Текст книги "Последний негодник"

Автор книги: Лоретта Чейз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

– В спальне, – уточнила Элизабет. – Им ведь приходится заниматься этим иногда. У них же девять с тремя четвертью детей.

– Когда у вас девять с тремя четвертью, – подойдя к ним, сказал Вир, – полагаю, спальня – это единственное место, где вы можете молиться об уединении – если запрете дверь.

– Но вы можете заниматься этим, где хотите, – великодушно предложила Элизабет. – Мы вас больше не прервем. Мы просто не поняли, вот и все.

– Сейчас-то мы понимаем, – вступила в разговор Эмили, – и будем держаться подальше – и попытаемся это мысленно представить, – добавила она со смешком.

– Она еще маленькая, – пояснила ее сестра. – Просто не обращайте внимания.

– Нам нравится Сьюзен, – сообщила Эмили Лидии. Девочка стала почесывать мастиффиху за ухом. Такого малого поощрения хватило Сьюзен, чтобы собака уронила большую голову на колени девочке, закрыла глаза и впала в собачье блаженство.

– Когда она не охотится на злодеев, она такая милашка, – заметила Элизабет. – У нас полдюжины мастиффов в Лонглендзе.

– Я скучаю по ним, – призналась Эмили. – Но мы не могли взять даже одного в Блэксли, потому что, по словам тети Дороти, они слюнявые, а собаки суют свои языки в неположенные места. Она предпочитает собак, которые не так пачкают все слюной. Говорит, они более чистые.

– Она убеждена, что Робин подхватил дифтерию от одной из тех собак, – присовокупила подробности Элизабет. – Мальчики ходили ловить кроликов и брали с собой собак. Никто не знает, куда лазили эти создания, но Рольф – он был только щенком – пришел весь покрытый грязью и чем-то вонючим. Однако две женщины в деревне тоже заболели, а они и близко не подходили к нашим псам.

– И никто из мальчиков не подхватил ничего, хотя они были с Робином, – сказала ее сестра. – Это просто не имеет смысла.

– Никто точно не уверен, как заражаются болезнью, – заметила Лидия. – Люди не понимают, почему иногда она опустошает целые города, а в другой раз нападает только на горстку людей. Более того, никто не может предсказать, кто переболеет легко, а для кого болезнь станет смертельной. Это ужасно несправедливо, – добавила она тихо.

– По крайней мере, он ушел быстро, – напомнила Элизабет. – Все кончилось за два дня. И почти все время он был в беспамятстве. Сиделка сказала, что он мало чувствовал боли, если вообще что-то ощущал. Он был слишком слаб даже, чтобы чувствовать страх.

Вир отвернулся и отошел к окну. За окном наступали сумерки. Единственное, что он мог различить сквозь затуманенное зрение.

– Я знаю, что в конце он не боялся, – услышал он голосок старшей девочки за своей спиной. – Потому что с ним был дядя Вир.

– Все ужасно испугались, – рассказала Эмили. – Врач сказал, что тетя Дороти должна держаться подальше, потому что может заболеть, и даже если она выживет, то ребеночек, которого она кормила, может заразиться и умереть. И дядя Джон должен был оставаться в стороне, поскольку мог передать ей болезнь. Они бы не позволили нам прийти к Робину.

– Они старались защитить вас, как старались уберечь всех своих детей, – объяснила Лидия.

– Я знаю, но это было очень жестоко, – посетовала Элизабет.

– А потом приехал дядя Вир, – подхватила ее сестра, – и он не боялся ничего. Никто не мог его удержать – хотя они и пытались. Он вошел и оставался с Робином, в точности, как оставался с папой. Он держал папу за руку. И не оставлял его до последнего, даже ни на минуту – и то же самое с Робином.

– Дядя Вир не расскажет вам, – заметила Элизабет. – Он всегда притворяется, что не слышит. Он так делал вид, когда мы пытались поблагодарить его.

– Я вас слышу, – подал голос Вир, проталкивая слова сквозь пересохшее горло. Он отвернулся от окна и увидел три пары подозрительно заблестевших глаз, сосредоточенно уставившихся на него.

– Боже, ну и суету вы устроили, – проворчал он. – Я любил паренька. Что еще я мог поделать, кроме как пободрствовать у его смертного одра? Чего, черт возьми, мне было терять? – Он сердито посмотрел на молодые личики, обращенные к нему. – Что за причуда у вас такая – делать из меня героя? Тошнит от этого, вот что. По вашей милости Гренвилл сейчас вырвет. Вот она, – добавил Вир, кивнув в ее сторону, – настоящий герой. Она помчалась спасать вас, хотя отроду вас не знала, а ей есть ради чего жить – учитывая, что она вышла за меня замуж. Она спасла ваши проклятые жизни, и вместо того, чтобы благодарить ее и обещать быть отныне хорошими девочками, вы принялись лепетать о том, что я там делал сто лет назад.

Эта грубая речь возымела желаемый эффект и встряхнула их. Проморгав и смахнув выступившие слезы, юные девы обратили взоры раскаяния к Лидии.

Послушные долгу они принялись благодарить ее за спасение своих жизней и клятвенно обещать вести себя впредь примерно.

– Оставьте этот вздор, – решительно прервали их Лидия. – Это выражение а-ля «мисс Невинность» срабатывало с лордом и леди Марс, но меня вам так легко не обвести вокруг пальца.

Ангельские выражения мало-помалу превращались в настороженные по мере того, как она продолжала:

– Невинные мисс не суют нос в чужие письма или не читают то, что не предназначено для их глаз. Вы сбились с пути и посмели совершить проступок. Послушным юным леди не следовало бы даже думать, как тайком сбежать от бдительных родных – не говоря уже о том, что осмеливаться сделать это в глухую полночь – не упоминая о том, что не только сбежать и не давать о себе знать, но и умудриться не показываться более недели. Пока я восторгаюсь вашей находчивостью и понимаю ваше безрассудство, рожденное из явно слепого поклонения вашему грешному дяде… – тут надежда начала проступать на юных лицах, – и совершенно очевидно, что за вами прискорбно из рук вон плохо смотрели. Можете быть уверены, такому положению дел пришел конец.

Строгий тон Лидии привлек внимание даже Сьюзен.

– Гав! – подтвердила она.

Надежда испарилась с якобы невинных лиц.

Девочки как по команде обратили умоляющие взоры к Виру.

– Мы не собирались причинить столько хлопот, – оправдывалась Элизабет.

– Мы только хотели быть с вами, – вторила Эмили.

– Да, но сейчас мы, как видите, единодушны, – заявил Вир. – Мы мыслим одинаково, Гренвилл и я, и идеи эти скорее ее, учитывая, что я мужчина, а значит, мыслей у меня не водится.

Его подопечные обменялись обеспокоенными взглядами.

Затем Элизабет сказала:

– Неважно. Мы хотим быть с вами. И неважно, сколь взыскательна тетя Лидия, по крайней мере, она смелая и с ней не скучно.

– Может, она научит нас, как сражаться, – просияв, заявила Эмили.

– Вот уж только не это, – застонал Вир.

– И как курить сигары, чтобы не тошнило при этом, – добавила Элизабет.

– Ни в коем случае! – воскликнул Вир. – Не могу представить более отталкивающее зрелище, чем курящие особы женского пола.

– Тогда почему вы подарили ей одну из своих сигар? – с невинным видом спросила Элизабет.

– Потому что… потому что она не такая, как все. Она просто сумасшедшая. – Он воззрился на девочек. – И я хотел бы знать, откуда вам это известно.

– Из «Сплетника», – ответила Эмили.

– Скандальная газетенка, – ответила Лидия на его непонимающий взгляд. – Ты – вечная тема на ее страницах. Однако у них работают превосходные репортеры. Их сведения обычно точны. Я и сама частенько использую их ссылки время от времени. – Ее задумчивый взгляд обратился к подопечным герцога. – Я не верю в то, что можно оградить молодых женщин от подлинной сущности мира. Что читаю я, могут прочесть и они… но это будет происходить в семейном окружении и обсуждаться. Что касается умения драться…

– Проклятье, Гренвилл.

– Даже юным леди следует познакомиться с основами мастерства, как защитить себя. С приличным сопровождением оно им не требуется – в этом лучшем из возможных миров. Но мир непредсказуем.

Девочки тут же повскакивали с мест и принялись обнимать и целовать герцогиню.

Вир увидел, каким теплом засветились ее глаза.

С ними хлопот не оберешься, и она это знала, и не могла быть счастливее.

Смерть отобрала у его жены материнскую и сестринскую любовь, но она сохранила свое сердце открытым. Она создавала семью для женщин, которые нуждались в ней, молодые и старые. Она построит семью для Элизабет и Эмили и с безграничной теплотой полюбит их, как любит его.

Он не был столь мудр. Потеряв тех, кого любил, он бежал прочь от оставшихся, тех, кого мог бы полюбить. Его обуревала ярость – он понял это несколько дней назад после ночных кошмаров о Робине. Мальчик предал его, умерев, как и Чарли в свое время. И Вир закрылся от него и от всего и всех, кто был с Робином связан.

Впрочем, безумный гнев скорби не единственная тому причина.

Вир понимал, что был трусом. В отличие от его жены, он боялся снова рискнуть. Страшился любви.

Как это свойственно ей, она заставала его врасплох, раз за разом. Подло, исподволь, отказываясь играть по правилам – вот какова ее, любви, работа.

И он, черт возьми, рад тому.

Он ухитрился сотворить обиженное выражение на лице и горестно заявил:

– Ох, как это на тебя похоже, Гренвилл, прибирать к рукам все привязанности вокруг. Мне что-нибудь достанется или это только удел чумных особ женского пола?

– Иди-ка сюда, – позвала она. – Мы поделимся.

Глава 19

Следующая среда застала Диабло на страницах «Аргуса» все еще смертельно истекающим кровью.

Его слуга Пабло, спеша к хозяину, поскользнулся в луже крови, свалился на него сверху и тут же принялся рыдать.

– Тьфу. Пшел вон. Ты, вонючая каналья. – Эти слова исходили от трупа.

От вони Пабло хозяин очухался столь же быстро, словно ему сунули под нос нюхательную соль. И в скором времени выяснилось, что смертоносная ложка прошла на несколько дюймов ниже сердца, и хотя из Диабло кровь лилась, как из резаной свиньи, но до смерти истечь он не успел. Ту капель, которую он слышал в бреду, устроило содержимое бутылки, опрокинутой Мирандой в пылу борьбы.

Если бы она не заехала Диабло в пах, когда воткнула в него ложку, от чего он упал на колени, то он мог бы устоять на ногах и умудрился бы поймать негодницу. А вместо того он грохнулся на землю и на время потерял сознание. В голове стучал молот, бок кровоточил, а уж нижние сферы, наверно, отбили напрочь, но сам-то он был жив. И пребывал в бешенстве.

Лондон возликовал и, с жадностью набросившись, продолжил чтение.

И когда история подошла к своему завершению, тот же Лондон единодушно издал вздох облегчения.

Настоящим злодеем пьесы оказался Орландо, что он и доказал впоследствии. Диабло, как положено всем героям, спас героиню, нашел «Розу Фив» и разделался со злодеем.

И герой с героиней отныне зажили долго и счастливо.

А в Эйнсвуд-Хаузе в библиотеке устроили громкое чтение заключительных глав.

При содействии своего кузена маркиза Дейна ее светлость оказала честь публике, включающей ее мужа, жену Дейна с сыном, Элизабет, Эмили, Тамсин, Берти, Джейнза, а также тех слуг, кому улыбнулось счастье оказаться в пределах слышимости собственных ушей.

Дейн появился в Лондоне и очутился у Эйнсвуд-Хауза в тот самый момент, чтобы стать свидетелем, как безжизненное тело его кузины вносят в дом. Он удерживал и успокаивал Эйнсвуда в углу спальни, пока врач оказывал помощь жене друга. Когда все закончилось, Дейн выскользнул вслед за доктором, оставив Эйнсвуда ссориться с женой.

Следующим вечером Дейн ссорился уже со своей собственной супругой, которая, вопреки указаниям, оставила Аткорт и отправилась с самоубийственной поспешностью в лондонскую резиденцию Дейнов. Она притащила с собой Дьявольское Отродье, потому что, по ее словам, тот беспокоился за своего папочку и завывал так, что хоть «караул» кричи, когда Джессика попыталась уехать без мальчишки.

Сегодня, однако, Доминик на удивление хорошо вел себя. Он тихо и смирно сидел на ковре между Эмили и Элизабет, и, затаив дыхание, слушал увлекательную историю. Даже во время получасового перерыва на отдых, предшествовавшего двум последним главам, он спокойно играл со Сьюзен и позволял девочкам закармливать себя конфетами в количестве, вряд ли шедшем ему на пользу.

Вир не был уверен, понимал ли ребенок эту сказку или его очаровали чтецы. Он боготворил отца, и, само собой разумеется, верил, что все должны сидеть тихо и внимать с благоговением, когда читает папочка. Можно было бы ожидать, что внимание мальчика ослабнет, когда за чтение возьмется кто-то другой.

Однако не тут-то было. Другим же чтецом была Гренвилл, а она ведь не просто читала. Она каждого героя по очереди представляла в лицах, наделяя его особым голосом и манерами. Короче, она играла, хотя клятвенно обещала Виру, что не покинет диван.

Доминик все время сидел на месте, как околдованный, и по окончании громко захлопал в ладоши и кричал «Браво», как все взрослые, потом вскочил, чтобы присоединиться к овациям стоя.

Гренвилл приняла эту дань с глубоким поклоном. И в той же нарочито театральной манере, каковой удостоила герцога Эйнсвуда после своего представления в «Голубой Сове», сняв воображаемую шляпу.

Только сейчас Вир осознал, почему тот поклон так навязчиво отпечатался в его памяти. Он уже видел его точную копию задолго до того, как положил глаз на Гренвилл.

Эйнсвуд лицезрел этот поклон впервые еще школьником в Итоне.

Он повернулся к Дейну, который хмурил брови, глядя на кузину.

– Узнаешь ведь? – обратился к нему Вир.

– Ты рассказывал, что она прекрасно подражает, – заметил Дейн. – Но что-то не могу припомнить, когда она могла подсмотреть этот жест у меня.

– Подсмотреть что? – спросила Гренвилл, вернувшаяся, наконец, на диван.

Вир насупившись смотрел на ее, пока она не прислонилась спиной к подушкам и не вытянула ноги.

– Поклон, – пояснил он. – Тот театральный поклон.

– Мой отец был актером, – напомнила она.

Отец Дейна актером не был, – возразил он. – Дейн приобрел это умение, еще когда ему было не более десяти лет. В первый раз я увидел этот поклон, когда Дейн одержал победу в драке с Уорделлом, который в то время был вдвое выше и на два года старше. Тогда мы еще учились в Итоне.

– А я узрела подобное впервые на постоялом дворе в Эймсбури, – присоединилась леди Дейн. – После того, как Дейн и Эйнсвуд отмутузили друг друга. Он весьма примечателен, этот поклон, верно? В Дейне присутствует театральная жилка. Впрочем, Баллистеры всегда любили устраивать представление. Кажется, они обладали немалой склонностью к драме – одна из черт, которой они без зазрения совести пользовались, чтобы устраивать дела по собственному усмотрению.

– Первый граф Блэкмур частенько развлекал монарха своими способностями к подражанию, – сообщил Дейн кузине. – Дедушка вашей матушки и его братья весьма увлекались театром – и актрисами – в юности. До того, как в Аткорте водворился мой отец, актерские труппы частенько посещали поместье и давали представления для гостей.

– И воистину, Гренвилл, ты не могла унаследовать свой единственный в своем роде талант ни от кого иначе, только от Баллистеров, – съехидничал Вир. – Вся красота, дар разума и добродетель проистекают оттуда.

– Только не добродетель, – возразил Дейн. – Уж это никогда не было нашей сильной стороной. Мы внесли нашу долю праведного лицемерия – в лице моего отца или дедушки Лидии – но давали в каждом поколении, по меньшей мере, одного дьявола.

На этом месте дьяволенок, который вышел из чресл самого Дейна, начал выказывать признаки неугомонности. Девочки пригласили его поиграть с ними и Сьюзен в саду. Тамсин отправилась присмотреть за ними. А уж куда бы она не направлялась, за нею туда же следовал Берти.

– Я совершенно потрясен, – заметил Дейн, когда молодежь ушла. – Никогда не видел, чтобы Сатанинское Отродье продержался так долго, сидя смирно.

– Он пребывал под чарами мастера-рассказчика, – предположил Вир. – Нет ни одного человека, будь то мужчина, женщина или ребенок, кто мог бы противиться этому волшебству.

– Боги, должно быть, наделили тебя талантом сполна, кузина, – сказал Лидии Дейн. – Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь в нашем роду обладал им в такой мере. У нас имеется несколько прекрасно написанных писем в архиве и некоторое число вдохновляющих политических речей. Впрочем, что касается поэзии, которая мне попадалась, то она омерзительна. Но я сроду не наталкивался ни на одного Баллистера, сочинявшего истории с потолка.

– Моя жена ни в грош не ставит этот талант, – заметил Вир. – Она называет «Розу Фив» «сентиментальными помоями» – и это еще самый мягкий эпитет, которым она награждает сие произведение.

– Да потому что это просто бесполезная чепуха, – пояснила Лидия. – Развлечение и ничего больше. С незамысловатой моралью. Зло наказуемо, Добро побеждает. Не представляет ничего общего с настоящей жизнью.

– Нам приходится проживатьнастоящую жизнь, нравится нам или нет, – заметил Вир. – И ты знаешь лучше всех, какого рода существование выпадает на долю большей части человечества. Дать людям несколько часов передышки, значит, вручить им бесценный дар.

– Не думаю, – возразила Лидия. – Я начинаю считать, что безответственно дарить обществу подобное. Начитавшись этой никудышной истории, девочки вбивают себе в голову пуститься на поиски приключений, которых не могут найти дома. Они будут воображать, что смогут справиться со злодеями с помощью заточенной ложки. Они…

– Ты хочешь сказать мне, что представительницы твоего пола такие идиотки, что не могут отличить правду от вымысла? – заметил Вир. – Любой, кто достаточно глуп, чтобы попытаться повторить один из трюков Миранды, либо безрассуден от природы, либо не владеет ни толикой здравого смысла. Такой народ будет творить глупости с твоим участием или без оного. Мои подопечные – прекрасный тому пример.

– Твои подопечные только доказывают мою точку зрения.

– «Отвратительные девчонки» – сама назвала ты их, когда еще и в глаза их не видела. – Вир повысил голос. – Они Мэллори, Лидия, а Мэллори порождали негодников с начала времен. И не надо использовать Лиззи и Эмми, как повод прекратить писать эти замечательные истории, которые ты соизволила назвать романтическим вздором и чепухой. Ты талантливая писательница, умеющая привлечь читателей обоих полов, любого возраста и происхождения. И я не позволю тебе выкинуть на ветер этот дар. Лишь только ты поправишься, как начнешь другой роман, и черт меня подери, если я не запру тебя в комнате, пока ты этого не сделаешь!

Она моргнула раз, другой. И потом сказала:

– Боженьки, ну и суету ты устроил. Я понятия не имела, что ты воспринимаешь все столь серьезно.

– Именно. – Он оставил кресло, прошел к камину и обратно. – Да я бы остался невеждой, кабы не «романтические помои» и «неправдоподобные истории». Да впервые я стал учиться на «Сказках тысячи и одной ночи». Мне их читал отец, и они сделали меня охочим до книг, даже без картинок.

– Моя мать давала мне книжки с рассказами для детей, – сказал Дейн, голос его звучал очень тихо. – Они подарили мне счастливейшие времена детства.

– Мы читали их Доминику, – добавила его жена.

– Ты же видела парнишку, – напомнил Вир. – Во время твоего чтения для него не существовало ничего в мире, кроме твоей истории. Ни одного писка от него за долгие часы. С Робином было то же самое, когда я читал ему вслух. Ему бы понравилась твоя писанина, Гренвилл.

В комнате повисло тяжелое молчание.

Напряженную паузу нарушил спокойный голос его жены.

– Ну тогда следующая будет написана для него, – произнесла она. – И она в десять раз будет лучше любой истории в «Сказках тысячи и одной ночи».

– Воистину будет лучше в десять раз, – снисходительно заметил Дейн. – Ее ведь напишет Баллистер.

Вир не знал, отчего в голове его все крутилось одно и то же, только поделать с этим ничего не мог.

… Дедушка вашей матушки и его братья весьма увлекались театром – и актрисами…

Добродетель… никогда не было нашей сильной стороной…порождая в каждом поколении одного дьявола.

Баллистер напишет это.

Этой ночью герцогу Эйнсвуду снился Карл II. Гренвилл развлекала его величество, изображая третьего маркиза Дейна, стоявшего среди придворных и одетого в одну лишь шляпу с плюмажем, на руке его повисла актриса Нелл Гуин [9]9
  Элинор (Нелл) Гвин (иногда – Нелль Гвин, Нелл Гуин; англ. Eleanor (Nell) Gwyn/Gwynne; 2 февраля 1650 – 14 ноября 1687) – английская актриса, более известная как фаворитка короля Англии Карла II.
  Гвин выросла в неблагополучной обстановке; возможно, уже в детском возрасте занималась проституцией. В начале 1660-х Гвин начала работать в театре на Бриджес-стрит (нынешний театр Друри-Лейн) разносчицей апельсинов, считавшихся деликатесами. В театре она познакомилась с актёрами, которые развили в ней актёрский талант и научили танцевать. В марте 1665 года Гвин дебютировала в пьесе Джона Драйдена «Индейский император», где играла дочь Монтесумы. Однако её талант актрисы проявился позднее, когда она стала играть комические роли.
  Карьера Нелл Гвин при дворе началось с того, что она стала содержанкой придворного Чарльза Сэквилла. В 1668 году при активном участии герцога Бекингема Нелл была познакомлена с королём, хотя ей отводилась второстепенная роль при Барбаре Вильерс. Уже 8 мая 1670 года Нелл Гвин родила королю бастарда Чарльза, позднее получившего от короля титул герцога Сент-Олбанса. Это, впрочем, не стало событием при дворе, поскольку у короля было множество внебрачных детей. 25 декабря 1671 года Нелл родила второго бастарда, который прожил лишь 10 лет. Со временем Нелл стала одной из наиболее приближённых фавориток короля.
  После смерти Карла в 1685 году новый король Яков II позволил Нелл прожить остаток жизни в спокойствии, в основном из-за предсмертной просьбы Карла не дать Нелл умереть от голода. В возрасте 37 лет Нелл пережила два инсульта и умерла 14 ноября 1687 года. Похоронена она в Сент-Мартин-ин-зе-Филдс.
  До конца жизни Нелл Гвин так и не научилась писать.
  Интересные факты:
  От Нелл Гвин и Карла II через герцогов Сент-Олбанс происходит Саманта Шеффилд, жена премьер-министра Великобритании Дэвида Кэмерона.
  Есть версия (представлена в фильме «Красота по-английски»), что именно Нелл побудила короля Карла разрешить играть женщинам в театре (до тех пор женские роли исполнялись мужчинами).
Нелл Гвин около 1675 года. Картина кисти Питера Лели

[Закрыть].

Вир проснулся с первыми проблесками зари. Жена рядом спала беспробудным сном. Он встал с кровати, стараясь вести себя как можно тише, подошел с другой стороны, взял дневник ее матери и отошел к окну, чтобы почитать его.

Много времени это не заняло, а когда он закончил, то пребывал в таком же неудовлетворенном состоянии, как и в первый раз. Промежутки между датами… чувство недосказанности… гордость, не позволявшая ей жаловаться. Яснее всего жалоба проступила в первой записи, в презрительном описании ее мужа… скрытая горечь, когда она говорила о своем отце.

…память не подчиняется воле, даже память Баллистеров, имя и образ настойчиво хранятся еще долго после смерти.

«Чье имя или образ настойчиво хранились в еепамяти?» – размышлял Вир.

Послушным юным леди не следовало бы даже думать, как тайком сбежать от бдительных родных, сказала тогда Гренвилл.

Энн Баллистер бдительно охраняли и за ней хорошо присматривали.

Так как же смогли пересечься пути ее и Джона Гренвилла, третьеразрядного актера? Как он умудрился добраться до нее, соблазнить сбежать с ним в Шотландию? Ее отец был «лицемерным ханжой» по словам Дейна. Во времена отца Дейна в Аткорте не привечали театральные труппы. Отец Энн их тоже не приглашал в свой дом.

Теперь задним числом Вир понял все намеки, осторожно вкрапленные Гренвилл в «Розу Фив». Увлеченно следя за приключениями, читатели не заметили их. Лишь когда вероломство Орландо было, наконец, раскрыто, проклюнулись семена, которые столь умно сеялись в предыдущих главах.

Вир поискал намеки в маленьком дневнике, но если они там и присутствовали, а он был уверен, что они там должны значиться, то спрятаны были весьма искусно.

Он вернул книжицу на ее место на ночном столике и прошел в гардеробную.

Если верить Вельзевулу, юридическая контора «Картон, Брейс и Картон» представляла собой скопище слюнявых неумех. Вот почему Дейн отказался от их услуг, как только вступил в права наследования.

Вельз кинул бы взгляд более каменный, чем обычно, будь он здесь, потому что, казалось, за девять прошедших лет в конторе ничего не сдвинулось с места, включая прежде всего пыль.

Мистера Картона-старшего не было, «учитывая, что он спятил», сообщил Виру конторский служащий. Молодой Картон находился в Чансери, ступая на путь, как бы «спятить» самому. В настоящее время мистер Брейс не занят, но совершенно определенно пьян, «поскольку это обычное для него дело», как объяснил клерк.

– Прискорбное положение вещей, ваша светлость, но так уж выходит, что здесь только ваш покорный слуга сейчас, и я, стало быть, к вашим услугам.

Клерк по имени Миггс был немногим старше любого мальчишки – высокий, точнее нескладный и долговязый – с легким пушком, желающим сойти за усы, и великим множеством веснушек.

– Ежели ты ответишь на мои вопросы без одобрения старших служащих, то, наверно, лишишься места.

– Конечно, нет, – возразил Миггс. – Они без меня не справятся. Ничего без меня тут не могут найти, а когда я им отыскиваю нужное, то не имеют представления, что оно значит, и мне приходится растолковывать им. Если я уйду, они всех клиентов порастеряют, а их и так не много, и большую часть-то я привел.

Вир рассказал ему, что именно ищет.

– Я посмотрю, – пообещал парнишка.

Он ушел в какую-то комнату и не возвращался с полчаса.

– Я не смог найти записи, – сказал он, когда пришел обратно. – Да это и много не значит. Старик все хранил в голове. Вот почему и спятил в конце концов. Придется мне отправиться в «катакомбы», сэр. Это может занять несколько дней.

Вир решил сопровождать Миггса. Что оказалось весьма мудро со стороны герцога, поскольку «катакомбы» оказались чуланом, близнецом конторы «Картон, Брейс и Картон»: горы коробок, набитых документами. Бумаги были просто свалены, одна на другую, без какого-либо порядка.

Герцог со служащим работали целый день, прерываясь только в середине дня и еще раз попозже, чтобы выпить эля и съесть пирога. Вир таскал коробки, а клерк быстро просматривал содержимое, раз за разом, час за часом в промозглом подвале, распугивая шныряющих насекомых и грызунов, выскакивающих из щелей между коробками и стремглав забивающихся обратно.

Незадолго до семи часов вечера Вир с трудом устало поднялся по подвальной лестнице, вышел в дверь на улицу. Его шейный платок, сейчас принявший серый цвет, криво болтался на шее. К пальто прилипла паутина наряду с разнообразной грязью и обрывками. По саже, коркой покрывавшей его лицо, струился пот. Руки были черным-черны.

Но в этих запачканных руках он нес коробку, вот что главное, и потому, направляясь домой, он насвистывал по дороге.

Стремясь умиротворить чрезмерно озабоченный круг домашних, которому Эйнсвуд строго-настрого наказал смотреть за ней, Лидия заявила, что вздремнет после обеда.

Что совсем не означало, что она собиралась предаться сну. Она прихватила с собой книгу в хозяйскую спальню – и крепко уснула за чтением.

Ее разбудил шум, доносившийся со стороны окна, и она поймала мужа за тем, что он лез через упомянутое окно.

Лидия не спросила Эйнсвуда, почему он не мог войти через дверь, как все обыкновенные люди. Один лишь взгляд на него подсказал ей, почему он остерегся пойти более оживленной дорогой.

Утром герцог сказал жене, что собирается встретиться с мистером Хэрриардом, чтобы рассмотреть брачные документы, и что это, наверно, займет порядочно времени. Эти переговоры были отложены, пока его светлость занимался поисками подопечных. Дейн напомнил другу о делах вчера, перед уходом.

– Как вижу, одним из соглашений была чистка печной трубы мистера Хэрриарда, – заметила она, пройдясь взглядом по шести с четвертью футам человеческих обломков.

Эйнсвуд посмотрел на небольшую коробку, которую держал в руках.

– Э, не совсем, – ответил он.

– Ты свалился в сточную канаву, – предположила она.

– Нет. Э… – Он нахмурился. – Мне бы следовало сперва почиститься.

– Я позвоню в колокольчик и позову Джейнза.

Вир отрицательно покачал головой.

Лидия встала с постели.

– Вир? – Ее голос звучал ласково. – Кто-то стукнул тебя по голове?

– Нет. Позволь мне просто умыться и вымыть руки. Ванну я приму позже.

Он поспешил в гардеробную, все еще не выпуская коробку из рук.

Лидия предположила, что в коробке лежат брачные документы, и в них содержится нечто, что, по его мнению, не придется ей по вкусу. Она подавила любопытство и стала ждать, шагая туда-сюда по спальне.

Несколько минут спустя муж появился из гардеробной, облаченный лишь в халат, и неся коробку. Он пододвинул к огню кресло и пригласил Лидию присесть. Она села.

Вир устроился на коврике у ее ног и открыл коробку. Он вынул оттуда овальный предмет и положил ей на колени.

Это была миниатюра, портрет молодого человека, со светлыми волосами и синими глазами. На губах его играла ясная улыбка…

Лидии показалось, что она смотрит в зеркало…

– Он выглядит… как мой брат, – произнесла она. Голос прозвучал слишком высоко для ее ушей. Сердце тяжело забухало.

– Его имя Эдвард Грей, – тихо сказал Эйнсвуд. – Он являлся многообещающим актером и писателем, который сочинял пьесы. Его матерью была весьма известная актриса Серафина Грей. А отцом Ричард Баллистер, твоя мать приходилась ему внучатой племянницей. Эдвард Грей и был потомком дьявола Ричарда Баллистера, плод его дикой юности, рожденный не на той стороне одеяла. Отцу Ричарда было уже за шестьдесят, когда он родился во втором браке.

Вир вытащил из коробки пожелтевший обрывок бумаги. В него была втиснута часть фамильного древа Баллистеров – ветвь, которой принадлежала Энн Баллистер – а имена и даты внесены ее изящным твердым почерком. Второй брак на склоне лет объяснял, почему ее дедушка Ричард был лишь на три года старше ее отца.

Но взгляд Лидии уже скользнул ниже, туда, где было написано ее имя – пониже, между именем матери… и Эдварда Грея.

Лидия посмотрела на миниатюру. Потом на семейное древо, так тщательно изображенное ее матерью. Потом снова на портрет.

– Это мой отец, – тихим голосом удивленно молвила она.

– Да.

– Вовсе не Джон Гренвилл.

– В этом нет никаких сомнений, – заверил муж. – Твоя матушка удостоверила это. Как истинная Баллистер, она все подтвердила бумагами. По моим догадкам, она собиралась отдать эти вещи тебе, когда ты станешь взрослой. Что-то пошло не так. Джон Гренвилл, в руках которого они оказались, продал их третьему маркизу Дейну через адвокатов последнего. Письменное подтверждение сделки датировано августом 1813 года.

– Это объясняет, где он добыл денег на путешествие в Америку, – произнесла Лидия. Она встретилась взглядом с мужем. – Это объясняет многое. – Ее мать сбежала в Шотландию с Эдвардом, а не с человеком, которого Лидия называла папой.

– В коробке лежали любовные письма, которые он писал ей, – рассказал Вир. – По меньшей мере, две дюжины. У меня не было времени по-настоящему изучить и рассортировать содержимое. – Взгляд зеленых глаз смягчился, и он улыбнулся чуть смущенно своей мальчишеской улыбкой. – Даже то немногое, что удалось прочесть, подсказало мне: он обожал твою мать. Он был незаконнорожденным, но они глубоко любили друг друга и зачали свое дитя в любви.

– Как же я люблю тебя, – проглотив комок в горле, произнесла Лидия. – Даже и не знаю, как тебе это удалось, как тебя осенило, что заставило пуститься на поиски и найти то, о чем ни один человек не догадывался. Но я знаю, что ты сделал это из любви ко мне. В самом деле, Эйнсвуд, ты меня так расстраиваешь. Я сроду столько не рыдала, до тех пор, пока не встретила тебя.

Ее глаза наполнились слезами. Больше она не смогла ничего вымолвить, а только соскользнула с кресла и попала в его объятия.

Несмотря на свое внебрачное происхождение, Эдвард Грей был довольно близок с отцом Энн, обеспечившим его содержание и образование. Молодой человек был среди многочисленных зависимых людей, кто посещал семейные сборища. Вот так они с Энн и встретились. Ей представили его, как «дальнего кузена». Они влюбились друг в друга сразу же.

Энн наносила визиты, когда Эдвард поссорился с ее отцом, который страшно не одобрял твердую решимость молодого человека преуспеть на театральном поприще. Эдварду отказали от дома. Навсегда. Когда Энн обнаружила, что случилось, она настояла на том, чтобы уехать с любимым. Он хотел, чтобы она подождала, пока он не будет уверен, что способен ее обеспечить. Ждать она отказалась. К тому моменту она поняла, что отец никогда не даст разрешение на их брак. Ее заставляли выйти замуж за человека, которого выбрал отец. Без ее на то согласия.

Поэтому Энн убежала с Эдвардом в Шотландию.