милая и серьезная.

Я сказал, что пишу статью о трупах, которые находят в необычных местах, и спросил, в каком состоянии было тело, когда его нашли. Он сказал, что там были кое-какие увечья, а я спросил, не может ли он рассказать о них поподробнее, а он сказал, что, пожалуй, нет. Во-первых, некоторые детали этого дела не подлежат разглашению, а во-вторых, надо щадить чувства родственников девушки.

– Вы, конечно, нас понимаете, – сказал он.

Я пробовал и так и эдак, но каждый раз натыкался на ту же глухую стену. В конце концов я поблагодарил его и уже хотел было положить трубку, когда что-то толкнуло меня задать еще один вопрос – не работал ли он когда-нибудь в 78-м участке? Он спросил, почему это меня интересует.

– Потому что я знал одного Джона Келли, который там работал, – ответил я. – Только вряд ли вы тот самый, он, наверное, давно уже на пенсии.

– Так это был мой старик, – сказал он. – Как вы сказали, ваша фамилия – Скаддер? Вы репортер?

– Нет, я тоже там работал. Некоторое время проработал в семьдесят восьмом, а потом в шестом, в Манхэттене, где и стал детективом.

– Стали детективом? А теперь пишете? Мой старик тоже поговаривал, не написать ли ему книгу, только все так и заканчивается разговорами. Он ушел на пенсию, сейчас скажу, должно быть, лет восемь назад, живет во Флориде и выращивает у себя в саду грейпфруты. Я знаю многих полицейских, которые пишут книги. Или, по крайней мере, говорят, что пишут. Или говорят, что подумывают об этом, но вы на самом деле пишете, да?

Пора было переключать скорость, и я сказал:

– Нет.

– Прошу прощения?

– Все это было вранье, – признался я. – Я частный детектив – с тех пор, как ушел из полиции.

– А зачем вам нужно знать про дело Альварес?

– Мне нужно знать, какие у нее были увечья.

– Зачем?

– Меня интересует, были ли у нее отрезаны какие-нибудь части тела.

Наступила долгая пауза – я успел пожалеть, что спросил об этом. Потом он сказал:

– Вот что я хочу знать, мистер. Я хочу знать, в чем дело.

– Был один случай в Куинсе чуть больше года назад, – сказал я. – Трое мужчин похитили женщину на Джамейка-авеню, в Вудхейвене, и бросили на поле для гольфа в Форест-парке. Помимо всего прочего, они отрезали ей два пальца на руке и засунули их... ну, в разные отверстия тела.

– У вас есть основания считать, что обеих женщин убили одни и те же люди?

– Нет, но у меня есть основания считать, что те, кто убил Готскинд, на этом не остановились.

– Это фамилия той женщины в Куинсе? Готскинд?

– Да, Мари Готскинд. Я попробовал найти сходство между ее убийством и другими, и мне показалось, что Альварес подходит, но я знаю о ней только то, что попало в газеты.

– У Альварес один палец был засунут в зад.

– Так же, как и у Готскинд. А другой был у нее засунут спереди.

– В самую...

– Нуда.

– Я смотрю, вы вроде меня – тоже не любите употреблять эти слова, если речь идет о покойнике. Не знаю почему, но когда имеешь дело с медэкспертами, кажется, будто для них нет ничего святого. Думаю, это они таким способом оберегают себя от лишних переживаний.

– Возможно.

– Но по-моему, получается как-то неуважительно. Это несчастные люди, что еще им остается после смерти, как не надеяться на то, чтобы к ним относились хоть с капелькой уважения? Ведь от тех, кто их убил, они никакого уважения не дождались.

– Нет.

– У нее была отрезана грудь.

– Прошу прощения?

– У Альварес. Они отрезали ей грудь. Мне сказали, что, судя по кровопотере, это было сделано, когда она была еще жива.

– Господи Боже мой!

– Я хочу добраться до этих сукиных детей, понимаете? Когда расследуешь такие дела, всегда хочешь добраться до каждого убийцы, потому что маленьких убийств, конечно, не бывает, но некоторые достают тебя до печенок, а это меня как раз достало. Мы сделали все, что могли: проследили весь ее маршрут в тот день, говорили со всеми ее знакомыми, но вы же знаете, как это бывает. Когда нет никакой связи между жертвой и убийцей и почти нет улик, далеко не уедешь. Там, где мы нашли ее тело, улик почти не было, потому что они прикончили ее где-то в другим месте, а потом бросили на кладбище.

– Это было в газете.

– И с Готскинд то же самое?

– Да.

– Если бы я знал про эту Готскинд... Вы говорите, чуть больше года назад? – Я сказал ему точную дату. – Значит, это дело лежало в Куинсе, и откуда мне было о нем знать? Два трупа, у которых пальцы отрезаны и засунуты... ну, в другое место, а я сижу здесь и ковыряюсь в заднице – извините, это у меня нечаянно вырвалось. Господи!

– Надеюсь, это вам поможет.

– Значит, надеетесь? А что еще у вас есть?

– Ничего.

– Если вы что-то скрываете...

– Все, что я знаю про Готскинд, есть в ее деле. А все, что я знаю про Альварес, – только что сказали мне вы.

– А при чем тут вы? У вас какой-то личный интерес?

– Я только что сказал вам, что я...

– Нет-нет. Почему вы этим интересуетесь?

– Это не подлежит разглашению.

– Черта с два. Вы не имеете права скрывать информацию.

– А я и не скрываю.

– Тогда как это назвать, по-вашему?

Помолчав немного, я ответил:

– Мне кажется, я сказал все, что мог. У меня нет никаких конкретных сведений ни о том, ни о другом убийстве. Ни о Готскинд, ни об Альварес. Одно дело я прочитал, а про другое вы мне рассказали, и больше я ничего не знаю.

– А зачем вам вообще понадобилось читать дело?

– Про это было в газетах год назад, а вам я позвонил, потому что про это тоже было в газетах. Вот и все.

– У вас есть клиент, которого вы покрываете.

– Если у меня и есть клиент, то во всяком случае не он совершил те преступления, и, насколько я понимаю, это касается только меня. Думаю, вам лучше сопоставить оба случая и посмотреть, не даст ли это вам что-нибудь.

– Еще бы, конечно, я так и сделаю, но я хотел бы знать, при чем тут вы.

– Это неважно.

– Вообще-то я мог бы пригласить вас сюда. Или доставить сюда, если вам это больше понравится.

– Могли бы, – согласился я. – Только вы не услышите ничего нового. Вы можете отнять у меня сколько-то времени, только при этом сами потеряете столько же.

– А вы довольно нахально держитесь, должен вам сказать.

– Да бросьте вы, – ответил я. – Вы узнали кое-что такое, чего не знали до моего звонка. Если вам это неприятно, можете, конечно, на мне отыграться, только какой смысл?

– И что же я, по-вашему, должен вам сказать – спасибо?

«Не помешало бы», – подумал я, но промолчал.

– Ну ладно, – продолжал он. – Только оставили бы вы мне свой адрес и телефон – на случай, если понадобится с вами связаться.

Не надо было говорить ему, как моя фамилия. Конечно, можно бы проверить, хватит ли у него ума разыскать меня в телефонной книге, но какой смысл? Я дал ему адрес и телефон и сказал, как мне жаль, что я не смог ответить на все его вопросы, но я несу определенную ответственность перед своим клиентом.

– Я бы, конечно, на вашем месте тоже разозлился, – сказал я. – И могу понять, почему это так на вас подействовало. Но я поступаю так, как должен поступить.

– Ну да, это я уже не раз слышал. Что ж, очень может быть, и в самом деле работали одни и те же люди, и может быть, что-нибудь получится, если мы сопоставим оба случая. Вот было бы здорово.

Это все, что я получил вместо благодарности. И на том спасибо. Я тоже сказал, что это было бы здорово, и пожелал ему удачи. И попросил напомнить про меня его отцу.